Еврейский вопрос (Махно)
| Еврейский вопрос |
| Источник: Махно Нестор. Азбука анархиста. Сост. Черкасов-Георгиевский В. — М.: Вагриус, 2005. — 572 с. — ISBN: 5-9697-0045-2., стр. 521-529 |
«Еврей, вздохни свободно. В дни царства Крушевановых, Пуришкевичей и Марковых-вторых ты не раз был принужден покидать свои мирные лачуги и долгие годы скитаться вдали от родины без крова, ласки и утешения. Ты изнемог. Вздохни и будь свободным, как и все народы». С такими словами в 1917 году на многотысячном митинге на соборной площади села Гуляй-Поле я обратился к евреям, когда меня во время речи из толпы спросили: «А как вы, Нестор Иванович, смотрите на жидив, что вместе с ними заседаете в президиуме Общественного комитета. (Общественный комитет села Гуляй-Поле в своем представительстве был всесторонен, а потому всегда отстаивал право участвовать в нем каждой организации, почему и еврейская община имела в нем своих представителей.)
И я своих слов не забыл. Я не отрекся от них, как Петр от Христа. Когда я видел, что на пути моей ответственной революционной работы эти слова не оправдывались, когда свобода и жизнь еврейства насиловалась, я всех насильников уничтожал.
В доказательство вышеизложенного приведу следующие факты.
Был декабрь месяц 1918 года. Имея в своем распоряжении несколько тысяч хорошо вооруженных крестьян и рабочих, я занимал Гришинский, Цареконстантиновский, Бердянский и Мелитопольский боевые участки против деникинцев. Одновременно с этим у меня завязался ожесточенный бой с частями Украинской Директории в Екатеринославе. Находясь при своих частях в Екатеринославе, получаю телеграмму из главного своего штаба в Гуляй-Поле, которая гласит, что на днях в Гуляй-Поле прибыл вновь организованный отряд Метлы. Штабом этот отряд был направлен на Цареконстантиновский боевой участок в распоряжение начальника боевого участка Куриленка. Куриленко распорядился, чтобы вновь прибывший отряд как отдельная рота влился в полк. Отряд Метлы отказался исполнить это распоряжение и ушел в свой район, разгромив по дороге еврейскую колонию № 2.
Это известие меня сильно обеспокоило. Я дал в штаб телеграмму: немедленно выделить из полка хороших бойцов и под руководством ответственного лица настичь отряд Метлы и обезоружить. Главарей расстрелять.
По возвращении после неудачных боев под Екатеринославом в Гуляй-Поле я выяснил, что колония № 2 совершенно разгромлена и сожжена. Часть жителей перебита, часть разбежалась, а часть в подводах у добровольческих частей. Виновники этого злодеяния расстреляны не были, так как они тогда же вышли из подчинения наших командиров и разошлись по домам.
Весть о разгроме еврейской колонии быстро разнеслась по всем моим частям, и у большинства повстанцев вызвала целый поток протестов и возмущений. Многие из повстанцев, зная мое отношение к подобного рода злодеяниям, прислали мне через своих командиров следующие заявления:
«Батько, мы по борьбе истинные ваши сыны, сыны нашего народа. Верьте нам, что мы, услыхав о разгроме отрядом Метлы еврейской колонии № 2, знаем и чувствуем, как это отозвалось на вас. Верьте, что с такой же болью, как и вы, мы вместе с нашим сердцем и разумом переживаем этот позор. Клянемся вам, Батько, что среди нас в наших частях такого отношения к еврейству не замечается, а если появится, то вашим именем мы его уничтожим. Поддержите нас в этом». Такая резолюция на меня, упавшего было духом и опустившего руки в борьбе против деникинщины, произвела благотворное действие.
Я издал и разослал по всем частям приказ, в котором ясно обозначалось, что всякий грабеж, изнасилование или убийство не только еврея или мирного жителя какой-либо другой нации, но даже человека, стоящего в рядах наших прямых противников-деникинцев, без ведома штаба боевого участка повлечет за собою расстрел всех командиров той части, в которой окажутся преступники. В случае неисполнения приказа — сам застрелюсь, чтобы не видеть и не слышать о подлых людях, творивших моим именем нечеловеческие преступления.
Этот приказ, помню, вызвал среди повстанцев горячую готовность стоять на страже справедливых отношений как к мирным жителям, так и к захваченным противникам.
Правда, но отношению к противникам, в зависимости от момента, наша тактика менялась, но по отношению к мирным жителям независимо от того, к какой нации они принадлежали, сохранялось самое миролюбивое отношение.
Был февраль 1919 года. Деникинцы девять дней осаждали Гуляй-Поле со стороны Полог и Цареконстантиновки. Гуляй-Полю каждую минуту грозило нападение. Благодаря усиленной общей работе населения, в том числе и еврейского, по рытью окопов, по смене людей на фронте мы геройски выдержали тот натиск со стороны противника и в конце концов заставили генералов Тилло и Виноградова и их приспешников позорно бежать десятки верст.
Успех на фронте дал мне возможность глубже заглянуть в общественную жизнь района. Наряду с жизнью сел и деревень вообще я заинтересовался жизнью еврейских колоний в частности. Таких колоний в нашем районе разбросано довольно много.
Собрав всех старост этих колоний и выяснив, сколько жителей в каждой из них, чем они занимаются и как живут, я поинтересовался, посещают ли их ночные грабители, заезжают ли к ним повстанцы, и если заезжают, то как ведут себя. Мне сказали, что грабители изредка по ночам действительно появляются. Повстанческие отряды тоже порой заходят и в массе своей относятся к еврейскому населению миролюбиво. Были случаи, когда повстанцы сами тут же на глазах еврейского населения секли шомполами своего товарища-выскочку, попытавшегося обидеть «жида».
Выслушав все это, я тут же предложил всем старостам организовать в своих колониях самоохрану.
По штабу мною было отдано распоряжение — выдать на каждую колонию по 8 винтовок и по 10 патронов к каждой из них. Через самый короткий срок это распоряжение было в точности выполнено.
Это вооружение еврейских колоний не было секретом, и о нем скоро узнали окружные села.
По наветам погромных элементов, везде и всюду кричавших, что жидов нужно бить, ко мне из сел стали доноситься голоса: почему, мол, батько Махно вооружает евреев, почему он так заботится о них?
Услышав это, я и некоторые из членов культурно-просветительного отдела при главном штабе провели по селам целый ряд митингов на эту тему.
Когда же один анархист письменно запросил меня, как вы, Батько, смотрите на евреев, я ответил ему открытым письмом в 3-м номере газеты «Гуляйпольский набат», выходившей тогда в Гуляй-Поле.
С этого времени в нашем районе начался резкий перелом в умах крестьянства по поводу еврейства.
Евреи от колоний участвуют во 2-м и 3-м районных съездах в Гуляй-Поле. Евреи вступают в семью общественного строительства.
По зову военно-революционного совета, избранного съездом, евреи дают так же, как и все крестьяне, в ряды революционно-повстанческой армии Украины махновцев своих сыновей. На сомнение многих в том, что из евреев будут хорошие воины, я отвечаю тем, что группирую всех евреев в отдельную боевую единицу. Узнаю, что среди евреев этой боевой единицы есть артиллеристы старой службы, и поручаю им сорганизовать полубатарею.
Когда же я увидел, что эта полубатарея прекрасно сорганизована и дисциплинирована, я расширяю ее в батарею с еврейской полуротой прикрытия.
Таким образом получается отдельная боевая единица, состоящая исключительно из евреев, которая добровольно, руководствуясь исключительно лишь чувством гражданского долга, становится рядом с десятками других таких же боевых единиц, как она, но состоящих из крестьян и рабочих, переносит вместе с ними все тяготы и лишения фронтовой жизни, проливает кровь, кладет свои жизни за общее дело всестороннего раскрепощения трудовых народов Украины.
В марте месяце я уже соединился с Дыбенком и занимал своими частями Бердянск, Мариуполь и стоял под стенами Таганрога. Дыбенко направлялся на Крым.
Открылся широкий простор для деятельности. Организационный отдел штаба выдвигает полк за полком и ставит их на фронт, снимая оттуда людей уставших.
Еврейские колонии организовались во взводы и тоже выступили на фронт. Выступила из Гуляй-Поля и потянулась на позицию и еврейская батарея со своим обозом и прикрытием.
Помню, я, возвращаясь с фронта, встретил под селом Ново-Успеновкой еврейскую батарею со всем своим обозом и прикрытием, едущую на фронт. Я сошел с автомобиля и попросил едущих остановиться. Ко мне подошел командир батареи Шнейдер и попросил разрешения выстроить батарею по всем правилам, ибо бойцы хотят услышать от меня напутственное слово. Не успел я ответить, как батарея, обоз и прикрытие стояли уже на своем месте.
Я сказал им краткую речь. Закончил ее призывом к бойцам доказать своей примерной и искренней сплоченностью с крестьянской армией, что еврейский народ вовсе не заслуживает того попирания его воли и чести, которое на него так часто обрушивается со стороны различных громил и хулиганов.
Многие из бойцов заплакали. Заплакал и сам командир. Охваченный наплывом чувств, я замолчал…
Когда бойцы успокоились немного, из их рядов послышалось: «Благослови нас, Батько!.. Мы пойдем и будем честно сражаться в рядах твоей армии до последней капли крови, но дай нам твое честное слово, что ты и впредь будешь так же отстаивать наши права и честь». Эти искренние обещания меня глубоко тронули, и я сказал: «С помощью вашей чести, смелости и геройства мы их отстоим…»
Поговорив еще с командиром и дав кое-какие напутственные указания, я простился с отрядом и поехал в одну сторону, а они в другую.
Спустя месяца полтора-два после этого я узнаю следующее: военному комиссару села Ново-Успеновки было сообщено, что якобы евреями колонии Назарьевки, что в 7 верстах от с. Ново-Успеновки, убиты и выброшены в поле три повстанца. Недолго думая, этот комиссар берет с собою человек 13 распущенных по домам повстанцев, едет в колонию Назарьевку и убивает в отместку несколько человек евреев.
Узнав об этом, немедленно снаряжаю комиссию и высылаю ее на место преступления выяснить точно, кем и при каких условиях были совершены убийства.
По возвращении комиссия сделала доклад о своей работе. Она выяснила, что под колонией Назарьевкой действительно валяются три разложившихся человеческих трупа. Но кто эти убитые, кем и когда они убиты, выяснить так и не удалось. Можно было предполагать, что это жертвы проходившего здесь несколько недель тому назад деникинского карательного отряда. Узнав об этих трупах и увидев их воочию, новоуспеновский военный комиссар с 13 людьми 7-го Заднепровского полка решил, что это трупы повстанцев, убитых жителями колонии, и самочинно расстрелял за это несколько человек евреев.
Узнав обо всем этом, штаб послал в Ново-Успеновку отряд, который арестовал всех участников убийств евреев с военным комиссаром во главе и доставил их в Гуляй-Поле.
Судила их особая комиссия, составленная из комиссара моей дивизии Петрова, присланного из центра, Николая Чубенко и еще нескольких человек повстанцев.
С глубоким интересом следил я за работой этой комиссии, а в душе моей проносились свежие образы людей, ушедших на фронт с батареей Шнейдера.
Сильно прислушиваясь к мнению комиссара дивизии, комиссия вынесла постановление: всех этих, хотя и слепых, но все же убийц ни в чем не повинных мирных жителей отправить на фронт. Против такого постановления я запротестовал и настаивал на расстреле главного виновника этих убийств — успеновского комиссара и с ним пяти человек самых активных участников в этом деле. Комиссия вторично рассмотрела дело и, согласившись с моими доводами, признала необходимым расстрел. Виновных вывезли за село и расстреляли.
Весть о столь решительной расправе с убийцами евреев быстро разнеслась по району и произвела сильное впечатление.
После этого случая прошло лишь несколько дней, как вдруг получаю с фронта письмо деникинского генерала Шкуро.
Письмо это от 9 мая 1919 года, писанное начальником штаба Шкуро полковником Шифер-Маркевичем. В нем между прочим говорится: «Ввиду того, что у нас, белых, и у вас, махновцев, одни цели, а именно — вы бьете жидов и коммунистов, и мы их бьем, нам незачем с вами драться. Пойдемте вместе — ведь мы русские люди» и т. д.
Какой ненавистью, каким презрением к таким русским людям наполнилось все мое существо при чтении этого наглого предложения. Когда я выгонял генерала Шкуро из сел и деревень, то заставал почти в каждом селе сотни изнасилованных женщин, малолетних девочек и семидесятилетних старух, плачущих и проклинающих шкуровских удальцов. Мирных крестьян, стариков, массами секли шомполами и расстреливали эти русские люди.
На это письмо был дан достойный ответ русскому человеку генералу Шкуро в 3-м номере нашей газеты «Путь к свободе».
Но этого мало. Русскому человеку нужно было на деле показать, как относятся революционные повстанцы махновцы к «жидам»…
И ему это показали евреи повстанцы со своим командиром Шнейдером во главе…
Долго будут помнить шкуровцы, с каким трудом они брали еврейскую батарею, как она била в них в упор до последнего момента, сколько выбила их из строя и досталась им только тогда, когда командир и большинство артиллеристов лежали подле нее мертвыми…
Не забуду и я этих честных героев, смертью храбрых полегших в жестоком бою за общее народное дело.
В июле месяце 1919 года, порвав с большевиками, я оперировал уже в тылу красных по Херсонщине с отрядом в 100 человек.
Здесь во многих селах я встречал развалины недавно сгоревших хат. Когда я спрашивал у крестьян, что это за развалины, мне почти везде отвечали одно и то же. «Це хаты жидивськи… Тут проходив атаман Грыгорьив со своим отрядом, так ото жидив поризав, а хаты их попалыв».
11 июля я остановился в селе Покровке в 25 верстах от города Елисаветграда. Здесь я от крестьян узнал, что на днях Елисаветград занимал Григорьев и вырезал там много евреев.
Вернувшаяся к вечеру контрразведка донесла мне, что в городе Елисаветграде стоит только один батальон большевистской пехоты. Отдаю распоряжение частям к рассвету 12 июля занять город.
Расспросив у крестьян обо всех подходах к городу, мы на рассвете повели на него наступление. Быстро и легко заняли первую половину города без ранений и потерь с нашей стороны. Когда же начали вступать во вторую половину города, то сразу почувствовали решительный протест и мужество тех, кто выступил против нас. С одной стороны била по нам отступающая пехота, с другой — с чердаков, окон и подвалов домов стреляли по нам жители города и кричали друг другу: «Не сдавайтесь, наступают банды Григорьева, они нас всех перебьют».
Как только мне донесли об этом, я приказал сейчас же оттянуть части.
13 июля в селе Компаниевке я встретился с атаманом Херсонщины (как он себя величал) Григорьевым. Это был плотный, приземистый, говорящий в нос, грубый, самоуверенный, с некрасивым тупым лицом человек, вечно ругающий «жида» Троцкого.
Окружали его такие политические лица, как Селянский, Колюжный. Иногда к нему в штаб наведывался украинский эсер Кропорницкий.
Военная сила Григорьева состояла в это время из одного горного орудия на волах, при котором не было ни одного снаряда, двух пулеметов и человек 130—150 босой, сильно ободранной пехоты.
После четырехдневных политических споров, после уверений и клятв со стороны Григорьева, что он погромов над еврейским населением не чинит, мы пришли с ним к соглашению работать вместе против большевиков.
Однако, находясь в связи, мы совершенно не доверяли друг другу, и как с моей, так и с его стороны контрразведка работала вовсю.
20 июля мы въехали в село Сентово. Здесь, как и во многих предыдущих селах, мы увидели разгромленную крестьянскую потребиловку и маленькую еврейскую лавчонку. Хозяйка лавочки, беременная еврейка, была убита, и труп ее с распоротым животом валялся тут же.
Крестьяне сказали, что все это было сделано вчера каким-то небольшим отрядом.
К этому времени нами было уже точно выяснено, что: 1) среди григорьевцев существует заговор убить начальника общего штаба — моего брата Григория Махно; 2) атаман Григорьев имеет тесную связь с деникинскими подпольными организациями; 3) атаман Григорьев за день до своего вступления в какое-либо село высылает туда особо организованный небольшой отряд с определенным наказом разграбить и перебить евреев.
Въезжая потом в такое село, Григорьев выражает сочувствие пострадавшим и «искренне» сожалеет, что не настиг погромщиков.
27 июля на многолюдном митинге атаман Григорьев был мною объявлен деникинским агентом и погромщиком, а через несколько минут здесь же на площади села Сентово он был расстрелян ответственными махновцами. Часть близких к нему его политических вдохновителей разбежалась, остальные же были моментально обезоружены.
На всем пути моих боевых операций других погромов, чинимых над еврейским населением повстанцами и моих частей, не было.
Очень редко попадались лица, перешедшие к нам из красноармейских частей или из петлюровских «повстанчих загонив», которые или по привычке, или же наслушавшись о махновцах как о грабителях разного вздора, делали попытки пограбить евреев; но такие грабежи, как и грабежи мирных жителей вообще, всегда пресекались в корне.