[386]Долина Сэтеръ.
Все было въ порядкѣ, повозка осмотрѣна, даже о кнутѣ позаботились! И хорошій былъ кнутъ! Но два было бы еще лучше, по мнѣнію торговца, у котораго мы купили его, а ужъ у торговца-то есть опытъ, котораго часто не хватаетъ у туриста! Приготовили и мѣшокъ, биткомъ набитый мелкой мѣдной монетой; къ нему придется прибѣгать безпрестанно: то плати за проѣздъ по мосту, то подавай милостыню нищимъ, то давай на чай пастушонкамъ или другимъ услужливымъ людямъ, которые будутъ отворять околицы.
На этотъ разъ намъ, однако, приходится отворять ихъ самимъ! Дождь такъ и хлещетъ; кому охота выходить въ такую погоду? Болотный тростникъ кланяется на всѣ стороны, шумитъ во всю; сегодня у него пиръ—разливанное море! Верхушки его такъ и шелестятъ: «Ужъ мы пьемъ, пьемъ, пьемъ! И ногами, и головами, и всѣми тѣлесами, а все же стоимъ на одной ногѣ! Ура! Мы пьемъ на «ты» съ плакучей ивой, съ промокшими насквозь цвѣтами! Чашечки ихъ уже такъ переполнены, что вода бѣжитъ черезъ край! А вотъ, бѣлая кувшинка, изящная барышня, та не прольетъ ни капельки! Ура! Вотъ такъ пиръ! Разливанное море! Мы шумимъ и поемъ,
[387]гуляемъ во всю! Это наша собственная пѣсня! Завтра утромъ ее переймутъ квакушки и выдадутъ за самую послѣднюю новинку!»
И тростникъ раскачивался изъ стороны въ сторону, а дождь лилъ, какъ изъ ведра! Какъ разъ подходящая погода для экскурсіи въ знаменитую своей красотою долину Сэтеръ! Ѣдемъ, ѣдемъ… хлопушка у бича отлетаетъ! Расплетаемъ немножко бичъ, устраиваемъ новую, потомъ опять и опять!.. Бичъ становится все короче и короче, подъ конецъ отъ него не остается даже ручки,—была да сплыла! По такой дорогѣ немудрено и сплыть: глядя на нее, получаешь наглядное представленіе о началѣ потопа. Вотъ одна кляча черезчуръ забираетъ впередъ, другая черезчуръ отстаетъ, и—валекъ[1] пополамъ! Нечего сказать, везетъ! Веселенькая поѣздка! Въ складкѣ кожаннаго фартука образуется глубокая рѣчка, и устье ея оказывается какъ разъ у меня на колѣняхъ. Затѣмъ, гдѣ-то соскакиваетъ гайка, потомъ лопаются постромки, а хомуту надоѣдаетъ держаться на мѣстѣ! О, гдѣ ты, чудный постоялый дворъ Сэтера? Я горю бо́льшимъ желаніемъ узрѣть тебя, нежели знаменитую долину! А лошади-то плетутся все лѣнивѣе, а дождь-то поливаетъ все сильнѣе!.. И вотъ… да вотъ мы все еще не добрались до Сэтера.
Терпѣніе, тощій паукъ, спокойно ткущій свою паутину надъ ногами бѣдняковъ, терпѣливо ожидающихъ своей очереди въ передней, оплети паутиною мои вѣжды и погрузи меня въ сонъ, столь же тихій, какъ наша ѣзда! Терпѣніе… Увы! его-то какъ разъ и недоставало въ нашей повозкѣ. Къ вечеру я, впрочемъ, добрался таки до постоялаго двора, лежавшаго близехонько отъ знаменитой долины.
Во дворѣ хаотически-благодушно плавали и навозъ, и полевыя орудія, и шесты, и солома. Курицы превратились отъ дождя въ какіе-то куриные призраки, или ужъ самое бо́льшее—въ куриныя чучела; утки прижались къ мокрой стѣнѣ, сытыя мокротою по горло. Встрѣтившій насъ во дворѣ парень былъ непривѣтливъ и нерасторопенъ, служанка еще того меньше; трудно было добиться отъ нихъ толку. Лѣстница была кривая, полъ покатый, только что вымытый и густо посыпанный пескомъ, воздухъ сырой и холодный. Зато шагахъ въ двадцати отъ двора находилась знаменитая своею красотою долина, этотъ созданный самою природою садъ съ его чудными лиственными деревьями, кустами, источниками и ручьями! Въ окно я видѣлъ, однако, лишь огромную глубокую ложбину и высовывавшіяся изъ нея верхушки деревьевъ—все, окутанное густою сѣткою дождя. Цѣлый вечеръ сидѣлъ я у окна и глядѣлъ на этотъ ливень изъ ливней. Право, какъ будто кто-то задался цѣлью вылить на землю сквозь мелкое сито и Веннернъ, и Веттернъ и еще парочку другихъ озеръ! Я заказалъ себѣ ужинъ, но не получилъ ничего. Мимо меня бѣгали взадъ и впередъ, на очагѣ что-то шипѣло, дѣвушки трещали, работники пили водку, пріѣзжіе прибывали, ихъ помѣщали и
[388]угощали и варенымъ и жаренымъ… Такъ прошло нѣсколько часовъ; наконецъ, я разгромилъ служанку, а она флегматично проговорила: «Да, вѣдь, вы сидите и пишете, какая же тутъ ѣда!»
Долго тянулся вечеръ, но и ему пришелъ конецъ. Въ домѣ стихло; всѣ проѣзжіе, кромѣ меня, разъѣхались, расчитывая, должно быть, обрѣсти лучшій ночлегъ въ Хедеморѣ или Брунбэккѣ. Дверь на черную половину была не совсѣмъ притворена, и я видѣлъ въ нее сидѣвшихъ тамъ парней; они играли въ засаленныя карты; подъ столомъ лежалъ и таращилъ глаза большой песъ; въ кухнѣ не было ни души, въ горницахъ тоже; полъ былъ мокрый, вѣтеръ вылъ, дождь такъ и поливалъ… «Пора въ постель!» сказалъ я себѣ.
Проспалъ часъ, проспалъ два и пробудился; на дорогѣ передъ домомъ кто-то оралъ во все горло. Я приподнялся; въ комнатѣ царилъ полумракъ,—темнѣе въ это время года ночи здѣсь не бываютъ. Поглядѣлъ на часы—за полночь. Кто-то съ силою дернулъ за калитку, послышался громкій мужской голосъ и затѣмъ неистовый стукъ въ ворота. Что это пьяный или сумашедшій ломится къ намъ? Ворота открыли, и послѣ недолгихъ переговоровъ послышались взвизги женщинъ, поднялся переполохъ, бѣготня, топотня деревянными башмаками, ревъ коровъ, ржанье лошадей, грубые мужскіе голоса… Я сидѣлъ на краю постели. Куда дѣваться? Что дѣлать? Я выглянулъ въ окно; на дорогѣ ничего не было видно; дождь лилъ, не переставая. Вдругъ на лѣстницѣ послышались тяжелые шаги, дверь въ сосѣднюю комнату растворилась… Потомъ все смолкло. Я прислушался; моя дверь была заложена на крюкъ. Опять послышались шаги… Вотъ подошли и къ моей двери, дернули за ручку, потомъ ударили въ нее ногою… А въ окно такъ и барабанилъ дождь, вѣтеръ такъ и дребезжалъ стеклами!.. «Есть тутъ кто-нибудь?» прокричалъ чей-то голосъ. «Въ домѣ пожаръ!» Я мигомъ одѣлся и выскочилъ на лѣстницу; тутъ дыма еще не было видно, но, выйдя на дворъ (весь домъ и всѣ надворныя строенія были деревянныя), я увидѣлъ и огонь и дымъ. Выкинуло изъ хлѣбной печи; возлѣ никого не было; какой-то проѣзжій увидѣлъ огонь, заоралъ, принялся ломиться въ ворота и перебудилъ всѣхъ. Женщины подняли визгъ, а коровы мычанье, когда огонь высунулъ имъ свой красный языкъ.
Явились пожарные, огонь потушили. Уже разсвѣтало; я стоялъ на дорогѣ всего въ какихъ-нибудь ста шагахъ отъ знаменитой долины. Я и пошелъ туда. Дождь такъ и лилъ, вода сочилась отовсюду, вся мѣстность превратилась въ сплошное озеро. Лиственныя деревья выворачивались отъ дождя на изнанку и, какъ вчера тростникъ, распѣвали: «Ужъ мы пьемъ, пьемъ, пьемъ! И ногами, и головами, и всѣми тѣлесами, и всетаки держимся на одной ногѣ! Ура! дождикъ поливаетъ, а мы распѣваемъ; это наша собственная пѣсенка и новёшенькая!»
[389]
А, вѣдь, то же самое пѣлъ вчера и тростникъ! То же самое, то же самое! Я глядѣлъ, глядѣлъ… я могу теперь сказать о знаменитой своей красотой долинѣ одно: красота чистѣйшей воды!
Г. Х. Андерсенъ. Собраніе сочиненій Андерсена въ четырехъ томахъ. Томъ третій. Изданіе второе — С.-Петербургъ: Акціон. Общ. «Издатель», 1899, С.386—389