щали и варенымъ и жаренымъ… Такъ прошло нѣсколько часовъ; наконецъ, я разгромилъ служанку, а она флегматично проговорила: «Да, вѣдь, вы сидите и пишете, какая же тутъ ѣда!»
Долго тянулся вечеръ, но и ему пришелъ конецъ. Въ домѣ стихло; всѣ проѣзжіе, кромѣ меня, разъѣхались, расчитывая, должно быть, обрѣсти лучшій ночлегъ въ Хедеморѣ или Брунбэккѣ. Дверь на черную половину была не совсѣмъ притворена, и я видѣлъ въ нее сидѣвшихъ тамъ парней; они играли въ засаленныя карты; подъ столомъ лежалъ и таращилъ глаза большой песъ; въ кухнѣ не было ни души, въ горницахъ тоже; полъ былъ мокрый, вѣтеръ вылъ, дождь такъ и поливалъ… «Пора въ постель!» сказалъ я себѣ.
Проспалъ часъ, проспалъ два и пробудился; на дорогѣ передъ домомъ кто-то оралъ во все горло. Я приподнялся; въ комнатѣ царилъ полумракъ,—темнѣе въ это время года ночи здѣсь не бываютъ. Поглядѣлъ на часы—за полночь. Кто-то съ силою дернулъ за калитку, послышался громкій мужской голосъ и затѣмъ неистовый стукъ въ ворота. Что это пьяный или сумашедшій ломится къ намъ? Ворота открыли, и послѣ недолгихъ переговоровъ послышались взвизги женщинъ, поднялся переполохъ, бѣготня, топотня деревянными башмаками, ревъ коровъ, ржанье лошадей, грубые мужскіе голоса… Я сидѣлъ на краю постели. Куда дѣваться? Что дѣлать? Я выглянулъ въ окно; на дорогѣ ничего не было видно; дождь лилъ, не переставая. Вдругъ на лѣстницѣ послышались тяжелые шаги, дверь въ сосѣднюю комнату растворилась… Потомъ все смолкло. Я прислушался; моя дверь была заложена на крюкъ. Опять послышались шаги… Вотъ подошли и къ моей двери, дернули за ручку, потомъ ударили въ нее ногою… А въ окно такъ и барабанилъ дождь, вѣтеръ такъ и дребезжалъ стеклами!.. «Есть тутъ кто-нибудь?» прокричалъ чей-то голосъ. «Въ домѣ пожаръ!» Я мигомъ одѣлся и выскочилъ на лѣстницу; тутъ дыма еще не было видно, но, выйдя на дворъ (весь домъ и всѣ надворныя строенія были деревянныя), я увидѣлъ и огонь и дымъ. Выкинуло изъ хлѣбной печи; возлѣ никого не было; какой-то проѣзжій увидѣлъ огонь, заоралъ, принялся ломиться въ ворота и перебудилъ всѣхъ. Женщины подняли визгъ, а коровы мычанье, когда огонь высунулъ имъ свой красный языкъ.
Явились пожарные, огонь потушили. Уже разсвѣтало; я стоялъ на дорогѣ всего въ какихъ-нибудь ста шагахъ отъ знаменитой долины. Я и пошелъ туда. Дождь такъ и лилъ, вода сочилась отовсюду, вся мѣстность превратилась въ сплошное озеро. Лиственныя деревья выворачивались отъ дождя на изнанку и, какъ вчера тростникъ, распѣвали: «Ужъ мы пьемъ, пьемъ, пьемъ! И ногами, и головами, и всѣми тѣлесами, и всетаки держимся на одной ногѣ! Ура! дождикъ поливаетъ, а мы распѣваемъ; это наша собственная пѣсенка и новёшенькая!»
щали и варёным и жареным… Так прошло несколько часов; наконец, я разгромил служанку, а она флегматично проговорила: «Да, ведь, вы сидите и пишете, какая же тут еда!»
Долго тянулся вечер, но и ему пришёл конец. В доме стихло; все проезжие, кроме меня, разъехались, рассчитывая, должно быть, обрести лучший ночлег в Хедеморе или Брунбэкке. Дверь на чёрную половину была не совсем притворена, и я видел в неё сидевших там парней; они играли в засаленные карты; под столом лежал и таращил глаза большой пёс; в кухне не было ни души, в горницах тоже; пол был мокрый, ветер выл, дождь так и поливал… «Пора в постель!» — сказал я себе.
Проспал час, проспал два и пробудился; на дороге перед домом кто-то орал во всё горло. Я приподнялся; в комнате царил полумрак, — темнее в это время года ночи здесь не бывают. Поглядел на часы — за полночь. Кто-то с силою дёрнул за калитку, послышался громкий мужской голос и затем неистовый стук в ворота. Что это пьяный или сумасшедший ломится к нам? Ворота открыли, и после недолгих переговоров послышались взвизги женщин, поднялся переполох, беготня, топотня деревянными башмаками, рёв коров, ржанье лошадей, грубые мужские голоса… Я сидел на краю постели. Куда деваться? Что делать? Я выглянул в окно; на дороге ничего не было видно; дождь лил, не переставая. Вдруг на лестнице послышались тяжёлые шаги, дверь в соседнюю комнату растворилась… Потом всё смолкло. Я прислушался; моя дверь была заложена на крюк. Опять послышались шаги… Вот подошли и к моей двери, дернули за ручку, потом ударили в неё ногою… А в окно так и барабанил дождь, ветер так и дребезжал стеклами!.. «Есть тут кто-нибудь?» — прокричал чей-то голос. «В доме пожар!» Я мигом оделся и выскочил на лестницу; тут дыма ещё не было видно, но, выйдя на двор (весь дом и все надворные строения были деревянные), я увидел и огонь и дым. Выкинуло из хлебной печи; возле никого не было; какой-то проезжий увидел огонь, заорал, принялся ломиться в ворота и перебудил всех. Женщины подняли визг, а коровы мычанье, когда огонь высунул им свой красный язык.
Явились пожарные, огонь потушили. Уже рассветало; я стоял на дороге всего в каких-нибудь ста шагах от знаменитой долины. Я и пошёл туда. Дождь так и лил, вода сочилась отовсюду, вся местность превратилась в сплошное озеро. Лиственные деревья выворачивались от дождя наизнанку и, как вчера тростник, распевали: «Уж мы пьём, пьём, пьём! И ногами, и головами, и всеми телесами, и всё-таки держимся на одной ноге! Ура! дождик поливает, а мы распеваем; это наша собственная песенка и новёшенькая!»
