Былъ пудель, Брутъ. Могу сказать я смѣло,
На имя то имѣлъ онъ всѣ права.
Про умъ его и доблести гремела
По всей странѣ стоустая молва.
Терпѣнія и правилъ самыхъ строгихъ
И вѣрности являлъ онъ образецъ.
Блестящій перлъ, межъ всѣхъ четвероногихъ,
Людьми былъ чтимъ, онъ какъ Натанъ мудрецъ.
Цѣня его достойно по заслугамъ,
Ему во всемъ хозяинъ довѣрялъ;
Считалъ его онъ преданнѣшимъ другомъ
И къ продавцу его за мясомъ посылалъ.
И отдавалъ ему мясникъ корзину,
И, взявши въ ротъ ее, почтенный песъ
Баранину, телятину, свинину,
По улицамъ спокойно гордо несъ.
Хоть запахъ былъ заманчивъ, — не плѣнялся
Имъ честный Брутъ: въ душѣ онъ стоикъ былъ.
Онъ ни костей, ни мяса не касался,
И въ цѣлости домой все приносилъ.
Но межъ собакъ есть много, къ сожалѣнью,
(Какъ и межъ насъ) безчувственныхъ скотовъ,
Что преданы плотскому наслажденью,
Но лишены всѣхъ нравственныхъ основъ.
И эти-то дворные псы изъ мести
Задумали составить заговоръ:
Бѣсило ихъ, что вѣренъ долгу чести
Всегда былъ Брутъ, и не былъ гнусный воръ…
И вотъ, когда, однажды, онъ изъ лавки
Неся свою корзину, шелъ домой,
Вся эта дрянь — барбосы, жучки, шавки —
Вдругъ на него накинулись гурьбой,
И вырвали добычу дорогую!
Онъ отражать не въ силахъ былъ враговъ.
Попадали куски на мостовую,
И начался дѣлежъ у алчныхъ псовъ.
Сперва на нихъ глядѣлъ спокойнымъ взглядомъ,
Какъ истинный философъ, честный Брутъ,
Но наконецъ взяла его досада,
Что сладко такъ мерзавцы эти жрутъ,
И волю давъ объявшей сердце злости
Самъ уплетать онъ сталъ филей и кости.
Какъ, Брутъ! и ты? который былъ такъ чистъ?
Скорбя душой, воскликнетъ моралистъ.
Увы! Дурной примѣръ собьетъ съ дороги!
И даже Брутъ — краса четвероногихъ
Несовершененъ самъ: онъ жретъ
Какъ всякій скотъ.
