Дерсу Узала/Полный текст/XXII. ЗАВЕЩАНИЕ

Дерсу Узала : Из воспоминаний о путешествии по Уссурийскому краю в 1907 г. — Глава XXII. Завещание
автор Владимир Клавдиевич Арсеньев
Дата создания: до 1917, опубл.: 1923. Источник: Владимир Клавдиевич Арсеньев. Собрание сочинений в 6 томах. Том I. / Под ред. ОИАК. — Владивосток, Альманах «Рубеж», 2007. — 704 с.

XXII

ЗАВЕЩАНИЕ

Приготовление к зимовке. — Река Един. — Поиски лодки. — Россомаха. — Побережье моря между реками Кумуху и Нахтоху. — Река Пия. — Роковой выстрел. — Испуг Дерсу. — Договор. — Обратный путь.

Раньше около реки Нахтоху была лагуна, отделенная от моря косою. Теперь на ее месте большое моховое болото, поросшее: багульником (Ledum palustre. L.) с ветвями, одетыми густым железистым войлоком ярко-ржавого цвета; голубикой (Vaccinium uliginosum. L.) с сизыми листочками; шикшей (Empetrum nigrum. L.) с густо облиственными ветвями, причем листья очень мелки и свернуты в трубочки. Среди этих кустарников еще можно было усмотреть отцветшие и увядшие: сабельник (Comarum palustre. L.) с ползучим корневищем; морошку (Rubus chamaemorus. L.) с колючими полулежащими стеблями и желтыми плодами; болотную чину (Lathyrus palustris. L.), по внешнему виду похожую на полевой горошек и имеющую крылатый стебель и плоские бобы; затем ирис-касатик (Iris laevigata. Fisch.) с грубыми сухими и серыми листьями и, наконец, обычную в болотах пушицу (Eriophorum latifolium. Норре) — высокое и красивое белое растение.

Мысы, окаймляющие маленькую бухточку, в которую впадает река Нахтоху, слагаются из пестрых вулканических туфов и называются по-удэхейски: Северный — «Чжаали Дуони» и Южный — «Мааса Дуони».

Здесь, у подножия береговых обрывов, мы устроили свой бивак…

Вечером мы с Дерсу сидели у огня и совещались. Со времени исчезновения лодки прошло четверо суток. Если она была где-нибудь поблизости, то давно возвратилась бы назад. Я говорил, что надо идти на реку Амагу и зазимовать у староверов, но Дерсу не соглашался со мной. Он советовал остаться на Нахтоху, заняться охотой, добыть кож и сшить новую обувь. У инородцев, по его мнению, можно было получить сухую юколу и чумизу. Но тут возникали другие затруднения: морозы с каждым днем становились сильнее; недели через две в легкой осенней одежде идти будет уже невозможно. Все-таки проект Дерсу был наиболее разумным, и мы на нем остановились.

После ужина стрелки легли спать, а мы с Дерсу долго сидели у огня и обсуждали наше положение.

Я полагал было пойти в фанзы к удэхейцам, но Дерсу советовал остаться на берегу моря. Во-первых, потому, что здесь легче было найти пропитание, а во-вторых, он не терял надежды на возвращение Хей Ба-тоу. Если последний жив, он непременно возвратится назад, будет искать нас на берегу моря, и если не найдет, то может пройти мимо. Тогда мы опять останемся ни с чем. С его доводами нельзя было не согласиться. Мысли одна другой мрачнее лезли мне в голову и не давали покоя.

Порывистый и холодный ветер шумел сухой травою и неистово трепал растущее вблизи одинокое молодое деревце. Откуда-то из темноты, с той стороны, где были прибрежные утесы, неслись странные звуки, похожие на вой.

Беспокойство мучило меня всю ночь.

Возвращаться назад, не доведя дела до конца, было до слез обидно. С другой стороны, идти в зимний поход, не снарядившись как следует, — безрассудно. Будь я один с Дерсу, я не задумался бы и пошел вперед, но со мной были люди, моральная ответственность за которых лежала на мне.

Под утро я немного уснул.

На другой день ветер был особенно силен: анемометр давал показания 242 при температуре воздуха −6 °C и при барометрическом давлении в 766 миллиметров.

Стрелки, узнав о том, что мы остаемся здесь надолго и даже, быть может, зазимуем, принялись таскать плавник, выброшенный волнением на берег, и устраивать землянку. Это была остроумная мысль. Печи они сложили из плитнякового камня, а трубу устроили по-корейски, из дуплистого дерева. Входы завесили полотнищами палаток, а на крышу наложили мох с дерном. Внутри землянки настлали ельнику и сухой травы. В общем, помещение получилось довольно удобное.

10-го ноября к нам на бивак приходили удэхейцы с реки Самарги. Я расспрашивал их о прибрежном районе к северу от мыса Сосунова. Один из них взял палочку и ловко начертил на песке план. Когда я развернул перед ним сорокаверстную карту, он быстро ориентировался и сам стал указывать на ней реки, горы и мысы, правильно их называя. Я поразился, до какой степени быстро он освоился с масштабом и сразу понял, что такое проекция. Помню, как меня учили читать топографические карты и как долго не мог я к этому привыкнуть, а тут простой дикарь, отроду никогда не видевший их, разбирается так свободно, как будто бы всю жизнь только этим и занимался. Я объясняю это тем, что люди, которым приходится бродить по горам, привыкают сверху видеть поверхность земли в проекции. Вместе с тем у них развивается и чутье масштаба.

Из слов удэхейцев я понял, что далее на север в море впадает несколько мелких горных речек: Кюмо, Найна, Эгей-бе, Бяпу и река Един. Последняя находится в двадцати верстах к северу от реки Нахтоху. Горный хребет, разделяющий их бассейн, называется Матамай. Он в среднем высотою около 1000 футов. Немного дальше, несколько под углом к берегу моря, тянется другой горный хребет Камуран, с высотами Курхай — 1155 футов и Уо — 980 футов. Еще дальше будет большая река Самарги, на которой живет много инородцев.

Река Един (по-удэхейски Иди-бе) названа на картах рекой Перетычина. Она длиною около 150 верст и начинается в горах Сихотэ-Алиня. Един имеет много притоков. Если идти от истоков к морю, то в последовательном порядке они будут располагаться так: справа по течению — Дака и Тунга с перевалами на Бикин, затем — Баня, Пюгота, Амдасу, Сологойе, Очжура (с притоком Хунимикчи и с перевалом на р. Эхе). Следующая (ниже по течению) будет река Улиха, с притоком Янго и с перевалом к морю. С левой стороны в Един впадают: Тали и Бя, с притоком Чокчи и с перевалом на реку Яа (приток Хора), затем река Цзагдасу с притоком Хоймо, потом Оло и Югихе (с притоками Дюго-Югихе 1-я и Дюго-Югихе 2-я), затем следуют: Есынгу и Ада, с притоком Кю. Начиная от реки Цзагдасу, все перевалы на север будут в бассейн реки Самарги.

Течение Едина широтное, только между устьями рек Талма, Ада и Улиха он делает довольно большой изгиб к северу, но затем опять выпрямляется.

По словам удэхейцев, по этой реке на лодках можно подыматься далеко — до реки Тунга. Расчет маршрутов будет такой: по одному дню пути — 1) от моря до реки Улиха, 2) от реки Улиха — до реки Сесынгу, 3) от этой последней — до Цзагдасу, 4) от Цзагдасу до реки Бя, 5) от Бя до реки Тунга. Далее пешком один переход до Сихотэ-Алиня.

Самыми быстрыми реками Единского бассейна будут Тали и Тунка, самая тихая — Талма. Около Тали есть скалистые горы с утесами, напоминающими фигуры людей и животных. На реках Бя, Андасу, Оло, Югихе и Цзагдасу леса выгорели совсем. Кета подымается по Едину до реки Тали, а горбуша — до реки Амдасу; дальше всех пробирается мальма и красная рыба «чумо».

На следующий день мы с Дерсу вдвоем решили идти к югу по берегу моря и посмотреть, нет ли там каких-нибудь следов пребывания Хей Ба-тоу, и кстати поохотиться. Захаров и Аринин пошли на север, имея то же задание, а Сабитов и Туртыгин — вверх по реке, к устью реки Ходэ.

Выступили мы с реки Нахтоху рано и пошли по намывной полосе прибоя. С утра погода стояла хмурая; небо было затянуто какой-то мглой, и не разберешь, что это было — туман или тучи. Один раз сквозь них прорвался солнечный луч, скользнул по воде, словно прожектором осветил сопку на берегу и скрылся опять в облаках. Вслед за тем пошел мелкий снег. Опасаясь пурги, я хотел было остаться дома, но просвет на западе и движение туч к юго-востоку служили гарантией, что погода разгуляется. Дерсу тоже так думал, и мы бодро пошли вперед. Через часа два снег перестал идти, мгла рассеялась, и день выпал на славу — теплый и тихий.

Вода в горных ручьях была еще в движении, но по замирающему шуму уже заметно было, что скоро и она должна будет покрыться ледяной корой и совсем замолкнуть. Там, где из расщелин в камнях понемногу сочилась вода и где раньше ее не было видно, теперь образовались большие ледяные натеки; они постоянно увеличивались в размерах и казались замерзшими водопадами.

Мы шли берегом моря и разговаривали между собой о том, как могло случиться, что Хей Ба-тоу пропал без вести. Этот вопрос мы подымали уже сотый раз и всегда приходили к одному и тому же выводу: надо шить обувь и возвращаться к староверам на Амагу.

Впереди, шагах в полутораста от нас, бежала моя собака Альпа. Вдруг я заметил два живых существа: одно была Альпа, а другое — животное, тоже похожее на собаку, но темной окраски, мохнатое и коротконогое. Оно бежало около береговых обрывов неловкими и тяжелыми прыжками и, казалось, хотело обогнать собаку. Поравнявшись с Альпой, мохнатое животное стало в оборонительное положение. Это была россомаха (Gulo luscus) — самый крупный представитель из семейства хорьковых. Максимальные размеры этого стопоходящего косматого и неуклюжего животного достигают одного метра длины и 45 сантиметров высоты. Общая окраска темно-бурая, спина черного цвета, от каждого плеча к заду по бокам тянется по широкой светло-серой полосе. Шерсть на нижней части тела и на верхней половине ног значительно длиннее, чем на остальном теле. Шея у россомахи короткая, голова толстая, удлиненная, ноги вооружены крепкими, сильными когтями.

Россомаха обитает в горных лесах, где есть козули и в особенности кабарга. Целыми часами она сидит неподвижно на дереве или на камне вблизи кабарожьей тропы, выжидая добычу. Она отлично изучила нрав своей жертвы, знает излюбленные пути ее и повадки; например, она хорошо знает, что по глубокому снегу кабарга бегает все по одному и тому же кругу, чтобы не протаптывать новой дороги. Поэтому, спугнув кабаргу, она гонится за ней до тех пор, пока последняя не замкнет полный круг. Тогда росомаха влезает на дерево и ждет, когда кабарга вновь пойдет мимо. Если это не удается, она берет кабаргу измором, для чего преследует ее до тех пор, пока та от усталости не упадет; при этом если на пути она увидит другую кабаргу, то не бросается за ней, а будет продолжать преследование первой, хотя бы эта последняя и не находилась у ней в поле зрения. Россомаха — шкодливое животное: забравшись в инородческие амбары, она начинает с остервенением рвать все, что ей попадается на глаза. Сухое мясо, юколу и прочее продовольствие она непременно огадит и тогда уйдет. Раньше инородцы ценили мех россомахи выше соболиного и только с появлением китайцев и русских поняли свою ошибку. Лет двадцать тому назад мех россомахи ценился не более трех рублей. Теперь специально за ней не охотятся и бьют, только если она случайно попадет под выстрел.

Россомаха распространена по всему Уссурийскому краю, примерно к югу до 44° широты. Ее нет в Посьетском, Барабашевском, Суйфунском районах и около Никольска-Уссурийского. В горах Сихотэ-Алиня она встречается довольно часто.

Альпа остановилась и с любопытством стала рассматривать свою случайную спутницу. Я хотел было стрелять, но Дерсу остановил меня и сказал, что надо беречь патроны. Замечание было вполне резонно. Тогда я отозвал Альпу. Россомаха бросилась бежать и вскоре скрылась в одном из оврагов.

Прибрежная линия между реками Колонку и Нахтоху представляет собою несколько изогнутую линию, отмеченную мысами Плитняк, Бакланьим и Сосунова (по-удэхейски Хуоло-дуони, Леникто-дуони и Хорло-дуони). Мысы эти заметно выдаются в море. За ними берег опять выгибается к северо-западу и вновь выдается около реки Пия и мыса Олимпиады. На морских картах здесь отмечена одна только вершина, гора Батурина, высотою в 952 фута.

На этом протяжении в море впадают следующие речки: Нианса и Эхе, названная на картах рекою Сковородкина; в десяти верстах от нее будут реки Пия (по-русски Башкирка), потом Унтугу, Сэен, Кансу (по-китайски Каньчжу) и Огоми. Между Нахтоху и рекой Пия, параллельно берегу моря, верстах в пяти от него, протянулся небольшой горный кряж «Гарасун» высотою в среднем около 900 футов.

По побережью моря в направлении от реки Нахтоху к Унтугу горные породы располагаются в таком порядке: сначала идет кремнистый сланец, потом налагонитовый туф, затем андезит и местами стекловатый базальт. К югу от реки Куньчжу тянутся какие-то глубинные зелено-каменные породы, а выше их — базальтовый андезит и еще дальше — порфирит. Кроющие пласты состоят из цветных чередующихся слоев туфа. Здесь особенно интересен утес Хадис с плитняковой вертикальной и дуговой отдельностью. За мысом Дюха-дуони, около ключика Ниансу, будет уралитовый кварцедиорит и, наконец, ниже Холонку — апплит.

Около реки Пия есть два утеса, «Садзасу мамаса-ни», имеющие человекоподобные формы. Удэхейцы говорят, что раньше это были люди, но всесильный Тему — хозяин рыб и морских животных — превратил их в скалы и заставил окарауливать береговые сопки.

Здесь на берегу валялось много сухого плавника. Выбрав место для бивака, мы сложили свои вещи и разошлись в разные стороны на охоту.

Чрезвычайно извилистое русло реки Пия блуждает по долине, и, если смотреть на реку с высоты птичьего полета, то получается впечатление кружевов. В нижней части долины почва исключительно наносная: ил и полосы свежего песку, придавившего траву и кусты, свидетельствуют о том, что в конце лета места эти заливались водой два раза. Близ моря растет кустарниковая ольха и высокоствольный тальник, выше по долине — лиственница, белая береза, осина и тополь, а еще дальше — клен, осокорь, ясень и кое-где ель и кедр. Склоны гор, окаймляющих долину, поросли с солнечной стороны низкорослым дубняком, а с северной — старым замшистым хвойным лесом.

Охотиться нам долго не пришлось. Когда мы снова сошлись, день был на исходе. Солнце уже заглядывало за горы, лучи его пробрались в самую глубь и золотистым сиянием осветили стволы тополей, остроконечные вершины елей и мохнатые шапки кедровников. Где-то в стороне от нас раздался пронзительный крик.

— Кабарга! — шепнул Дерсу на мой вопросительный взгляд.

Минуты через две я увидел животное, похожее на козулю, только значительно меньшее ростом и темнее окраской. Изо рта ее книзу торчало два тонких клыка. Отбежав шагов сто, кабарга остановилась, повернула в нашу сторону свою грациозную головку и замерла в выжидательной позе.

— Где она? — спросил меня Дерсу.

Я указал ему рукой.

— Где? — опять переспросил он.

Я стал направлять его взгляд рукой по линии выдающихся и заметных предметов, но, как я ни старался, он ничего не видел. Дерсу тихонько поднял ружье, еще раз внимательно всмотрелся в то место, где было животное, выпалил и — промахнулся. Звук выстрела широко прокатился по всему лесу и замер в отдалении. Испуганная кабарга шарахнулась в сторону и скрылась в чаще.

— Попал? — спросил меня Дерсу, и по его глазам я увидел, что он не заметил результатов своего выстрела.

— На этот раз ты «промазал», — отвечал я ему. — Кабарга убежала.

— Неужели моя попади нету? — спросил он испуганно.

Мы пошли к тому месту, где стояла кабарга. На земле не было крови. Сомнений не было, Дерсу промахнулся. Я начал подшучи вать над своим приятелем, а Дерсу сел на землю, положил оружие на колени и задумался. Вдруг он быстро вскочил на ноги и сделал на дереве ножом большую затеску, затем схватил ружье и отбежал назад шагов на полтораста. Я думал, что он хочет оправдаться передо мною и доказать, что его промах по кабарге был случайным. Однако с этого расстояния пятно на дереве было видно плохо, и он должен был подойти ближе. Наконец он выбрал место, поставил сошки и стал целиться. Целился Дерсу долго, два раза отнимал голову от приклада и, казалось, не решался спустить курок. Наконец он выстрелил и побежал к дереву. Из того, как у него сразу опустились руки, я понял, что в пятнышко он не попал. Когда я подошел к нему, то увидел, что шапка его валялась на земле, ружье тоже; растерянный взгляд его широко раскрытых глаз был направлен куда-то в пространство. Я дотронулся до его плеча, Дерсу вздрогнул и быстро-быстро заговорил:

— Раньше никакой люди первый зверя найти не могу. Постоянно моя первый его посмотри. Моя стреляй — всегда в его рубашке дырку делай. Моя пуля никогда мимо ходи нету. Теперь моя пятьдесят восемь лет. Глаз худой стал, посмотри не могу. Кабарга стреляй — не попал, дерево стреляй — тоже не попал. К китайцам ходи не хочу — их работу моя понимай нету. Как теперь моя дальше живи?

Тут только я понял неуместность моих шуток. Для него, добывающего себе средства к жизни охотой, ослабление зрения было равносильно гибели. Трагизм увеличивался еще и тем обстоятельством, что Дерсу совершенно одинок. Куда идти? Что делать? Где склонить на старости лет свою седую голову?

Мне нестерпимо стало жаль старика.

— Ничего, — сказал я ему, — не бойся. Ты мне много помогал, много раз выручал меня из беды. Я у тебя в долгу. Ты всегда найдешь у меня крышу и кусок хлеба. Будем жить вместе.

Дерсу засуетился и стал собирать свои вещи. Он поднял ружье и посмотрел на него, как на вещь, которая теперь была ему более совсем не нужна.

В это время солнце только что скрылось за горизонтом. От гор к востоку потянулись длинные тени. Еще не успевшая замерзнуть вода в реке блестела, как зеркало; в ней отражались кусты и прибрежные деревья. Казалось, что там, внизу, под водой, был такой же мир, как и здесь, и такое же светлое небо…

Около речки мы разделились: Дерсу воротился на бивак, а я решил еще поохотиться. Долго я бродил по лесу и ничего не видел. Наконец я устал и повернул назад.

На западе медленно угасала заря. Посиневший воздух приобрел сонную неподвижность; долина приняла угрюмый вид и казалась глубокой трещиной в горах.

Вдруг в кустах что-то зашевелилось. Я замер на месте и приготовил ружье. Снова легкий треск, и из ольховников тихонько на поляну вышла козуля. Она стала щипать траву и, видимо, совсем меня не замечала. Я быстро прицелился и выстрелил. Несчастное животное рванулось вперед и сунулось мордой в землю. Через минуту жизнь оставила его. Я взял свой ремень, связал козуле ноги и взвалил ее на плечи. Что-то теплое потекло мне за шею: это была кровь. Тогда я опустил свой охотничий трофей на землю и принялся кричать. Скоро я услышал ответные крики Дерсу. Он пришел без ружья, и мы вместе с ним потащили козулю на палке.

Когда мы подходили к биваку, был уже полный вечер. Взошла луна и своими фосфорическими лучами осветила море, прибрежные камни, лес и воду в реке. Кругом было тихо, только легкий ночной ветер слабо шелестел травою. Шум этот был так однообразен, что привыкшее к нему ухо совершенно его не замечало. На нашем биваке горел огонь; свет от него ложился на земле красными бликами и перемешивался с черными тенями и с бледными лучами месяца, украдкой пробивавшимися сквозь ветви кустарников. Вдали виднелся высокий Бакланий мыс, окутанный морскими испарениями.

После охоты я чувствовал усталость. За ужином я рассказывал Дерсу о России, советовал ему бросить жизнь в тайге, полную опасности и лишений, и поселиться вместе со мной в городе, но он по-прежнему молчал и о чем-то крепко думал.

Наконец я почувствовал, что веки мои слипаются. Я завернулся в одеяло и погрузился в сон.

Ночью я проснулся. Луна стояла высоко на небе; те звезды, которые были ближе к горизонту, блистали, как бриллианты. Было далеко за полночь. Казалось, вся природа погрузилась в дремотное состояние. Ничего нет прекраснее беспредельного широкого моря, залитого лунным светом, и глубокого неба, полного тихих сияющих звезд. Темная вода, громады утесов на берегу и молчаливый лес в горах так гармонировали друг с другом и создавали картину, полную величественной красоты.

Около огня сидел Дерсу. С первого же взгляда я понял, что он еще не ложился спать. Он обрадовался, что я проснулся, и стал греть чай. Я заметил, что старик волнуется, усиленно ухаживает за мной и всячески старается, чтобы я опять не заснул. Я уступил ему и сказал, что спать мне более не хочется. Дерсу подбросил дров в костер, и, когда огонь разгорелся, встал с своего места и начал говорить торжественным тоном:

— Капитан! Теперь моя буду говори. Тебе надо слушай.

Он начал с того, как он жил раньше, как стал одинок и как добывал себе пропитание охотой. Ружье всегда его выручало. Он продавал панты и взамен их приобретал у китайцев патроны, табак и материалы для одежды. Он никогда не думал о том, что глаза ему могут изменить и купить их нельзя будет уже ни за какие деньги. Вот уже с полгода, как он стал ощущать ослабление зрения, думал, что это пройдет, но сегодня убедился, что охоте его пришел конец. Это его напугало. Потом он вспомнил мои слова, что у меня он всегда найдет приют и кусок хлеба.

— Спасибо, капитан, — сказал он. — Шибко спасибо!

И вдруг он опустился на колени и поклонился в землю. Я бросился поднимать его и стал говорить, что, наоборот, я обязан ему жизнью и если он будет жить со мной, то этим только доставит мне удовольствие. Чтобы отвлечь его от грустных мыслей, я предложил ему заняться чаепитием.

— Погоди, капитан, — сказал Дерсу. — Моя еще говорить кончай нету.

После этого он продолжал рассказывать про свою жизнь. Он говорил о том, что, будучи еще молодым, от одного старика китайца научился искать жень-шень и изучил его приметы. Он никогда не продавал корней, а в живом виде переносил их в верховья реки Лефу и там сажал в землю. Последний раз на плантации жень-шеня он был лет пятнадцать тому назад. Корни все росли хорошо: всего там было двадцать два растения. Не знает он теперь, сохранились они или нет — вероятно, сохранились, потому что посажены были в глухом месте и поблизости следов человеческих не замечалось.

— Это все тебе! — закончил он свою длинную речь.

Меня это поразило; я стал уговаривать продать корни, а деньги взять себе, но Дерсу настаивал на своем.

— Моя не надо, — говорил он. — Мне маленько осталось жить. Скоро помирай. Моя шибко хочу панцуй[1] тебе подарить.

В глазах его было такое просительное выражение, что я не мог противиться. Отказ мой обидел бы его. Я согласился, но взял с него слово, что но окончании экспедиции он поедет со мной в Хабаровск. Дерсу согласился тоже. Мы порешили весной отправиться на реку Лефу в поиски за дорогими корнями.

Посеребренная луна склонилась к западу. С восточной стороны на небе появились новые созвездия. Находящаяся в воздухе влага опустилась на землю и тонким серебристым инеем покрыла все предметы. Это были верные признаки приближения рассвета.

Дерсу еще раз подбросил дров в огонь. Яркое трепещущее пламя взвилось кверху и красноватым заревом осветило кусты и прибрежные утесы — эти безмолвные свидетели нашего договора и обязательств по отношению друг к другу.

Но вот на востоке появилась розовая полоска: занималась заря. Звезды быстро начали меркнуть; волшебная картина ночи пропала, и в потемневшем серо-синем воздухе разлился неясный свет утра. Красные угли костра потускнели и покрылись золой; головешки дымились — казалось, огонь уходил внутрь их.

— Давай-ка соснем немного, — предложил я своему спутнику.

Он встал и поправил палатку, затем мы оба легли и, прикрывшись одним одеялом, уснули как убитые.

Когда мы проснулись, солнце стояло уже высоко. Утро было морозное, ясное. Вода в озерках покрылась блестящим тонким слоем льда, и только полыньи казались темными пятнами[изд. 1].

На скорую руку мы закусили холодным мясом, напились чаю и, собрав котомки, пошли назад к реке Нахтоху.

Там мы застали всех в сборе. Аринин убил сивуча, а Захаров — нерпу. Таким образом, у нас получился значительный запас кожи и вдоволь мяса.

С 12-го по 16-го ноября мы простояли на месте. За это время стрелки ходили за брусникой и собирали кедровые орехи.

Дерсу выменял у удэхейцев обе сырые кожи на одну сохатиную выделанную. Инородческих женщин он заставил накроить унты, а шили их мы сами, каждый по своей ноге.

17-го числа утром мы распрощались с рекой Нахтоху и тронулись в обратный путь, к староверам. Уходя, я еще раз посмотрел на море с надеждой, не покажется ли где-нибудь лодка Хей Ба-тоу… Но море было пустынно. Ветер дул с материка, и потому у берега было тихо, но вдали ходили большие волны. Я махнул рукой и подал сигнал к выступлению. Тоскливо было возвращаться назад, но больше ничего не оставалось.

Обратный путь наш прошел без всяких приключений.

В геологическом отношении эта часть побережья малоинтересна. Между Унтугу и рекой Кузнецовой горные породы располагаются в следующем порядке: около ручья Унтугу-Сагды с правой стороны, где ранее была японская рыбалка № 33, виднеются выходы конгломератов из мелкой окатанной гальки, имеющие протяжение от NO к SW — 51°, с углом падения в 18°; далее у мыса Хорло-дуони красные метаморфизованные лавы; еще южнее, около реки Каньчжу, — цветные чередующиеся слои базальтового туфа мощностью около 120—130 метров и еще дальше — какая-то изверженная зеленокаменная порода со шлирами. Около ключика Куа — высокие береговые террасы с массивным основанием из какой-то темной горной породы с неправильной трещиноватостью и, наконец, близ утеса Хо-диэ — та же неизвестная порода, но с плитняковой вертикальной отдельностью.

22-го ноября мы достигли реки Тахобе, а 23-го утром пришли на Кусун.

Примечания автора

  1. Жень-шень.

Примечания издательства и редактора

  1. Окончательная правка В. К. Арсеньева. В изданиях 1923, 1926 и 1928 годов данная фраза заканчивалась иначе: «…тонким слоем льда, и в нем, как в зеркале, отражались прибрежные кустарники». — Примечание издательства «Альманах „Рубеж“», 2007, дополнено редактором Викитеки