СОЛОНЫ
Устье реки Тахобе находится между мысами Максимова и Олимпиады. Раньше оно было у левого края долины, но потом переместилось, вследствие чего образовался слепой рукав, впоследствии превратившийся в болото.
В низовьях долина Тахобе покрыта редколесьем из вяза, липы, дуба и черной березы. Места открытые, чистые и годные для поселений находятся немного выше, верстах в двух от моря. Тут мы нашли маленькую фанзочку. Обитателей ее я принял сначала за удэхейцев и только вечером узнал, что это были солоны.
Наши новые знакомые по внешнему своему виду мало чем отличались от уссурийских туземцев. Они показались мне как будто немного ниже ростом и шире в костях. Кроме того, они более подвижны и более экспансивны. Говорили они по-китайски и затем на каком-то наречии, составляющем смесь солонского языка с гольдским. Одежда их тоже ничем не отличалась от удэхейской, разве только меньше было пестроты и орнаментов.
Вся семья солонов состояла из десяти человек: старика отца, двух взрослых сыновей с женами и пятерых малых детей.
Как попали они сюда из Маньчжурии? Из расспросов выяснилось следующее. Раньше они жили на реке Сунгари, откуда ради охоты переселились на реку Нор, впадающую в Уссури. Когда там появились многочисленные шайки хунхузов, китайское правительство выслало против них свои войска. Семья солонов попала в положение между двух огней: с одной стороны на них нападали хунхузы, а с другой правительственные войска, которые избивали всех без разбора. Тогда солоны бежали на Бикин, затем перекочевали через Сихотэ-Алинь и остались на берегу моря.
Следующие четыре дня были посвящены осмотру рек Тахобе и Кумуху.
Сопровождать нас вызвался младший из солонов, Дацарл. Это был молодой человек крепкого телосложения, без усов и бороды. Он держал себя гордо и свысока посматривал на солдат. Я невольно обратил внимание на легкость его походки, ловкость и изящество движений.
23-го октября утром мы выступили в поход.
Река Тахобе длиной около 60 верст и имеет течение с запада на восток, с небольшим склонением к югу. По обе стороны ее, на ширину до 150 сажен, тянутся полосы гальки, заваленной корчами и буреломом.
В Тахобе впадают следующие горные речки: справа Коде с притоками: Хуаты, Боноксе и Буланя. Затем будут реки: Хулялиги, Бали, Онюхи, Анмали и Таха. Между ними есть высокая гора Ангухи, с приметным камнем на вершине, которую солоны населяют чудесами своего воображения. Дальше идут: Онюхи, Анмали, Дадасу и Та-а. Левыми притоками Тахобе будут: Кань-чжу, Агдыхе 1-я и Агдыхе 2-я. Леса по долинам последних двух рек совершенно выгорели.
24-го числа мы дошли до реки Бали, а 25-го стали подходить к водоразделу. Горы утратили свои резкие очертания и места их заняли невысокие сопки с пологими склонами.
В 1907 году в прибрежном районе был урожай кедровых орехов, но к западу от Сихотэ-Алиня их не было вовсе. Зато желудей много уродилось в бассейне Уссури, и, наоборот, в Уссурийском крае дуб был пустоцветным.
Мы шли по левому берегу реки. Я, Дерсу и Дацарл впереди, а Захаров и Аринин шагах в пятидесяти сзади.
Вдруг на валежнике показалась белка. Она сидела на задних лапках и, заложив хвостик на спинку, грызла кедровую шишку. При нашем приближении белка схватила свою добычу и бросилась на дерево. Оттуда, сверху, она с любопытством посматривала на людей. Солон тихонько подкрался к кедру, крикнул и изо всей силы ударил по стволу палкой. Белка испугалась, выронила свою добычу и забралась еще выше. Этого только и надо было солону. Он поднял шишку и, нимало не обращая внимания на обиженного зверька, пошел дальше. Белка прыгала с ветки на ветку и фырканьем выражала неудовольствие за грабеж среди бела дня. Мы от души смеялись. Дерсу способа этого не знал и в будущем для добычи орехов решил тоже применять солонские приемы.
— Тебе сердись не надо, — сказал он, обращаясь с утешениями к белке. — Наша внизу ходи, как орехи найди? Тебе туда смотри, там много орехов есть.
Он указал рукой на большой кедр; белка словно поняла его и направилась в ту сторону.
Кстати, два слова о белке. Научное название местной белки будет Sciurus vulgaris manshuricus. Этот представитель грызунов имеет удлиненное тело и длинный пушистый хвост. Небольшая красивая головка его украшена большими черными глазами и небольшими закругленными ушами, оканчивающимися пучком длинных черных волос, расположенных веерообразно. Общая окраска белки пепельно-серая, хвост и голова черные, брюшко белое. Изредка встречаются отдельные экземпляры с желтыми подпалинами.
Белка — животное то оседлое, то кочевое, смотря по тому, изобилует ли избранный ею для поселения район пищей. Она заблаговременно усматривает, в чем будет недород и в чем избыток, и заранее перекочевывает то в дубняк, то в кедровники или лиственные леса с подлесьем из орешника. Весь день она пребывает в движении и даже в ненастную погоду выходит из своего гнезда пробежаться по дереву. Она, можно сказать, положительно не выносит покоя и только в темноте лежит на боку, свернувшись и закинув хвост на голову. Чуть свет — белка уже на ногах. Кажется, движение ей так же необходимо, как вода, пища и воздух.
Лет двадцать тому назад беличья шкурка стоила 20 копеек. По мере спроса на беличий мех цена на него возрастала и ныне достигла 2 руб. 50 коп. — 3 руб. за штуку.
Главными врагами белки являются куница, соболь и человек.
Весь день в воздухе стояла мгла: небо было затянуто паутиной слоисто-перистых облаков; вокруг солнца появились «венцы», они суживались все более и более и наконец слились в одно матовое пятно. В лесу было тихо, а по вершинам деревьев уже разгуливал ветер.
Это, видимо, беспокоило Дерсу и солона. Они что-то говорили друг другу и часто поглядывали на небо.
— Плохо, — сказал я, — ветер начинает дуть с юга.
— Нет, — протянул Дерсу. — Его так ходи. — И он указал на северо-восток.
Мне показалось, что он ошибся, и я начал было возражать.
— Посмотри на птицу! — воскликнул Дерсу. — Видишь, она на ветер смотрит.
Действительно, на одной из елей сидела ворона головой к северо-востоку. Это было самое выгодное для нее положение, при котором ветер скользил по перу. Наоборот, если бы она села боком или задом к ветру, то холодный воздух проникал бы под перо и она стала бы зябнуть.
К вечеру небо покрылось тучами, излучение тепла от земли уменьшилось, и температура воздуха повысилась с +2 до +10 °C. Это был тоже неблагоприятный признак. На всякий случай мы прочно поставили палатки и натаскали побольше дров. Но опасения наши оказались напрасными. Ночь прошла благополучно.
Утром, когда я проснулся, то прежде всего взглянул на небо. Тучи на нем лежали параллельными полосами в направлении с севера к югу.
Мешкать нельзя было. Мы проворно собрали свои котомки и пошли вверх по реке Тахобе.
Я рассчитывал в этот день добраться до Сихотэ-Алиня, но вследствие непогоды этого нам сделать не удалось.
Около полудня в воздухе вновь появилась густая мгла. Горы сделались темно-синими и угрюмыми. Часа в четыре хлынул дождь, а вслед за ним пошел снег, мокрый и густой. Тропинка сразу забелела; теперь ее можно было далеко проследить среди зарослей и бурелома. Ветер сделался резким, порывистым.
Надо было становиться на бивак. Недалеко от реки, с правой стороны, высилась одинокая скала, похожая на развалины замка с башнями по углам. У подножия ее рос мелкий березняк. Место это мне показалось удобным, и я подал знак к остановке.
Стрелки принялись таскать дрова, а солон пошел в лес вырубить «сошки» для палатки. Через минуту я увидел его бегущим назад. Отойдя от скалы шагов сто, он остановился и посмотрел наверх, потом отбежал еще немного и, возвратившись на бивак, что-то тревожно стал рассказывать Дерсу. Гольд тоже посмотрел на скалу, плюнул и бросил топор на землю.
После этого оба они пришли ко мне и стали просить, чтобы я переменил место бивака. На вопрос, какая тому причина, солон сказал, что, когда под утесом он стал рубить дерево, сверху в него черт два раза бросил камнями. Дерсу и солон так убедительно просили меня уйти отсюда и на лицах у них написано было столько тревоги, что я уступил им и приказал перенести палатки вниз по реке сажен на двести. Тут мы нашли место еще более удобное, чем первое.
Дружно все принялись за работу: натаскали дров и развели большие костры. Дерсу и солон долго трудились над устройством какой-то изгороди. Они рубили деревья, втыкали их в землю и подпирали сошками. На изгородь они не пожалели даже своих одеял.
На задаваемые вопросы Дерсу объяснил мне, что изгородь эту они сделали для того, чтобы черт со скал не мог видеть, что делается на биваке. Мне стало смешно, но я не выказывал этого, чтобы не обидеть своего приятеля.
Мои стрелки расположились рядом и мало думали о том, смотрит на них черт с сопки или нет. Они больше интересовались ужином.
Вечером непогода ухудшилась. Люди забились в палатки и согревались горячим чаем.
Часов в 11 вечера вдруг густо повалил снег и вслед за тем что-то сверкнуло в небе.
— Молния! — воскликнули стрелки в один голос.
Не успел я им ответить, как послышался резкий удар грома.
Эта гроза со снегом продолжалась до двух часов ночи. Молнии сверкали часто и имели красный оттенок. Раскаты грома были могучие и широкие; чувствовалось, как от них содрогались земля и воздух.
Явление грозы со снегом было так ново и необычно, что все с любопытством посматривали на небо, но небо было темное, и только при вспышках молнии можно было рассмотреть тяжелые тучи, двигавшиеся в юго-западном направлении.
Один удар грома был особенно оглушителен. Молния ударила как раз в той стороне, где находилась скалистая сопка. К удару грома примешался еще какой-то сильный шум — произошел обвал. Надо было видеть, в какое волнение пришел солон. Он решил, что черт сердится и ломает сопку. Он развел еще один огонь и спрятался за изгородь. Я взглянул на Дерсу. Он был смущен, удивлен и даже испуган: черт на скале, бросавший камни, гроза со снегом и обвал в горах — все это перемешалось у него в голове и, казалось, имело связь друг с другом.
— Эндули[1] черта гоняй! — сказал он довольным голосом и затем что-то оживленно стал говорить солону.
После этого гроза стала удаляться, но молнии еще долго вспыхивали на небе, отражаясь широким пламенем на горизонте, и тогда особенно отчетливо можно было рассмотреть контуры отдаленных гор и тяжелые дождевые тучи, сыпавшие дождем вперемешку со снегом.
Издали долго еще доносились глухие раскаты грома, от которых вздрагивали земля и воздух.
Напившись чаю, стрелки легли спать, а я долго еще сидел с Дерсу у огня и расспрашивал о чертях и о грозе со снегом. Он мне охотно отвечал.
— Гром — это Агды. Когда черт долго держится в одном месте, то бог Эндули посылает грозу, и Агды гонит черта. Значит, там, где разразилась гроза, был черт. После ухода черта (то есть после грозы) кругом воцаряется спокойствие: животные, птицы, рыбы, травы и насекомые тоже понимают, что черт ушел, и становятся жизнерадостными, веселыми…
О грозе со снегом он сказал, что раньше гром и молния были только летом, зимние же грозы принесли с собой русские. Эта гроза была третья, которую он помнил за всю свою жизнь.
За разговором незаметно прошло время.
Начинался рассвет… Из темноты стали выступать сопки, покрытые лесом, «Чертова скала» и кусты, склонившиеся над рекою. Все предвещало пасмурную погоду… Но вдруг неожиданно на востоке позади гор появилась багровая заря, окрасившая в пурпур хмурое небо. В этом золотисто-розовом сиянии отчетливо стал виден каждый куст и каждый сучок на дереве.
Я смотрел, как очарованный, на световую игру лучей восходящего солнца.
— Ну, старина, пора и нам соснуть часок, — обратился я к своему спутнику, но Дерсу уже спал, прислонившись к валежине, лежащей на земле около костра.
На другой день мы все проспали и встали очень поздно.
По небу все еще ползли тучи, но они не имели уже такого страшного вида, как ночью.
Закусив немного и напившись чаю, мы пошли дальше вверх по реке Тахобе, которая должна была привести нас к Сихотэ-Алиню.
От места нашего бивака до главного хребта был еще один переход. По словам солона, перевал этот невысокий. По ту сторону его будет река Мыхе (приток Бикина); она течет вдоль Сихотэ-Алиня.
Я не пошел туда, а повернул вправо по ключику Ада, чтобы выйти в один из верхних притоков соседней реки Кумуху, намереваясь по ней спуститься к морю.
В сумерки мы немного не дошли до водораздела и стали биваком в густом лесу[изд. 1].
Вечером солон убил белку. Он снял с нее шкурку, затем насадил ее на вертел и стал жарить, для чего палочку воткнул в землю около огня. Потом он взял беличий желудок и положил его на угли. Когда он зарумянился, солон с аппетитом стал есть его содержимое. Стрелки начали плеваться, но это мало смущало солона. Он сказал, что белка — животное чистое, что она ест только орехи да грибки, и предлагал отведать этого лакомого блюда. Все отказались…
В это время Аринин стал поправлять огонь и задел белку.
Она упала. Стрелок поставил ее на прежнее место, но не так, как раньше, а головой книзу. Солон засуетился и быстро повернул ее голову кверху. При этом он сказал, что жарить белку можно только таким образом, иначе она обидится, и охотнику не будет удачи; рыбу, наоборот, надо ставить к огню всегда головой вниз, а хвостом кверху.
28-го числа день был такой же пасмурный, как и накануне. Ручьи еще шумели в горах, но и они уже начали испытывать на себе заморозки. По воде всюду плыла шуга, появились забереги, кое-где стал образовываться донный лед.
Сразу от бивака начинался подъем. Чем выше мы взбирались в гору, тем больше было снега. На самом перевале он был глубиной по колено. Темно-зеленый хвойный лес оделся в белый убор и от этого имел праздничный вид. Отяжелевшие от снега ветви елей пригнулись книзу и в таком напряжении находились до тех пор, пока случайно упавшая сверху веточка или еловая шишка не стряхивала пышные белые комья, обдавая проходящих мимо людей холодной снежной пылью.
Являлось полное впечатление зимы.
В лесу царила удивительная тишина…
По барометрическим измерениям высота перевала над уровнем моря оказалась равной 2900 футам.
Солон торопил. Он говорил, что скоро должен подуть северо-западный ветер и будет беда, если здесь нас застанет непогода.
Пурга в горах — обычное явление, если вслед за свежевыпавшим снегом подымается ветер.
Признаки этого ветра уже налицо: тучи быстро бежали к востоку; они стали тоньше, прозрачнее, и уже можно было указать место, где находится солнце.
Я послушался совета солона и прибавил шагу.
Спуск с перевала к реке Кумуху был такой же крутой, как и подъем со стороны Тахобе.
Лес, покрывающий северный склон водораздела между бассейнами обеих упомянутых рек, — хвойно смешанный, угрюмый, заваленный колодником.
Предсказания солона сбылись. Когда мы были внизу, в горах послышался шум, который постепенно усиливался и спускался в долину.
Я оглянулся назад: снежные сопки курились — начиналась пурга.
Маленький ключик привел нас к каменистой, заваленной колодником речке Цаони, впадающей в Кумуху с правой стороны.
После полуденного привала мы выбрались из бурелома и к вечеру достигли реки Кумуху, которая здесь шириной немного превосходит Цаони и мало отличается от нее по характеру. Ширина ее в верховьях не более двух саженей, а глубина около двух футов.
Если отсюда идти по ней вверх, к Сихотэ-Алиню, то перевал опять будет на реку Мыхе, но уже в самые ее истоки. От устья реки Цаони до Сихотэ-Алиня инородцы считают один день пути.
Бивак мы устроили, как всегда, на берегу реки.
К вечеру небо очистилось от туч, и ночь обещала быть холодной. Я понадеялся на одеяло и лег в сторонке от огня, уступив свое место солону, у которого одежонка была очень плохая. Часа в три утра я проснулся оттого, что озяб. Как ни старался я укрыться плотнее, ничего не помогало: холодный воздух находил себе лазейку и сквозил то в плечо, то в ноги. Пришлось встать.
Кругом было темно; огонь наш погас. Я собрал тлеющие головешки и стал их раздувать. Через минуту вспыхнуло пламя, и кругом все стало видно. Захаров и Аринин лежали под защитой палатки, а Дерсу спал сидя, одетый.
Собирая дрова, я увидел совсем в стороне, далеко от костра спящего солона. Ни одеяла, ни теплой одежды у него не было. Он лежал на ельнике, покрывшись только одним своим матерчатым кафтаном. Опасаясь, как бы он не простудился, я стал трясти его за плечо, но солон спал так крепко, что я насилу его добудился. Дацарл поднялся, почесал голову, зевнул, затем лег опять на прежнее место и громко захрапел.
Инородцы с удивительной стойкостью переносят холод. К этому они привыкают с детства, с того момента, как первый раз вдохнут в себя воздух.
Я погрелся немного у огня, затем залез к стрелкам в палатку и тогда хорошо заснул.
На другое утро мы все поднялись очень рано. Взятые с собою запасы продовольствия подходили к концу, и потому надо было торопиться. Наш утренний завтрак состоял из жареной белки, остатков лепешки, испеченной в золе, и кружки горячего чая.
Когда мы выступили в путь, солнышко только что всходило. Светлое и лучезарное, оно поднялось из-за леса и яркими лучами осветило вершины гор, покрытые снегом.
Река Кумуху (по-удэхейски — Кумму), названная русскими рекой Кузнецова, берет начало с хребта Сихотэ-Алиня, течет в широтном направлении, только в нижней своей части склоняется к югу и в море впадает около мыса Олимпиады (46°12.5’ северной широты и 138°20.0’ восточной долготы от Гринвича). По пути Кумуху принимает в себя следующие притоки: с левой стороны — реки Яаса 1-я, Яаса 2-я, Усмага, Тапку, Ного, Тагды, Хандями, Дыонго, а с правой — кроме Цыгони[изд. 2], по которой мы пришли, еще Лиго, Цаолосо, Бутыче и Амукты. Из них самая быстрая — Лиго, а самая спокойная — Тагды. С последней будет перевал на реку Сваин, впадающую в море севернее реки Кузнецова.
Удэхейцы в лодках подымаются до реки Тагды; дальше движение вверх по Кумуху возможно только по льду реки, на нартах. В средней части ее, в особенности с левой стороны, между реками Тагды и Яаса, видны следы давнишних пожарищ. Как и везде, наиболее выгорели леса по хребтам и сохранились только в долинах.
Река Кумуху интересна еще и в том отношении, что здесь происходят как раз стыки двух флор — маньчжурской и охотской. Проводниками первой служат долины, второй — горные хребты. Создается впечатление, будто одна флора клином входит в другую. Теперь, когда листва опала, сверху, с гор, было хорошо видно, где кончаются лиственные леса и начинаются хвойные. Долины кажутся серыми, а хребты темно-зелеными.
Здесь среди кустарниковой растительности еще можно видеть кое-каких представителей маньчжурской флоры: например, 1) лещину (Corylus manshurica. Мах.), у которой обертка орехов вытянута в длинную трубку и густо усажена колючими волосками; 2) красно-ветвистый шиповник (Rosa acicularis. Lindi.) с сильно удлиненными плодиками, сохраняющимися на ветках его чуть ли не всю зиму; 3) калину (Viburnum Sargenti. Koehne.), дающую в изобилии сочные светло-красные плоды; 4) из касатиковых — вьющуюся диоскорею (Dioscorea quinqueloba. Thunb.), мужские и женские экземпляры которой разнятся между собою; 5) актинидию (Actinidia kolomikta. Мах.), образующую густые заросли по подлесью, и 6) лимонник (Schizandra chinensis. Baill.) с гроздьями красных ягод, от которых во рту остается легкий ожог, как от перца.
В среднем течении Кумуху имеет саженей 10 ширины и около 3-х футов глубины по руслу. Средняя быстрота течения равна 8 верстам в час в малую воду.
По словам туземцев, недалеко от моря есть выходы углей на дневную поверхность.
Как мы ни старались, но в этот день нам удалось дойти только до реки Тагды. До моря оставалось еще верст двадцать.
Когда намеченный маршрут близится к концу, то всегда торопишься: хочется скорее закончить путь. В сущности, дойдя до моря, мы ничего не выигрывали. От устья Кумуху мы опять пойдем по какой-нибудь реке в горы; так же будем устраивать биваки, ставить палатки и таскать дрова на ночь; но все же в конце намеченного маршрута всегда есть что-то особенно привлекательное. Поэтому все рано легли спать, чтобы пораньше встать.
На другой день, чуть только заалел восток, все поднялись, как по команде, и стали собираться в дорогу. Я взял полотенце и пошел к реке мыться.
Природа находилась еще в том состоянии покоя, когда все дремлет и наслаждается предрассветным отдыхом. От реки подымались холодные испарения; на землю пала обильная роса… Но вот слабый утренний ветерок пробежал по лесу. Туман тотчас пришел в движение, и показался противоположный берег. На биваке стало тихо — люди начали подкреплять себя пищей. Вдруг до слуха моего донеслось бренчание гальки: кто-то шел по камням. Я оглянулся и увидел две тени: одну высокую, другую пониже. Это были лоси — самка и годовалый телок. Они подошли к реке и начали жадно пить воду. Самка мотнула головой и стала зубами чесать свой бок. Я любовался животными и боялся, чтобы их не заметили стрелки. Вдруг самка почуяла опасность и, насторожив свои большие уши, внимательно стала смотреть в нашу сторону. Вода капала у нее с губ, и от этого расходились круги по спокойной поверхности реки. Лосиха встрепенулась, издала хриплый звук и бросилась к лесу. В это мгновение потянул ветерок, и снова противоположный берег утонул в тумане. Захаров стрелял и промахнулся, чему в душе я порадовался.
Наконец, взошло солнце. Клубы тумана приняли оранжевые оттенки. Сквозь них стали вырисовываться кусты, деревья, горы…
Через полчаса мы шли по тропинке и весело болтали между собой.
В нижней части долины река Кумуху разбивается на протоки и образует острова. Здесь есть два открытых места, годных для заселения. Поляны разделены между собою густым лесом, состоящим преимущественно из ясеня, березы, липы, осокоря, дуба и т. п. Около устья река Кумуху образует большую заводь глубиною от 9 до 11 футов, а левее ее находится болото, указывающее на то, что заводь была когда-то больше и представляла из себя лагуну. Высокие береговые обрывы (мыс Олимпиады) слагаются из базальтов с оригинальной дуговой отдельностью.
На поляне, ближайшей к морю, поселился старовер Долганов, занимающийся эксплуатацией инородцев, живущих на соседних с ним реках. Мне не хотелось останавливаться у человека, который устраивал свое благополучие за счет людей, и без того обездоленных судьбою; поэтому мы прошли прямо к морю и около устья реки нашли Хей Ба-тоу с лодкой. Он прибыл на Кумуху в тот же день, как вышел из Кусуна, и ждал нас здесь около недели.
Вечером стрелки разложили большие костры. У них было веселое настроение, точно они возвратились домой. Люди так привыкли к походной жизни, что совершенно не замечали ее тяготы.
Одни сутки мы простояли на месте. Нужно было отдохнуть, собраться с силами и привести в порядок свои вещи.
Наконец наступило 1-е ноября — первый день зимнего месяца[изд. 3]. Утром был мороз до −10° С при сильном ветре (анемометр показывал 120).
В каком бы направлении ветер ни дул — с материка в море или, наоборот, с моря на материк — движение его всегда происходит по долинам. В тех случаях, если последние имеют NW направление, ветер дует с такой силой, что опрокидывает на землю деревья и снимает с домов крыши. Обыкновенно с восходом солнца ветер стихает, а часа в четыре дня начинает дуть снова.
От реки Тахобе до Кумуху есть пешеходная тропа. Она проложена горами и проходит недалеко от моря. Расстояние это измеряется в 15 верст. В топографическом и геологическом отношении вся местность между двумя упомянутыми реками представляет из себя обширный лавовый покров. Теперь это невысокие холмы, изрезанные большими оврагами. Когда-то тут был хороший лес. Ныне от него остались только пни и редкие сухостои. По оврагам, о которых я упомянул, в море текут ручьи: Цалла, Анкуга, Лолобинга, Тахалун, Калама и Кумолун.
Примечания автора
- ↑ Бог на небе, который так далеко, что почти никогда не снисходит к людям.
Примечания издательства
- ↑ В тексте издания 1923 года эта фраза имеет иную редакцию: «В сумерках мы дошли до водораздела и стали биваком недалеко от перевала». — Примечание издательства «Альманах „Рубеж“», 2007.
- ↑ В предыдущем тексте — «Цаони»; возможно, опечатка. — Примечание издательства «Альманах „Рубеж“», 2007.
- ↑ До 1918 года в России использовался юлианский календарь (сейчас больше известный как «старый стиль»), дата 1 ноября 1907 года по юлианскому календарю соответствует 14 ноября по григорианскому календарю (который используется в России и большинстве стран мира сейчас), а, например, 1 декабря 1907 года по юлианскому календарю — 14 декабря 1907 по григорианскому календарю, — потому, в соответствии с погодой, первым зимним месяцем считался ноябрь. — Примечание редактора Викитеки.