Никто не можетъ отговариваться незнаніемъ закона.
Неприспособленныхъ къ жизни людей на свѣтъ гораздо больше, чѣмъ думаютъ. Это все происходить от того, что жизнь усложнилась: завоеванія» техники, усложненіе быта, совершенствованіе свѣтскаго этикета, замысловатость существующихъ законовъ — отъ всего этого можно растеряться человѣку, даже не страдающему привычнымъ тупоуміемъ.
Раньше-то хорошо было: хочется тебѣ ѣсть — подстерегъ медвѣдя или мамонта, треснулъ камнемъ по черепу — и сытъ; обидѣлъ тебя сосѣдъ — подстерегъ сосѣда, треснулъ камнемъ по черепу — и возстановленъ въ юридическихъ правахъ; захотѣлъ жениться — схватилъ суженую за волосы, треснулъ кулакомъ по черепу — и въ лѣсъ! Ни свидѣтельства на право охоты, ни брачнаго свидѣтельства, ни залога въ обезпеченіе иска къ сосѣду — ничего не требовалось.
Вотъ почему молодые супруги Ландышевы, брошенные въ Петербургѣ поженившими ихъ провинціальными родителями, смотрѣли на Божій міръ съ тревогой и смятеніемъ щенковъ, увидѣвшихъ и услышавшихъ впервые загадочный граммофонъ.
Все было сложно, непонятно.
Вся процедура вѣнчанья была продѣлана тѣми же умудренными опытомъ родителями жениха и невѣсты; о чемъ-то хлопотали, предъявляли какіе-то странные документы, метрическія, гдѣ-то расписывались, кому-то платили, кто-то держалъ образъ, кто-то лобызалъ молодыхъ, — и что было къ чему — молодожены совсѣмъ не понимали.
Еще мужъ — тотъ пытался разобраться въ сложной путаницѣ русскаго быта, а жена, прочирикавъ однажды, что она «ничегошеньки ни въ чемъ не понимаетъ», разъ навсегда махнула рукой на всякія попытки осмыслить механику жизни…
Главное затрудненіе для мужа заключалось въ томъ, что въ его мысляхъ сплелись въ одинъ запутанный клубокъ три различныхъ института: церковь, полиція и медицина. Отъ рожденія и до смерти священникъ, докторъ и околоточный царили надъ жизнью и смертью человѣка. Но кого, въ какихъ случаяхъ и въ какихъ комбинаціяхъ надлежало призывать на помощь — бѣдный Ландышевъ не зналъ, хотя уже имѣлъ усы и даже служилъ корреспондентомъ въ цементномъ обществѣ…
Смятеніе супруговъ увеличилось еще тѣмъ, что черезъ сотню дней ожидался ребенокъ, и судьба этого безпомощнаго младенца была супругамъ совершенно невѣдома. Конечно, нужно пригласить доктора
…Ну, а священника… пригласить? А въ полицію заявлять надо? Кто-то дастъ какое-то «свидѣтельство» или «удостовѣреніе», но кто — церковь, медицина или полиція?
И выраженіе робости и испуга часто появлялось на лицахъ супруговъ, когда они за остывшимъ супомъ обсуждали эти вопросы.
Ахъ, если бы съ ними были папа и мама! Тѣ знали бы, что приглашеніе Ландышевыми полиции при заключеніе съ домохозяиномъ квартирнаго контракта было совершенно излишне; тѣ отговорили бы супруговъ отъ просьбы, обращенной къ священнику — выдать «удостовѣреніе» въ томъ, что онъ служилъ у Ландышевыхъ молебенъ… Тѣ все знали.
Швейцаръ Саватѣй Чебураховъ постучалъ въ дверь перешагнулъ черезъ порогъ и, держа на отлетѣ сверкающую позументомъ фуражку, торжественно и вѣско сказалъ:
— Имѣю честь поздравить съ праздникомъ присно блаженнаго Свѣтлаго Христова Воскресенія и пожелаю вамъ встрѣтить и провести онаго въ хорошемъ расположеніи и пріятномъ сознаніи душевныхъ дней торжества его!
Ландышевы сидѣли за столомъ и ѣли ветчину съ куличемъ, запивая сладкимъ краснымъ виномъ.
При появленіи швейцара страшно сконфузились.
— Спасибо, голубчикъ! — стараясь быть солиднымъ, пробасилъ Ландышевъ. — И тебѣ того же… Воистину… Сейчасъ, сейчасъ… Я только вотъ тутъ… распоряжусь…
И онъ выскочилъ въ другую комнату, оставивъ подругу своей жизни на произволъ судьбы.
Но подруга не терялась въ такихъ случаяхъ; она вылетѣла вслѣдъ за нимъ и сердито сказала, сморщивъ губки:
— Ты чего же это меня одну бросилъ?! Что я съ нимъ тамъ буду дѣлать?
— А что я буду дѣлать? — отпарировать мужъ.
— Какъ что? Я ужъ не знаю… Что въ этихъ случаяхъ полагается: ну, похристосоваться съ нимъ, что ли, по русскому обычаю…
— Со швейцаром-то?!
— А я ужъ не знаю… Я въ «Нивѣ» видѣла картинку, какъ древніе русскіе цари съ нищими по выходѣ изъ церкви христосовались… А тутъ, все-таки, не нищій…
— Да постой… Значить, я съ нимъ долженъ и поздороваться за руку?
— Почему же? Просто, поцѣлуйся.
— Постой… присядемъ тутъ, на диванчикъ… Но вѣдь это абсурдъ — цѣловаться можно, а руки пожать нельзя!
— Кто жъ швейцарамъ руку подаетъ? — возразила разсудительная жена. — А поцѣловаться можно — это обычай. Древніе государи, я въ «Нивѣ» видѣла…
— Постой… А что, если я просто дамъ ему на чай?
— Не обидится ли онъ?… Человѣкъ пришелъ съ поздравленіемъ, а ему вдругъ деньги суешь. У этихъ рабочихъ людей такое болѣзненное самолюбіе.
— Это вѣрно. Но просто похристоваться и сейчасъ его выпроводить — какъ-то неловко… Сухо выйдетъ. Можетъ быть, предложить ему закусить?
— Пожалуй… Только какъ поудобнѣе это сдѣлать; къ столу его подвести или просто дать въ стоячемъ положеніи.
— Э, чортъ съ ними, этими штуками! — воскликнулъ мужъ. — Смѣшно, право: мы тутъ торгуемся, а онъ тамъ стоитъ въ самомъ неловкомъ положеніи. Неужели я не могу быть почитателемъ старозавѣтныхъ обычаевъ, для которыхъ въ такой великій день всѣ равны?… Нѣсть, какъ говорится, ни эллина, ни іудея!
Пойдемъ.
Ландышевъ рѣшительно вышелъ въ комнату, гдѣ дожидался швейцаръ, и протянулъ ему объятія.
А-а, дорогой гость. Христосъ Воскресе! Ну-ка, по христіанскому обычаю.
Швейцаръ выронилъ фуражку, немного попятился, но сейчасъ же оправился и бросился въ протянутая ему объятія.
Троекратно поцѣловались.
Чувствуя какое-то умиленіе, Ландышевъ застѣнчиво улыбнулся и сказалъ гостю:
— Не выпьете ли рюмочку водки? Пожалуйста, къ столу!
Швейцаръ Чебураховъ сначала держался за столомъ такъ, какъ будто щедрая прачка накрахмалила его съ ногъ до головы. Садясь за столъ, съ трудомъ сломалъ застывшее туловище и, повернувшись на стулъ, заговорилъ бездушнымъ деревяннымъ голосомъ, который является только въ моменты величайшаго внутренняго напряженія воли…
Однако радушіе супруговъ согнало съ него весь крахмалъ, и онъ постепенно обмякъ и обвисъ отъ усовъ до конца неуклюжихъ ногъ.
Чтобы разсѣять его смущеніе, Ландышевъ заговорилъ о тысячъ разныхъ вещей: о своей службѣ, о томъ, что полиція стала совершенно невозможной, что автомобили вытѣсняютъ извозчиковъ… Темы изложенія онъ избиралъ съ такимъ разсчетомъ, чтобы дремлющій швейцаровъ умъ могъ постичь ихъ безъ особаго напряженія.
— Автомобили гораздо быстрѣе ѣздятъ, — солидно говорилъ онъ, пододвигая швейцару графинъ. — Пожалуйста, еще рюмочку. Вотъ эту — я вамъ налью, побольше.
— Не много ли будетъ? Я и такъ пять штучекъ выпилъ, а? Да и одному какъ-то неспособно пить.
Хи-хи!…
— А вотъ Катя съ вами виномъ чокнется. Катя, чокнись по русскому обычаю…
— Ну-съ… съ праздничкомъ. Христосъ Воскресе!
— Воистину!
— Представьте себѣ, у меня въ конторѣ, гдѣ я служу, до полутора милліона бочекъ цемента въ годъ идетъ.
— Поди жъ ты! Цементъ, онъ, дѣйствительно…
— Теперь, собственно, жизнь вздорожала.
— Да ужъ… Не извозчикъ пошелъ, а галманъ какой-то… Эѳіопъ.
— Почему?
— Да развѣ его отъ подъѣзда отгонишь? Ни Боже мой. А жильцы протестуются.
— Скажите, вы довольны, вообще, жильцами?
— Да разные бываютъ. Вонъ изъ третьяго номера жилица, которая пишетъ, что массажистка — та хорошая. Кто ни придетъ — молодой ли, старикъ — меньше полтинника не сунетъ.
Швейцаръ налилъ еще рюмку и, подмигнувъ, добавилъ:
— А то какой-нибудь ошалѣвшій съ ее человѣкъ и трешку пожертвуетъ. Ей-Богу!
И онъ залился довольнымъ хохотомъ.
— А съ четырнадцатаго номера музыкантша — прямо будемъ говорить — гниль. Ни шерсти, ни молока. Шляются ученики — сами такіе, что гривенникъ рады съ кого получить. Старая, шельма. Никуда. Го-го-го!..
Прикрывъ ротъ рукой, такъ какъ имъ овладѣла икота, смѣшанная съ веселымъ смѣхомъ, — швейцаръ подумалъ и сказалъ:
— А въ девятомъ дамочка съ мужемъ живетъ — такъ прямо памятникъ ей поставить. Какъ мужъ за дверь — такъ, гляди, каваргардъ на резинахъ подлетаетъ. И ужъ онъ тебѣ меньше цѣлковаго никогда не сунетъ. Ужъ извините-съ!
Онъ игриво ударилъ Ландышева по колѣнкѣ:
— Понялъ?
Супруги угрюмо молчали. Такой красивый жесть, какъ приглашеніе меньшого брата къ своему столу, сразу потускнѣлъ.
«Меньшой брать» былъ человѣкъ крайне узкихъ, аморальныхъ взглядовъ на жизнь: всѣхъ окружающихъ онъ оцѣнивалъ не со стороны ихъ добродѣтелей, а исключительно съ точки зрѣнія «полтинъ и трешекъ», которыя косвенно вызывались поведеніемъ его фаворитовъ. Это былъ, очевидно, человѣкъ, который могъ ругательски изругать свѣтлый образъ лэди Годива, если бы она была его жилицей, и могъ бы превозносить до небесъ содержательницу распутнаго притона…
О добродѣтеляхъ вообще, о добродѣтеляхъ безотносительныхъ, этотъ грубый человѣкъ не имѣлъ никакого понятія.
— Жилецъ тоже жильцу розь. Къ одному явишься съ праздникомъ, онъ тебѣ пятишку въ лапу, — на, разговляйся! А другой, голодранецъ, на угощеніе норовить отъѣхать… А что мнѣ его угощеніе! — вскричалъ неожиданно швейцаръ, упершись руками въ бока и оглядывая критическимъ взглядомъ накрытый столъ. — Если я на полтинникъ водки тяпнулъ да на полтинникъ закуски, такъ начхать мнѣ на это? Какой ты послѣ этого жилецъ! Вѣрно? Я генерала Путляхина уважаю, потому это настоящій баринъ:
«Кто тамъ пришелъ на кухню?» — «Швейцаръ съ лѣстницы поздравляетъ». — «Дать ему зеленую въ зубы и пусть убирается ко всѣмъ чертямъ!» Вотъ это баринъ!
— Позвольте, — сказалъ Ландышевъ, вставая. — Я вамъ тоже дамъ на чай…
— Отъ васъ? На чай? — презрительно сморщилъ носъ швейцаръ. — Развѣ отъ такихъ берутъ? Унизилъ меня, а потомъ — на чай? Нѣ-ѣтъ, братъ, шалишь. Молода, во Саксони не была! Какая вы мнѣ компанія, а? Шарлы барлы и больше ничего!
Онъ опустилъ усталую, отяжелѣвшую голову на руки.
— Налей еще рюмаху. Эхъ, хватить, что ли, во здравіе родителей!
— Вотъ вамъ два рубля, можете идти, швейцаръ, — сказалъ Ландышевъ, пошептавшись передъ этимъ со своей вѣрной подругой.
— Не надо мнѣ вашихъ денегъ — вѣрно? Меня господа обидѣли — вѣрно? За что?!…
— Уходите отсюда!!
— Самъ уходи, трясогузка!
И, облокотившись о столъ, швейцаръ заскрипѣлъ зубами съ самымъ хищнымъ видомъ.
Жена плакала въ другой комнатѣ, какъ ребенокъ. Мужъ утѣшалъ:
— Ну, чортъ съ нимъ! Напьется совсѣмъ и заснетъ. Проспится, гляди, и уберется.
— А мы-то куда дѣнемся? Тоже, мужа мнѣ Богъ послалъ, нечего сказать… Со швейцаромъ связался.
— Да ты сама же сказала, что въ «Нивѣ» видѣла…
— Нѣтъ, ты мнѣ скажи, куда намъ теперь дѣваться?!
Мужъ призадумался.
— Э, да очень просто… Пойдемъ къ Шелюгинымъ. Посидимъ часика два, три, а потомъ справимся по телефону, ушелъ онъ или нѣтъ? Одѣвайся, милая!
И, одѣвшись потихоньку въ передней, супруги, разстроенные, крадучись, уѣхали…