Разгулялся, разыгрался на горах холодный ветер: сверху вниз скатывается, снизу вверх взвивается, через пропасти перепрыгивает, камнями швыряется. Разошёлся вовсю и пустился с разбегу в долину. Летит и гудит:
— Берегись, застужу-у-у!
А брат его, тёплый ветер, купался в это время в море. Тоже очень расшалился: кружится, ныряет, плещется-брызжется до самых туч; а как шипит, как фыркает — пожалуй, и на небе слышно. Дошел до него голос удалого брата, и он полетел ему навстречу, а сам гудит:
— Береги-ись, замочу-у-у!
Сшиблись братья посреди долины, налетели друг на друга и оба разозлились.
— Ты чего лезешь?
— Ничего, сам ты наскочил!
— Только что я тучи прогнал, а ты их снова тащишь!
— Что ж, прогони их назад, коли силы хватит…
И ну возиться! Тащат тучи в разные стороны, кидаются ими, как мячиками. Интересно показалось, смеются.
Сначала их возня луну забавляла. Нет-нет, она и выглянет из тучи, посмотрит от нечего делать. Да потом надоело.
— А ну вас, — говорит, — озорники! С вами проку не жди, — и спряталась совсем.
Наконец одна туча потеряла терпение и стала жаловаться их матери (той, про которую в песне поется: «ветра спрашивала мать»): — Матушка, уйми ты ради Бога своих сорванцов, погляди, что они с нами делают: растрепали, раскосматили, даже стыд берёт. И покою-то ни минуты нет, и дела-то не сделаешь: ведь мешают дождиком пролиться. Совсем измаяли, несносные!
Вышла старуха на перекрёсток — и ну сынков унимать.
— Полно, детушки! побаловались и довольно. Непутёвые ведь ваши забавы-то. Не быть бы худу.
Да куда — не слушают! Вьются вокруг старушки, смеются, посвистывают, за передник, за платок её подергивают. Вздохнула бедная:
— Ох, и беда же мне с вами, детушки. Помянете моё слово, да поздно будет.
Ушла. А только, как она говорила, так и вышло.
Приволок тёплый ветер громадную тучу с моря. А холодный ветер как налетит на неё боком, да со всего маху — бац! А в туче-то, оказывается, дядя Гром сидел. Рассердился он: громыхает оттуда глухо так.
— Это что ещё за новости? Я не позволю с собой шутки шутить! А ветры-то и начни хохотать:
— Ха-ха-ха, ха-ха-ха!
— Разворчался, старый, как кот на печке! Ну, уж и взбесился же дядя Гром!
— Ах, так вы так! — кричит. — Ну, так держитесь!
Схватил он пучок самых больших своих молний да как начнёт ветришек ими хлестать! Как завизжали они… заметались… Во все окна, в двери рвутся, да люди не пускают. А дядя Гром ещё, ещё… Один брат за дерево схватился, вокруг него вертится, ревёт; да разве от молнии спрячешься? Другой воет да по земле катается. Наконец устал сердитый дядя Гром, бросил молнии, вытер пот.
— Ладно уж, — бурчит, — хватит с вас на этот раз. Ступайте домой, да чтоб без шалостей!
Тут ветришки наши бегом! Да смирнёхонько… только листики на кустах подрагивают и трава шелестит. Прибежали к матери. Она хотела было их забранить, да как взглянула, — видит, что им и так досталось, ничего уж не стала говорить. Обсушила их у огня, напоила чаем и спать уложила.
А между тем встало солнышко. Выглянуло, — батюшки, какой беспорядок! Обрывки туч по небу раскиданы, деревья всклочённые стоят, на земле лужи. Скорей взяло солнышко метлу, чисто вымело всё на небе; потом гребешком деревья расчесало; тряпкой большой-пребольшой лужи вытерло насухо. Всё стало чистое, блестящее. Улыбается солнышко.
— Ну, вот, — говорит, — теперь и людям вставать можно.