[117]
II. ДАНТЕ.


ВИДѢНІЕ.

Пророкъ, съ душой восторженной поэта,
Чуждавшейся малѣйшей тѣни зла,
Одинъ, въ ночной тиши, вдали отъ свѣта,
Молился онъ,—и Тѣнь къ нему пришла.


[118]

Святая Тѣнь, которую увидѣть
Здѣсь на землѣ немногимъ суждено.
Тѣмъ избраннымъ съ ней говорить дано,
Что могутъ безкорыстно ненавидѣть
И быть всегда—съ Любовью заодно.

10 И долго Тѣнь безмолвіе хранила,
На Данте устремивъ пытливый взоръ.
И вотъ, вздохнувъ, она заговорила,
И вздохъ ея рѣчей звучалъ уныло,
Какъ вѣтра шумъ среди угрюмыхъ горъ.

15 „Зачѣмъ зовешь? Зачѣмъ меня тревожишь?
Тебѣ одно могу блаженство дать.
Ты молодъ, ты понять его не можешь:
Блаженство за другихъ душой страдать.
„Тотъ путь суровъ. Пустынею безлюдной
20 Среди песковъ онъ странника ведетъ.
Достигнетъ ли изгнанникъ цѣли чудной,—
Иль не дойдя безсильно упадетъ?
„Осмѣянный глухой толпой людскою,
Ты станешь ненавидящихъ любить.
25 Питаться будешь пламенной тоскою,
Ты будешь слезы собственныя пить.
„И холодна, какъ ледъ, людская злоба!
Пытаясь тщетно цѣпи тьмы порвать,
Какъ ложа ласкъ, ты будешь жаждать гроба,
30 Ты будешь смерть, какъ друга, призывать!“

И отвѣчалъ мечтатель благородный:
„Не страшенъ мнѣ бездушной злобы ледъ,
Любовью я согрѣю мракъ холодный.
Я въ путь хочу! Хочу идти впередъ!“


[119]

35 И долго Тѣнь безмолвіе хранила,
Печальна и страдальчески-блѣдна.
И въ Небесахъ, изъ темныхъ тучъ, уныло
Взошла кроваво-красная Луна.

И говорила Тѣнь:
40 „Себя отринуть,
Себя забыть—избраннику легко.
Но тѣхъ, съ кѣмъ жизнь связалъ, навѣкъ покинуть,
Отъ нихъ уйти куда-то далеко,—
Навѣкъ со всѣмъ, что дорого разстаться,
45 Оставить свой очагъ, жену, дѣтей,
И много дней, и много лѣтъ скитаться,
Въ чужой странѣ, среди чужихъ людей,—
Какая скорбь! И ты ее узнаешь!
И пусть тебѣ отчизна дорога,
50 Пусть ты ее, любя, благословляешь,
Она тебя отвергнетъ, какъ врага!
Придетъ ли день, ты будешь жаждать ночи,
Придетъ ли ночь, ты будешь ждать утра,
И всюду зло, и нѣтъ нигдѣ добра,
55 И скрыть нельзя заплаканныя очи!
И ты поймешь, какъ горекъ хлѣбъ чужой,
Какъ тяжелы чужихъ домовъ ступени,
Поднимешься—въ борьбѣ съ самимъ собой,
И внизъ пойдешь—своей стыдяся тѣни.
60 О, ужасъ, о, мучительный позоръ:
Выпрашиваетъ милостыню—Геній!“

И Данте отвѣчалъ, потупя взоръ:
„Я принимаю бремя всѣхъ мученій!“
.    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .


[120]

И Тѣнь его отмѣтила перстомъ,
65 И вдругъ ушла, въ беззвучіи рыдая,
И Данте въ путь пошелъ, изнемогая
Подъ никому невидимымъ крестомъ.