Г-жа Воронокрылова (Теккерей; Ранцов)/ДО

Г-жа Воронокрылова
авторъ Уильям Теккерей, пер. Владимир Львович Ранцов

Оригинал: англ. The Ravenswing, опубл.: 1843. — Источникъ: az.lib.ru

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ В. ТЕККЕРЕЯ ТОМЪ ОДИННАДЦАТЫЙ. 3АМУЖНІЯ ДАМЫ. Изъ мемуаровъ Д. Фицъ-Будля. САТИРИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ ИЗБРАННЫЕ ЭТЮДЫ С.-ПЕТЕРБУРГЪ. Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, № 16 1895.

Г-жа Воронокрылова.

ГЛАВА I,
являющаяся всецѣло вступительной, — повѣствуетъ о дѣвицѣ Крумпъ, кавалерахъ, ухаживавшихъ за ней, и семейномъ ея кружкѣ.

Въ спокойномъ уголкѣ одного изъ сокровеннѣйшихъ лондонскихъ захолустьевъ, быть можетъ, по сосѣдству съ Беркелейской площадью и во всякомъ случаѣ невдалекѣ отъ Бурлингтонскихъ садовъ, процвѣтало въ былое время увеселительное заведеніе, извѣстное подъ именемъ ресторана «Сапожныхъ Щетокъ». Хозяинъ этого заведенія, мистеръ Крумпъ, на зарѣ своей жизни чистилъ сапоги и снималъ галоши въ заведеніи, обладавшемъ еще болѣе обширной практикой, чѣмъ его собственное. Онъ не стыдился, однако, скромнаго начала своей карьеры, хотя это зачастую дѣлаютъ люди, которымъ удалось заручиться милостями Фортуны, и торжественно помѣстилъ надъ гостепріимными дверями своего ресторана вывѣску, напоминавшую объ юношескихъ его подвигахъ.

Крумпъ сочетался законнымъ бракомъ съ дѣвицею Бюджъ, извѣстною всѣмъ балетоманамъ лондонскаго пригорода подъ сценическимъ ея именемъ, миссъ Деланси.

Отъ этого брака родилась одна только дочь, нареченная Моргіаной, въ честь знаменитой роли въ балетѣ «Сорокъ Разбойниковъ», въ которой миссъ Бюджъ вызывала такой фуроръ въ Сюррейскомъ и Велльскомъ кафе-шантанахъ. Г-жа Крумпъ засѣдала теперь за прилавкомъ въ небольшой буфетной, обильно изукрашенной портретами танцоровъ и балеринъ всѣхъ временъ и народовъ, начиная съ Гиллисберга, Розы и Паризо, выдѣлывавшихъ свои легкія, фантастическія па въ 1805 году, до современныхъ сильфовъ и сильфидъ. Въ этой коллекціи имѣлся, между прочимъ, также и ея собственный очень миленькій портретъ, работы де-Вильде, изобразившаго ее въ костюмѣ Моргіаны, — въ моментъ, когда она подъ тактъ музыки, игравшей піаниссимо, льетъ кипящее масло въ одну изъ сорока кубышекъ, въ которыхъ скрывались разбойники. Г-жа Крумпъ постоянно находилась на своемъ посту въ этомъ святилищѣ, которое украшала своими черными глазками, таковыми же волосами, увѣнчанными тюрбаномъ и обрамлявшими лицо багрово-краснаго оттѣнка. Дѣло въ томъ, что когда бы вы ни зашли въ общую комнату ресторана утромъ, въ полдень, или вечеромъ, вы всегда бы нашли г-жу Крумпъ за прилавкомъ, кушающую чай (съ маленькой дозой подкрѣпительнаго), просматривающей журналы самоновѣйшихъ модъ, или же читающей «Британскій театръ Кумберлэнда». Излюбленной ея газетой былъ «Sunday Times», такъ какъ «Dispatch», которому отдаетъ предпочтеніе большинство дамъ ея профессіи, казался ей слишкомъ уже плебейскимъ и радикальнымъ органомъ. Къ тому же она была охотница до сплетенъ изъ театральнаго міра, которымъ всегда отводится почетное мѣсто на столбцахъ «Воскреснаго Времени».

Необходимо замѣтить, что ресторанъ подъ вывѣскою «Королевскихъ Сапожныхъ Щетокъ» былъ хотя и скромнымъ, но весьма приличнымъ заведеніемъ. Хозяинъ его Крумпъ, зачастую стоявшій въ дверяхъ трактира, чтобы погрѣться на солнышкѣ, — человѣкъ по природѣ сообщительный, охотно разсказывалъ всѣмъ желающимъ, какъ собственноручно чистилъ превосходнѣйшими сапожными щетками большіе сапоги его королевскаго высочества принца Уэльскаго, перваго джентльмена въ Европѣ. Въ то время, какъ всѣ сосѣдніе трактиры и увеселительныя заведенія разныхъ иныхъ наименованій громко хвастались своей яко бы либеральной политикой, «Сапожныя Щетки» держались стариннаго англійскаго консервативнаго направленія и посѣщались исключительно только людьми, раздѣлявшими таковое. Въ ресторанѣ этомъ имѣлись двѣ комнаты, которыя обѣ, признаться, никогда не пустовали. Въ одной изъ нихъ собирались ливрейные джентльмены, работодавцы которыхъ жили по сосѣдству, а въ другой — господа, пользовавшіеся заведеніемъ, какъ объясняла почтеннѣйшая г-жа Крумпъ на своемъ чисто кокнейскомъ жаргонѣ, и устроившіе себѣ тамъ нѣчто въ родѣ клуба.

Я и забылъ сообщить, что пока сама хозяйка благодушно потягивала чаекъ, сдобренный маленькой дозой горячительнаго, или же мыла голубыя фарфоровыя чашки, посѣтители зачастую имѣли удовольствіе слышать миссъ Моргіану, которая, аккомпанируя себѣ на маленькомъ дешевомъ фортепіано, пѣла: «Приди ко мнѣ, мой ангелъ милый…» или «Гусаръ, на саблю опираясь…» или «Глядя на лучъ пурпурнаго заката…» или какой-нибудь другой изъ наиболѣе популярныхъ романсовъ. Надо признаться, что она пѣла эти романсы весьма искусно, такъ какъ обладала хорошимъ, звонкимъ голосомъ. Случалось, что она пѣла не совсѣмъ вѣрно, но недостатокъ этотъ возмѣщался у нея энергіей и быстротой исполненія. Недовольствуясь передачей одной только мелодіи, Моргіана скрашивала эту мелодію всевозможными руладами, трелями и фіоритурами, какія только ей случалось слышать въ театрахъ отъ г-жъ Гемби, Уэйлетъ, или же Вестрисъ. Отъ своей мамаши она унаслѣдовала хорошенькіе черные глазки, съ восторгомъ помышляла о сценѣ (что, впрочемъ, встрѣчается сплошь и рядомъ у дѣтей театральныхъ артистовъ) и, между нами будь сказано, неоднократно уже и сама играла на сценѣ народнаго театра въ Екатерининской улицѣ, сперва въ маленькихъ роляхъ, а затѣмъ въ роляхъ Золушки, Дездемоны, Розины и Дѣвицы Фэшъ (гдѣ ей приходилось танцевать). Не помню хорошенько сценическаго ея имени, но, если не ошибаюсь, она значилась въ афишахъ, какъ миссъ Давидсонъ. По меньшей мѣрѣ четыре раза въ недѣлю мать и дочь бывали вечеромъ въ театрахъ и концертахъ, г-жа Крумпъ сохранила таинственныя знакомства въ пригородныхъ театральныхъ кружкахъ. Двери театровъ и кафе-шантановъ, гдѣ она сама нѣкогда подвизалась на сценѣ, были открыты для нея всегда настежь. Ее съ дочерью безплатно пускали не только въ Вольскій и Кобургскій, но даже въ Лэнскій и Рыночный театры. Можно было бы подумать, что ей извѣстно какое-нибудь магическое слово въ родѣ «Сезамъ отворись», благодаря которому двери разбойничьей пещеры отворялись передъ ея сотоварищемъ Али-Бабой (Горнбеклемъ) въ той самой опереткѣ, въ которой она снискала себѣ такую неувядаемую славу.

Обычнымъ питьемъ мистеру Круизу служило пиво, которое для разнообразія замѣнялось по вечерамъ малою толикой водки. Про этого джентльмена незачѣмъ будетъ особенно распространяться. Достаточно сказать, что онъ благопристойно выполнялъ свои обязанности, и что президентское кресло въ клубѣ приходилось ему какъ нельзя болѣе впору. Усаживаясь въ него, онъ вынужденъ былъ каждый разъ снимать даже съ себя верхнее платье, такъ какъ въ противномъ случаѣ никоимъ образомъ не могъ бы тамъ помѣститься. Жена и дочь третировали его, быть можетъ, немного свысока, такъ какъ онъ не обнаруживалъ ровнехонько никакихъ литературныхъ и художественныхъ наклонностей. Въ театръ онъ не показывалъ носа съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ добылъ себѣ оттуда невѣсту. Въ то время онъ служилъ лакеемъ у лорда Донжуанова. Не подлежитъ сомнѣнію, что его сіятельство снабдило Крумпа надлежащими капиталами, для того, чтобы открыть ресторанъ «Королевскихъ Сапожныхъ Щетокъ» и что по этому поводу ходили кое-какіе комментаріи. Какое намъ, однако, съ вами до нихъ дѣло? Кто старое помянетъ, тому, какъ говорится, глазъ вонъ! Въ настоящее же время г-жа Крумпъ по части цѣломудрія и приличія не уступаетъ своимъ сосѣдкамъ, а на имя ея дочери, дѣвицы Моргіаны Крумпъ, лежитъ въ банкѣ 500 фун. стерлинговъ, которые будутъ выплачены ей въ день свадьбы.

Всѣмъ и каждому извѣстно, что британскіе ремесленники, торговцы и т. п., по части общежительныхъ, стадныхъ наклонностей ничуточки не уступаютъ самымъ благорожденнымъ лордамъ. Они охотники до шутокъ и не прочь пропустить рюмочку — другую за галстухъ. Покончивъ дневной свой трудъ, они любятъ провести вечеръ въ кругу себѣ подобныхъ. Общественная жизнь не достигла еще у насъ до такой степени развитія, при которой почтеннымъ лондонскимъ мѣщанамъ дозволялось бы пользоваться комфортомъ великолѣпныхъ клубныхъ помѣщеній, двери которыхъ открываются зачастую людямъ, нерасполагающимъ и десятою частью ихъ денежныхъ средствъ. При такихъ обстоятельствахъ джентльменъ средняго сословія, встрѣчается съ пріятелями въ уютной особой комнатѣ ресторана, гдѣ полъ, чисто вымытый съ пескомъ, удобная просторная мягкая мебель и стаканчикъ чего-нибудь горяченькаго съ водкой, доставляютъ ему совершенно такую же дозу счастья, какою пользуются завсегдатаи шикарныхъ клубовъ, въ роскошныхъ ихъ салонахъ.

Въ «Королевскихъ Сапожныхъ Щеткахъ» устроило, какъ уже упомянуто, свою главную квартиру въ высшей степени приличное, отборное общество, именовавшееся «Клубомъ Телячьихъ Почекъ», такъ какъ по вечерамъ, въ субботу, члены этого клуба кушали обыкновенно, за общимъ ужиномъ, замѣчательно вкусно изготовленныя телячьи почки подъ соусомъ. Вообще суббота являлась для нихъ чѣмъ-то въ родѣ журфикса, что не мѣшало имъ, впрочемъ, собираться вечеркомъ и въ другіе дни недѣли, если возникало желаніе провести время въ веселой компаніи. Необходимо принять во вниманіе, что нѣкоторымъ членамъ не удавалось въ лѣтній сезонъ посѣщать клубныя вечера по субботамъ. Обладая въ окрестностяхъ города хорошенькими дачами, они проводили тамъ тридцатишестичасовыя вакаціи, которыя къ счастью приноситъ съ собою окончаніе каждой недѣли.

Въ числѣ членовъ клуба были: мистеръ Балльсъ, крупный торговецъ колоніальными товарами съ Южно-Отзейской улицы, человѣкъ съ кругленькимъ капитальцемъ, тысячъ въ двадцать съ хвостикомъ фунтовъ стерлинговъ; содержатель сосѣдняго таттерсаля, Джекъ Снэффль, — служившій въ клубномъ хорѣ запѣвалой; торговецъ ножевымъ товаромъ Клинкеръ, гробовщикъ Тресль и т. д., все женатые джентльмены, дѣла которыхъ находились, что называется, въ цвѣтущемъ состояніи. Само собой разумѣется, что «ливреямъ» не разрѣшался входъ въ клубное помѣщеніе. Исключеніе дѣлалось лишь для немногихъ достопочтенныхъ дворецкихъ и мажордомовъ. Члены клуба «Телячьихъ Почекъ» знали, какъ важно состоять въ хорошихъ отношеніяхъ съ этими джентльменами. Зачастую можно было бы не получить своевременно по счету съ важнаго барина, или же не заручиться крупнымъ заказомъ отъ барыни, если бы дѣло не было предварительно улажено въ клубной залѣ «Королевскихъ Сапожныхъ Щетокъ», благодаря дружескимъ отношеніямъ, установившимся между всѣми членами общества, которое тамъ собиралось.

Самыми что ни на есть свѣтскими львами этого общества оказались, однако, двое холостяковъ и весьма приличныхъ коммерсантовъ: г-нъ Вольсей, членъ извѣстной фирмы — Липзей, Вольсей и К^о, портныхъ съ Кондуитской улицы, и г-нъ Розанчиковъ, знаменитый бондстритскій парикмахеръ и парфюмеръ, душистыя мыла, бритвы и патентованные парики (съ вентиляціей) котораго пользуются европейской извѣстностью. Старшій партнеръ портняжной фирмы Линзей обладаетъ собственнымъ домомъ близъ Регентскаго парка, ѣздитъ въ собственномъ шарабанѣ и принимаетъ лишь номинальное участіе въ дѣлахъ фирмы. Вольсей, напротивъ того, выноситъ на своихъ плечахъ всю работу. Квартира его тутъ же при мастерской. Въ важныхъ случаяхъ онъ самъ исполняетъ должность закройщика и, какъ говорятъ, является по этой части истиннымъ художникомъ. Вольсей и Розанчиковъ соперничали другъ съ другомъ во многихъ отношеніяхъ: они оказывались конкуррентами не только въ щегольствѣ и остроуміи, но также въ притязаніяхъ на руку и сердце прелестной молодой дѣвицы, о которой мы уже упоминали, а именно черноокой кантатрисы, Моргіаны Крумпъ. Дѣло въ томъ, что оба они были влюблены въ нее по уши и каждый изъ нихъ, въ отсутствіе другого, безпощадно злословилъ своего соперника. Вольсей говорилъ о парикмахерѣ, что Розанчиковъ дѣйствительно обладаетъ очень соблазнительной наружностью, но что этимъ исчерпывается все, что про него можно сказать хорошаго. Бѣдняга парикмахеръ трепещется, словно рыбка на сковородкѣ, въ когтяхъ жидовъ-ростовщиковъ. Всѣ барыши, которые должны были бы поступать съ его роскошнаго магазина, поглощаются лихвенными процентами. Розанчиковъ въ свою очередь замѣчалъ, что Вольсей совершенно неосновательно ведетъ свой родъ отъ кардинала Вольсея, у котораго, въ качествѣ католическаго прелата, законныхъ дѣтей быть не могло. Правда, что Вольсей состоитъ участникомъ въ извѣстной портняжной фирмѣ, но ему принадлежитъ тамъ всего только шестнадцатая доля. Къ тому же фирма никоимъ образомъ не можетъ полностью вернуть капиталъ, находящійся въ оборотѣ, такъ какъ изъ числа долговъ, значащихся по ея книгамъ, многіе должны быть признаны безнадежными! Въ этихъ наговорахъ, какъ и всегда бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, имѣлась значительная доля правды, смѣшанная съ изрядной дозой клеветы. Въ дѣйствительности у обоихъ джентльменовъ коммерція шла весьма не дурно и оба они, въ своихъ притязаніяхъ на руку миссъ Моргіаны, заручились поддержкой ея родителей. Г-нъ Крумпъ былъ на сторонѣ портного, тогда какъ мамаша, энергически стояла за обворожительнаго парфюмера.

Судьбѣ угодно было, чтобы каждый изъ этихъ соперниковъ нуждался въ услугахъ другого. Вольсей страдалъ преждевременной наклонностью къ облысѣнію, или же иной, еще болѣе роковой необходимостью обзавестись парикомъ. Розанчиковъ же, въ свою очередь, будучи человѣкомъ весьма дороднымъ, нуждался въ очень искусномъ портномъ, чтобы привести свою фигуру въ сколько-нибудь приличный видъ. Онъ носилъ коричневый сюртукъ въ обтяжку, и прибѣгалъ ко всяческимъ ухищреніямъ, чтобы скрыть избытокъ своей полноты. Замѣчаніе Вольсея, что, какъ бы Розанчиковъ ни одѣвался, онъ все-таки будетъ смахивать на жирную свинью, и что во всей Англіи найдется только одинъ человѣкъ, способный придать ему видъ джентльмена, запало въ душу парикмахера. Кажется, что на свѣтѣ не было ничего, представлявшагося ему болѣе соблазнительнымъ (за исключеніемъ руки миссъ Крумпъ), чѣмъ полный визитный костюмъ отъ Липзея. Онъ былъ увѣренъ, что въ этомъ костюмѣ окажется неотразимымъ и неизбѣжно завоюетъ сердце Моргіаны.

Чувствуя себя не особенно авантажнымъ въ своемъ сюртукѣ. Розанчиковъ обрушивался съ самымъ безпощаднымъ жестокосердіемъ на парикъ Вольсея. Почтенный портной тщетно обращался къ самымъ моднымъ парикмахерамъ, — ему никакъ не удавалось обзавестись парикомъ, который производилъ бы впечатлѣніе естественно выросшихъ на головѣ волосъ. Убійственное прозвище «г-на Парикова», данное Вольсею какъ-то однажды насмѣшникомъ парфюмеромъ такъ и осталось за нимъ въ клубѣ, и заставляло его каждый разъ вздрагивать отъ невыносимой душевной боли. Каждый изъ соперниковъ давно бы уже покинулъ клубъ «Телячьихъ Почекъ», чтобы только не встрѣчаться съ ненавистнымъ врагомъ, если бы его самого не притягивала таинственная магнитная сила черныхъ глазокъ, — если бы онъ не боялся утратить всѣ шансы на успѣхъ въ случаѣ постыднаго отступленія.

Надо отдать справедливость миссъ Моргіанѣ въ томъ отношеніи, что она держала себя совершенно одинаково съ обоими влюбленными въ нее кавалерами: она не оказывала ни одному изъ нихъ предпочтенія передъ другимъ. Одинаково благодушно принимая подарки парфюмера, состоявшіе изъ одеколона въ изящныхъ флаконахъ и разныхъ гребеночекъ, она не отвергала и подношеній въ формѣ билетовъ въ оперу, увеселительной поѣздки въ Гринвичъ, и куска настоящаго генуезскаго бархата на шляпку (онъ предназначался сперва на жилетъ), отъ обожавшаго ее портного. Не желая оставаться у своихъ обожателей въ долгу, она презентовала каждому изъ нихъ по локону своихъ великолѣпныхъ черныхъ какъ смоль волосъ. Ничего иного бѣдняжка, впрочемъ, и дать не могла. Кажется, что могло быть невиннѣе такого поступка, какимъ являлось съ ея стороны вознагражденіе обоихъ кавалеровъ столь дешевымъ и безискусственнымъ доказательствомъ расположенія къ нимъ? Однако же между соперниками произошла бурная сцена въ тотъ день, когда они узнали, что каждый изъ нихъ былъ законнымъ обладателемъ одного изъ локоновъ Моргіаны.

Таковы были хозяева и завсегдатаи маленькаго ресторана «Королевскихъ Сапожныхъ щетокъ». Такъ какъ глава эта имѣетъ чисто описательный характеръ, то мы вынуждены разлучить съ ними на нѣкоторое время читателя и перенести его… единственно только въ Бондстритъ (.такъ что вамъ нечего особенно пугаться, милостивѣйшій государь), гдѣ ему предстоитъ познакомиться съ нѣкоторыми другими лицами.

Извѣстно, что на Бондстритѣ, неподалеко отъ парфюмернаго магазина г-на Розанчикова, находилось въ тогдашнія времена Виндзорское подворье, гдѣ помѣщались конторы Западно-Дидльсексаго общества (западнаго же отдѣла), а также Британскаго и заграничнаго мыловареннаго общества, — знаменитыхъ адвокатовъ Кита и Левесона и т. д. и т. д. Имена прочихъ обитателей подворья изображены не только на вывѣскахъ, но и внесены въ придворный указатель мистера Бойля, а потому здѣсь, собственно говоря, незачѣмъ ихъ приводить. Въ числѣ другихъ жильцовъ, на антресоляхъ (между великолѣпными салонами бель-этажа, гдѣ помѣщалось мыловаренное общество со статуей Великобританіи, предлагающей пачку различныхъ мылъ Европѣ, Азіи, Африкѣ и Америкѣ и западнымъ отдѣленіемъ Западно-Дидльсекскаго общества въ нижнемъ этажѣ), обиталъ джентльменъ, именовавшійся мистеромъ Говардомъ Валькеромъ. Мѣдная доска на дверяхъ квартиры этого джентльмена украшалась не только его фамиліей, но также и надписью «Агентство», а потому мы вправѣ предположить, что онъ и въ самомъ дѣлѣ предавался таинственной профессіи агента. Самъ мистеръ Валькеръ обладалъ очень представительной наружностью, большими бакенбардами и черными глазами (которыми немножко косилъ), тросточкой и бархатнымъ жилетомъ. Онъ состоялъ членомъ клуба, былъ своимъ человѣкомъ въ театрѣ Большой Оперы и зналъ тамъ за кулисами все и вся. Джентльменъ этотъ обыкновенно пересыпалъ свой разговоръ французскими фразами, такъ какъ навострился въ этомъ языкѣ за время пребыванія своего на материкѣ Европы. Дѣло въ томъ, что, въ нѣкоторые періоды своего существованія, онъ находилъ удобнымъ для себя временно переселяться изъ англійской своей родины въ французскій городъ Булонь, гдѣ пріобрѣлъ также художественную сноровку по части куренія табаку, игры въ экарте и на билліардѣ. Все это впослѣдствіи ему очень пригодилось. Онъ зналъ въ Лондонѣ всѣ лучшіе игорные дома, и маркеръ въ ресторанѣ Гунта давалъ ему на билліардѣ не болѣе десяти очковъ впередъ. Не подлежитъ сомнѣнію, что у Говарда Валькера имѣлись въ числѣ знакомыхъ также и великосвѣтскіе джентльмены. Ему случалось прогуливаться подъ-ручку съ такими аристократами, какъ лордъ Вокзалъ, — маркизъ Биллингсгетскій, — капитанъ Буффъ и т. п. Въ тоже самое время онъ привѣтствовалъ кивкомъ головы щеголеватаго судебнаго пристава, Монгау, или содержателя игорнаго дома, Лодера, или, наконецъ, торговца сигарами въ долговой тюрьмѣ, достопочтеннаго Аминадава. Иногда онъ отпускалъ себѣ усы и тогда именовался капитаномъ Валькеромъ, основывая свои права состоять въ этомъ чинѣ на томъ обстоятельствѣ, что когда-то числился на службѣ ея величества королевы португальской. Само собой разумѣется, что ему неоднократно уже приходилось являться въ коммерческій судъ въ качествѣ несостоятельнаго должника. Людямъ, недостаточно хорошо знакомымъ съ біографіей капитана, было бы однако трудно отожествить его съ лицомъ, прибѣгавшимъ къ упомянутой формѣ покровительства законовъ.

Въ прошеніяхъ о признаніи его несостоятельнымъ, капитанъ именовалъ себя всегда Гукеромъ Валькеромъ, виноторговцемъ, комиссіонеромъ, торговцемъ музыкальными инструментами и т. п. Предпочитая называть себя Говардомъ, онъ въ дѣйствительности былъ нареченъ при крещеніи Гукеромъ, по желанію своего престарѣлаго родителя, который принадлежалъ самъ къ духовному званію и готовилъ къ нему также своего сына. Почтенный священникъ скончался въ іоркской тюрьмѣ, куда былъ заключенъ за долги, и потому не могъ выполнить благочестивыхъ своихъ намѣреній по отношенію къ сыну. Молодой человѣкъ, оставшись безъ всякой поддержки (въ чемъ онъ увѣрялъ самыми ужасающими проклятіями), вынужденъ былъ жить собственнымъ умомъ и такимъ образомъ съ раннихъ лѣтъ обратился въ свѣтскаго кавалера-дѣльца.

Нельзя съ точностью опредѣлить, какихъ именно лѣтъ былъ мистеръ Говардъ Валькеръ въ началѣ нашего правдиваго повѣствованія, равно какъ и въ теченіе неопредѣленно долгаго предшествовавшаго и послѣдующаго періода. Если ему было всего только двадцать восемь лѣтъ, какъ онъ утверждалъ это самъ, то безпощадное Время обошлось съ нимъ до крайности сурово. Волосы у него на головѣ порѣдѣли, около глазъ явилось множество морщинъ и все вообще лицо начало обнаруживать явственные слѣды того, что первая молодость давно уже миновала. Если, напротивъ того, Валькеру минуло уже сорокъ лѣтъ, какъ увѣрялъ Самуэль Снэффль, которому и самому сперва не везло въ жизни (онъ клялся, будто еще въ 1820 году сидѣлъ вмѣстѣ съ Валькеромъ въ тюрьмѣ, находящейся въ улицѣ Бѣлаго Креста), то его слѣдовало признать для своихъ лѣтъ очень моложавымъ. Станъ у него былъ гибкій и стройный, ножка хорошенькая и маленькая, въ бакенбардахъ нельзя было подмѣтить ни единаго сѣдого волоска. Вмѣстѣ съ тѣмъ вся его фигура дышала бодростью и энергіей. Надо сознаться, впрочемъ, что онъ пользовался возрождающей помадой Розанчикова, которая въ состояніи придать любымъ бакенбардамъ такой же черный цвѣтъ, какъ и наилучше вычищеннымъ сапогамъ. Дѣйствительно, онъ частенько заходилъ въ великолѣпный магазинъ парфюмера, гдѣ закупалъ во множествѣ душистыя мыла и другія туалетныя принадлежности, обходившіяся, впрочемъ, очень дешево. Сколько извѣстно, онъ никогда не платилъ Розанчикову ни гроша за эти предметы роскоши и, пріобрѣтая ихъ на такихъ льготныхъ условіяхъ, разумѣется, могъ баловать себя ими сколько душѣ угодно. При такихъ обстоятельствахъ неудивительно, если г-нъ Валькеръ былъ всегда раздушенъ не хуже самого Розанчикова. Платокъ его благоухалъ вербеной, волосы пахли жасминомъ, а сюртукъ былъ обыкновенно пропитанъ нѣжнымъ ароматомъ сигаръ, что все вмѣстѣ невольно заставляло обратить вниманіе на присутствіе капитана, особенно же въ маленькой комнаткѣ.

Познакомившись такимъ образомъ съ мистеромъ Валькеромъ, мы отправимся вмѣстѣ съ нимъ черезъ улицу въ магазинъ Розанчикова, гдѣ почтенный парфюмеръ тоже ожидаетъ, чтобы съ него сняли портретъ.

Окно магазина г-на Розанчикова, украшенное королевскимъ британскимъ гербомъ, представляетъ собою чуть не полъдесятины зеркальнаго стекла. Вечеромъ, хюгда зажигаютъ газъ и устанавливаютъ иллюминаторы, яркое пламя ихъ причудливо искрится и играетъ среди безчисленнаго множества граненыхъ флаконовъ съ духами самой разнообразной окраски. Отражаясь отъ полированной стали бритвъ, оно падаетъ на хрустальную вазу съ несмѣтнымъ множествомъ патентованныхъ зубныхъ щеточекъ и производитъ такое волшебное впечатлѣніе, которое положительно не поддается описаніямъ. Вы, безъ сомнѣнія, не смѣшиваете г-на Розанчикова съ заурядными парикмахерами, выставляющими въ окнахъ своихъ магазиновъ противныя восковыя фигуры съ глупѣйшими лицами, называемыя въ просторѣчіи болванами? Онъ не унижается до такихъ мелочей. Я съ своей стороны убѣжденъ, что Розанчиковъ скорѣе позволилъ бы снять себѣ голову съ плечъ и выставить ее, безъ туловища, въ качествѣ украшенія, въ окнѣ своего роскошнаго магазина, чѣмъ допустить туда «болвана». По одну сторону окна написано изящными золотыми буквами «Эссенція Розанчикова» (для носовыхъ платковъ), а на другой — «Возрождающая помада» (оказывающая такія безцѣнныя услуги волосамъ).

Не подлежитъ сомнѣнію, что Розанчиковъ обладаетъ въ своей профессіи умѣлостмо, граничащей чуть-ли не съ геніальностью. Онъ продаетъ за три съ полтиной кусокъ мыла, за который другому торговцу не удалось бы выручить и полтинника. Зубныя его щетки покупаются на расхватъ по пяти рублей штука. Предлагая особамъ прекраснаго пола бѣлила или румяна, онъ дѣлаетъ это съ такимъ чарующимъ, таинственнымъ видомъ, что покупательница не въ силахъ устоять и приходитъ къ убѣжденію въ невозможности отыскать гдѣ-либо въ другомъ мѣстѣ косметическія средства, обладающія столь-же драгоцѣнными свойствами. Розанчиковъ изобрѣтаетъ для своихъ товаровъ неслыханныя фантастическія названія и выручаетъ за нихъ фантастически же громадныя суммы. Нельзя отрицать, впрочемъ, что онъ умѣетъ причесать голову къ лицу, и что въ этомъ отношеніи съ нимъ могли бы сравниться лишь немногіе изъ современныхъ художниковъ по парикмахерской части. Въ тѣ времена, когда локоны были въ модѣ, ему случалось заработывать по двадцати фунтовъ стерлинговъ въ одинъ вечеръ за уборку такого же числа головъ знатныхъ англійскихъ дѣвицъ и дамъ. По собственнымъ словамъ Розанчикова замѣна локоновъ косами уменьшила годичный его доходъ на двѣ тысячи фунтовъ стерлинговъ. Прическа «Мадонны» естественно приводитъ его въ ярость и негодованіе. «Я, сударь, не простой торговецъ, я гартистъ» (въ качествѣ истаго лондонскаго уроженца, Розанчиковъ до чрезвычайности капризно обращается съ буквою г). Да-съ, я гартистъ. Дайте мнѣ орошенькую олову, и я причешу ее даромъ"… Онъ клянется и божится, что, только благодаря его художественному умѣнью причесывать голову дѣвицѣ Зонтагъ, въ нее влюбился настоящій графъ, предложившій ей руку и сердце. Розанчиковъ до сихъ поръ хранитъ у себя въ медальонѣ локонъ волосъ знаменитой кантатрисы и увѣряетъ, будто не видѣлъ болѣе очаровательной головки ни у кого, кромѣ Моргіаны Крумпъ.

Отчего же при такой геніальности и такомъ выдающемся положеніи въ своей профессіи, Розанчиковъ не разбогатѣлъ въ то время, какъ это удалось многимъ несравненно менѣе ловкимъ и талантливымъ парикмахерамъ? Нечего грѣха таить, надо сознаться, что онъ любилъ покутить и дѣйствительно попалъ въ цѣпкія руки евреевъ-ростовщиковъ. Двадцать лѣтъ уже, какъ онъ содержитъ магазинъ, на пріобрѣтеніе и первоначальное убранство котораго пришлось призанять около тысячи фунтовъ стерлинговъ. Съ тѣхъ поръ онъ уплатилъ около двадцати тысячъ фунтовъ однихъ процентовъ, а долгъ въ тысячу фунтовъ оказывался по прежнему невыплаченнымъ. Финансовое положеніе Розанчикова не улучшилось, слѣдовательно, за эти двадцать лѣтъ ни на волосъ. Впрочемъ, за это время онъ получилъ отъ безкорыстныхъ банкировъ, учитывавшихъ его векселя, съ тысячу дюжинъ шампанскаго. Его уборныя были увѣшаны картинами, которыя приходилось тоже принимать взамѣнъ денегъ при упомянутыхъ уже учетныхъ операціяхъ. Если Розанчиковъ продавалъ свои товары по чудовищнымъ цѣнамъ, то ему приходилось и покупать ихъ по столь же почти безобразной цѣнѣ. Рѣшительно весь товаръ, находившійся въ его магазинѣ, доставлялся ему поставщиками изъ евреевъ. За выручкой въ самомъ магазинѣ сидѣлъ джентльменъ, навязанный ему однимъ изъ ростовщиковъ и носившій заманчивую фамилію Ландышева. На его обязанности лежало провѣрять ежедневно кассу и убѣждаться, что извѣстный процентъ прибыли, выговоренный себѣ кредиторами Розанчикова, дѣйствительно отчисляется въ ихъ пользу.

Питая къ г-ну Ландышеву тѣ самыя чувства, какія, безъ сомнѣнія, Дамоклъ питалъ къ мечу, висѣвшему надъ его головою, Розанчиковъ, разумѣется, искренно ненавидѣлъ своего кассира, носившаго вмѣстѣ съ тѣмъ титулъ подмастерья парикмахерскаго цеха. «Какой онъ гартистъ! — восклицалъ бывало несчастный Розанчиковъ. — Онъ просто напросто переодѣтый тюремщикъ. И еще вздумалъ назваться Ландышевымъ, тогда какъ настоящее его прозвище Амосъ. Передъ тѣмъ, какъ поступить ко мнѣ, онъ торговалъ въ разносъ апельсинами». Г-нъ Ландышевъ, съ своей стороны, искренно презиралъ Розанчикова и терпѣливо выжидалъ наступленія не особенно далекаго уже, по его мнѣнію, дня, когда магазинъ оффиціально перейдетъ въ собственность его, Ландышева, а Розанчиковъ будетъ у него состоять на положеніи приказчика. Почтенный юноша давалъ себѣ внутренно обѣщаніе выместить тогда на нынѣшнемъ своемъ хозяинѣ всѣ обиды и оскорбленія, которыя приходилось теперь отъ него проглатывать.

Читатель убѣдился теперь, что въ домѣ знаменитаго парфюмера, какъ говорятъ, таился скелетъ. Розанчикова можно было сравнить съ красивымъ румянымъ яблочкомъ, въ самую сердцевину котораго забрался червь. Цвѣтущая его внѣшность оказывалась обманчивой, дѣйствительное же его положеніе представлялось далеко незавиднымъ.

Можно составить себѣ понятіе объ отношеніяхъ, существовавшихъ между Розанчиковымъ и Валькеромъ изъ слѣдующаго разговора, происходившаго между обоими этими джентльменами, однажды лѣтомъ, въ пять часовъ по полудни, когда капитанъ, выйдя изъ своей конторы, перешелъ черезъ улицу прямо въ магазинъ парфюмера.

— Здравствуйте, Ландышевъ! Что, Розанчиковъ дома? — сказалъ онъ, обращаясь къ приказчику, сидѣвшему за прилавкомъ.

— Не знаю, зайдите сами и взгляните (думая про себя: — Провалиться бы тебѣ ко всѣмъ чертямъ… — такъ какъ Ландышевъ ненавидѣлъ отъ всего сердца также и мистера Валькера).

— Совѣтую не забываться, а то я переломаю вамъ кости, Амосъ Мовшовичъ.

— Ну, что же, попытайтесь, почтеннѣйшій Гукеръ Валькеръ, — возразилъ неустрашимый приказчикъ.

Въ отвѣтъ на это капитанъ, бросивъ на молодого іерусалимскаго джентльмена взглядъ, чреватый безпощаднѣйшими палочными ударами, прошелъ въ заднюю комнату, гдѣ находился кабинетъ артиста по парикмахерской части.

— Ну, какъ вы поживаете, худенькая моя щепочка? Много у васъ работы? — освѣдомился капитанъ.

— Какая тутъ работа, когда въ городѣ нѣтъ ни души. Я сегодня не дотрогивался даже и до щипцовъ, — возразилъ печальнымъ тономъ Розанчиковъ.

— Въ такомъ случаѣ приготовьте-ка ихъ поживѣе и подправьте мнѣ слегка бакенбарды. Я собираюсь сегодня обѣдать съ Биллингсгетомъ и нѣсколькими другими такими же лихими джентльменами въ ресторанѣ «Регента», а потому пожалуйста не ударьте въ грязь лицомъ.

— Извините! На этотъ разъ не могу вамъ услужить. Я ожидаю къ себѣ съ минуты на минуту дамъ.

— Ну, что же, какъ вамъ угодно! Я не намѣренъ безпокоить такого знаменитаго артиста. До свиданія! Надѣюсь, что вы, г-нъ Розанчиковъ, дадите мнѣ о себѣ вѣсточку отъ сего числа черезъ недѣлю!

Выраженіе «отъ сего числа черезъ недѣлю» означало, что ровнехонько черезъ недѣлю наступаетъ срокъ платежа по векселю, акцептированному Розанчиковымъ, и что по этому векселю будетъ потребована уплата.

— Куда же вы такъ спѣшите, капитанъ? Присядьте, пожалуйста! Думаю, что я все-таки успѣю вамъ подвить баки. Кажется, вѣдь, можно было бы отсрочить платежъ?

— Съ чего вы это взяли? Ужь вамъ и такъ отсрочивали его три раза.

— Похлопочите пожалуйста объ отсрочкѣ. Я согласенъ за нее маленько накинуть.

— Сколько же?

— Надѣюсь, что десяти фунтовъ будетъ довольно.

— Какъ, вы предлагаете моему принципалу десять фунтовъ? Да въ своемъ-ли вы умѣ, Розанчиковъ?.. Подвейте маленько покруче бакенбарды съ лѣвой стороны.

— Нѣтъ, это преполагалось въ уплату за комиссію.

— Ну вотъ, это иное дѣло. Посмотрю, удовлетворится-ли этимъ мой довѣритель. Положимъ, что онъ человѣкъ вліятельный и могъ бы выхлопотать вамъ отсрочку. Вамъ, вѣдь, Розанчиковъ, хорошо извѣстно, что я лично тутъ не причемъ, Единственно только изъ дружбы къ вамъ принялъ я на себя роль посредника. Клянусь честью, что я тутъ не пользуюсь ни малѣйшими барышами!

— Помилуйте, мнѣ и въ голову не приходило заподозрить ваше безкорыстіе!

Обѣ послѣднія фразы являлись вопіющей ложью. Парфюмеръ зналъ какъ нельзя лучше, что мистеръ Валькеръ положитъ себѣ въ карманъ его десять фунтовъ стерлинговъ, но зналъ вмѣстѣ съ тѣмъ, что ему во всякомъ случаѣ придется уплатить эту сумму если не одному, то другому ростовщику, и къ тому же, вслѣдствіе прирожденной робости, не хотѣлъ ссориться съ такимъ могущественнымъ пріятелемъ, какъ капитанъ. Розанчикову и передъ тѣмъ уже приходилось платить три раза по десяти фунтовъ за возобновленіе векселя, и онъ зналъ, что деньги эти всѣ три раза оставались въ карманѣ его пріятеля, Валькера. Читатель, вѣроятно, начинаетъ теперь отчасти понимать значеніе начертаннаго на дверяхъ капитанской квартиры таинст веннаго слова «Агентство». Г-нъ Валькеръ служилъ въ сей земной юдоли посредствующимъ звеномъ между заимодавцами и должниками, пользуясь за свои труды комиссіоннымъ процентомъ. Онъ служилъ также агентомъ по торговлѣ иностранными винами, комиссіонеромъ по доставленію мѣстъ на государственной службѣ, благодаря протекціи вліятельныхъ лицъ и, наконецъ, также агентомъ доброй полудюжины театральныхъ артистовъ и артистокъ, причемъ, по слухамъ, принималъ особенно близко въ сердцу интересы этихъ послѣднихъ. Все это въ совокупности доставляло почтенному капитану нѣкоторую часть средствъ, потребныхъ для существованія. Будучи охотникомъ покутить, повеселиться и попытать счастья за зеленымъ столомъ, капитанъ зачастую обрѣтался въ дефицитѣ. Подобно тому, какъ это случается не только съ отдѣльными личностями, но и съ цѣлыми государствами, доходы у него оказывались недостаточными для покрытія расходовъ. Въ такомъ случаѣ онъ прибѣгалъ къ займамъ въ самыхъ разнообразныхъ формахъ, а затѣмъ разсчитывался съ кредиторами, объявляя себя несостоятельнымъ должникомъ. Въ долговой тюрьмѣ онъ чувствовалъ себя настолько же дома и въ такой же степени счастливымъ, какъ и въ своей бондстритской квартирѣ. «Я не мудрствую лукаво, — разсказывалъ этотъ философъ. — Пока есть деньги, я ихъ трачу, — пока имѣется кредитъ, я имъ пользуюсь, а если кредиторы начнутъ ко мнѣ ужь очень приставать, — я отсиживаю въ тюрьмѣ положенный срокъ. Такимъ образомъ ничто не можетъ меня свалить окончательно съ ногъ». Подумаешь, какой счастливой эластичностью темперамента обладалъ почтенный капитанъ! Не смотря на всѣ перенесенныя имъ злоключенія и на затруднительность положенія, въ которомъ онъ зачастую оказывался, совѣсть его оставалась всегда совершенно спокойной и наврядъ-ли кому-либо изъ его соотечественниковъ удавалось спать безмятежнѣе, чѣмъ капитану Говарду Валькеру. Сидя въ креслѣ и предоставляя свои баки въ распоряженіе геніальной художественности Розанчикова, капитанъ вспомнилъ о «дамахъ», которыхъ великій артистъ, по собственнымъ своимъ словамъ, ожидалъ, — замѣтилъ, что Розанчиковъ хитрая и счастливая бестія, а затѣмъ освѣдомился, хороши-ли собой эти дамы?

Розанчиковъ полагалъ, что не повредитъ дѣлу, слегка прихвастнуть передъ джентльменомъ, съ которымъ состоялъ въ финансовыхъ сношеніяхъ. Желая дать капитану понятіе о собственной своей розанчиковской состоятельности и блестящихъ видахъ на будущее, онъ сказалъ:

— Капитанъ, благодаря вашему любезному посредничеству, мнѣ удалось заключить заемъ въ сто восемьдесятъ фунтовъ стерлинговъ. Вамъ, разумѣется, извѣстно, что мною выданы два векселя въ общей сложности на эту сумму.

— Разумѣется, я это знаю, но что же отсюда слѣдуетъ?

— Вотъ что, милостивѣйшій государь, держу пари въ пять фунтовъ стерлинговъ противъ одного, что черезъ три мѣсяца по векселямъ этимъ будетъ уплачено.

— Пять фунтовъ противъ одного? Принимаю пари!

Внезапное согласіе капитана какъ будто слегка озадачило парфюмера, но такъ какъ расплачиваться предстояло лишь черезъ три мѣсяца, то безпечный Розанчиковъ, собравшись съ духомъ, энергически подтвердилъ: «Идетъ» и добавилъ:

— Ну-съ, а что вы скажете, когда и но вашимъ векселямъ будетъ произведена уплата?

— Вы занимали деньги не у меня, а у Пика.

— Пусть такъ. Объясните мнѣ, однако, что именно вы скажете, когда будетъ уплачено по векселямъ, выданнымъ мною Пику, Минори и по всѣмъ прочимъ долговымъ моимъ обязательствамъ, и когда Ландышевъ будетъ вышвырнутымъ изъ окна, а я и мой торговый домъ окажемся свободными, какъ вольный вѣтерокъ.

— И вы не шутите? Ужь не скончалась-ли королева Анна, оставивъ вамъ по завѣщанію кругленькій капитальчикъ? Или, быть можетъ на вашу долю выпало какое иное счастье?

— Поймите, что дѣло для меня выходитъ не въ примѣръ интереснѣе, чѣмъ смерть королевы Анны, или же любой высокопоставленной особы мужескаго или женскаго пола. Что скажете вы, напримѣръ, когда увидите на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ сидитъ теперь Ландышевъ, чортъ бы его побралъ, головку, украшенную роскошнѣйшими современными волосами въ Европѣ? Дѣвица, — невыразимо прелестная дѣвица, вскорѣ будетъ носить фамилію г-жи Розанчиковой и принесетъ мнѣ въ приданое пять тысячъ фунтовъ стерлинговъ. Да-съ, сударь, увѣренность въ этомъ наполняетъ мое сердце гордостью!

— Ну, что же, я скажу тогда, что моей щепочкѣ и въ самомъ дѣлѣ везетъ. Надѣюсь, вы не откажетесь тогда ставить иной разъ ваши бланки на моихъ векселяхъ, или быть можетъ вы, Розанчиковъ, возгордитесь и совсѣмъ забудете стараго вашего пріятеля?

— Нѣтъ, я не изъ таковскихъ. Для васъ, капитанъ, найдется всегда мѣсто за моимъ столомъ, и я разсчитываю зачастую пользоваться счастьемъ вашего общества.

— Что скажетъ, однако, на это ваша француженка-модистка? Вы не боитесь, Розанчиковъ, что она повѣсится съ отчаянія?

— Тсъ, пожалуйста не упоминайте мнѣ про нее. Говорятъ вамъ, капитанъ, что я теперь уже перебѣсился. Прошу васъ смотрѣть на Розанчикова не какъ на молодого, веселаго холостяка, а какъ на трезваго, порядочнаго, женатаго человѣка. Я нуждаюсь въ сердцѣ, которое раздѣляло бы пламенныя чувства собственнаго моего сердца, — нуждаюсь въ спокойствіи домашняго очага. Чувствую, что я уже не до такой степени молодъ, какъ прежде!

— Ну, полно вамъ молоть вздоръ, вы все еще молодецъ хоть куда!

— Пусть такъ, но все-таки же я вздыхаю теперь по счастливомъ семейномъ очагѣ и намѣренъ имъ обзавестись.

— Отказавшись отъ клуба, къ которому теперь принадлежите?

— Отъ Телячьихъ-то Почекъ? Разумѣется. Женатому человѣку не слѣдъ слоняться по такимъ мѣстамъ. По крайней мѣрѣ, я лично не намѣренъ этого дѣлать. Телячьи почки будутъ для меня изготовляться подъ соусомъ дома. Сидите, однако, смирно, капитанъ. Сейчасъ, чего добраго, явятся дамы, обѣщавшія сюда пожаловать.

— Экая, подумаешь, протобестія! Вы, разумѣется, ее и поджидаете?

— Вы угадали. Она сейчасъ будетъ сюда съ своей мамашей.

Капитанъ Валькеръ рѣшилъ, что ни подъ какимъ видомъ не уйдетъ, не поглядѣвъ предварительно на очаровательную дѣвицу съ прелестнѣйшими въ современной Европѣ волосами.

Художественная отдѣлка капитанскихъ бакенбардъ благополучно пришла къ копцу, по мистеръ Говардъ Валькеръ вмѣсто того, чтобы уйти, расположился передъ зеркаломъ въ самой соблазнительной граціозной позѣ и принялся исправлять свой туалетъ. Выгнувъ шею впередъ, онъ прикололъ галстухъ булавкой съ крупнымъ фальшивымъ драгоцѣннымъ камнемъ, а затѣмъ началъ съ самодовольнымъ видомъ поглядывать поперемѣнно на отраженія своихъ бакенбардъ въ зеркалѣ. Розанчиковъ сидѣлъ на кушеткѣ въ удобной, хотя и меланхолической позѣ. Лѣвая рука небрежно перебрасывала щипцы, только что передъ тѣмъ приведшіе въ порядокъ бакенбарды Валькера, а правая столь же небрежно перебирала благоухающіе локоны собственной головы парикмахера. Онъ погрузился въ мечты о Моргіанѣ, къ которымъ примѣшивалось, однако, воспоминаніе о близившемся шестнадцатомъ числѣ, когда предстояло уплатить по векселю. Затѣмъ мысль Розанчикова перенеслась на голубой бархатный жилетъ съ золотымъ галуномъ, въ которомъ онъ мнилъ себя особенно непобѣдимымъ. Такимъ образомъ парикмахерская его душонка вращалась въ обычномъ для нея маленькомъ кружочкѣ любви, страха и тщеславія. Что касается до мистера Валькера, то онъ думалъ: «Чортъ возьми, вѣдь я и въ самомъ дѣлѣ не дуренъ! Такія бакенбарды, какъ мои, попадаются не на каждомъ шагу. Клянусь сатаной и всѣми его аггелами, никому даже и въ голову не придетъ, что волосы у меня подкрашены…» Какъ разъ въ это самое мгновеніе дверь кабинета растворилась настежъ и туда влетѣла дородная дама съ спущеннымъ на лобъ локономъ, желтою шалью и зеленой бархатной шляпкой съ перьями. Она была въ ботинкахъ и шерстяномъ платьѣ, гдѣ по коричневому фону пестрѣли яркіе тюльпаны, или быть можетъ, иные экзотическіе цвѣты. Это была г-жа Крумпъ, вслѣдъ за которой мгновенно впорхнула въ комнату также и ея дочь.

— Вотъ и мы, г. Розанчиковъ! — воскликнула г-жа Крумпъ веселымъ, игривымъ и конфиденціальнымъ тономъ. — Ахъ, Боже мой, но вѣдь здѣсь посторонній кавалеръ?

— Не обращайте на меня вниманія, сударыня, — возразилъ съ чарующей любезностью упомянутый посторонній кавалеръ. — Я пріятель Розанчикова, не правда-ли, Бутончикъ, что вѣдь меня можно назвать отпрыскомъ отъ добраго корня?

— Что правда, то правда, — подтвердилъ парфюмеръ, внезапно пробудившись отъ своихъ мечтаній и проворно вскакивая съ кушетки.

— Такъ, значитъ вы парикмахеръ? — спросила г-жа Крумпъ. — Я, признаться, подумала это сразу. Джентльмена вашей профессіи, г-нъ Розанчиковъ, можно сейчасъ же узнать по утонченности манеръ и обращенія!

— Мнѣ до чрезвычайности лестно слышать такой о себѣ отзывъ, сударыня, — возразилъ съ величайшимъ присутствіемъ духа джентльменъ, по адресу котораго былъ отпущенъ этотъ комплиментъ. — Прикажете выказать мое искусство надъ вами самими, или надъ прелестною вашею дочерью? Не могу похвастаться такою ловкостью, какъ Розанчиковъ, но все-таки, смѣю увѣрить, что не положу, какъ говорится, охулки на руку.

— Охота вамъ молоть вздоръ, капитанъ, — прервалъ его парфюмеръ, которому почему-то не нравилась встрѣча между предметомъ его любви и капитаномъ. — Онъ, сударыня, не принадлежитъ къ профессіональнымъ артистамъ. Это капитанъ Валькеръ, и я горжусь правомъ называть его моимъ другомъ.

Затѣмъ Розанчиковъ шепнулъ на ухо г-жѣ Крумпъ:

— Это, сударыня, одинъ изъ здѣшнихъ великосвѣтскихъ столичныхъ львовъ. Онъ вращается въ самыхъ, что ни на есть, высшихъ общественныхъ сферахъ.

Подшучивая надъ ошибкой, въ которую впала г-жа Крумпъ, мистеръ Валькеръ проворно сунулъ парикмахерскіе щипцы въ огонь и оглянулся на дамъ съ такой чарующей граціей, что мать и дочь, предупрежденныя уже съ кѣмъ имѣютъ дѣло, покраснѣли и разсмѣялись. Имъ обѣимъ и въ самомъ дѣлѣ было очень весело. Мамаша глядѣла на свою Гиночку, а Гиночка на мамашу; затѣмъ мамаша слегка подтолкнула Гиночку подъ бокъ, возлѣ таліи, и обѣ онѣ разсмѣялись веселымъ заразительнымъ смѣхомъ, какимъ, надо полагать, смѣялись и будутъ смѣяться особы прекраснаго пола, во всѣ времена и всѣхъ народовъ. Къ чему, скажите на милость, требовать для смѣха особой побудительной причины? Мы, вѣдь, спимъ, когда намъ спится.

Отчего же не смѣяться, когда насъ разбираетъ смѣхъ? Г-жа Крумпъ и ея дочь смѣялись, что называется, всласть и обѣ неоднократно останавливали при этомъ большіе сверкающіе, черные свои глазки на мистерѣ Валькерѣ.

— Я не уйду изъ комнаты, — объявилъ онъ, подходя къ нимъ съ нагрѣтыми щипцами, которые слегка охлаждалъ оберточной бумагой съ ловкостью настоящаго профессіональнаго артиста. (Дѣло въ томъ, что капитанъ весьма искусно и тщательно подвивалъ каждый день громадныя свои бакенбарды). — Нѣтъ, я не уйду изъ комнаты, душечка Розанчиковъ. Почтеннѣйшая ваша посѣтительница приняла меня, кстати, за парикмахера, а потому я имѣю законное основаніе остаться здѣсь.

— Нѣтъ, я не могу этого позволить, — внезапно возразила г-жа Крумпъ, покраснѣвъ какъ піонъ.

— Да, вѣдь, я буду въ пенюарѣ, мамаша, --возразила барышня, взглянувъ на кавалера, а затѣмъ, потупивъ глазки и покраснѣвъ въ свою очередь.

— Неужели вы думаете, что я соглашусь въ присутствіи посторонняго мужчины снять съ себя…

— Мамаша намекаетъ на свою накладку, — пояснила барышня, привскочивъ и снова принимаясь хохотать до упада.

Почтенная хозяйка ресторана, подъ фирмою «Королевскихъ Сапожныхъ Щетокъ», была, очевидно, охотница до шутокъ, хотя бы даже на собственный ея счетъ. По крайней мѣрѣ, въ данномъ случаѣ она тоже разсмѣялась и объявила, что ни одна живая душа въ свѣтѣ, за исключеніемъ мистера Крумпа и г-на Розанчикова, никогда еще не видывала ее безъ упомянутаго украшенія.

— Ну-съ, теперь уходите, сударь, не извольте меня дразнить, — продолжала дѣвица Крумпъ, обращаясь къ мистеру Валькеру. — Мнѣ хотѣлось бы слышать увертюру; теперь уже шесть часовъ, а съ нами раньше десяти г-нъ Розанчиковъ наврядъ-ли управится.

Тонъ, которымъ она проговорила «уходите», былъ тотчасъ же истолкованъ дальновиднымъ и проницательнымъ умомъ мистера Валькера въ смыслѣ ни подъ какимъ видомъ не уходить.

— Вамъ, пожалуй, лучше уйти, — пояснилъ Розанчиковъ, который былъ, повидимому, склоненъ истолковывать слова Моргіаны такимъ же образомъ, какъ и галантный капитанъ. Восхищеніе, которое возбуждалъ въ дамахъ великосвѣтскій его пріятель, очевидно, не особенно нравилось парфюмеру.

— Скорѣе соглашусь присутствовать при вашемъ повѣшеніи, милѣйшій мой Бутончикъ. Знайте, что я не уйду, пока эти дамы не будутъ причесаны. Сами же вы говорили, что дѣвица Крумпъ обладаетъ прелестнѣйшими волосами во всей Европѣ. Неужели вы считаете меня способнымъ уйти, не полюбовавшись этими волосами? Нѣтъ, я здѣсь и здѣсь я останусь.

— Какой, же вы, однако, капризный, гадкій, противный упрямецъ, — объявила дѣвица Крумпъ, снимая вмѣстѣ съ тѣмъ съ себя шляпку и вѣшая ее на одномъ изъ бра, расположенныхъ по сторонамъ большого зеркала, украшавшаго профессіональный кабинетъ г-на Розанчикова. Это быта черная бархатная шляпка, отдѣланная бумажнымъ кружевомъ и гирляндой изъ настурціи, колокольчиковъ и анютиныхъ глазокъ. Затѣмъ, обращаясь къ своему куаферу, она сказала:

— Будьте такъ добры, г-нъ Арчибальдъ, подать мнѣ пенюаръ.

Розанчиковъ, который былъ способенъ сдѣлать все, что только потребуетъ отъ него Моргіана, когда она называла его Арчибальдомъ, безотлагательно досталъ пенюаръ и окуталъ имъ нѣжныя ея плечики. Тогда барышня, снявъ съ себя цѣпочку мишурнаго золота, двѣ мѣдныхъ вызолоченныхъ гребенки съ стеклянными рубинами и гребень, сдерживавшій ея волосы сзади, взглянула большими своими выразительными глазками на посторонняго кавалера и, тряхнувъ головкой, распустила роскошные, блестящіе, шелковистые свои волосы, черные, какъ смоль. Они разсыпались по ея спинѣ, по плечамъ, по креслу, на которомъ она сидѣла, такою дивной, сверкающей, могучей темной волной, что сердце каждаго художника затрепетало бы при видѣ ихъ отъ удовольствія. Обрамленное этими чудными волосами розовое личико молодой дѣвушки, большіе черные глазки которой сверкали, какъ звѣзды первой величины, озарилось торжествующей улыбкой, какъ будто говорившей: «Развѣ вамъ случалось когда либо видѣть болѣе прелестнаго ангела?»

— Клянусь Богомъ, я никогда не видѣлъ ничего очаровательнѣе! — воскликнулъ мистеръ Валькеръ, не скрывая своего восхищенія.

— Ну, что, каково? — освѣдомилась г-жа Крумпъ, для которой тріумфъ дочери казался совершенно равноцѣннымъ ея собственному торжеству — Вообразиче себѣ, однако, что въ 1820 году, когда я, еще въ дѣвушкахъ, играла на сценѣ, у меня были какъ разъ такіе же волосы и притомъ, — того же самаго оттѣнка. На Велльскомъ театрѣ мнѣ изъ-за этого даш прозвище Воронокрыловой. Жаль только, что мои роскошные волосы вылѣзли, какъ только родилась эта милашка. Я зачастую говорю ей еще до сихъ поръ: «Моргіана, ты явилась на свѣтъ именно для того, чтобы похитить волосы у родной матери». Случалось-ли вамъ, сударь, бывать въ 1820 году въ Велльскомъ театрѣ. Быть можетъ, вы помните тогда миссъ Деланси? Эта Деланси я сама, къ вашимъ услугамъ! Помните, какъ я тогда пѣла:

Вотъ взошла луна златая,

Слышенъ, чу!.. гитары звонъ

И Фатима молодая

Ужь выходитъ на балконъ.

Она знаетъ эту пѣсню,

Что поетъ въ кустахъ гитара

И спускается съ балкона,

Чтобы свидѣться съ Селимомъ.

Это изъ оперетки: «Багдадскіе колокола». Роль Фатимы играла я — Деланси, а Селимомъ былъ Бенломондъ (настоящая его фамилія — Беньонъ, и онъ, бѣдняга, что называется, провалился на сценѣ). Я танцовала съ нимъ дуэтъ у фопгана. Какъ сейчасъ помню, у меня были тогда кастаньеты и бубенъ. Мы пѣли:

Струпы гитары

Нѣжно звучатъ,

Имъ съ минарета

Колокола вторятъ.

Дзинь, дзинь.

— ..Ай! — прервала свою мамашу дѣвица Крумпъ, вскрикнувъ, словно отъ невыносимой боли. (Я, признаться, не думаю, чтобы г-нъ Розанчиковъ позволилъ себѣ рвануть, дернуть, или инымъ какимъ либо способомъ обидѣть хотя бы одинъ волосокъ на ея дивной головкѣ).

— Вы меня, чего добраго убьете до смерти, г-нъ Розанчиковъ! Мамаша Моргіаны, стоявшая въ позѣ балерины, держа въ рукѣ взамѣнъ бубна конецъ своего боа, и капитанъ Валькеръ, любовавшійся неожиданной прытью престарѣлой Деланси до того, что на минуту почти позабылъ о прелестяхъ ея дочери, оба разомъ обернулись къ этой дѣвицѣ и порадовали ее взглядами искренняго сочувствія, въ то время какъ Розанчиковъ съ тономъ упрека въ голосѣ, сказалъ:

— Неужели вы можете думать, Моргіана, чтобы я былъ въ состояніи васъ убить?

— Ну, вотъ, теперь мнѣ лучше, — заявила съ улыбкой молодая барыга ни. — Теперь я чувствую себя прекрасно, г-нъ Арчибальдъ…

Шила въ мѣшкѣ не утаишь, а потому лучше уже сознаться безъ всякихъ обиняковъ, что во всемъ околоткѣ наврядъ-ли можно было бы найти другую такую кокетку, какъ миссъ Моргіана, даже и среди самыхъ знатныхъ госпожъ, которымъ прислуживали великосвѣтскіе лакей, посѣщавшіе ресторанъ «Королевскихъ Сапожныхъ Щетокъ». Моргіана считала себя такимъ очаровательнымъ существомъ, какого до сихъ поръ еще и свѣтъ не производилъ. Она не могла видѣть незнакомаго кавалера безъ того, чтобы не испытать на немъ дѣйствія своихъ чаръ. Необходимо замѣтить, что чары эти принадлежали къ числу бросающихся въ глаза и поэтому самому изъ наиболѣе популярныхъ среди простыхъ смертныхъ, которые обыкновенно восхищаются болѣе всего тѣмъ, что могутъ замѣтить, не розыскивая. Женщина, уподобляющаяся тюльпану, оказывается, поэтому, зачастую въ модѣ, тогда какъ на скромную фіалочку или маргаритку никто не обращаетъ вниманія. Моргіана была какъ разъ самой тюльпано-подобной дѣвицей и немудрено, что любители тюльпановъ льнули къ ней, какъ мухи къ меду.

Вышеприведенное восклицаніе «Ай» и «Я чувствую себя теперь лучше, г-нъ Арчибальдъ» достигли своей цѣли, такъ какъ заставили всѣхъ обратить опять вниманіе на очаровательную ея особу. Послѣдняя фраза особенно сильно воспламенила г-на Розанчикова. Бросивъ многозначительный взглядъ на Валысера, онъ сказалъ:

— Развѣ я вамъ не говорилъ, капитанъ, что дѣвица Крумпъ настоящая жемчужина между барышнями. Взгляните, сударь, на ея волосы: они такіе же черные и шелковистые, какъ атласъ, а вѣсятъ ровнехонько пятнадцать фунтовъ! Да-съ, сударь, я ни за что не позволю своему подмастерью, напримѣръ, хоть этому ослу Ландышеву, чортъ бы его побралъ, причесывать такіе волосы. Я никому не уступлю этой чести хотя бы даже и за 500 гиней. Ахъ, миссъ Моргіана!.. Отъ васъ зависитъ устроиться такъ, чтобы Розанчиковъ могъ всегда причесывать ваши волосы. Вспомните, что это зависитъ единственно лишь отъ васъ одной!

Съ этими словами почтенный куаферъ принялся нѣжно втирать эссенцію Розанчикова въ дивные локоны, къ которымъ питалъ страстную любовь мужчины и художника.

Если Моргіанѣ доставляло удовольствіе выставлять свои волосы на показъ постороннимъ мужчинамъ, то я надѣюсь, что читатели не составятъ себѣ вслѣдствіе этого слишкомъ дурного мнѣнія объ упомянутой дѣвицѣ. Она гордилась своими волосами и зачастую исполняла на сценѣ загородныхъ театровъ «волосатыя роли», въ которыхъ приходилось являться съ распущенными волосами. Это не мѣшало ей оставаться скромной, цѣломудренной дѣвушкой. Между прочимъ, когда мистеръ Валькеръ, подошедшій при послѣднихъ словахъ Розанчикова къ ея креслу, позволилъ себѣ взять потихонько въ руку прядь ея волосъ, она вскрикнула: «Ой!» и энергически рванулась въ сторону что касается до Розанчикова, то онъ объявилъ совершенно серьезнымъ тономъ:

— Капитанъ, можете любоваться волосами дѣвицы Крумпъ, но дотрогиваться до нихъ нельзя.

— Да-съ, сударь, извольте намотать себѣ это на усъ, — добавила мамаша Моргіаны, — Дочь мою уже причесали, и теперь наступилъ мой чередъ, а потому я попрошу этого джентльмена сдѣлать мнѣ удовольствіе и уйти.

— Неужели я долженъ повиноваться? — воскликнулъ мистеръ Валькеръ.

На самомъ дѣлѣ, однако, пробило уже половина седьмого. Ему предстояло обѣдать въ веселой кампаніи въ клубѣ «Регента», и онъ не желалъ въ данную минуту возбуждать ревность Розанчикова, которому, очевидно, не нравилось дальнѣйшее его пребываніе въ профессіональномъ кабинетѣ. Въ виду всѣхъ вышеизложенныхъ соображеній капитанъ взялся за шляпу, какъ разъ въ то самое мгновенье, когда куаферъ закончилъ причесывать миссъ Моргіану. Раскланявшись съ ней и ея мамашей, онъ граціозно удалился.

— Настоящій великосвѣтскій левъ, — смѣю увѣрить, — пояснилъ Розанчиковъ, кивнувъ ему вслѣдъ головою. — Вращается въ самомъ, что ни на есть, великосвѣтскомъ обществѣ; состоитъ въ пріятельскихъ отношеніяхъ съ такими аристократами, какъ, напримѣръ, маркизъ Биллингсгетскій, лордъ Вокзалъ и другіе, въ такомъ же родѣ.

— Онъ очень милый кавалеръ — сказала г-жа Крумпъ.

— Какъ для кого! Я, признаться, даже не обратила на него вниманія, — объявила Моргіана.

Капитанъ Валькеръ, съ своей стороны, на пути въ клубъ размышлялъ о прелестяхъ Моргіаны. — Волосы у нея въ самомъ дѣлѣ замѣчательные, — говорилъ онъ самъ себѣ, — да и глаза тоже великолѣпные, — величиной не уступятъ билліарднымъ шарамъ. Неужели ко всему этому за ней даютъ въ приданое пять тысячъ фунтовъ стерлинговъ? Экій счастливецъ, подумаешь, этотъ Розанчиковъ! Пять тысячъ фунтовъ стерлинговъ! Нѣтъ, быть не можетъ, чтобы за ней дали столько!

Пока подвивали накладные локоны г-жи Крумпъ, Моргіана въ прекраснѣйшемъ расположеніи духа разсматривала послѣднія французскія моды во французскомъ журналѣ, лаская себя мыслью о томъ, что розовый атласный ея платокъ можно будетъ выкрасить и сдѣлать изъ него какъ разъ такую мантилью, какая изображена на картинкѣ. Лишь только локоны бывшей миссъ Деланси оказались въ должномъ порядкѣ, мать и дочь, распростившись съ Розанчиковымъ, поспѣшными шажками направились къ находившемуся по сосѣдству ресторану «Королевскихъ Сапожныхъ Щетокъ», гдѣ у крыльца ждалъ ихъ уже очень недурненькій зеленый шарабанчикъ. Джентльменъ, сидѣвшій на козлахъ (наемный кучеръ изъ таттерсаля г-на Спеффля) вѣжливо приложился къ шляпѣ и салютовалъ своимъ бичемъ г-жѣ Крумпъ и прелестной Моргіанѣ.

— Мистеръ Вольсей давно уже васъ дожидается. Онъ выходилъ, кажется, уже разъ двадцать на улицу посмотрѣть, не покажетесь-ли вы въ виду, — объяснилъ этотъ джентльменъ дамамъ, взбиравшимся на лѣстницу.

Дѣйствительно мистеръ Вольсей, портной, взявшій для этихъ дамъ ложу въ театръ, нанялъ для нихъ также шарабанъ и давно уже поджидалъ ихъ въ ресторанѣ.

Прискорбно думать о томъ, что миссъ Моргіана, заставивъ одного изъ вздыхавшихъ по ней кавалеровъ причесать ей волосы, собиралась отправиться въ театръ съ другимъ. Но вѣдь такъ поступаютъ всѣ вообще очаровательныя особы прекраснаго пола. Если у какой-нибудь изъ нихъ найдется цѣлая дюжина ухаживателей, то кокетливая дщерь Евы сочтетъ долгомъ испытывать свои чары надъ ними всѣми. Подобно тому, какъ дама, располагающая большимъ выборомъ платьевъ, непремѣнно станетъ разнообразить свой костюмъ и будетъ каждый день надѣвать на себя другое платье, также и упомянутая нами кокетливая дщерь Евы расположена мѣнять иногда даже но нѣсколько разъ въ день своихъ кавалеровъ. Она будетъ поощрять, то черноусаго брюнета, то голубоокаго блондина. Иногда она. будетъ находить себѣ скорѣе къ лицу улыбающагося, веселаю вздыхателя, иногда же ей покажется умѣстнѣе взять въ провожатые меланхолическаго кавалера, отъ котораго вѣетъ сантиментальною грустью. Выборъ того или другого изъ нихъ всецѣло зависитъ отъ измѣнчиваго ея настроенія духа. Не будемъ слишкомъ гнѣваться на такую капризную измѣнчивость хорошенькихъ дѣвицъ и дамъ и замѣтимъ себѣ разъ навсегда, что въ большинствѣ случаевъ женщины, порицающія строже прочихъ легкомысленную измѣнчивость своихъ сестеръ и вопіющія противъ кокетливыхъ авансовъ, дѣлаемыхъ означенными сестрами тому или другому кавалеру, стали бы и сами поступать точь въ точь также, еслибы имъ представился къ этому случай. Если какая-нибудь изъ нихъ дѣйствительно пребываетъ неизмѣнно вѣрной одному избраннику, то я всегда подозрѣваю, что это обусловливается тою же причиной, которая заставляетъ меня пребывать вѣрными моему сюртуку, а именно — отсутствіемъ другого.

— Видѣла ты букву В, Гиночка? — освѣдомилась у барышни ея мамаша.

— Онъ сидитъ въ буфетной съ папашей и въ своемъ военномъ сюртукѣ съ форменными пуговицами смахиваетъ совсѣмъ на офицера.

Вольсей къ этому именно и стремился. Ему страшно хотѣлось походить на офицера. Необходимо замѣтить, что въ качествѣ моднаго военнаго и статскаго портного, онъ сшилъ на своемъ вѣку множество великолѣпныхъ красныхъ и синихъ мундировъ, которыми такъ щеголяетъ англійская армія. Что касается до пуговицъ съ королевскимъ гербомъ, то онъ считалъ себя въ правѣ носить таковыя, такъ какъ неоднократно шилъ платья для покойнаго короля Георга IV. Разсказывая объ этомъ, онъ обыкновенно присовокуплялъ: «Мало того, сударь, въ архивахъ нашей фирмы до сихъ поръ еще хранятся мѣрки, снятыя съ князей Блюхера и Шварценберга. Я самолично снималъ мѣрку съ герцога Веллингтона». Надо полагать, что только избытокъ патріотизма удержалъ почтеннаго Вольсея отъ поѣздки на островъ св. Елены, а то бы онъ непремѣнно снялъ мѣрку также и съ Наполеона. Онъ носилъ черный парикъ съ синеватымъ отливомъ и бакенбарды такого же цвѣта, — говорилъ по преимуществу лаконическими отрывистыми фразами, а на маскарады и костюмированные балы являлся всегда въ фельдмаршальскихъ мундирахъ.

— Сегодня вечеромъ онъ и въ самомъ дѣлѣ походитъ на офицера, — продолжала г-жа Крумпъ.

— Да, — подтвердила Гиночка, — но у него такой противный парикъ. Кромѣ того, краска съ бакенбардъ постоянно пачкаетъ ему бѣлыя перчатки.

— Не каждому изъ насъ суждено носить собственные свои волосы, — пояснила ей со вздохомъ мамаша. — Правда, что у Розанчикова волосы замѣчательно хороши!

— Какъ и у всѣхъ другихъ парикмахеровъ, — пренебрежительно замѣтила Моргіана, — Зато у нихъ пальцы всегда такіе жирные и такъ лоснятся!

Можно было бы подумать, что съ красавицей Моргіаной творится что-то неладное. Неужели ей и въ самомъ дѣлѣ не нравился ни одинъ изъ обоихъ ея вздыхателей? Положимъ, что молодой Глауберъ, игравшій роль Ромео въ домашнихъ спектакляхъ, былъ гораздо моложе и авантажнѣе ихъ обоихъ. Можетъ быть также, что, увидѣвъ впервые въ лицѣ мистера Валькера настоящаго джентльмена, барышня начала все болѣе сознавать отсутствіе великосвѣтской утонченности манеръ у обоихъ своихъ поклонниковъ. Не подлежитъ сомнѣнію, что весь вечеръ она, не смотря на предупредительность Вольсея, обнаруживала холодную сдержанность и неоднократно поглядывала на дверь ложи, какъ если бы ожидала, что кто-нибудь войдетъ. Вернувшись домой въ «Королевскія Сапожныя Щетки», она скушала лишь очень немного устрицъ изъ боченка, который галантный портной распорядился купить на ужинъ.

— Чтобы это могло значитъ, — спросилъ Вольсей у своего союзника Крумпа, съ которымъ остался вдвоемъ по удаленіи дамъ изъ-за стола. — Она весь вечеръ молчала, словно нѣмая, ни разу не усмѣхнулась въ водевилѣ и не расплакалась въ трагедіи, а вѣдь вы сами знаете, какъ охотно она смѣется и плачетъ! Замѣтьте также, что она выпила всего лишь полъ-стакана негуса и только одну кружку пива.

— Да-съ, это совершенно справедливо, — спокойнымъ тономъ возразилъ Крумпъ. — Должно быть она не на шутку втюрилась сегодня въ цырюльника. Кстати, вѣдь онъ причесывалъ ее сегодня къ спектаклю!

— Въ такомъ случаѣ, чертъ возьми, придется всадить ему пулю въ лобъ! — воскликнулъ Вольсей. — Я ни за что не позволю этой жирной, глупой, лѣнивой бестіи жениться на миссъ Моргіанѣ. Нѣтъ! Я лучше заставлю его вызвать меня на дуэль въ будущую же субботу… Наступлю ему на ногу, или же дерну его за носъ.

— Въ клубѣ Телячьихъ Почекъ ссоры воспрещаются, — строго возразилъ Крумпъ. — До тѣхъ поръ, пока я занимаю тамъ предсѣдательское кресло, я не допущу никакихъ ссоръ.

— Во всякомъ случаѣ, вы вѣдь останетесь на моей сторонѣ?

— Вамъ не къ чему меня объ этомъ и спрашивать! Вы человѣкъ порядочный и нравитесь мнѣ гораздо больше Розанчикова. Я, сударь, отношусь къ вамъ съ большимъ довѣріемъ, чѣмъ къ нему. Хотя вы и портной, но все таки я считаю васъ въ большей степени джентльменомъ, чѣмъ Розанчикова, и отъ всего сердца желаю Моргіанѣ выдти за васъ замужъ. Г-жа Крумпъ, какъ вамъ извѣстно, держится иной политики, и я тутъ ничего не могу подѣлать, потому что женщина всегда любитъ поставить на своемъ. Знайте, однако, сударь, что Моргіана въ этомъ отношеніи ничуточки не уступитъ родной своей матери. Можете быть увѣрены, что она никого не послушается и поступитъ такъ, какъ ей самой придетъ въ голову.

Вольсей отправился домой, все еще упорствуя въ намѣреніи умертвить Розанчикова. Крумпъ съ совершенно спокойной совѣстью легъ спать и храпѣлъ цѣлую ночь въ обычномъ своемъ тонѣ. Розанчиковъ испыталъ нѣсколько мучительныхъ минуть лихорадочной ревности, когда, зайдя вечеромъ въ клубъ, узналъ, что Моргіана уѣхала въ театръ съ его соперникомъ. Сама миссъ Моргіана видѣла во снѣ человѣка, который… увы, отчего мы должны въ этомъ сознаться? — до чрезвычайности походилъ на капитана Говарда Валькера. «Что если я стану капитаншей такой-то и такой-то? — думала она. — Какъ я буду любить тогда своего муженька!»

Около того самого времени г-нъ Валькеръ, возвращаясь на извозчикѣ домой изъ Регентскаго клуба, пьянымъ голосомъ твердилъ: — Какіе волосы, какіе брови! А глаза-то, глаза! Словно би…би…биліардные шары, клянусь Юпитеромъ!

ГЛАВА II.
въ которой мистеръ Валькеръ дѣлаетъ трижды попытку отыскать мѣстожительство Моргіаны.

На другой день послѣ обѣда въ Регентскомъ клубѣ мистеръ Валькоръ перешелъ опять черезъ улицу въ магазинъ своего пріятеля парфюмера, гдѣ за прилавкомъ по обыкновенно возсѣдалъ юный джентльменъ еврейскаго происхожденія, г-нъ Ландышевъ.

По причинѣ, лучше всего извѣстной, безъ сомнѣнія, ему самому, капитанъ чувствовалъ себя въ особенно хорошемъ расположеніи духа. Совершенно позабывъ о крупномъ разговорѣ, происходившемъ у него, всего лишь за день передъ тѣмъ, съ приказчикомъ г-на Розанчикова, онъ привѣтствовалъ этого юношу самымъ любезнымъ и дружескимъ поклономъ.

— Желаю вамъ добраго утра, г-нъ Ландышевъ, — сказалъ капитанъ Валькеръ. — Вы, сударь, сегодня свѣжи какъ цвѣтокъ, имя котораго носите. Да, вы напоминаете мнѣ свѣже-распустившійся ландышъ!

— А вы, сударь, желты, какъ золотая монета, — угрюмо возразилъ Ландышевъ, воображавшій, что капитанъ надъ нимъ подшучиваетъ.

— И не мудрено, сударь, — возразилъ, нисколько не смущаясь капитанъ. — Вчера вечеромъ мнѣ пришлось выпить больше обыкновеннаго.

— Тѣмъ больше вы, значитъ, уподобились скоту, сударь, — объявилъ Ландышевъ.

— Благодарю васъ, Ландышевъ, за этотъ эпитетъ и возвращаю его по принадлежности.

— Понробуйте-ка только назвать меня скотомъ, и я мигомъ перерѣжу вамъ горло, — возразилъ молодой человѣкъ, состоявшій одно время помощникомъ рѣзника.

— Я тутъ не причемъ, голубчикъ. Напротивъ того, вы сами…

— Что же вы хотите сказать, что я лгу? — воскликнулъ разъяренный Ландышевъ, искренно ненавидѣвшій агента и не пытавшійся скрывать своей ненависти.

На самомъ дѣлѣ онъ твердо рѣшилъ поссориться съ Валькеромъ и, если возможно, выгнать его изъ магазина г-на Розанчикова.

— Ужь не хотѣли-ли вы и въ самомъ дѣлѣ обозвать меня лгуномъ, г-нъ Гукеръ Валькеръ? — спросилъ онъ грознымъ тономъ.

— Ради Бога, Амосъ, попридержите вашъ язычекъ, а не то я долженъ буду… вырвать его вонъ изъ вашего ротика! — воскликнулъ капитанъ, ужасно недолюбливавшій данное ему при крещеніи имя Гукера.

Къ счастью, какъ разъ въ это время вошелъ въ магазинъ какой-то покупатель. Кровожадное выраженіе, искажавшее личико Амоса, тотчасъ же смѣнилось кроткой привѣтливой усмѣшкой, а г-нъ Валькеръ прошелъ въ профессіональный кабинетъ.

Въ присутствіи Розанчикова капитанъ тоже немедленно расцвѣлъ улыбкою, опустился на кушетку, протянулъ руку парфюмеру и принялся конфиденціально съ нимъ бесѣдовать.

— Какой у насъ былъ обѣдъ, милѣйшая моя щепочка, и какое собралось за нимъ первостатейное общество: Биллингсгетъ, Вокзалъ. Сенбаръ, Буферъ изъ «голубыхъ» гвардейцевъ и съ полдюжины другихъ аристократовъ. И знаете-ли, по сколько съ головы обошелся намъ обѣдъ? Ручаюсь, что вы не угадаете.

— По двѣ гинеи съ головы, разумѣется, безъ винъ, — отвѣтилъ изящный парфюмеръ.

— Не угадали! Попытайтесь опять.

— Неужели по десяти гиней на брата? Меня, признаться, и это бы не удивило, такъ какъ я знаю васъ, аристократовъ. Когда вы соберетесь вмѣстѣ, вы не жалѣете денегъ, — пояснилъ Розанчиковъ. — Я самъ какъ-то разъ въ Ричмондѣ, въ ресторанѣ «Звѣзды и Подвязки» заплатилъ..

— Полтора шиллинга?

— Не полтора, а тридцать пять шиллинговъ съ головы! Примите во вниманіе, что при случаѣ я не хуже кого другого умѣю вести себя, какъ подобаетъ настоящему джентльмену, сударь!

— Куда намъ съ вами тягаться! Мы заплатили по восемнадцати пенсовъ съ рыла и ни копѣйки больше.

— Быть не можетъ, вы шутите! Развѣ можно повѣрить, чтобы маркизъ Биллингсгетскій сталъ ѣсть обѣдъ въ полтора шиллинга? Нѣтъ, черта возьми, если бы я былъ маркизомъ, я платилъ бы за завтракъ по пяти фунтовъ стерлинговъ и не бралъ бы отъ лакея сдачи.

— Вы, милѣйшій мой Бутончикъ, плохо знакомы съ англійскимъ аристократомъ, — возразилъ Капитанъ съ презрительной улыбкой и затѣмъ снисходительно добавилъ: — Да-съ, голубчикъ, вы недостаточно уяснили себѣ характеръ истиннаго великосвѣтскаго джентльмена. Простота нравовъ, сударь, является отличительной его чертою. Угодно вамъ знать, что мы ѣли за обѣдомъ?

— Разумѣется, супъ изъ черепахи и жареную дичь. Безъ нихъ вѣдь не обходится никакой порядочный обѣдъ.

— Все это намъ надоѣло! Мы наслаждались гороховымъ супомъ съ отварными потрохами. Что вы на это скажете? Намъ подавали салакушку и сельдей, бычачье сердце, баранью лопатку съ жаренымъ картофелемъ, заливное изъ поросенка и въ заключеніе ирландскій мясной соусъ. Я, сударь, заказывалъ обѣдъ и удостоился за изобрѣтательность большихъ почестей, чѣмъ докторъ Уде, или Сойе. Маркизъ былъ внѣ себя отъ восторга. Графъ съѣлъ цѣлое блюдо салакушки, а если виконтъ не обожрался до разстройства желудка бычачьимъ сердцемъ, то пусть меня назовутъ не Валькеромъ, а какъ угодно иначе. За столомъ у насъ предсѣдательствовалъ Билли, какъ я его называю. Онъ провозгласилъ тостъ за мое здоровье и знаете-ли, что предложилъ вмѣстѣ съ тѣмъ эта протоканалья?

— Что же изволили предложить его свѣтлость?

— Чтобы каждый изъ присутствовавшихъ уплатилъ по два пепса, и чтобы я такимъ образомъ отобѣдалъ безплатно. Предложеніе это было принято и, клянусь Юпитеромъ, восемнадцать пенсовъ были мнѣ вручены въ оловянной кружкѣ съ просьбою принять таковую тоже на память. Послѣ обѣ, да мы отправились къ Тому Спрингу, отъ него попали въ Финишъ, а оттуда въ участокъ, т. е., собственно говоря, не я, а они, такъ какъ изъ Финиша я поѣхалъ прямо домой и только что успѣлъ лечь въ постель, какъ меня по ихъ просьбѣ потребовали къ приставу, чтобы дать за нихъ поручительство.

— Счастливую жизнь, подумаешь, ведутъ молодые аристократы, — проговорилъ въ раздумьѣ Розанчиковъ. — Съ утра и до поздней ночи они, съ позволенія сказать, утопаютъ въ удовольствіи. И все это выходитъ у нихъ такъ просто, безъ всякой аффектаціи; видно сейчасъ настоящихъ, родовитыхъ, мужественныхъ и прямодушныхъ британцевъ!

— Хотѣлось бы вамъ съ ними познакомиться, милѣйшій мой Бутончикъ? — освѣдомился капитанъ.

— Если бы это случилось, сударь, смѣю увѣрить, я бы не ударилъ въ грязь лицомъ, — отвѣчалъ Розанчиковъ.

— Ну-съ, такъ вы съ ними познакомитесь, и леди Биллингсгетъ будетъ покупать себѣ духи въ вашемъ магазинѣ. Вся наша компанія собирается отобѣдать на будущей недѣлѣ у рябого Боба. Вы явитесь на обѣдъ моимъ гостемъ! — воскликнулъ капитанъ, дружески хлопнувъ по спинѣ художника-парикмахера. — А теперь, голубчикъ, разскажите мнѣ, какъ вы провели вечеръ?

— Я, сударь, заходилъ къ себѣ въ клубъ, — отвѣчалъ сильно покраснѣвъ г-нъ Розанчиковъ.

— Какъ, развѣ вы не были въ театрѣ съ прелестной черноокой дѣвицей? Какъ ея фамилія, Розанчиковъ?

— Къ чему упоминать ея фамилію! — возразилъ парикмахеръ, побуждаемый къ этому частью осторожностью, частью же стыдомъ. Онъ не смѣлъ сознаться, что избранницу его сердца зовутъ просто напросто Крумпъ и вовсе не желалъ, чтобы капитану удалось разузнать всю подноготную про барышню, которую почтенный куаферъ мысленно считалъ уже своей невѣстой.

— Вамъ хочется обезпечить за собою пять тысячъ фунтовъ стерлинговъ, каналья вы этакая! — объявилъ съ добродушнымъ видомъ капитанъ.

На самомъ дѣлѣ, однако, осторожность Розанчикова была ему до чрезвычайности непріятна. Если онъ далъ себѣ трудъ разсказать парикмахеру про обѣдъ и обѣщалъ познакомить Розанчикова съ лордами, то это дѣлалось единственно лишь съ цѣлью привести художника въ достаточно хорошее расположеніе духа, дабы изъ него можно было выудить кое-какія подробности относительно молоденькой барышни съ дивными волосами и глазами, напоминавшими билліардные шары. По этой же именно причинѣ сдѣлана была имъ передъ тѣмъ попытка примириться съ Ландышевымъ, окончившаяся столь неудачно. Вышеизложенныя объясненія были бы совершенно излишними для читателя, коротко знакомаго съ мистеромъ Валькеромъ, но вѣдь мы закончили всего лишь первую главу повѣсти и кому могутъ быть извѣстны мотивы нашего героя, если самъ авторъ не потрудится ихъ объяснить?

Лаконическій, исполненный собственнаго достоинства отвѣтъ почтеннаго торговца бергамотнымъ масломъ: «Не спрашивайте объ ея имени, капитанъ», явился большимъ разочарованіемъ для Говарда Валькера. Онъ просидѣлъ послѣ того еще съ четверть часа у парфюмера, разыгрывая роль самаго добродушнаго малаго, но вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ говорится, искусно забрасывая удочку. Всѣ его старанія оказались, однако, тщетными, такъ какъ парфюмеръ не попадался на крючекъ. Дѣло въ томъ, что этотъ злополучный карась былъ слишкомъ уже запуганъ рыболовами. Жирному, робкому, лѣнивому, добродушному бѣднягѣ приходилось постоянно быть на своемъ вѣку жертвою негодяевъ. Онъ безпрерывно попадалъ изъ одной ловушки въ другую, и всегда трепеталъ въ чьихъ-нибудь когтяхъ. Благодаря этому, у него выработалось притворство, свойственное робкимъ натурамъ, и чутье, дозволявшее ощущать присутствіе хищника, подобно тому какъ заяцъ чуетъ еще издали борзую собаку. Онъ зналъ, что съумѣетъ остановиться на всемъ скаку, сдѣлать петлю и увильнуть въ сторону, а если это не удастся, и надо будетъ улепетывать отъ врага, то въ концѣ концовъ все-таки его настигнутъ и придушатъ. Чувство инстинктивнаго страха подсказывало Розанчикову, что, задавая свои вопросы, капитанъ замышляетъ противъ него недоброе. Поэтому-то онъ такъ остерегался и трепеталъ, чтобы не проговориться. Какою благодарностью преисполнилось его сердце, когда, наконецъ, подъѣхалъ экипажъ леди Грогморъ съ тремя барышнями, которыхъ надлежало причесать, такъ какъ онѣ отправлялись въ три часа пополудни на званый завтракъ.

— Я опять зайду къ вамъ, Розанчикъ, — объявилъ Валькеръ, услышавъ про это.

— Заходите, капитанъ, вы меня очень обяжете, — отвѣчалъ парикмахеръ и съ грустью на душѣ направился въ предназначенный для дамъ профессіональный свой кабинетъ.

— Прочь съ дороги, подлый негодяй! — взревѣлъ капитанъ, сопровождая это восклицаніе цѣлымъ градомъ проклятій по адресу рослаго лакея леди Грогморъ, который въ своихъ брюкахъ рубиново-краснаго цвѣта стоялъ какъ разъ въ дверяхъ магазина, вдыхая въ себя десятки тысячъ ароматовъ, носившихся тамъ въ воздухѣ. Не на шутку испугавшійся, лакей поспѣшно отскочилъ въ сторону, и капитанъ, наглядно доказавшій свою неустрашимость, прошелъ мимо, не обращая ни малѣйшаго вниманія на ироническую усмѣшку коварнаго Ландышева.

До чрезвычайности взбѣшенный своей неудачей, капитанъ Говардъ Валькеръ шелъ въ негодованіи по Бондстриту.

— Я все-таки же узнаю, гдѣ она живетъ, — ворчалъ онъ сквозь зубы. — Я непремѣнно долженъ узнать ея квартиру, хотя бы мнѣ это обошлось цѣлыхъ пять фунтовъ стерлинговъ. Клянусь Юпитеромъ, я не пожалѣю этой суммы!

— Знаю, знаю, что вы не пожалѣете! — проговорилъ неожиданно возлѣ него кто-то въ полголоса серьезнымъ увѣреннымъ басомъ, — Развѣ деньги для васъ что-нибудь значатъ?

Оглянувшись, Валькеръ узналъ Ѳому Деля.

Кто въ Лондонѣ не знаетъ Ѳомушку Деля? Щечки у него словно наливное яблочко, волосы тщательно подвиваются каждое утро, а тросточка украшена изящнымъ лазуревымъ набалдашникомъ. Ѳомушка прогуливается по столичнымъ улицамъ всегда въ коротенькомъ коричневомъ пальтецѣ и громадныхъ ботинкахъ съ широкими носками, держа подъ мышкой парочку самоновѣйшихъ журналовъ и дождевой зонтикъ. Онъ положительно вездѣсущъ. Всѣмъ и каждому приходилось съ нимъ ежедневно встрѣчаться и онъ зналъ всю подноготную о всѣхъ и каждомъ, но его собственное существованіе было облечено рѣшительно для всѣхъ завѣсою непроницаемой тайны. Про него говорили, будто онъ уже болѣе сотни лѣтъ слоняется по Лондону, и за все это время ни разу не пообѣдалъ еще на собственный счетъ. Онъ производилъ впечатлѣніе какой-то восковой фигуры съ свѣтлыми стеклянными ничего не выражавшими глазами. Ѳомушка говорилъ всегда съ усмѣшкой. Встрѣчаясь, напримѣръ, съ вами, онъ зналъ, что именно подавали у васъ вчера за обѣдомъ и могъ бы сообщить подробное меню любого обѣда, у кого угодно за предшествовавшія сто лѣтъ. Служа передаточною сумою для всѣхъ вообще скандаловъ, на пространствѣ отъ Бондстрита до Широкой улицы, онъ зналъ рѣшительно всѣхъ писателей, актеровъ и прочихъ такъ или иначе извѣстныхъ личностей. О каждомъ изъ нихъ Ѳомушка не затруднялся сообщать самыя обстоятельныя біографическія подробности. Правда, что въ громадномъ большинствѣ случаевъ у него на самомъ дѣлѣ не имѣлось для этого ровнехонько никакихъ данныхъ, но онъ замѣнялъ фактическое отсутствіе таковыхъ свѣжеиспеченными вымыслами, по части которыхъ обнаруживалъ замѣчательную изобрѣтательность. Будучи доброжелательнѣйшимъ человѣкомъ въ свѣтѣ, онъ, при встрѣчѣ съ вами, не упуститъ случая наговорить вамъ самыхъ что ни на есть компрометирующихъ вещей про вашего сосѣда, а простившись съ вами, не замедлитъ разсказать что-нибудь въ томъ же родѣ и про васъ самихъ.

— Ну, разумѣется! Что могутъ значить для васъ деньги, милѣйшій мой? — сказалъ Ѳомушка Дель, только что вышедшій отъ Эберсовъ, гдѣ выуживалъ себѣ билеты въ Оперу. — Вы заработываете ихъ себѣ тамъ, въ Сити, цѣлыми мѣшками — десятками и сотнями тысячъ фунтовъ стерлинговъ. А видѣлъ, что вы заходили къ Розанчикову. Прекрасная парикмахерская! Лучшая во всемъ Лондонѣ! Замѣчательно бойко торгуетъ! Продаетъ маленькій кусочекъ мыла за два съ полтиной! Для меня, мой милѣйшій, такое мыло не по карману. Этотъ Розанчиковъ долженъ наживать многія тысячи фунтовъ стерлинговъ въ годъ. Такъ вѣдь я говорю?

— Лестное слово, Ѳома, я этого не знаю.

— Будто и въ самомъ дѣлѣ не знаете? Полноте честныхъ людей морочить! Вы, коммерческіе агенты и коммиссіонеры, знаете рѣшительно все на свѣтѣ! Вамъ извѣстно, что онъ выручаетъ пять тысячъ фунтовъ стерлинговъ въ годъ и могъ бы выручать десять, если бы тому не мѣшали нѣкоторыя, опять-таки вамъ извѣстныя обстоятельства.

— Я, право, о нихъ ничего не знаю.

— Ну что вы очки-то мнѣ втираете! И не грѣхъ вамъ обманывать бѣднаго старика. Вамъ какъ нельзя лучше извѣстно, что тутъ пахнетъ жидами… Амосомъ и пятидесятью процентами въ годъ. Отчего не догадался этотъ Розанчиковъ призанять денегъ у какого-нибудь честнаго христіанина?

— Мнѣ дѣйствительно доводилось слышать что-то такое въ этомъ родѣ! — подтвердилъ, разсмѣявшись, Валькеръ. — Скажите, однако, на милость, Томъ, какъ это вамъ удается все развѣдать?

— А вамъ такъ нѣтъ надобности даже и развѣдывать! Вы знаете сами какъ нельзя лучше разбойническую продѣлку, которую устроила съ нимъ, не помню ужь хорошенько, эта хористка, или модистка… Кашмирскія шали, драгоцѣнности отъ Сторра и Мортимера, пикники въ загородномъ ресторанѣ «Звѣзды и Подвязки», — все это, знаете, стоитъ денегъ. Розанчиковъ поступилъ бы гораздо лучше, если бы сталъ, не мудрствуя лукаво, ѣсть за обѣдомъ гороховый супъ и салакушку. Такъ вѣдь? Вамъ самимъ извѣстно, что джентльмены получше его остались довольны такимъ угощеніемъ.

— Гороховымъ супомъ и салакушкой! Какъ, вы уже и объ этомъ слышали?

— А кто, скажите, взялъ лорда Биллинсгета на поруки изъ полицейскаго участка? Вѣдь, можетъ быть вы тоже не знаете этого? Какая, подумаешь, продувная бестія! — При этихъ словахъ лицо Ѳомушки осклабилось многозначительной, чуть что не сатанинской улыбкой. — А кто не захотѣлъ идти съ остальнымъ обществомъ въ Финишъ? Кому презентовали великолѣпную чашу сувереновъ? И вы заслуживали этого подарка, любезнѣйшій, заслуживали его вполнѣ. Говорятъ, будто кружка была оловянная и насыпана мѣдяками, но я старый воробей, на мякинѣ меня не поймаешь! — пояснилъ Ѳомушка закашлявшись.

— Знаете-ли что, почтенный Ѳома? — вскричалъ Валькеръ, осѣненный внезапною мыслью. — Вы человѣкъ всевѣдующій и театральный старожилъ. Не слыхивали-ли вы когда-нибудь про балерину миссъ Деланси?

— Ту Деланси, которая танцовала въ велльской труппѣ Садлера въ 1816 году? Разумѣется, слышалъ! Знаю, что настоящая ея фамилія была Вюджъ. Лордъ Донжуановъ-Пошлепкинъ до такой степени ею восхищался, что ей пришлось подъ конецъ выдти замужъ за его лакея, нѣкоего Крумпа, которому она и принесла въ приданое пять тысячъ фунтовъ стерлинговъ. Теперь они держатъ въ Вункерскомъ подворьѣ трактирчикъ подъ вывѣской «Королевскихъ Сапожныхъ Щетокъ» и народили, если не ошибаюсь, четырнадцать штукъ дѣтей. Ужь не находите-ли вы одну изъ ихъ дочерей хорошенькой? Быть можетъ, по этому именно вы и хотѣли пожертвовать пятью фунтами стерлинговъ за точный адресъ г-жи Крумпъ. Какой, подумаешь, однако, вы хитрецъ! Благодарю васъ, милѣйшій и желаю вамъ всяческаго успѣха. Прощайте!.. А вы, дружище Джонсъ, какъ вы живете-можете?

И, ухвативъ за руку Джонса, Ѳомушка Дель покинулъ, казалось, капитана Валькера на произволъ судьбы. Въ дѣйствительности, однако, онъ безотлагательно принялся разсказывать Джонсу про капитана всякія были и небылицы, — объяснилъ, что, какъ извѣстно почтеннѣйшему Джонсу, капитанъ вращается въ самыхъ аристократическихъ лондонскихъ кружкахъ и ведетъ такія дѣла, что легко можетъ быстро разбогатѣть, если только не попадетъ, какъ это не разъ уже съ нимъ случалось, въ Долговую тюрьму. Въ настоящую минуту, по словамъ Ѳомушки, этотъ, подающій большія надежды, джентльменъ, разыскиваетъ молоденькую дѣвицу, на которую хорошо извѣстный Джонсу богатый маркизъ соизволилъ обратить благосклонное вниманіе.

Что касается до капитана Валькера, то онъ, разумѣется, не слышалъ вышеупомянутыхъ отзывовъ Ѳомушки. Ему было, впрочемъ, въ данную минуту не до нихъ. Глаза его радостно сіяли, когда онъ бодрой эластичной поступью весело шелъ по улицѣ, направляясь въ собственную свою контору. У входныхъ дверей онъ на минутку остановился и, обернувшись къ находившемуся прямо напротивъ магазину Розанчикова, привѣтствовалъ этотъ магазинъ торжествующей усмѣшкой. «Вамъ не угодно было сообщить мнѣ фамилію невѣсты, вы этого не хотѣли? — мысленно спросилъ Розанчикова капитанъ Валькеръ. — Можете пенять теперь на себя самого! Я, признаться, разсчитываю, что не положу охулки на руку!»

Два дня спустя, г. Розанчиковъ, въ бѣлыхъ перчаткахъ и съ нѣсколькими флаконами одеколона, предназначавшимися въ подарокъ дамѣ его сердца, прибылъ въ трактиръ «Королевскихъ Сапожныхъ Щетокъ», что на Беркелейской площади, въ маломъ Бункеровскомъ подворьѣ (шила, какъ говорится, въ мѣшкѣ не утаишь; заведеніе мистера Крумпа находилось именно тамъ). Остановившись съ минутку на порогѣ этого увеселительнаго заведенія, онъ сталъ прислушиваться съ усиленнымъ біеніемъ сердца къ дивно музыкальнымъ звукамъ пѣвшаго тамъ хорошо знакомаго ему голоса.

Мѣсяцъ обливалъ серебристой волной мягкаго своего свѣта скромную узенькую улицу. Помощникъ конюха, чистившій одну изъ упряжныхъ лошадей леди Замарашкиной, пересталъ свистать, заслушавшись этого пѣнія. Одинъ изъ рабочихъ мистера Трессля, занимавшійся профессіональнымъ своимъ дѣломъ, опустилъ молотокъ, которымъ передъ тѣмъ такъ усердно сколачивалъ заказанный его хозяину гробъ. Зеленщикъ (въ этихъ узенькихъ улицахъ всегда имѣется зеленщикъ, который по вечерамъ облекается въ бѣлыя вязанныя перчатки и отправляется куда-нибудь исполнять должность сверхштатнаго лакея) стоялъ словно очарованный у дверей своей лавченки. Сапожникъ (который тоже всегда имѣется на лицо) былъ пьянъ, какъ подобаетъ сапожнику, но вмѣстѣ съ тѣмъ обнаруживалъ необычайную скромность, такъ какъ не позволялъ себѣ аккомпанировать пѣнію, а терпѣливо ожидалъ припѣва, которому и вторилъ добросовѣстнѣйшимъ образомъ своимъ пьянымъ голосомъ. Розанчиковъ прислонился къ Сапожнымъ Щеткамъ, изображеннымъ на входной двери какъ разъ подъ фамиліей Крумпа. Оттуда онъ глядѣлъ на ярко освѣщенное, задернутое красной занавѣской окно буфетной, по которому скользила хорошо знакомая ему громадная тѣнь высокаго чепца г-жи Крумпъ. Отъ времени до времени виднѣлась также тѣнь руки этой достойной дамы, схватывавшая тѣнь бутылки. Вслѣдъ затѣмъ тѣнь чайной чашки подымалась къ тѣни чепца и т. д. и т. д. Вынувъ изъ кармана свой шелковый фуляръ, Розанчиковъ отеръ съ своего чела выступившія крупныя капли пота, прижалъ къ сердцу то, что было у него облечено въ бѣлыя перчатки, и облегчилъ свою грудь вздохомъ, полнымъ сочувствія. Красавица пѣла:

Приди ко мнѣ въ лѣсную сѣнь.

Найдемъ мы отдыхъ тамъ и тѣнь!

Приди, мой милый другъ,

Ты будешь мнѣ супругъ!

Приди жь, насъ ждетъ блаженство,

Блаженство!

(Пьяный сапожникъ на улицѣ подтягиваетъ: «Блаженство!»)

— Экій скотина, — замѣчаетъ Розанчиковъ.

Ужь взошла луна златая,

На травѣ лежитъ роса,

Истомилась ожидая

Тебя дѣвица краса.

Иди жь, тамъ ждетъ блаженство!

Блаженство!

Трала-ла-ла-ла-ла

Тру-ли-ли-ли-ли-ли.

Бла-жен-ство!..

(Пьяный сапожникъ: "Три-ла-лали и т. д.).

— Какъ, и вы тоже здѣсь? — освѣдомился приближавшійся твердой отчетливой поступью другой джентльменъ въ сюртукѣ военнаго покроя, вызолоченныя пуговицы котораго ярко сверкали въ лучахъ мѣсяца. — Вы здѣсь, Розанчиковъ? Впрочемъ, васъ вѣдь всегда можно здѣсь встрѣтить. Гдѣ медъ, тамъ: и муха.

— Тсъ, Вольсей! Замолчите! — предложилъ Розанчиковъ своему сопернику портному (джентльменъ въ военномъ сюртукѣ оказался вторымъ оффиціальнымъ поклонникомъ д-цы Крумпъ). Вольсей поэтому сталъ тоже въ дверяхъ, прислонившись къ противуположной дверной стойкѣ, такъ что вдвоемъ съ Розанчиковымъ, надѣленнымъ, какъ извѣстно, необычайнымъ дородствомъ, совершенно загородилъ входъ въ трактирное заведеніе. Между обоими поклонниками очаровательной Моргіаны наврядъ-ли могъ бы протиснуться въ дверь даже листокъ почтовой бумаги. Оба влюбленные джентльмены стояли словно каріатиды на стражѣ, не смѣя дохнуть до тѣхъ поръ, пока предметъ ихъ любви продолжалъ пѣть не всегда вѣрнымъ, но замѣчательно звучнымъ, могучимъ голосомъ:

И будемъ мы тамъ

Дѣлить пополамъ

И миръ, и любовь, и блаженство.

Трогательныя слова пѣсни такъ сильно подѣйствовали на Розанчикова, что въ красивыхъ, выразительныхъ его глазкахъ сверкнули слезы. Вольсей былъ тоже тронутъ до глубины души. Сердито сжавъ руку въ кулакъ, онъ объявилъ:

— Желалъ бы, чтобы мнѣ показали кого-нибудь, кто могъ бы спѣть также хорошо, какъ она. Экій проклятый, подумаешь, сапожникъ! Замолчишь-ли ты, наконецъ, пьяная образина? Молчи, или я расшибу тебѣ голову!

Пьяный сапожникъ, не обращая вниманія на эту угрозу, продолжалъ со всею возможной для него добросовѣстностью вторить припѣву. Когда такимъ образомъ пѣснь Моргіаны съ его припѣвомъ благополучно закончилась, изъ буфетной послышалось восторженное стучанье стаканами по столу, смѣнившееся громкими рукоплесканіями, и кто-то воскликнулъ: «Браво!»

Услышавъ этотъ возгласъ, Розанчиковъ поблѣднѣлъ какъ смерть, затѣмъ вздрогнулъ всѣмъ тѣломъ и ринулся впередъ, причемъ крѣпко притиснулъ или, лучше сказать, приплюснулъ портного къ косяку двери. Съ усиліемъ протиснувшись мимо своего соперника, онъ бросился къ дверямъ буфетной и влетѣлъ, словно бомба, въ комнату.

— Какъ поживаете, благоухающій мой Бутончикъ? — воскликнулъ тотъ же голосъ, который передъ тѣмъ кричалъ «браво». Это былъ голосъ капитана Валькера.

*  *  *

На слѣдующее утро, въ десять часовъ, джентльменъ въ военномъ сюртукѣ съ пуговицами, украшенными королевскимъ гербомъ, порывисто вошелъ въ магазинъ г-на Розанчикова и, обратившись къ Ландышеву, объявилъ повелительнымъ тономъ:

— Скажите вашему хозяину, что мнѣ надо его видѣть.

— Онъ въ своемъ кабинетѣ, — объяснилъ Ландышевъ.

— Ну, такъ сходите за нимъ и призовите его сюда!

Ландышевъ, думая, что имѣетъ дѣло съ лордомъ-камергеромъ или по меньшей мѣрѣ съ королевскимъ лейбъ-медикомъ д-ромъ Преторіусомъ, вошелъ въ профессіональный кабинетъ, гдѣ парфюмеръ сидѣлъ въ засаленномъ старомъ атласномъ халатѣ. Растрепанные свѣтлые его волосы безпорядочными прядями ниспадали на блѣдное лицо, двойной подбородокъ котораго свѣшивался на размякшій отъ пота грязный воротничекъ рубашки. Туфли цвѣта зеленаго горошка покоились на рѣшеткѣ камина, гдѣ на раскаленныхъ угольяхъ варился въ изящной кастрюлѣ шоколадъ, предназначавшійся на завтракъ. Трудно было бы отыскать человѣка лѣнивѣе и безпечнѣе бѣдняги Розанчикова. Тогда какъ Вольсей къ семи часамъ утра всегда успѣвалъ умыться, выбриться, причесаться, одѣться, провѣрить счетныя книги, раздать мастерамъ работу и плотно позавтракать добрымъ кускомъ ветчины, Розанчиковъ къ тому времени не успѣвалъ еще втереть себѣ въ волосы обычный фунтъ медвѣжьяго жира.

Благодаря этой привычкѣ пальцы у него были всегда такими блестящими и засаленными, какъ если бы онъ хранилъ ихъ въ банкѣ помады. Онъ и къ десяти часамъ не успѣлъ еще привести себя всего въ надлежащій порядокъ.

— Въ магазинъ пришелъ какой-то важный джентльменъ и требуетъ васъ туда, — сообщилъ Ландышевъ, оставившій дверь магазина открытою настежъ.

— Скажите ему, любезнѣйшій, что я еще въ постели. Я, право же, не одѣтъ и не могу въ такомъ видѣ никого принять.

— Это, вѣроятно, кто-нибудь изъ придворныхъ кавалеровъ. Пуговицы у него съ королевскимъ гербомъ, — замѣтилъ Ландышевъ.

— Это я: Вольсей! — крикнулъ изъ магазина маленькій человѣчекъ въ мундирѣ.

Розанчиковъ поспѣшно вскочилъ, устремился къ дверямъ въ свою спальню и исчезъ тамъ въ одно мгновеніе ока. Было бы ошибочно предполагать, что онъ поспѣшилъ туда, дабы укрыться отъ г-на Вольсея. Онъ исчезъ всего лишь на минуту, чтобы обтянуть свое чрево поясомъ, безъ котораго стыдился показаться сопернику.

Сдѣлавъ это и приведя свой туалетъ до нѣкоторой степени въ порядокъ, Розанчиковъ попросилъ Вольсея къ себѣ въ частные аппартаменты. Ландышевъ, вѣроятно, подслушалъ бы весь разговоръ между своимъ хозяиномъ и его гостемъ отъ слова до слова, если бы Вольсей, внезапно отворивъ двери, не схватилъ его за шиворотъ и не приказалъ ему тотчасъ же удалиться въ магазинъ, что Ландышевъ немедленно же исполнилъ, причемъ, однако, далъ себѣ внутренно клятву отмстить безцеремонному портному.

Вольсей дѣйствительно намѣренъ былъ говорить о матеріяхъ важныхъ.

— Г-нъ Розанчиковъ, — сказалъ онъ, — намъ съ вами было бы совершенно излишнимъ скрывать другъ отъ друга, что оба мы любимъ миссъ Моргіану, и что наши шансы на успѣхъ оставались до сихъ поръ почти одинаковыми. Вы, однако, изволили быть до такой степени осломъ, что познакомили съ ней капитана…

— Осломъ, г-нъ Вольсей? Вы сдѣлали бы мнѣ удовольствіе, сухарь, уяснивъ себѣ, что я не въ большей степени «оселъ», чѣмъ вы сами! Что же касается до капитана, то я вовсе его съ ней не знакомилъ.

— Все равно, это дѣло второстепенное. Главное то, что онъ позволяетъ себѣ теперь охотиться въ нашихъ угодьяхъ. Онъ несомнѣнно строитъ куры нашей дѣвицѣ, и всей наружностью и манерами оставляетъ насъ, какъ говорится, далеко за флагомъ. Необходимо выжить его изъ дома и съ помощью надлежащихъ, ловкихъ маневровъ сдѣлать возвращеніе это туда невозможнымъ. Послѣ того мы съ вами, г. Розанчиковъ, будемъ имѣть возможность рѣшить на досугѣ — кто изъ насъ болѣе достоинъ обладать рукою и сердцемъ миссъ Моргіаны.

— Онъ смѣетъ еще сравнивать себя со мною, этотъ низенькій, лысый, невзрачный человѣчекъ, приписанный къ портняжному цеху! у него найдется не больше души, чѣмъ въ его утюгѣ! — подумалъ про себя Розанчиковъ. Само собой разумѣется, что онъ не счелъ умѣстнымъ высказать эти мысли вслухъ, а напротивъ того изъявилъ полнѣйшую готовность вступить въ какое угодно дружеское соглашеніе съ цѣлью провалить новаго кандидата на благосклонность дѣвицы Крумпъ. Оба джентльмена рѣшили заключить другъ съ другомъ союзъ противъ общаго врага, — разсказать родителямъ упомянутой дѣвицы про нѣкоторые достовѣрные факты, бросавшіе невыгодный свѣтъ на капитана, и по возможности предостеречь самоё Моргіану противъ соблазнителя-волка въ овечьей шкурѣ. Затѣмъ, освободившись отъ соперника, они пріобрѣтутъ опять полное право дѣйствовать каждый за собственный страхъ и въ личныхъ своихъ интересахъ.

— Вы знаете, что мнѣ пришло на умъ, — сказалъ маленькій, невзрачный на видъ портной, покраснѣвъ какъ ракъ и, очевидно, сконфузившись. — Мнѣ пришла на умъ сдѣлка, которая при существующихъ условіяхъ можетъ оказаться для насъ обоюдно выгодной. Все сводится къ обмѣну услугъ. Согласны вы на такую сдѣлку, г-нъ Розанчиковъ?

— Вы имѣете, вѣроятно, ввиду предложить обмѣнъ услугъ по части акцепта дружескихъ векселей? — освѣдомился куаферъ, мысль котораго зачастую работала именно надъ такими финансовыми комбинаціями.

— Что за вздоръ вы мелете, сударь! Ласкаю себя надеждой, что имя нашей фирмы пользуется на денежномъ рынкѣ гораздо большимъ почетомъ, чѣмъ многія другія имена.

— Ужь не собираетесь-ли вы оскорбить коммерческое доброе имя Арчибальда Розанчикова? Совѣтовалъ бы вамъ, сударь, въ такомъ случаѣ уяснить себѣ, что черезъ три мѣсяца я…

— Ну, полно, чего тутъ пѣтушиться! — прервалъ его Вольсей, сдерживая свое волненіе. — Намъ съ вами незачѣмъ теперь ссориться другъ съ другомъ, г-нъ Розанчиковъ. Мнѣ какъ нельзя лучше извѣстно, что наши сердца не пылаютъ взаимной любовью и привязанностью. Вы, разумѣется, искренне бы обрадовались, если бы я угодилъ на висѣлицу, или провалился въ преисподнюю.

— Смѣю увѣрить, сударь, что я этого вовсе не желаю.

— Желаете, непремѣнно желаете! Ручаюсь вамъ въ этомъ честнымъ моимъ словомъ и въ свою очередь признаюсь, что желаю вамъ того же, хотя могъ бы помириться для васъ и со ссылкою въ мѣста не столь отдаленныя. Мы съ вами уподобляемся теперь, однако, двумъ джентльменамъ, очутившимся на морѣ въ лодкѣ, въ которой открылась течь. Какой бы взаимной ненавистью ни были проникнуты эти джентльмены, они все-таки будутъ дружно вычерпывать воду изъ лодки. Послѣдуемъ же, сударь, ихъ примѣру и будемъ поступать какъ подобаетъ мореплавателямъ, очутившимся въ такомъ положеніи.

— Замѣтьте себѣ, однако, сударь, что я вовсе не намѣренъ ставить на вашихъ векселяхъ свой бланкъ, — заявилъ Розанчиковъ, по обыкновенію не уяснивъ себѣ хорошенько истиннаго значенія доводовъ своего собесѣдника. — Я не намѣренъ ручаться въ денежныхъ дѣлахъ ни за кого въ свѣтѣ. Если вы, г-нъ Вольсей, оказываетесь теперь въ затруднительномъ положеніи, то совѣтую вамъ лучше всего обратиться къ старшему компаньону вашей фирмы.

Низменная душонка Розанчикова переполнилась чувствомъ злораднаго удовольствія при мысли о томъ, что его соперникъ бѣдствуетъ и вынужденъ обратиться къ нему съ просьбой о помощи.

— Какой, однако, олухъ Царя Небеснаго, этотъ безмозглый брадобрѣй! Не даромъ, значитъ, говорятъ, велика Ѳедора, да дура! — вскричалъ въ порывѣ бѣшенства Вольсей.

Не на шутку испуганный Розанчиковъ вскочилъ съ дивана и бросился въ звонку. Портной, въ маленькомъ тѣлѣ котораго вмѣщался геройскій духъ, расхохотался.

— Оставьте Лизу на кухнѣ; намъ не къ чему звать ее на помощь, — объяснилъ онъ затѣмъ совершенно спокойнымъ тономъ. — Я вовсе не собираюсь съѣсть васъ живьемъ, Розанчиковъ. Вѣдь вы, сударь, гораздо больше меня ростомъ и не въ примѣръ массивнѣе. Если бы вы на меня упали, отъ чего Боже сохрани, то раздавили бы меня своею тяжестью. Сидите себѣ спокойно на диванѣ и разсудительно слушайте умныя мои рѣчи!

— Ну-съ, сударь, продолжайте, — со вздохомъ объявилъ парфюмеръ.

— Такъ слушайте же! Въ чемъ именно состоитъ завѣтнѣйшее ваше желаніе? Мнѣ, сударь, оно извѣстно. Вы сами высказывали его передъ мистеромъ Треселемъ и другими членами нашего клуба. Завѣтнѣйшее сердечное ваше желаніе, сударь, заключается въ томъ, чтобы обладать щегольскимъ сюртукомъ, вышедшимъ изъ мастерскихъ Линзея, Вольсея и К°. Вы говорили какъ-то, что не пожалѣли бы двадцати гиней за сюртукъ, изготовленный нашею фирмой. Не отпирайтесь, я знаю, что вы это говорили. Графъ Тюфяковъ еще дороднѣе васъ, а между тѣмъ какую изящную фигуру съумѣли мы ему придать! Смогла-ли бы какая-нибудь иная фирма, кромѣ насъ, одѣть графа Тюфякова такъ, чтобы у него имѣлся хоть сколько-нибудь приличный видъ? Пусть-ка она попытается это сдѣлать! Что касается до насъ, сударь, то мы съумѣли бы сдѣлать даже самаго разжирѣвшаго толстяка въ мірѣ щеголеватымъ джентльменомъ!

— Если я нуждаюсь въ хорошо сшитомъ сюртукѣ, чего, разумѣется, отрицать не стану, то мнѣ извѣстны съ другой стороны люди, которымъ не помѣшало бы обзавестись порядочнымъ парикомъ.

— Я къ этому именно и велъ рѣчь, — пояснилъ портной, покраснѣвъ опять до ушей столь же сильно, какъ и въ самомъ началѣ этой бесѣды — Я, сударь, предлагаю вамъ сдѣлку въ смыслѣ обмѣна взаимныхъ услугъ. Сдѣлайте мнѣ парикъ, г-нъ Розанчиковъ, а я обязуюсь честнымъ словомъ сшить для васъ сюртукъ, хотя до сихъ поръ ни разу еще въ жизни не прикасался ножницами къ сукну иначе какъ по заказу настоящаго великосвѣтскаго джентльмена.

— Вы не шутя дѣлаете мнѣ это предложеніе? Честное слово, не шутя? — переспросилъ Розанчиковъ.

— Разумѣется, не шутя, — подтвердилъ портной. — Мы можемъ даже сейчасъ же приступить къ дѣлу, — объявилъ онъ, вынимая изъ кармана полоску пергамента, которую джентльмены его профессіи имѣютъ обыкновеніе носить съ собою. Установивъ Розанчикова въ надлежащую позу, Вольсей безотлагательно принялся производить надъ нимъ такъ называемое предварительное измѣреніе. Онъ чувствовалъ, какъ билось отъ полноты счастья сердце Розанчикова въ то время, какъ пергаментная мѣрка проходила надъ этимъ нѣжнымъ внутреннимъ органомъ парфюмера.

Затѣмъ, спустивъ шторы и убѣдившись, что дверь заперта крѣпко на-крѣпко, портной покраснѣлъ сильнѣе чѣмъ когда-либо, усѣлся въ кресло, указанное ему Розанчиковымъ и, снявъ съ себя черный парикъ, предоставилъ свою голову въ распоряженіе великаго парикмахера. Розанчиковъ поглядѣлъ на эту голову, а затѣмъ, ощупавъ и измѣривъ ее по всѣмъ направленіямъ, сидѣлъ минуты съ три въ глубокомъ раздумьѣ, опершись локтями на колѣни и поддерживая руками собственную свою голову. Все это время онъ пристально смотрѣлъ на черепъ портного, а потомъ всталъ, обошелъ вокругъ него раза два или три и сказалъ:

— Съ меня и этого достаточно, г-нъ Вольсей. Считайте, что дѣло у насъ въ шляпѣ. А теперь, сударь, — добавилъ онъ съ видимымъ душевнымъ облегченіемъ, — а теперь, Вольсей, — выпьемъ-ка по рюмочкѣ ликеру, чтобы отпраздновать сегодняшнее наше счастливое свиданіе!

Портной, очевидно, не желавшій брататься съ своимъ соперникомъ, угрюмо объявилъ, что никогда не пьетъ по утрамъ и вышелъ изъ комнаты, не пожавъ даже руки Розанчикову. Дѣло въ томъ, что въ данную минуту онъ искренно презиралъ не только этого джентльмена, но и себя самого за то, что вступилъ съ нимъ въ сдѣлку и унизился до изъявленія готовности сшить сюртукъ простому цырюльнику.

Взглянувъ изъ окна своей конторы на улицу какъ разъ въ ту минуту, когда портной выходилъ изъ парфюмернаго магазина, мистеръ Валькеръ долженъ былъ роковымъ образомъ обратить вниманіе на этотъ фактъ и сообразить, что готовится нѣчто необычайное, если два такихъ смертельныхъ врага, какъ г-нъ Розанчиковъ и Вольсей, признали умѣстнымъ повидаться другъ съ другомъ.

ГЛАВА III.
Что произошло вслѣдствіе розысканія мистеромъ Валькеромъ «Королевскихъ Сапожныхъ Щетокъ».

Не трудно объяснить, какимъ именно образомъ капитану удалось завоевать въ «Королевскихъ Сапожныхъ Щеткахъ» великолѣпную позицію, которую онъ занималъ въ тотъ вечеръ, когда до такой степени изумилъ Розанчикова звуками зловѣщаго своего «браво».

Проникнуть въ трактирное заведеніе было, разумѣется, не трудно. Двери его гостепріимно открывались передъ каждымъ, кому вздумалось бы произнести магическое слово «кружку пива!» Безъ сомнѣнія, и Говардъ Валькеръ воспользовался подобнымъ магическимъ словомъ при первомъ своемъ появленіи въ «Королевскихъ Щеткахъ». Онъ потребовалъ, чтобы ему указали комнату, гдѣ можно было бы маленько отдохнуть, и его провели какъ разъ въ то самое святилище, въ которомъ происходили засѣданія клуба «Телячьихъ Почекъ». Засвидѣтельствовавъ, что поданное ему пиво лучшее изъ всѣхъ, какія ему случалось гдѣ-либо пробовать, за исключеніемъ, впрочемъ, Баваріи и нѣкоторыхъ мѣстностей Испаніи, — объявивъ. что чувствуетъ себя страшно «разбитымъ» и проголодавшимся, онъ спросилъ, не отыщется-ли въ ресторанѣ чего-нибудь такого, чѣмъ можно было бы заморить червячка?

— Обыкновенно я обѣдаю много позже, хозяинъ, — объявилъ онъ, бросивъ въ уплату за пиво полсоверена, — но ваша комнатка кажется мнѣ такою уютной, а виндзорскія кресла до того мягкими, что отобѣдать здѣсь мнѣ было бы пріятнѣе, чѣмъ въ лучшемъ лондонскомъ клубѣ.

— Одинъ изъ лучшихъ лондонскихъ клубовъ собирается какъ разъ именно въ этой комнатѣ, сударь, — объявилъ до чрезвычайности польщенный Крумпъ. — Членами его состоятъ нѣкоторые изъ лучшихъ здѣшнихъ столичныхъ джентльменовъ. Мы называемъ его клубомъ «Телячьихъ Почекъ».

— Да, вѣдь, это, прости Господи, тотъ самый клубъ, о которомъ такъ часто разсказывалъ пріятель мой Розанчиковъ, — клубъ, въ которомъ собираются нѣкоторые изъ самыхъ выдающихся лондонскихъ коммерсантовъ!

— У насъ бываютъ люди и получше г-на Розанчикова, — возразилъ Крумпъ. — Разумѣется, и онъ тоже не дурной человѣкъ, но все-таки найдутся люди и почище его, напримѣръ, хотя бы мистеръ Клинкеръ, мистеръ Вольсей, извѣстной фирмы Линзея, Вольсея и комп…

— Еще бы про нее не знать! Это, вѣдь, первая фирма во всемъ Лондонѣ. Мундиры ея носитъ вся наша гвардія! — воскликнулъ Валькеръ.

Онъ продолжалъ съ такимъ благодушіемъ бесѣдовать съ мистеромъ Крумпомъ, что честный трактирщикъ ушелъ въ буфетную въ восторгѣ отъ своего гостя и сообщилъ своей супругѣ, что в-ъ помѣщеніи «Телячьихъ Почекъ» сидитъ замѣчательно изящный великосвѣтскій джентльменъ, собирающійся у нихъ отобѣдать.

Фортуна всячески благопріятствовала храброму капитану. Самъ Крумпъ обѣдалъ всегда въ это время, и когда г-жа Крумпъ вошла въ залу освѣдомиться у гостя, не угодно-ли ему будетъ скушать ломтикъ ростбифа, изготовленнаго на обѣдъ для семьи, можете представить удивленіе этой дамы, узнавшей въ посѣтителѣ шутника, пріятеля Арчибальда Розанчикова, веселаго джентльмена, съ которымъ она имѣла счастіе встрѣтиться лишь за день передъ тѣмъ! Капитанъ тотчасъ же просилъ дозволенія съѣсть свой ломтикъ ростбифа за однимъ столомъ съ семействомъ хозяина, и г-жа Крумпъ не нашла основательнаго повода къ отказу въ этой просьбѣ. Капитана пригласили, поэтому, въ буфетную за прилавокъ. Дѣвица Крумпъ, имѣвшая привычку опаздывать къ обѣду, изумилась еще сильнѣе своей мамаши, увидѣвъ джентльмена, занимавшаго за столомъ четвертое мѣсто, какъ разъ напротивъ ея собственнаго прибора. Ожидала-ли она свидѣться такъ скоро съ обворожительнымъ незнакомцемъ? Это высказали, по крайней мѣрѣ, большіе ея черные глаза, когда, взглянувъ мелькомъ въ лицо мистера Валькера, они встрѣтились съ его взглядомъ, а затѣмъ, мгновенно потупившись опять къ тарелкѣ, сдѣлали видъ, будто углубились въ созерцаніе лежавшей тамъ вареной говядины подъ морковнымъ соусомъ. Щечки дѣвицы зардѣлись румянцемъ и стали не въ примѣръ краснѣе моркови, но хорошенькое ея личико удачно скрыло свое смущеніе въ тѣни роскошныхъ шелковистыхъ, черныхъ, какъ смоль, кудрей.

О, прелестная Мортіана, глаза твои, которые капитанъ такъ мѣтко сравнивалъ съ билліардными шарами, производили на него могущественное дѣйствіе! Они, если такъ можно выразиться, попадали прямо въ лузы его сердца. Онъ галантно предложилъ угостить все общество бутылкой шампанскаго. Предложеніе это не встрѣтило особеннаго противодѣйствія. Мистеръ Крумпъ, подъ предлогомъ отправиться въ погребъ (гдѣ, по его словамъ, хранилось нѣсколько ящиковъ лучшаго во всей Европѣ шампанскаго), позвалъ мальчишку Дика и приказалъ ему сбѣгать какъ можно скорѣе къ сосѣднему виноторговцу за парочкой бутылокъ означеннаго драгоцѣннаго напитка.

Дѣло въ томъ, что капитанъ Валькеръ, замѣтивъ, что хозяинъ собирается идти въ погребъ, радушно посовѣтовалъ ему принести кстати уже двѣ бутылки. Можно себѣ представить, что послѣ того, какъ эти двѣ бутылки были выпиты (причемъ на долю г-жи Крумпъ пришлось не менѣе девяти бокаловъ), все общество сдѣлалось до чрезвычайности веселымъ, счастливымъ и преисполненнымъ взаимнаго довѣрія. Крумпъ разсказывалъ про свои королевскія сапожныя щетки и августѣйшіе сапоги, которые ими когда-то чистились, бывшая миссъ Деланси распространялась о минувшихъ своихъ сценическихъ подвигахъ и о картинахъ, украшавшихъ стѣны комнаты. Миссъ Моргіана сдѣлалась тоже весьма сообщительной, такъ что солнце не успѣло еще закатиться, а капитанъ ознакомился уже въ подробности со всею подноготной семьи Крумповъ. Онъ узналъ, что Моргіана не интересуется въ сущности ни однимъ изъ обоихъ своихъ поклонниковъ, изъ-за которыхъ между ея родителями произошла тутъ же при немъ маленькая ссора. Г-жа Крумпъ упомянула при немъ о приданомъ Моргіаны, и это заставило его возгорѣться еще сильнѣе любовью къ прелестной дѣвицѣ. Затѣмъ подали чай съ необычайно вкуснымъ сладкимъ печеньемъ. Чаепитіе смѣнилось безмятежною игрою въ криббеджъ и пѣніемъ, — тѣмъ самымъ пѣніемъ, которое доставило сперва такое наслажденіе Розанчикову и Вольсею, а затѣмъ привело ихъ обоихъ въ бѣшенство и отчаяніе.

Къ концу вечера портной пришелъ въ еще болѣе сильное бѣшенство, а парфюмеръ — въ большее, чѣмъ когда либо, отчаяніе. Розанчиковъ поднесъ Моргіанѣ скромный свой даръ, состоявшій изъ двухъ флаконовъ одеколона.

— Пфуй, — замѣтилъ на это капитанъ, заливаясь лошадинымъ смѣхомъ. — Это пахнетъ лавочникомъ!

Онъ позволилъ себѣ также подшучивать надъ парикомъ портного, который, не обладая должной находчивостью, въ состояніи былъ только ругаться про себя сквозь зубы. Наконецъ, капитанъ Валькеръ разсказывалъ разныя потѣшныя исторіи про свой клубъ и своихъ пріятелей-лордовъ. Развѣ можно было при такихъ обстоятельствахъ Розанчикову или Вольсею соперничать съ блестящимъ джентльменомъ, подобнымъ Говарду Валькеру?

Старикъ Крумпъ, обладавшій изрядно дозой врожденнаго здраваго смысла, позволявшаго ему отличать хорошее отъ дурного, сразу же возненавидѣлъ капитана. Г-жа Крумпъ тоже не восчувствовала къ нему полнаго довѣрія, но Моргіана признала его прелестнѣйшимъ человѣкомъ, какого свѣтъ когда-либо производилъ.

*  *  *

Обычный утренній костюмъ Розанчикова состоялъ изъ синяго атласнаго галстуха, съ вышитыми на немъ бабочками, украшеннаго золотою булавкой съ драгоцѣннымъ камнемъ, — легкаго шалеваго жилета и визитки ревеннаго цвѣта. Визитка эта (называвшаяся, если не ошибаюсь, «тальони») не застегивалась въ таліи и какъ будто даже ея не имѣла, но въ дѣйствительности употреблялась толстяками, дабы произвести такое впечатлѣніе, какъ будто у нихъ имѣлась талія. Позволю себѣ замѣтить, что дородному человѣку до чрезвычайности легко придать себѣ видъ человѣка, обладающаго таліей. Стоитъ только стянуть немножко среднюю часть туловища какимъ-нибудь пажемъ, и жиръ, выступающій по обѣ его стороны, произведетъ желаемое впечатлѣніе. Почтенный нашъ парикмахеръ обыкновенно прибѣгалъ къ этому пріему, такъ что его фигура уподоблялась подушкѣ, перерѣзанной почти на двое веревкою.

Розанчиковъ стоялъ, усмѣхаясь, въ дверяхъ магазина, перебирая свои кудри, толстыми жирными пальцами, сверкавшими масломъ и перстнями. Онъ казался въ утреннемъ своемъ костюмѣ до такой степени довольнымъ и счастливымъ, что выглянувшій въ окно агентъ-коммиссіонеръ сразу ощутилъ полную увѣренность въ существованія направленнаго противъ него заговора между портнымъ и парикмахеромъ. Какъ удалось Валькеру разузнать сущность этого заговора? Увы, восторгъ и тщеславіе бѣдняги Розанчикова не дозволили ему сохранить въ тайнѣ причину его радости. Языкъ у него чесался и сердце было переполнено до такой степени, что онъ, кажется, готовъ былъ подѣлиться своей тайной даже съ самимъ Ландышевымъ.

— Какъ только будетъ сшитъ мнѣ сюртукъ, — разсуждалъ самъ съ собою бондстритскій мечтатель, — я найму у Снеффля буланаго иноходца, купленнаго отъ Эстли, и начну кататься но парку. Естественно, что я стану проѣзжать при этомъ черезъ Малое Бункерское Подворье. Я буду носить сѣрыя брюки съ бархатными лампасами, золоченныя шпоры и французскіе лакированные сапоги. Если мнѣ не удастся тогда провалить одновременно и капитана и портного, то пусть меня тогда не станутъ больше называть Арчибальдомъ. Кстати, я выкину еще вотъ какую штуку: найму маленькій шарабанъ и приглашу Крумповъ обѣдать въ «Звѣздѣ и Подвязкѣ». Я поѣду рядомъ съ ихъ экипажемъ верхомъ на конѣ до самаго Ричмонда. Положимъ, что это далеконько, но Снеффль, я знаю, дастъ мнѣ хорошее сѣдло и, кромѣ того, у буланаго иноходца очень эластичная побѣжка, такъ что меня на немъ не растрясетъ.

Такимъ образомъ почтенный парикмахеръ услаждалъ себя постройкою воздушныхъ замковъ, великолѣпнѣйшимъ изъ которыхъ являлась волшебная греза, рисовавшая дѣвицу Крумпъ въ бѣломъ атласномъ платьѣ передъ алтаремъ церкви св. Георгія на Ганноверской площади, отдающую ему, Розанчикову, въ вѣчное владѣніе ея руку и сердце. Вольсея онъ нисколько не боялся, а потому рѣшилъ сдѣлать портному превосходнѣйшій парикъ, какой только въ состояніи создать парикмахерское искусство.

Мысленно уладивъ такимъ образомъ все къ величайшему своему удовольствію, бѣдняга послалъ за полдестью розовой почтовой бумаги и нѣсколькими шикарными конвертами, украшенными филиграннымъ тисненіемъ. На одномъ изъ листковъ онъ написалъ красивымъ почеркомъ пригласительную записку слѣдующаго содержанія:

«Павильонъ благоуханій въ Бондстритѣ».

"Четвергъ".

"Мистеръ Арчибальдъ Розанчиковъ, кланяясь госпожѣ и дѣвицѣ Круизъ, проситъ оказать ему честь, осчастлививъ въ будущее воскресенье своимъ обществомъ, дабы раздѣлить съ нимъ обѣдъ въ ричмондскомъ ресторанѣ «Звѣзды и Подвязки».

«Съ вашего позволенія экипажъ г-на Розанчикова будетъ у вашихъ дверей ровно въ три часа пополудни, а самъ этотъ джентльменъ, опять-таки, съ вашего дозволенія, милостивѣйшія государыни, поѣдетъ верхомъ на конѣ рядомъ съ этимъ экипажемъ».

Записка была вложена въ конвертъ, украшенный, какъ уже упомянуто, филиграннымъ рисункомъ. Запечатавъ конвертъ золотисто-желтымъ сюргучемъ, Розанчиковъ отправилъ его по городской почтѣ въ ресторанъ «Королевскихъ Сапожныхъ Щетокъ», куда, разумѣется, зашелъ вечеромъ и самъ за отвѣтомъ. Какъ и слѣдовало ожидать, онъ намекнулъ хозяйкѣ ресторана и ея дочери, что въ воскресенье разсчитываетъ явиться передъ ними въ новомъ щегольскомъ сюртукѣ. Какъ и слѣдовало ожидать, капитану Валькеру пришлось случайно зайти на другой день въ тотъ же ресторанъ съ билетами въ театръ для г-жи Крумпъ и ея дочери. Понятно, что при такихъ обстоятельствахъ ему разсказали о предстоявшей этимъ особамъ прекраснаго пола загородной поѣздкѣ въ шарабанѣ мистера Снеффля и подъ конвоемъ Розанчикова, который будетъ возсѣдать верхомъ на конѣ.

Капитанъ Валькеръ не держалъ собственныхъ лошадей, но у богатыхъ его пріятелей изъ Регентскаго клуба имѣлось достаточное количество таковыхъ въ собственныхъ и наемныхъ конюшняхъ. Нѣкоторыя изъ нихъ стояли въ таттерсалѣ г-на Снеффля, стараго товарища капитана (по закрытому заведенію). Мистеру Валькеру не трудно было поэтому возобновить съ нимъ знакомство. Неудивительно, если въ субботу капитанъ явился подъ ручку съ лордомъ Вокзаломъ въ наемныя конюшни Снеффля и принялся осматривать тамъ лошадей, изъ которыхъ однѣ принадлежали частнымъ владѣльцамъ, другія были выставлены на продажу, а третьи отдавались въ наемъ. Благодаря нѣсколькимъ шутливымъ вопросамъ насчетъ клуба «Телячьихъ Почекъ» и т. п., капитанъ не замедлилъ стать на самую дружескую ногу съ мистеромъ Снеффлемъ и узналъ, на какой именно лошади поѣдетъ въ воскресенье верхомъ г-нъ Розанчиковъ.

Чудовище-Валькеръ рѣшилъ въ умѣ своемъ, что Розанчиковъ во время увеселительной поѣздки непремѣнно долженъ грохнуться съ коня и утратить всякій престижъ въ глазахъ Моргіаны.

— Это замѣчательное животное, — объяснилъ Снеффль, указывая на старую лошадь, — тотъ самый знаменитый «Императоръ», который восхищалъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ публику Эстлейскаго цирка. Г-нъ Дюкру разстался съ нимъ единственно лишь потому, что не въ состояніи былъ равнодушно глядѣть на этого коня послѣ смерти первой своей супруги, которая всегда на немъ ѣздила. Я купилъ «Императора», разсчитывая, что на немъ пріятно будетъ ѣздить дамамъ и пожилымъ джентльменамъ, такъ какъ онъ обладаетъ изумительно эластичными ходами, и ѣздокъ чувствуетъ себя на немъ также спокойно, какъ въ креслѣ. Къ сожалѣнію, его можно съ спокойной совѣстью отдавать въ наймы только по воскресеньямъ.

— Почему же это, позвольте спросить? — освѣдомился капитанъ Валькеръ. — Развѣ вашъ «Императоръ» смирнѣе по воскресеньямъ, чѣмъ въ другіе дни недѣли?

— Оттого, что по воскресеньямъ у насъ на улицахъ не играетъ музыка. Первый джентльменъ, нанявшій у меня этого коня, вынужденъ былъ танцовать на немъ кадриль въ Верхне-Брукской улицѣ подъ шарманку, которая играла кадриль изъ «Фолишонъ»! Это по истинѣ замѣчательная лошадь! Если вы помните еще пьесу «Сраженіе подъ Аустерлицемъ», въ которой г-жа Дюкру исполняла роль женщины-гусара, то вамъ, разумѣется, извѣстно, что она и ея лошадь умирали подъ звуки гимна «Боже, храни императора Франца». Отъ этого самаго и конь прозванъ «Императоромъ». Какъ только начнутъ играть этотъ гимнъ, онъ сейчасъ взвивается на дыбы, начинаетъ отбивать по воздуху тактъ передними ногами, а затѣмъ искусно падаетъ на землю, словно убитый пушечнымъ ядромъ. Онъ устроилъ разъ такую штуку съ одною дамой на площади передъ Генслейскимъ театромъ, и съ тѣхъ поръ я никогда не одолжаю его пріятелямъ, кромѣ какъ по воскреснымъ днямъ, когда подобной оказіи не можетъ случиться. Розанчиковъ мой пріятель, и я ни за что не посажу этого бѣднягу на лошадь, которую считаю незаслуживающей полнаго довѣрія.

Побесѣдовавъ еще нѣсколько времени съ мистеромъ Снэффлемъ, лордъ Вокзалъ и его пріятель простились съ хозяиномъ таттерсаля и направились къ Регентскому клубу. Надо полагать, что имъ пришла на умъ какая-нибудь забавная шутка. По крайней мѣрѣ, его сіятельство хохоталъ чуть не до упада и кричалъ на всю улицу: — Вотъ такъ штука!.. Просто умора Да и только. Поѣдемъ въ линейкѣ и захватимъ съ собой Лэнгли! Клянусь Юпитеромъ, я готовъ заплатить за такую забаву тысячу фунтовъ стерлинговъ! — и т. д. и т. д.

Въ субботу, въ десять часовъ утра, мистеръ Вольсей съ пакетомъ, завернутымъ въ желтый носовой платокъ, зашелъ къ г-ну Розанчикову. Въ пакетѣ этомъ оказался изящнѣйшій и превосходнѣйшій сюртукъ, который когда-либо случалось надѣвать джентльмену. Онъ сидѣлъ на Розанчиковѣ, какъ если бы былъ на него отлитъ, нигдѣ его не жалъ, но тѣмъ не менѣе производилъ, благодаря художественности своего покроя, по истинѣ чарующее впечатлѣніе. Парфюмеръ, съ восторгомъ глядя на свое изображеніе въ зеркалѣ, находилъ, что въ этомъ сюртукѣ имѣетъ видъ величественнаго и вмѣстѣ съ тѣмъ бодраго джентльмена, принадлежащаго къ высшей аристократіи и дослужившагося въ королевской британской арміи, по крайней мѣрѣ, до чина подполковника, если не больше.

Портной, тоже съ удовольствіемъ взиравшій на художественное свое произведеніе, сказалъ:

— Нечего грѣха таить, вы, Розанчиковъ, человѣкъ дородный, и съ этимъ фактомъ надо помириться. Во всякомъ случаѣ теперь, сударь, вы походите скорѣе на Геркулеса, чѣмъ на Фальстафа и, если справедлива наша англійская поговорка, что платье дѣлаетъ джентльмена, то вы теперь обратились въ таковаго. Совѣтую вамъ только отказаться отъ синяго галстуха и брюкъ съ лампасами. Позволю себѣ рекомендовать взамѣнъ того спокойный и непритязательный костюмъ. Если въ простенькомъ жилетѣ, темныхъ брюкахъ, черномъ галстухѣ и черной шляпѣ вы не окажетесь завтра наиболѣе прилично одѣтымъ человѣкомъ во всей Европѣ, то я соглашусь стать вмѣсто чистокровнаго англичанина какимъ-нибудь голландцемъ.

— Благодарю васъ, Вольсей, благодарю васъ, почтеннѣйшій! — восклицалъ обрадованный парфюмеръ. — Теперь я въ свою очередь попрошу васъ примѣрить вотъ это, — добавилъ онъ.

Парикъ оказался тоже въ своемъ родѣ художественнымъ произведеніемъ. Онъ былъ сооруженъ не въ такомъ цвѣтущемъ стилѣ, какой, по мнѣнію Розанчикова, приличествовалъ его собственной особѣ, но отличался изящною, строгой простотою. Надѣвъ его на портного, Розанчиковъ сказалъ:

— Можно подумать, что онъ у васъ и выросъ на головѣ. Никто не скажетъ, что эти волосы не того цвѣта, которымъ надѣлила ихъ у васъ мать-природа. (Г-нъ Вольсей покраснѣлъ). Въ немъ вы кажетесь на десять лѣтъ моложе и, разумѣется, вамъ никогда въ жизни не придется больше носить на себѣ эту гадость, годную развѣ только для вороньяго пугала, — добавилъ онъ, указывая на прежній парикъ портного.

Посмотрѣвъ на себя въ зеркало, Вольсей тоже пришелъ въ восхищеніе. Соперники пожали другъ другу руки и ощутили приливъ взаимно-дружественныхъ чувствъ. Растроганный парфюмеръ, сообщивъ портному объ увеселительной поѣздкѣ, предположенной на завтрашній день, предложилъ ему мѣсто въ экипажѣ и за обѣденнымъ столомъ въ ресторанѣ «Звѣзды и Подвязки».

— Не угодно-ли вамъ будетъ прокатиться верхомъ? — освѣдомился Розанчиковъ слегка покровительственнымъ тономъ. — Снеффль дастъ вамъ надежную лошадь, и намъ можно будетъ тогда провожать дамъ верхомъ на коняхъ по обѣ стороны ихъ экипажа.

Вольсей скромно отвѣтилъ, что верхомъ не ѣздитъ, но охотно соглашается занять мѣсто въ шарабанѣ, если ему будетъ дозволено принять на себя половинную часть расходовъ по увеселительной поѣздкѣ.

Предложеніе это было принято Розанчиковымъ, и оба джентльмена разстались, чтобы встрѣтиться вечеромъ опять въ клубѣ «Телячьихъ Почекъ», гдѣ установившіяся между ними дружескія отношенія произвели на все общество самое благопріятное впечатлѣніе.

Въ клубѣ мистеръ Снеффль сдѣлалъ Вольсею тоже предложеніе, съ какимъ обращался къ нему передъ тѣмъ парфюмеръ. Разъ, что Розанчиковъ ѣдетъ на «Императорѣ», то и Вольсею не мѣшало бы сѣсть верхомъ на коня. Портной опять-таки отвѣчалъ скромнымъ отказомъ, объявивъ, что никогда еще въ жизни не садился на лошадь, а потому предпочитаетъ ѣхать въ экипажѣ. Въ этотъ вечеръ репутація Розанчикова, какъ щеголеватаго свѣтскаго джентльмена, значительно возросла, по крайней мѣрѣ, въ клубѣ «Телячьихъ Почекъ».

Въ воскресенье, ровнехонько въ два часа пополудни, оба кавалера были уже у дверей «Королевскихъ Сапожныхъ Щетокъ», гдѣ ихъ встрѣтили двѣ улыбающіяся особы прекраснаго пола.

— Боже мой, г-нъ Розанчиковъ! — воскликнула дѣвица Крумпъ, словно остолбенѣвшая при взглядѣ на парикмахера. — Я никогда еще не видала васъ такимъ красавцемъ!

Комплиментъ этотъ до такой степени подѣйствовалъ на Арчибальда, что онъ почувствовалъ искреннѣйшее желаніе немедленно же заключить миссъ Моргіану въ свои объятія, но благоразумно воздержался отъ попытки выполнить это желаніе.

— А осмотрите-ка, пожалуйста, мамаша, — вскричала Моргіана, — что такое случилось съ г-нъ Вольсеемъ? Онъ со вчерашняго дня какъ будто помолодѣлъ лѣтъ на десять!

Мамаша подтвердила это заявленіе, вызвавшее со стороны портного галантный поклонъ, а затѣмъ оба джентльмена обмѣнялись искренно-дружескимъ рукопожатіемъ.

Погода стояла прекрасная. Розанчиковъ съ молодецкимъ видомъ сидѣлъ на своемъ конѣ, бѣжавшемъ бойкою иноходью. Надѣвъ шляпу на бекрень и подбоченившись, онъ бросалъ черезъ плечо побѣдоносные взгляды на Моргіану каждый разъ, когда его «Императоръ» опережалъ шарабанъ. Этотъ достопримѣчательный конь тревожно насторожилъ уши, проѣзжая въ Ричмондѣ мимо Эбенезеровской часовни, гдѣ прихожане какъ разъ въ это время пѣли хоромъ какой-то священный гимнъ. Кромѣ этого инцидента съ Розанчиковымъ не приключилось во всю дорогу ничего опаснаго. По прибытіи въ Ричмондъ онъ вовсе не чувствовалъ себя разбитымъ или утомленнымъ. Пустивъ своего «Императора» во всю прыть, онъ успѣлъ сдать его на попеченіе конюха, — встрѣтить подъѣзжавшій къ крыльцу шарабанъ и помочь дамамъ высадиться изъ таковаго.

Нѣтъ ни малѣйшей надобности описывать, какой именно обѣдъ былъ сервированъ веселому обществу, прибывшему въ ресторанъ «Звѣзды и Подвязки». Если общество это не роспило за обѣдомъ нѣсколькихъ бутылочекъ шампанскаго, то я во всякомъ случаѣ сильно ошибаюсь. Вѣроятно, среди всего населенія земного шара трудно было бы отыскать другую группу изъ четырехъ человѣкъ, находившихся въ такомъ жизнерадостномъ настроеніи. Среди демонстративнаго ухаживанія парфюмера и рыцарской галантности портного, Моргіана, надо полагать, совершенно забыла храбраго капитана, или, по крайней мѣрѣ, чувствовала себя весьма счастливой въ его отсутствіи.

Въ восемь часовъ вечера все общество собралось въ обратный путь.

— Не сядете-ли вы въ экипажъ? — спросила Моргіана у Розанчикова, устремивъ на него одинъ изъ нѣжнѣйшихъ своихъ взглядовъ. Можно вѣдь посадить Дика верхомъ на вашу лошадь!

Арчибальду, однако, слишкомъ уже нравилась верховая ѣзда.

— Я, признаться, боюсь, что онъ не усидитъ на «Императорѣ», — возразилъ Розанчиковъ, многозначительно подмигнувъ дѣвицѣ Крумпъ и, гордо подбоченившись, пустился гарцовать рядомъ съ шарабаномъ. Мѣсяцъ, съ помощью газовыхъ фонарей, великолѣпно освѣщалъ всю окрестную мѣстность и придавалъ ей необычайно оживленный видъ.

Шарабанъ не успѣлъ еще далеко отъѣхать изъ Ричмонда, когда послышались нѣжные жалобные звуки рожка, на которомъ очевидно весьма хорошій музыкантъ исполнялъ религіозный гимнъ.

— Какая прелестная, дивная музыка, — сказала Моргіана, возводя свои глазки къ звѣздамъ, сіявшимъ на небѣ. Музыка очевидно приближалась, вслѣдствіе чего наслажденіе, доставляемое ею г-жѣ Крумпъ, дѣвицѣ Крумпъ и ея обожателямъ, все болѣе усиливалось. Шарабанъ ѣхалъ приблизительно со скоростью восьми верстъ въ часъ, и Розанчиковъ заставлялъ своего «Императора» бѣжать иноходью, съ этой же самой скоростью.

— Это навѣрное какая-нибудь любезность съ вашей стороны, г-нъ Вольсей! — сказала романтически настроенная Моргіана, обращаясь къ кавалеру, сидѣвшему на противуположной скамейкѣ шарабана, — Г-нъ Розанчиковъ угостилъ насъ обѣдомъ, а вы угощаете теперь музыкой.

Весь вечеръ, въ продолженіи веселаго пиршества въ ресторанѣ «Звѣзды и Подвязки», Вольсей чувствовалъ по временамъ словно легкіе болѣзненные уколы при мысли о томъ, что Розанчиковъ, благодаря сравнительно большей разговорчивости, захватывалъ себѣ большую чѣмъ бы слѣдовало долю благосклоннаго вниманія г-жи Крумпъ и ея прелестной дочери. Уплачивая половину расходовъ, почтенный портной естественно могъ находить для себя обиднымъ, что вся заслуга цѣликомъ приписывается парфюмеру. Поэтому, когда Моргіана освѣдомилась у Вольсея, не онъ-ли позаботился нанять музыку, портной необдуманно далъ ей уклончивый отвѣтъ на этотъ вопросъ. Онъ какъ будто желалъ оставить ее при ошибочномъ мнѣніи, что и въ самомъ дѣлѣ обнаружилъ таковую галантность.

— Если эта музыка нравится вамъ, миссъ Моргіана, — сказалъ коварный дипломатъ, — то развѣ я могъ бы желать чего-нибудь лучшаго? Чтобы доставить вамъ удовольствіе, я охотно нанялъ бы, кажется, весь оркестръ Дрюриленскаго театра!

Рожокъ къ тому времени оказался почти уже возлѣ шарабана. Дѣвицѣ Крумпъ стоило бы только оглянуться, и она узнала бы, откуда раздавалась очаровывавшая ее музыка. За ними медленно ѣхала большая линейка, запряженная четырьмя лошадьми, которыми правилъ, сидя на козлахъ, маленькій джентльменъ въ бѣломъ сюртукѣ и голубомъ галстухѣ. Рядомъ съ нимъ помѣщался другой джентльменъ, исполнявшій на рожкѣ дивныя мелодіи, такъ восхищавшія дѣвицу Крумпъ. Онъ дѣйствительно игралъ очень недурно, и англійскій національный гимнъ такими нѣжными тонами вырывался изъ мѣднаго отверстія рожка, что Моргіана, ея мамаша, портной и самъ Розанчиковъ, ѣхавшій рядомъ съ шарабаномъ, были въ одинаковой степени очарованы.

— Благодарю васъ, мой милый, дорогой мистеръ Вольсей! — объявила дѣвица Крумпъ съ выраженіемъ такой сердечной благодарности въ голосѣ, что Розанчиковъ привскочилъ на сѣдлѣ.

Вольсей, мучимый угрызеніями совѣсти, только что хотѣлъ принести полное покаяніе и объявить: — Клянусь честью, сударыня, я тутъ ровно непричемъ, — когда джентльменъ, правившій линейкой сказалъ музыканту:

— Ну, теперь начинайте!

Рожокъ немедленно заигралъ:

«Боже, храни императора Франца».

— Тта-та-та-та-та-та.

При звукахъ этой мелодіи «Императоръ» взвился на дыбы и принялся размахивать въ тактъ но воздуху передними ногами.

Розанчиковъ взревѣлъ отъ ужаса и обхватилъ обѣими руками шею своего коня, который, не смотря на это, продолжалъ изображать изъ себя монументъ. Г-жа Крумпъ пронзительно вскрикнула, Вольсей, Дикъ, кучеръ шарабана, лордъ Вокзалъ, правившій линейкой, и два грума его сіятельства разразились неудержимымъ хохотомъ. Моргіана кричала: — Спасите его, спасите, — а Розанчиковъ, не помня себя отъ страха, оралъ: — Стой!.. Пропала моя головушка… Ай, помогите, -до тѣхъ поръ, пока, наконецъ, «Императоръ» не упалъ тутъ же посреди дороги мертвымъ, словно убитый на повалъ пушечнымъ ядромъ.

О вы, жестокосердые люди, склонные смѣяться надъ бѣдствіями вашихъ ближнихъ! Вообразите себѣ душевное состояніе бѣдняги Розанчикова, лежавшаго подъ «Императоромъ». Онъ упалъ очень спокойно, а животное лежало на немъ не шевелясь. И конь, и всадникъ казались оба въ одинаковой степени мертвыми. Парфюмеръ не лишился чувствъ, но былъ не въ силахъ шевельнуть пальцемъ отъ ужаса. Онъ лежалъ въ лужѣ, воображая, что лужа эта образовалась изъ его собственной крови. Безъ сомнѣнія, онъ остался бы цѣлую ночь въ такомъ положеніи, если бы грумы благороднаго лорда, сидѣвшіе, сложа руки, на запяткахъ въ шляпахъ, украшенныхъ кокардами, не слѣзли оттуда и не вытащили несчастнаго всадника за шиворотъ изъ подъ лошади, которая продолжала лежать совершенно недвижимо.

— Не соблаговолите-ли теперь сыграть «Душка Маша Каллаганъ»? — предложилъ кучеръ, отпущенный мистеромъ Снеффлемъ вмѣстѣ съ шарабаномъ для загородной поѣздки.

Какъ только рожокъ заигралъ эту веселую пѣсенку, «Императоръ» немедленно же воскресъ и принялся изящно танцевать подъ тактъ музыки. Грумы, счищавшіе тѣмъ временемъ съ Розанчикова грязь, обтирая его о фонарный столбъ, пригласили этого джентльмена сѣсть снова на коня. Онъ на это, однако, не согласился. Сердце его слишкомъ уже изстрадалось! Дамы охотно потѣснились, чтобы дать ему мѣстечко въ шарабанѣ. Дикъ сѣлъ верхомъ на «Императора» и отправился на немъ прямо въ Таттерсаль. Линейка тоже уѣхала, причемъ рожокъ наигрывалъ: «Что же могъ бы значить этотъ странный сонъ?» Панталоны у Розанчикова лопнули, а сюртукъ оказался на спинѣ разорваннымъ. Самъ онъ сидѣлъ, нахмуривъ брови и смотрѣлъ на своего соперника съ сосредоточенной бѣшеной злобой.

— Очень вы ушиблись, милѣйшій г-нъ Арчибальдъ? — спросила Моргіана съ непритворнымъ состраданіемъ.

— Н… не очень, — проговорилъ бѣдняга, едва не заливаясь слезами.

— Ахъ, г-нъ Вольсей, — добавила мягкосердечная дѣвушка, — какъ могли вы такъ надъ нимъ подшутить!

— Клянусь честью… — началъ было Вольсей защищать полнѣйшую свою невинность, но смѣшная сторона инцидента подѣйствовала на него такъ сильно, что онъ снова разразился неудержимымъ хохотомъ.

— Ахъ вы, подлая бестія! — взревѣлъ Розанчиковъ, — принявшій это за новое оскорбленіе. — Вы еще смѣете смѣяться надо мною, несчастное вы созданье? Вотъ же вамъ, вотъ, сударь!.. — Съ этими словами онъ яростно набросился на своего соперника, вовсе по ожидавшаго подобнаго нападенія и чуть его не задушилъ, схвативъ за горло. Затѣмъ парфюмеръ съ невообразимой быстротою нанесъ портному нѣсколько ударовъ но носу и ушамъ, подставилъ ему фонари подъ обоими глазами и въ заключеніе, сорвавъ съ головы парикъ, швырнулъ его на дорогу. Моргіана увидѣла тогда, что природа надѣлила Вольсея рыжими волосами!

ГЛАВА IV,
въ которой героиня пріобрѣтаетъ массу новыхъ поклонниковъ и вмѣстѣ съ тѣмъ играетъ весьма выдающуюся роль въ обществѣ.

Прошло два года со времени ричмондскаго празднества, которое, начавшись столь мирно, закончилось такимъ крупнымъ скандаломъ. Моргіана ни за что въ свѣтѣ не могла простить Вольсею его рыжихъ волосъ, или же удержаться отъ смѣха при воспоминаніи о катастрофѣ съ Розанчиковымъ. Оба эти джентльмена, въ свою очередь, остались непримиримыми врагами. Вольсей вызвалъ даже парфюмера на дуэль, предлагая ему стрѣляться на пистолетахъ, но Розанчиковъ отклонилъ это предложеніе, совершенно справедливо замѣтивъ, что торговому люду не пристало подобнымъ образомъ шутить со смертоноснымъ оружіемъ. Портной посовѣтовалъ тогда своему сопернику закончить распрю поединкомъ на кулачкахъ въ присутствіи членовъ клуба «Телячьихъ Почекъ». Розанчиковъ съ негодованіемъ отвергъ также и это предложеніе, объявивъ, что считаетъ такой поединокъ мужицкимъ и непристойнымъ. Негодующій Вольсей поклялся тогда, что станетъ щипать парфюмера за носъ каждый разъ, когда таковой покажется въ помѣщеніи клуба. Вслѣдствіе этой угрозы одному изъ членовъ «Телячьихъ Почекъ» пришлось очистить насиженное имъ кресло.

Самъ Вольсей аккуратно посѣщалъ всѣ собранія клуба, но не обнаруживалъ веселья и хорошаго расположенія духа, благодаря которому, клубы и оказываются до такой степени привлекательными для мужчинъ. Уже при самомъ входѣ онъ отдавалъ половому приказъ: — «Какъ только негодяй Розанчиковъ явится, немедленно сообщить объ этомъ мнѣ». Повѣсивъ свою шляпу на кнопку, онъ окидывалъ клубный залъ грознымъ взглядомъ; затѣмъ, засучивъ рукава, принимался потряхивать пальцами и кистями рукъ, словно примѣриваясь, какъ бы поискусснѣе схватить за носъ своего соперника, вслучаѣ если Розанчиковъ дерзнетъ и въ самомъ дѣлѣ явиться передъ свѣтлыя его очи.

«Телячьимъ Почкамъ» все это оказалось не по нутру. Клинкеръ пересталъ посѣщать клубъ. Торговецъ курами и прочей домашней птицей, Индюшкинъ, послѣдовалъ его примѣру. Что касается до Снеффля, то онъ тоже счелъ за лучшее сократиться, такъ какъ Вольсей намѣревался возложить на него отвѣтственность за дурное поведеніе Розанчикова и требовалъ, чтобы содержатель наемной конюшни выступилъ хотя бы въ поединкѣ на кулачкахъ замѣстителемъ парфюмера. Въ концѣ концовъ всѣ члены клуба «Телячьихъ Почекъ» исчезли, за исключеніемъ портного и гробовщика Трессля, жившаго какъ разъ по сосѣдству на той же улицѣ, гдѣ красовалась вывѣска «Королевскихъ сапожныхъ щетокъ». Они только вдвоемъ сидѣли по обѣ стороны хозяина этого почтеннаго заведенія и курили трубки съ такой молчаливой серьезностью, какой могли бы позавидовать даже краснокожіе индѣйцы. Старику Крумпу становилось все просторнѣе въ его креслѣ и въ одѣяніи. Клубъ «Телячьихъ Почекъ» зачахъ и съ предсѣдателемъ клуба случилось тоже самое. Въ одну отъ субботъ онъ не явился въ клубъ занять тамъ предсѣдательское свое мѣсто, которымъ по старой привычкѣ все еще гордился, а въ слѣдующую затѣмъ субботу Трессль изготовилъ для него гробъ и вмѣстѣ съ Вольсеемъ проводилъ до могилы отца и командира «Телячьихъ Почекъ».

Г-жа Крумпъ осталась тогда совсѣмъ одинокой. Какъ одинокой? можетъ спросить, пожалуй, наивный достопочтенный читатель. Неужели, сударь, вы до такой степени плохо знакомы съ человѣческой натурой, что не догадываетесь о бракосочетаніи дѣвицы Моргіаны Крумпъ съ капитаномъ Валькеромъ, состоявшемся ровнехонько черезъ недѣлю послѣ увеселительной поѣздки въ Ричмондъ? Бракосочетаніе это имѣло, разумѣется, конфиденціальный характеръ, такъ какъ состоялось безъ вѣдома родителей невѣсты, но тотчасъ же отъ вѣнца молодая съ своимъ мужемъ прибѣжала къ родителямъ, какъ это дѣлается всегда въ подобныхъ случаяхъ на сценѣ, и объявила: «Простите меня, милые папенька и маменька! Я замужемъ и передъ вами законный мой супругъ, капитанъ!» Папенька и маменька ей простили, такъ какъ имъ не оставалось иного выбора. Папенька выплатилъ причитавшееся ей приданое, которое она съ восторгомъ отнесла домой и передала капитану. Все это произошло за нѣсколько мѣсяцевъ до кончины старика Крумпа, и капитанша Валькеръ находилась съ своимъ Говардомъ на материкѣ Европы, когда случилось упомянутое прискорбное событіе. Этимъ въ достаточной степени объясняется одиночество и беззащитное состояніе, въ которомъ оказалась вдовствующій: г-жа Крумпъ. Необходимо замѣтить, впрочемъ, что за послѣднее время Моргіана рѣдко видѣлась съ престарѣлыми своими родителями. Да и какимъ образомъ, спрашивается, могла эта дама, вращавшаяся, съ позволенія сказать, въ высшихъ сферахъ, принимать въ изящной своей новой квартирѣ на Эджверской аллеѣ стараго трактирщика и его жену?

Оставшись такимъ образомъ одинокой вдовицей, г-жа Крумпъ, по собственнымъ ея словамъ, чувствовала себя не въ силахъ жить болѣе въ домѣ, гдѣ пользовалась до тѣхъ поръ такимъ почетомъ и счастьемъ. Она продала поэтому свои права на "Королевскія сапожныя щетки " со всею находившеюся тамъ обстановкой. Вырученная такимъ образомъ сумма, вмѣстѣ съ имѣвшимся у нея собственнымъ капитальцемъ, обезпечивали бывшей миссъ Делапънси ежегодный доходъ приблизительно въ 60 фунтовъ стерлинговъ. Располагая таковою суммой, вдовушка поселилась въ окрестностяхъ Велльскаго загороднаго театра, отъ котораго у нея остались, надо полагать, пріятныя воспоминанія. Тамъ она столовалась съ одною изъ сорока питомицъ г-жи Серле. Вдовушка увѣряла, что сердце ея разбито, но, приблизительно черезъ девять мѣсяцевъ послѣ смерти мистера Крумпа, одуванчики, настурціи, астры и колокольчики начали снова, какъ ни въ чемъ небывало, цвѣсти на ея шляпкѣ. Черезъ годъ она сдѣлалась такой же щеголихой, какъ и прежде и стала посѣщать Велльскій театръ и другія подобныя ему увеселительныя заведенія, не пропуская ни единаго представленія съ регулярностью капельдинерши. Надо полагать, что она оказывалась еще аппетитной вдовушкой, судя по тому, что одинъ изъ прежнихъ ея поклонниковъ Фискъ, покрывшій себя во времена Гримальди такою славой въ роли арлекина, а теперь игравшій въ Велльскомъ театрѣ благородныхъ отцовъ, предлагалъ ей сдѣлаться, вмѣсто вдовы Крумпъ, г-жею Фискъ.

Вдовушка наотрѣзъ отказалась принять это предложеніе. По правдѣ сказать, она чрезвычайно гордилась своей дочерью, капитаншей Валькерь. Сперва онѣ не особенно часто видѣлись другъ съ другомъ, но отъ времени до времени г-жа Крумпъ навѣщала свою дочь и зятя, жившихъ близь Конноутской площади, а въ тѣ дни, когда капитанша навѣщала свою мамашу, обитавшую на городскомъ шоссе, весь личный составъ Валльскаго театра, начиная съ перваго трагика до мальчишки, служившаго на посылкахъ, немедленно узнавалъ объ этомъ фактѣ.

Было уже упомянуто, что Моргіана отнесла домой свое приданое. Деньги эти помѣщались въ маленькомъ ридикюльчикѣ, который она улыбаясь и положила на колѣни своему супругу. Читатель, знакомый съ чрезвычайнымъ эгоизмомъ мистера Валькера, можетъ, чего добраго, предположить, что капитанъ, ожидавшій получить въ придачу къ Моргіанѣ пять тысячъ фунтовъ стерлинговъ, страшно разозлится, что жена принесла ему пятьсотъ фунтовъ и разразится при этомъ случаѣ цѣлымъ градомъ самой непечатной брани и грубыхъ проклятій. Ничего подобнаго на самомъ дѣлѣ не случилось. Сказать по правдѣ, Валькеръ былъ въ то время почти влюбленъ въ свою хорошенькую, веселую, румяную и простодушную жену. Послѣ свадьбы они совершили маленькое путешествіе, продолжавшееся лишь около двухъ недѣль, но за это время они чувствовали себя оба въ высшей степени счастливыми. Къ тому же, когда милая добросердечная Моргіана положила всѣ свои капиталы на колѣни мужу, а вмѣстѣ съ тѣмъ обняла его, поцѣловала и высказала сердечное свое сожалѣніе, что у нея не оказалось въ билліонъ билліоновъ разъ большей суммы, для того, чтобы отдать таковую въ распоряженіе возлюбленнаго ея Говарда, — все это звучало такой трогательной искренностью, что человѣкъ, въ сердцѣ котораго отыскалась бы хоть крупинка злобы противъ такого милаго существа, оказался бы настоящимъ негодяемъ. Говардъ Валькеръ отвѣтилъ на поцѣлуи жены такимъ же нѣжнымъ поцѣлуемъ, ласково погладилъ дивные шелковистые ея волосы, а затѣмъ, пересчитавъ съ нѣсколько разочарованнымъ видомъ лежавшіе въ ридикюлѣ банковые билеты, положилъ ихъ къ себѣ въ портфель. На самомъ дѣлѣ Моргіана никогда его даже и не обманывала. Его поднадулъ Розанчиковъ, котораго онъ въ свою очередь, что называется, провалилъ. Вообще, впрочемъ, капитанъ Валькеръ питалъ въ то время такую горячую привязанность къ Моргіанѣ, что не раскаивался въ устроенной имъ коммерческой операціи. По крайней мѣрѣ, я лично готовъ дать честное слово, что онъ не раскаивался. Кромѣ того, пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ въ новенькихъ банковыхъ билетахъ представляли собой такую сумму денегъ, какую капитанъ не привыкъ видѣть у себя въ карманѣ. Онъ былъ человѣкъ смѣлый, изобрѣтательный и сангвиникъ большой руки, а потому воображалъ, что сумѣетъ великолѣпнѣйше устроиться съ этими деньгами. Онъ придумалъ уже съ дюжину различныхъ способовъ, съ помощью которыхъ пятьсотъ фунтовъ должны были возрости сторицею. Тутъ, впрочемъ, нѣтъ ничего удивительнаго. Сколько простодушныхъ людей смотрѣли совершенно такимъ же образомъ на пять новенькихъ банковыхъ билетовъ въ сто фунтовъ каждый, разсчитывая, что деньги эти въ состояніи плодиться и размножаться безпредѣльно.

Для меня лично, впрочемъ, было бы слишкомъ прискорбно останавливаться на этихъ размышленіяхъ. Посмотримъ лучше, какимъ образомъ Валькеръ распорядился съ деньгами своей жены. Онъ прежде всего меблировалъ упомянутый уже домикъ на Эджверской аллеѣ, — пріобрѣлъ порядочный серебряный столовый сервизъ, обзавелся фаэтономъ, запряженнымъ парою пони, нанялъ двухъ горничныхъ и грума, исполнявшаго также должность лакея, — однимъ словомъ, устроилъ себѣ и своей женѣ хорошенькое, непритязательное, но вмѣстѣ съ тѣмъ, совершенно приличное гнѣздышко, какимъ дай Богъ обладать каждой порядочной молодой четѣ при вступленіи ея въ жизнь.

— Я, видите-ли, теперь уже перебѣсился, — говорилъ онъ своимъ знакомымъ. — Нѣсколько лѣтъ тому назадъ я бы, чего добраго, рискнулъ затратить капиталъ въ какое-либо предпріятіе, но теперь девизомъ моимъ служитъ благоразуміе. Пятнадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ приданаго г-жи Валькеръ, закрѣплены за нею лично до послѣдняго гроша. Лучшимъ доказательствомъ довѣрія, съ которымъ отнеслось къ капитану лондонское общество, является тотъ фактъ, что онъ не уплатилъ ни единаго гроша за вышеупомянутый уже серебряный сервизъ, экипажъ и мебель. Вообще, онъ такъ благоразумно распоряжался деньгами, что если бы не приходилось платить наличными деньгами заставные сборы, покупать почтовыя марки и т. п., то онъ, по всѣмъ вѣроятіямъ, наврядъ-ли позволилъ бы себѣ размѣнять хотя одинъ пятифунтовый билетъ изъ женинаго капитала.

Дѣло въ томъ, что мистеръ Валькеръ во что бы ни стало рѣшился разбогатѣть. Выполнить такое намѣреніе, разумѣется, удобнѣе всего въ Лондонѣ. Развѣ биржа не открыта тамъ всѣмъ и каждому? Развѣ испанскіе и колумбійскіе фонды не подымаются и не падаютъ? Для чего существуютъ акціонерныя компаніи, какъ не для того, чтобы наполнять тысячами фунтовъ стерлинговъ карманы своихъ учредителей и директоровъ. Храбрый капитанъ съ величайшей энергіей пустился въ эти коммерческія предпріятія и въ первое время велъ свои дѣла очень удачно. Онъ такъ своевременно покупалъ и продавалъ разныя акціи и фонды, что началъ пріобрѣтать себѣ репутацію капиталиста и ловкаго финансоваго дѣятеля. Фамилію его можно было тогда встрѣтить въ печатномъ спискѣ директоровъ многихъ превосходныхъ филантропическихъ предпріятій, которыми Лондонъ всегда кишмя кишитъ. Въ конторѣ Говарда Валькера производились крупныя операціи на многія тысячи фунтовъ стерлинговъ, фонды и акціи продавались и покупались черезъ посредство его конторы. Бѣдняга Розанчиковъ ненавидѣлъ капитана и завидовалъ ему всѣми силами несчастной своей душонки, глядя изъ дверей магазина (теперь уже подъ общею фирмой, Розанчикова и Ландышева) на капитана, ежедневно пріѣзжавшаго къ себѣ въ контору, въ хорошенькомъ фаэтонѣ, запряженномъ парою пони, и слыша объ его успѣхахъ на житейскомъ поприщѣ.

Г-жа Валькеръ скорбѣла единственно лишь о томъ, что ей мало приходилось пользоваться обществомъ своего супруга. Дѣла удерживали его цѣлый день внѣ дома. Они же сплошь и рядомъ побуждали его оставлять Моргіану одну по вечерамъ, тогда какъ онъ, опять таки въ интересахъ своихъ коммерческихъ предпріятій, обѣдалъ съ великосвѣтскими своими друзьями въ клубѣ, пилъ тамъ кларетъ и шампанское.

Веселая отъ природы, добродушная, наивная Моргіана никогда не дѣлала мужу упрековъ. Она была въ восторгѣ, когда ему случалось провести вечеръ дома и чувствовала себя счастливой въ теченіе цѣлой недѣли, если онъ бывало поѣдетъ съ нею въ паркъ кататься. При такихъ случаяхъ сердце ея до того переполнялось радостью, что она спѣшила подѣлиться этой радостью съ матерью, а потому, ѣхала къ ней въ гости и говорила:

— Говардъ катался со мною вчера въ паркѣ, мамаша… Говардъ обѣщалъ взять меня съ собою въ оперу, — и т. д.

Въ тотъ самый вечеръ директоръ Велльскаго театра Гоулеръ, первая трагическая актриса Серле, сорокъ ея питомицъ, всѣ капельдинеры, театральныя привратницы и даже продавщицы имбирнаго пива знали, что капитанская чета Валькеровъ побывала въ Кенсингтонскомъ театрѣ, или же будетъ занимать въ Большой Оперѣ ложу маркизы Биллингсгетской. Однажды вечеромъ, къ общей радости, капитанша Валькеръ взяла себѣ ложу въ Велльскомъ театрѣ. Она появилась въ этой ложѣ собственной своей персоной, съ великолѣпными черными, какъ смоль, локонами и кашмирской шалью, съ флакончикомъ духовъ, черныы и атласнымъ платьемъ и райской птицей на шляпкѣ. Боже праведный, какъ ухаживала за ней вся труппа, начиная съ самого антрепренера, и какъ счастлива была г-жа Крумпъ! Она цѣловала дочь во всѣхъ антрактахъ, многозначительно кивала головой своимъ пріятелямъ и пріятельницамъ на сценѣ, за кулисами и въ корридорахъ, познакомила свою дочь, капитаншу Валькеръ, даже съ капельдинеромъ. Первыя комикъ — Мелльвиль Деламеръ, тиранъ — Кантерфильдъ и знаменитый статистъ — Джонезини, выбѣжали всѣ на крыльцо, вызвали громкими возгласами экипажъ капитанши Валькеръ, махали своими шляпами и кланялись до тѣхъ поръ, пока ея фаэтонъ, запряженный парою пони, не скрылся изъ вида. Капитанъ Валькеръ съ великолѣпными своими усами прибылъ къ концу представленія и былъ до чрезвычайности доволенъ сочувствіемъ, съ которымъ встрѣтили его самого и его супругу.

Въ числѣ прочихъ предметовъ роскоши, которыми капитанъ снабдилъ свою квартиру, не слѣдуетъ забывать о громадномъ роялѣ, занимавшемъ четыре пятыхъ маленькаго будуара г-жи Валькеръ. Аккомпанируя себѣ на этомъ музыкальномъ инструментѣ, г-жа Валькеръ постоянно практиковалась въ пѣніи. Въ отсутствіе капитана, съ утра и до вечера, вся улица оглашалась трелями, фіоритурами, пронзительными высокими и низкими грудными нотами дамы, обитавшей въ домѣ подъ № 23. Капитанъ находился въ отсутствіи почти каждый день и каждый вечеръ, а потому вся улица порядкомъ негодовала на злоупотребленіе упомянутой дамы звонкимъ ея голосомъ. Извѣстно, впрочемъ, что на сосѣдей трудно угодить. Къ тому же, что стала бы дѣлать Моргіана, если бы она не занималась пѣніемъ? Было бы до чрезвычайности жестоко засадить чернаго дрозда въ клѣтку и запретить ему развлекаться тамъ пѣшемъ! Что касается до пріобрѣтеннаго Валькеромъ чернаго дрозда, сидѣвшаго въ хорошенькой клѣточкѣ на Эджверской аллеѣ, то онъ пѣлъ тамъ почти безъ перерыва и не чувствовалъ себя несчастнымъ.

Приблизительно черезъ годъ послѣ того, какъ дѣвица Моргіана Крумпъ стала капитаншей Валькеръ, дилижансъ, проѣзжавшій мимо жилища г-жи Крумпъ (близь Велльскаго театра) и мимо дома г-жи Валькеръ въ Эджевейской аллеѣ, сталъ почти ежедневно привозить первую изъ упомянутыхъ дамъ къ ея дочери. Г-жа Крумпъ являлась утромъ къ тому времени, когда капитанъ уѣзжалъ по дѣламъ, обѣдала съ Моргіаной въ два часа по полудни, каталась съ ней въ фаэтонѣ по парку, но никогда не засиживалась по вечерамъ позже шести часовъ. Дѣло въ томъ, что къ семи ей слѣдовало уже быть въ театрѣ. Кромѣ того, капитанъ могъ чего-добраго вернуться домой съ кѣмъ-либо изъ аристократическихъ своихъ пріятелей. Въ такихъ случаяхъ онъ всегда бранился и ворчалъ, если заставалъ у себя тещу. Моргіана принадлежала къ числу женъ, поощряющихъ мужей къ деспотизму. Каждое слово мужа было для нея закономъ и каждое его приказаніе выполнялось съ благоговѣйнымъ трепетомъ. Г-жа Валькеръ совершенно отреклась въ пользу мужа отъ права имѣть собственное свое сужденіе. Какъ, спрашивается, это случилось? До замужества она казалась, вѣдь, дѣвицей очень самостоятельнаго характера. Не подлежитъ сомнѣнію, что она была умнѣе своего Говарда. Думаю поэтому, что Моргіану пугали его усы, и что она смирялась именно предъ ними.

Строгое и непреклонное поведеніе эгоистическихъ мужей съ смиренными женами выгодно въ томъ отношеніи, что если такой мужъ случайно сдѣлаетъ женѣ маленькую поблажку, то супруга встрѣтить этотъ знакъ вниманія такой восторженной благодарностью, какую никогда бы не подумала выказать мужу и господину, привыкшему исполнять всѣ ея желанія. Поэтому, когда на просьбу жены, взять ей учителя пѣнія, капитанъ Валькеръ соизволилъ изъявить согласіе, она сочла означенное великодушіе чуть что не божественнымъ. На слѣдующій день, когда пріѣхала г-жа Крумпъ, Моргіана бросилась на шею къ мамашѣ, объявила своего Говарда настоящимъ ангеломъ и задала себѣ вопросъ: чего только не сдѣлала бы сама для человѣка, который вывелъ ее изъ низменнаго положенія и сдѣлалъ тѣмъ, чѣмъ стала она теперь? Кѣмъ оказалась, однако, на самомъ дѣлѣ эта бѣдняжка? Она была женою выскочки-шарлатана, имѣвшаго весьма сомнительное право называться джентльменомъ. Ее посѣщали съ полдюжины дамъ, въ дома которыхъ былъ вхожъ капитанъ. Изъ нихъ двѣ считались женами адвокатовъ, мужъ третьей былъ ростовщикомъ, о двухъ же или трехъ остальныхъ дамахъ мы, съ вашего позволенія, лучше умолчимъ. Моргіана находила, однако, для себя это общественное положеніе такой же честью, какъ если бы Валькеръ былъ лордомъ Эксетерскимъ, женившимся на скромной крестьянкѣ, или же принцемъ крови, влюбившимся въ Золушку, или, наконецъ, величественнымъ Юпитеромъ, сшедшимъ съ небесъ, чтобы заключить въ свои объятія Семелу. Оглядитесь кругомъ, почтеннѣйшій читатель. Припомните себѣ знакомыхъ замужнихъ женщинъ и скажите по совѣсти, развѣ не часто встрѣчаются среди нихъ образчики такого довѣрчиваго типа? Что бы мужья ни дѣлали, подобныя жены всегда будутъ въ нихъ вѣрить. Пусть Джонъ оказывается для всѣхъ глупымъ противнымъ пошлякомъ и шарлатаномъ, Моргіана никогда не признаетъ его таковымъ. Сколько бы разъ ни разсказывалъ онъ ей одну и ту же нелѣпую дребедень, она всегда готова его слушать съ добродушной улыбкой. Если онъ скряга, она найдетъ въ этомъ доказательство его благоразумія; если онъ споритъ и ссорится съ лучшими пріятелями, она увидитъ въ этомъ доказательство его стремленія стоять за правду. Расточительность будетъ казаться ей признакомъ великодушія, и къ тому же она найдетъ, что состояніе здоровья мужа требуетъ развлеченій, лѣность супруга будетъ свидѣтельствовать для нея, что онъ нуждается въ отдыхѣ. Она станетъ сберегать каждый грошъ въ хозяйствѣ и до невозможности сокращать свои собственные расходы для того, чтобы онъ, отправляясь въ клубъ, могъ взять съ собою туда, по крайней мѣрѣ, гинею. Да-съ, милостивѣйшій государь. Каждое утро, просыпаясь и всматриваясь въ лицо человѣка, храпящаго на подушкѣ съ нею рядомъ, она благословляетъ эту глупую, уродливую физіономію, за которой скрывается глупая, уродливая душа, и въ простотѣ сердца считаетъ и ту и другую чуть не божественными. Желательно знать, отчего это жены не разгадываютъ въ своихъ мужьяхъ шарлатановъ? Это обусловливается, вѣроятно, особымъ закономъ природы, за который мужьямъ остается только кланяться и благодарить. Когда, въ прошломъ году, давался въ театрѣ «Сонъ на Ивановъ день» и въ ложахъ поднялся настоящій ревъ негодованія, при видѣ того, какъ Титанія ласкаетъ длинныя уши ослиной головы Боттома, мнѣ лично казалось (принимая въ соображеніе все вышеупомянутое), что цѣлыя сотни подобныхъ же скотовъ мужескаго пола, украшенныхъ ослиными головами, находятся и теперь въ числѣ зрителей, и что съ ними обращаются столь же разсудительно, какъ съ Боттомомъ. Очаровательныя Титаніи укладываютъ ихъ спать у себя на колѣняхъ, вызываютъ цѣлыя сотни своихъ прислужницъ, — улыбающихся нѣжныхъ фей, чтобы расшевелить грубые ихъ мозги и удовлетворить ихъ потребности въ низменныхъ наслажденіяхъ. Въ данномъ случаѣ рѣчь идетъ единственно только о честныхъ женщинахъ, любящихъ законныхъ своихъ супруговъ. Развѣ нельзя признать при такихъ обстоятельствахъ величайшимъ счастьемъ отсутствіе злого Пука, способнаго раскрыть этимъ Титаніямъ глаза и выяснить нелѣпость ихъ иллюзій? Cui bono? Пусть себѣ онѣ продолжаютъ жить въ мірѣ иллюзій! Я знаю двухъ очень милыхъ дамочекъ, которыя, прочтя эти строки, найдутъ ихъ списанными съ натуры, но ни въ какомъ случаѣ не повѣрятъ, что авторъ имѣлъ въ виду, между прочимъ, тикже и ихъ самихъ.

Существуетъ также другой знаменательный фактъ, дающій поводъ къ весьма интереснымъ соображеніямъ. Позвольте спросить, развѣ вы не замѣчали, какую массу художественнаго труда продѣлываютъ женщины? Вышивки, кружевныя и вязанныя покрышки на подушки и диваны, цѣлыя одѣяла (изготовляемыя преимущественно въ провинціи), сотни подушечекъ для булавокъ, альбомы, столь тщательно наполняемые стихами и рисунками, — разучиваемыя съ такимъ долготерпѣніемъ музыкальныя пьесы и тысячи другихъ мелочей, на которыя затрачивается время и вниманіе милѣйшихъ представительницъ прекрасной половины человѣчества — все это является само по себѣ весьма многозначительнымъ фактомъ. Развѣ вы не видѣли, что особы прекраснаго пола просиживаютъ цѣлые вечера вмѣстѣ, собравшись многочисленными группами, причемъ Луиза, напримѣръ, занимается вышиваньемъ, Элиза изготовляетъ подушечки для булавокъ, Эмилія вяжетъ салфеточки или кружева, а Юлія читаетъ своимъ подругамъ вслухъ какой-нибудь романъ или повѣсть. Повѣрьте, милостивый государь, что художественный трудъ наврядъ-ли очень занимателенъ для дѣвицъ и дамъ, если онѣ, чтобы услаждаться таковымъ, должны собираться въ цѣлыя роты, или по меньшей мѣрѣ взводы, да кромѣ того еще слушать чтеніе интересныхъ повѣстей. Всѣ эти художественныя женскія работы производятся, такъ сказать, съ отчаянія, чтобы не умереть со скуки. Диккенсъ, описывая житье-бытье въ Сѣверо-Американскихъ Соединенныхъ Штатахъ, разсказываетъ объ арестантахъ, содержащихся въ одиночномъ заключеніи, что они украшаютъ свои камеры работами, которыя иногда отличаются большимъ изяществомъ и тщательностью, способною привести въ ужасъ, когда вдумываешься въ истинныя ея причины. Женскія работы зачастую тоже надлежало бы причислить къ категоріи подобныхъ тюремныхъ работъ, выполняемыхъ единственно лишь за отсутствіемъ всякаго другого примѣненія для физическихъ и умственныхъ способностей. Такимъ именно образомъ возникаютъ восхитительныя подушечки для булавокъ, такъ сооружаются громадныя одѣяла, вышиваются ковры и разучиваются сонаты. Когда мнѣ лично случается видѣть двухъ добросердечныхъ, невинныхъ, розовенькихъ молодыхъ барышень, направляющихся къ фортепіано, чтобы сѣсть за него рядышкомъ на двухъ стульяхъ, сверхъ которыхъ наложено, смотря по надобности, большее или меньшее количество нотныхъ тетрадей, и затѣмъ играть въ четыре руки варіаціи Герца, или Калькбреннера, на ту, или другую тему, то клянусь всѣмъ, что только есть сантиментальнаго въ свѣтѣ, — я не испытываю ни малѣйшаго удовольствія отъ производимой ими трескотни. Напротивъ того, чувствительное мое сердце обливается все время кровью за несчастныхъ исполнительницъ. Сколько часовъ, дней, недѣль или, вѣрнѣе, даже лѣтѣ изученія потрачено ими на то, чтобы пріобрѣсти это адское искусство! Сколько денегъ переплачено ихъ папашей, сколько брани вынесли онѣ отъ мамаши (по словамъ сэра Томаса Буйволова, супруга его сама не играетъ, но тѣмъ не менѣе обладаетъ замѣчательно тонкимъ пониманіемъ музыки)! Ловкость, съ которой барышни отбарабаниваютъ всякія фуги и варіаціи, служитъ для меня нагляднымъ доказательствомъ рабства, въ которомъ ихъ держатъ, и безпощаднаго каторжнаго труда, къ которому принуждаютъ. Не угодно-ли вамъ представить себѣ житье-бытье такой барышни? Позавтракавъ въ восемь часовъ утра, она до десяти часовъ изучаетъ подъ присмотромъ гувернантки маныхьилевскую «Энциклопедію наукъ въ вопросахъ и отвѣтахъ», затѣмъ до часа играетъ на фортепьяно; отъ часа до двухъ прогуливается въ огороженномъ со всѣхъ сторонъ рѣшетками скверѣ, затѣмъ играетъ опять на фортепьяно, послѣ чего садится шить или вышивать, читаетъ вслухъ по французски, или дѣлаетъ выписки изъ исторіи Юма. Послѣ всего этого ее приглашаютъ внизъ поиграть на фортепьяно для папаши, который любитъ засыпать послѣ обѣда подъ музыку, а тамъ, смотришь, ей и самой надо ложиться въ постель до слѣдующаго утра, когда начинается опять нескончаемая канитель. Впрочемъ, мало-ли еще какія штуки заставляютъ откалывать англійскихъ барышень! Разъ какъ-то мой пріятель зашелъ въ гости къ одному джентльмену и къ изумленію своему увидѣлъ, что въ комнату входитъ молоденькая барышня съ подносомъ на головѣ. Ее заставляли носить этотъ подносъ для пріобрѣтенія граціозной выправки! Кто знаетъ, какимъ именно пыткамъ подвергались въ то самое время родныя ея сестрицы? Быть можетъ, что леди Софіи приходилось тогда лежать, вытянувшись на доскѣ, а леди Изабеллѣ стоять на большомъ пальцѣ лѣвой ноги, изображая собою порхающаго амура. Не подлежитъ сомнѣнію, что приведенныя здѣсь авторомъ соображенія должны имѣть и фактически имѣютъ нѣкоторое соотношеніе съ написанной имъ правдивою повѣстью. Дѣло въ томъ, что за время отсутствія мужа и собственнаго своего одиночнаго заключенія супруга Говарда Валькера затратила громадное количество времени и энергіи на разработку музыкальныхъ своихъ талантовъ. Одаренная, какъ уже упомянуто, отъ природы очень недурнымъ и звонкимъ голосомъ, она вскорѣ достигла необычайнаго искусства въ употребленіи таковаго. Первымъ ея учителемъ былъ толстякъ Подморъ, состоявшій уже съ незапамятныхъ временъ регентомъ въ хорѣ Велльскаго театра. (Онъ обучалъ еще ея мамашу пѣть «Вотъ взошла луна златая…») Подморъ далъ Моргіанѣ отличную первоначальную подготовку и строго воспретилъ ей распѣвать трактирныя пѣсенки и баллады, приводившія ее прежде въ такой восторгъ. Когда капитанша достигла уже извѣстной степени искусства, добросовѣстный толстякъ объявилъ, что ей слѣдуетъ обзавестись болѣе свѣдущимъ учителемъ и обратился въ капитану Валькеру съ запиской (со вложеніемъ небольшого счета), въ которой, говоря самымъ лестнымъ образомъ о талантахъ своей ученицы, совѣтовалъ поручить дальнѣйшее ея музыкальное образованіе знаменитому Бароскому. Капитанъ расплатился съ Подморомъ и, не отступая передъ громадностью издержекъ, которыя, впрочемъ, поставилъ, на видъ женѣ, разрѣшилъ ей брать уроки у синьора Бароскаго. Дѣйствительно онъ оказался въ долгу у Бароскаго на цѣлыхъ двѣсти двадцать фунтовъ стерлинговъ, когда… но объ этомъ рѣчь будетъ еще впереди.

Извѣстный композиторъ Бароскій написалъ оперу: «Геліогабалъ», ораторію, «Чистилище» (которая произвела такое громадное впечатлѣніе) и кромѣ того безчисленное множество музыки къ романсамъ и бальнымъ танцамъ. Онъ родомъ нѣмецъ, обнаруживаетъ самую страстную любовь къ свининѣ, колбасамъ и сосиськамъ и ходитъ такъ аккуратно въ кирку, что росказни о томъ, будто онъ на самомъ дѣлѣ еврей, кажутся мнѣ незаслуживающими ни малѣйшаго довѣрія. Правда, что наружностью онъ въ достаточной степени напоминаетъ іерусалимскаго дворянина. Представьте себѣ маленькаго жирнаго человѣчка съ крючковатымъ носомъ, черными бакенбардами и черными же какъ уголь блестящими глазами, украшеннаго множествомъ перстней и всяческихъ иныхъ драгоцѣнностей. Онъ всегда носитъ громадные отложные рукавчики, для того, чтобы предоставить рукамъ больше свободы. Эти большія руки, пальцы которыхъ растягиваются чуть не на половину всей клавіатуры, благодаря чему владѣлецъ ихъ производитъ такой эффектъ своей игрой на фортепьяно, облечены въ перчатки лимонножелтаго цвѣта, новыя, или же подвергающіяся ежедневно процессу чистки. Позволимъ себѣ, кстати, освѣдомиться: отчего это многіе мужчины, обладающіе грубой красною кожей и громадными ручищами, упорствуютъ носить бѣлыя перчатки и узкіе рукавчики? Какъ бы ни было, почтенному композитору надлежало бы, повидимому, раззориться на однѣ перчатки. Когда ему намекали на это обстоятельство, онъ возражалъ съ усмѣшкой: — Отваливайте, любезнѣйшій! Развѣ вы не знаете, что я нашелъ себѣ дешевую перчаточницу? — Онъ катается верхомъ въ паркѣ, обзавелся великолѣпной квартирой въ Дуврской улицѣ и состоитъ членомъ Регентскаго клуба, гдѣ не мало забавляетъ прочихъ членовъ съ ногъ-сшибательными разсказами о своихъ побѣдахъ надъ дѣвицами и дамами. Онъ охотно снабжаетъ также аристократическихъ своихъ знакомыхъ билетами въ театры и концерты. Глаза его сверкаютъ, а сердечко усиленно бьется, когда какой-нибудь лордъ дѣлаетъ ему честь съ нимъ говорить. Извѣстно, что Бароскій затратилъ много денегъ, угощая въ ричмондскихъ и другихъ загородныхъ ресторанахъ юныхъ представителей британской аристократіи.

— Въ политикѣ я консерваторъ до мозга костей, — говоритъ Бароскій. На самомъ дѣлѣ онъ просто напросто болванъ, что не мѣшаетъ ему обладать выдающимися способностями въ своей профессіи.

Джентльменъ этотъ взялся закончить музыкальное образованіе г-жи Валькеръ. Онъ сразу же объявилъ себя очарованнымъ ея способностями, — призналъ, что она обладаетъ громаднымъ голосомъ и поручился, что изъ нея выработается первоклассная пѣвица. Ученица была и на самомъ дѣлѣ очень способной, а учитель обладалъ замѣчательнымъ искусствомъ, вслѣдствіе чего г-жа Валькеръ дѣлала необычайные успѣхи. Почтеннѣйшая г-жа Крумпъ, присутствовавшая на урокахъ своей дочери, была, положимъ, недовольна новой системой преподаванія и безконечнымъ множествомъ экзерсисовъ, которые надо было продѣлывать Моргіанѣ.

— Въ мое время все устраивалось гораздо проще, — ворчала бывшая миссъ Деланси, — Инкледонъ никогда не учился музыкѣ, а между тѣмъ найдется развѣ теперь пѣвецъ, способный сколько-нибудь съ нимъ сравниться? Порядочная англійская баллада въ тысячу разъ лучше и поучительнѣе всякихъ вашихъ «Фигаро» и «Семирамидъ»!

Не смотря на всѣ эти возраженія, г-жа Валькеръ съ изумительной стойкостью и энергіей изучала пѣніе, строго придерживаясь системы талантливаго своего преподавателя. Какъ только ея мужъ отправлялся въ Сити, она съ утра приступала къ своимъ экзерсисамъ и продолжала заниматься таковыми, если ея господинъ и повелитель не являлся къ обѣду. Считаю излишнимъ входить въ обстоятельныя подробности вокальныхъ упражненій Моргіаны, тѣмъ болѣе, что это было бы мнѣ не по силамъ. Между нами будь сказано, никто изъ Фицъ-Будлей мужескаго пола никогда не могъ, хотя бы приблизительно вѣрно, взять требуемую вокальную ноту, а потому жаргонъ различныхъ гаммъ и сольфеджій является для насъ китайскою граммотой. Каждый, однако, кому случалось встрѣчаться хоть разъ въ жизни съ особами, предающимися изученію музыки, знаютъ, какая страшная энергія обнаруживается при этомъ. Точно также отцамъ взрослыхъ дочерей, хотя бы вовсе несвѣдущимъ въ музыкѣ, извѣстно, какъ громыхаютъ онѣ съ утра до вечера на фортепьяно и какъ неутомимо вытягиваютъ изъ себя грудныя и горловыя ноты къ ужасу его самого и всѣхъ сосѣдей. Въ виду всего этого мы можемъ представить себѣ до извѣстной степени, чѣмъ и какъ именно занималась героиня нашей повѣсти въ этой фазѣ своего существованія.

Валькеръ радовался ея успѣхамъ и выражалъ полнѣйшее свое удовольствіе ея учителю Бароскому, но не платилъ ему денегъ, причитавшихся за уроки. Намъ съ вами извѣстно, почему именно капитанъ не платилъ. Привычка, какъ говорятъ, вторая натура, а у него вошло уже въ привычку не платить по счетамъ и векселямъ иначе какъ подъ давленіемъ самаго крайняго принужденія. Отчего, однако, Бароскій не счелъ умѣстнымъ прибѣгать къ такимъ мѣрамъ крайняго принужденія? Оттого, что, получивъ деньги, онъ утратилъ оы свою ученицу, а онъ чувствовалъ къ этой ученицѣ большую любовь, чѣмъ къ деньгамъ. Чтобы не лишиться Моргіаны, онъ охотно сталъ бы платить ей самъ но гинеѣ за каждый урокъ, который она отъ него брала. Ему случалось, позволять себѣ неаккуратность по отношенію къ высокопоставленнымъ лицамъ, но онъ ни разу не пропустилъ урока у г-жи Валькеръ. Разъ, что ужь дѣло пошло на откровенность, надо сознаться, что онъ былъ влюбленъ въ Моргіану въ такой же степени, какъ были влюблены передъ тѣмъ въ нее Вольсей и Розанчиковъ.

— Клянусь всѣми небесными силами, — говорилъ Бароскій, — ледяная броня, въ которую она себя заковала, доводитъ, меня до сумасшествія. Впрочемъ, обождите немножко; въ шестинедѣльный срокъ я заставлю любую женщину въ Англіи пасть предо мной на колѣни. Вы увидите, какъ я тогда устроюсь съ моей Моргіаночкой!

Въ продолженіе шести недѣль онъ аккуратно давалъ ей уроки, но, не смотря на это, не добился, чтобы она упала передъ нимъ на колѣни. Онъ израсходовалъ на нее весь свой запасъ утонченнѣйшихъ комплиментовъ, а между тѣмъ эти комплименты не вызывали у нея ничего, кромѣ смѣха. Само собою разумѣется, что композиторъ, вслѣдствіе этого, еще сильнѣе влюбился въ очаровательное существо, относившееся къ нему съ такой вызывающей веселостью и такимъ добросердечнымъ равнодушіемъ.

Бенжаменъ Бароскій былъ въ то время однимъ изъ наиболѣе выдающихся украшеній музыкальной профессіи въ Лондонѣ. Онъ бралъ по гинеѣ за урокъ въ три четверти часа въ городѣ и кромѣ того имѣлъ у себя на дому музыкальную школу, которую ежедневно посѣщало множество учениковъ и ученицъ. Личный составъ питомцевъ и питомицъ этой школы былъ до чрезвычайности смѣшанный, какъ это встрѣчается, впрочемъ, сплошь и рядомъ въ подобныхъ заведеніяхъ. Туда являлись до чрезвычайности невинныя молодыя барышни съ своими мамашами, трепетно увлекавшими ихъ въ дальній уголъ концертной залы при появленіи національныхъ артистовъ и артистокъ сколько-нибудь сомнительной репутаціи. Тамъ обучались: дѣвица Григъ, пѣвшая въ церковномъ хорѣ воспитательнаго дома, мистеръ Джонсонъ, пѣвшій въ трактирѣ Краснаго Орла и г-жа Фіоровенти (весьма сомнительной репутаціи), которая нигдѣ не цѣла, но постоянно собиралась дебютировать въ итальянской оперѣ. Изъ этой школы вышелъ Лумлей Лимнитеръ (сынъ лорда Твидльделя), одинъ изъ лучшихъ лондонскихъ теноровъ, зачастую поющій въ концертахъ вмѣстѣ съ профессіональными артистами и гвардейскій капитанъ Гуззардъ, могучій басъ котораго, по общему мнѣнію, нисколько не уступалъ зычному голосу Порто. Въ концертной залѣ при музыкальной школѣ Бароскаго онъ раздѣлялъ рукоплесканія съ мистеромъ Бульдмаеромъ, дантистомъ изъ Секвильской улицы, который, ради обработки своего голоса, неглижировалъ обработкой челюстей на каучукѣ и золотыхъ пластинкахъ, что, впрочемъ, является обычнымъ симптомомъ несчастливцевъ, заразившихся музыкальною маніей. Въ числѣ ученицъ насчитывалось съ дюжину довольно подозрительныхъ блѣдныхъ гувернантокъ и учительницъ музыки, въ поношенныхъ вывернутыхъ уже платьяхъ и съ тощими жиденькими косичками подъ дешевенькими измятыми шляпками. Эти несчастныя созданія, скрѣпя сердце, разставались съ небольшимъ своимъ запасомъ полугиней, чтобы заручиться дипломомъ ученицъ синьора Бароскаго и на основаніи этого диплома давать уроки британской молодежи, или заручиться ангажементомъ въ театральномъ хорѣ.

Примадонной этой маленькой труппы была Амелія Ларкинсъ, съ которою Бароскій заключилъ формальный контрактъ. Почтенный профессоръ возлагалъ большія надежды на будущую славу этой кантатрисы и подписалъ съ ея отцомъ, достопочтеннымъ помощникомъ полицейскаго квартальнаго надзирателя, разбогатѣвшаго теперь благодаря талантамъ дочери, контрактъ, по которому выговорилъ себѣ участіе въ прибыляхъ съ ея голоса. Амелія — голубоокая блондинка съ бѣлоснѣжнымъ лицомъ и волосами соломенно-желтаго цвѣта. Ея фигура… но къ чему ее описывать, когда она и безъ того извѣстна всѣмъ посѣтителямъ столичныхъ театровъ въ Европѣ и Америкѣ подъ именемъ миссъ Лигонье?

До появленія г-жи Валькеръ, безспорной царицей въ труппѣ Бароскаго была дѣвица Ларкинсъ. Она пѣла роли Семирамиды, Розины, Темины и донны Анны. Бароскій восхвалялъ ее всюду, какъ блистательнѣйшее восходящее свѣтило, способное сорвать съ Каталани лавровый вѣнокъ и спрашивалъ, можетъ-ли миссъ Стефенсъ спѣть балладу такъ хорошо, какъ его ученица. Моргіанѣ Валькеръ, при первомъ же своемъ появленіи, удалось вызвать въ концертной залѣ большую сенсацію. Она дѣлала быстрые успѣхи въ техникѣ, и посѣтители означенной залы вскорѣ раздѣлились на двѣ партіи: ларкинзіанъ и валькерцовъ. Между Моргіаной и Амеліей (подобно тому, какъ между Гуззардомъ и Бульджеромъ, — дѣвицами Брункъ и Горсманъ, пѣвшими контръ-альто и, наконецъ, даже между хористами) возникло самое яростное соперничество. Амелія, несомнѣнно, пѣла лучше Моргіаны, но развѣ могли ея соломенно-желтыя кудри и неуклюжая фигура съ высокоприподнятыми плечами выдержать какое-либо сравненіе съ черными, какъ смоль, локонами и стройнымъ станомъ капитанши Валькеръ? Замѣтьте къ тому же, что капитанша пріѣзжала на урокъ въ собственномъ экипажѣ, въ черномъ бархатномъ платьѣ и кашмирской шали, тогда какъ бѣдняга Ларкинсъ, скромно приходившая пѣшечкомъ изъ полицейскаго участка, гдѣ жиль ея папаша, была одѣта въ старое ситцевое платье и носила галоши, которыя оставляла въ прихожей.

— Понятно, что Ларкинсъ можетъ хорошо пѣть! — саркастически замѣчала г-жа Крумпъ. — Ротъ у нея такъ великъ, что она даже соло, могла бы, кажется, исполнять дуэтъ.

У бѣдняжки Ларкинсъ не было никого, кто могъ бы отплатить за эту эпиграмму такою же монетой. Ея мать оставалась дома ухаживать за дѣтьми, а отцу приходилось исполнять обязанности своей профессіи. У нея имѣлся всего только одинъ защитникъ, на котораго она надѣялась, какъ на каменную гору, а именно самъ Бароскій. Г-жа Крумпъ не преминула разсказать Лумлею Лимнитеру о своихъ прежнихъ сценическихъ тріумфахъ, спѣть ему извѣстную уже намъ арію «Вотъ взошла луна златая» и сообщить, что въ предшествовавшія времена ее называли Воронокрыловой. Слова ея упали на благодарную почву. Лумлей написалъ поэму, въ которой сравнивалъ волосы Моргіаны съ вороновымъ крыломъ, Амелію же Ларкинсъ объявилъ Канарейкой. Послѣ того въ музыкальной школѣ начали называть Моргіану Воронокрыловой, Амелію же канарейкой. Въ непродолжительномъ времени полетъ Воронокрыловой несомнѣнно сдѣлался гораздо болѣе могучимъ, тогда какъ канарейка, повидимому, начала спускаться книзу. Пѣніе Моргіаны заставляло всю залу кричать «Браво!» Напротивъ того, Амеліи почти никто не рукоплескалъ, за исключеніемъ самой Моргіаны. Эти рукоплесканія истолковывались дѣвицею Ларкинсъ въ смыслѣ насмѣшки, а не выраженія сочувствія, такъ какъ сама Амелія была особа весьма завистливая и неспособная понять великодушіе своей соперницы.

Наконецъ, наступилъ день, когда Воронокрылова одержала окончательную побѣду. Въ тріо изъ Геліогабала (оперы самого Бароскаго), «Алыя губки и алое вино», дѣвица Ларкинсъ, очевидно чувствовавшая себя не совсѣмъ здоровой, исполняла партію англійской плѣнницы, которую передъ тѣмъ неоднократно уже пѣла въ публичныхъ концертахъ, въ присутствіи высочайшихъ особъ и всегда съ большимъ успѣхомъ. На этотъ разъ, однако, она по какой-то причинѣ пѣла такъ дурно, что Бароскій, въ бѣшенствѣ швырнувъ свертокъ нотъ на фортепіано, вскричалъ:

— Г-жа Моргіана Валькеръ, Миссъ Ларкинсъ не можетъ сегодня пѣть, а потому не соблаговолите-ли вы исполнить партію Боадицеи?

Г-жа Валькеръ, улыбаясь, вышла на эстраду (приглашеніе это являлось для нея слишкомъ большимъ торжествомъ, для того, чтобы она была въ состояніи его отклонить). Видя, что она подходитъ къ фортепіано, Амелія Ларкинсъ бросила на все растерянный взглядъ, и нѣсколько мгновеній молчала, а затѣмъ вскрикнула съ выраженіемъ смертельной муки: «Бенжаменъ!» и упала въ обморокъ. Надо сознаться, что Бенжаменъ до чрезвычайности покраснѣлъ, когда его такимъ образомъ публично назвали христіанскимъ именемъ. Лимнитеръ бросилъ многозначительный взглядъ Гуззарду, дѣвица Брункъ толкнула локтемъ дѣвицу Горсманъ, и музыкальный урокъ пришлось на этотъ разъ неожиданно прервать. Амелію Ларкинсъ отнесли въ сосѣднюю комнату, положили тамъ на постель и привели въ чувство, обрызгивая холодной водой.

Добродушная Моргіана поручила своей мамашѣ отвезти въ экипажѣ дѣвицу Ларкинсъ въ Белльскій полицейскій участокъ, а сама отправилась домой пѣшкомъ. Не думаю, чтобы это доказательство сочувствія смягчило ненависть, которую питала къ ней Амелія. Во всякомъ случаѣ, это представляется мнѣ крайне неправдоподобнымъ.

Наслышавшись объ искусствѣ своей жены, ловкій капитанъ Валькеръ рѣшился воспользоваться этимъ искусствомъ для того, чтобы расширить кругъ вліятельнаго своего знакомства. Вскорѣ ему удалось подцѣпить Лумлея Лимнитера, что, впрочемъ, еще не представляло само по себѣ особенно крупнаго пріобрѣтенія, такъ какъ добрякъ

Лумъ готовъ былъ идти куда угодно, гдѣ могъ разсчитывать на хорошій обѣдъ и возможность похвастать затѣмъ своимъ голосомъ. Капитанъ поручилъ Лумлею обогатить сокровищницу его знакомыхъ другими артистами. Такимъ образомъ получилъ приглашеніе капитанъ Гуззардъ со всѣми гвардейскими офицерами, которыхъ ему угодно будетъ привести съ собою. Дантисту Бульджеру присылались также иногда пригласительные билеты. При такихъ обстоятельствахъ немудрено, что въ непродолжительномъ времени музыкальные вечера у капитанши Валькеръ начали входить положительно въ моду. Ея супругъ имѣлъ удовольствіе видѣть въ своихъ аппартаментахъ многихъ высокопоставленныхъ особъ. Изрѣдка также случалось (когда въ ней представлялась надобность, или когда не хотѣли расходоваться на наемъ первоклассной кантатрисы), что Моргіану приглашали на музыкальные вечера въ аристократическіе дома, гдѣ ее встрѣчали съ убійственной вѣжливостью, которою англійская аристократія такъ — хорошо умѣетъ обдавать артистовъ.

О, мудрая и хитроумная аристократія! Какъ пріятно слѣдить за твоимъ образомъ дѣйствій, особенно же въ сношеніяхъ съ простыми смертными!

Я только что собирался разразиться громовою тирадой противъ англійской аристократіи и выразить благородное негодованіе противъ спокойнаго сознанія собственнаго превосходства, которымъ отличается обхожденіе нашихъ лордовъ и леди съ артистами всѣхъ наименованій. Мнѣ хотѣлось возмутиться противъ холодной вѣжливости, которая, если и открываетъ когда-нибудь двери своего палаццо артистамъ, впускаетъ ихъ туда заразъ цѣлою гурьбою, чтобы устранить всякую возможность недоразумѣній относительно ранга, который она за ними признаетъ. Я собирался проклинать модное покровительство искусству, относящееся свысока къ личности артиста, — готовое бросить ему въ подачку какой-нибудь орденъ, но не соглашающееся признать его членомъ порядочнаго общества. Я намѣревался, какъ уже упомянуто, разнести британскую аристократію за то, что она не допускаетъ артистовъ въ свою среду, и хотѣлъ въ особенности строго наказать ихъ бы чемъ сатиры, за то, что они не приглашали къ себѣ запросто дорогую мою Моргіану, когда у меня внезапно возникла мысль: годилась-ли въ самомъ дѣлѣ г-жа Валькеръ на то, чтобы вращаться въ аристократическомъ обществѣ?! Я вынужденъ смиренно отвѣтите на этотъ вопросъ въ отрицательномъ смыслѣ. Она не получила такого воспитанія, какое требуется отъ дѣвицъ и дамъ въ Бекеръ-Стритѣ. Она была доброй, честной и неглупой женщиной, но не отличалась, надо сознаться, утонченными манерами. Костюмъ ея, не будучи особенно изящнымъ, всегда бросался въ глаза. Ея шляпки и шапочки, перья, цвѣты и т. п. украшенія выдѣлялись всегда величиной, рѣзкостью цвѣта и оригинальностью. Она любила покрывать себя драгоцѣнными уборами и выставлять таковые на показъ. Самый выговоръ имѣлъ у нея простонародный лондонскій оттѣнокъ. Ей случалось на званыхъ обѣдахъ ѣсть горошекъ ножомъ, причемъ мужъ, сидѣвшій на противуположной сторонѣ стола, тщетно хмурилъ брови, дабы обратить ея вниманіе на таковую безтактность. Я никогда не забуду ужасъ, въ который пришла леди Чепурина, когда Моргіана однажды за обѣдомъ въ Ричмондѣ потребовала себѣ портеръ и принялась пить его прямо изъ оловянной кружки. Зрѣлище было и въ самомъ дѣлѣ интересное. Она подняла кружку очаровательнѣйшею рукою, покрытой самыми широкими браслетами, какіе когда-либо случалось видѣть, а перья райской птицы въ ея головномъ уборѣ обвились вокругъ оловяннаго дна кружки и окружили это дно словно сіяніемъ. Моргіана обладала и обладаетъ до сихъ поръ такими непринятыми въ порядочномъ обществѣ особенностями. Для нея и въ самомъ дѣлѣ умѣстнѣе держаться въ сторонѣ отъ аристократическихъ кружковъ. Когда она говоритъ, что совсѣмъ «взопрѣла» отъ жары, когда позволяетъ себѣ громко смѣяться, или подтолкнуть за обѣдомъ своего сосѣда локтемъ въ бокъ, если онъ разсказываетъ что-нибудь, представляющееся ей забавнымъ, Моргіана дѣлаетъ то, что съ ея стороны вполнѣ естественно и умѣстно, по въ то же время, не принято въ высоко-цивилизованномъ обществѣ британскихъ аристократовъ. Тамъ, безъ сомнѣнія, стали бы смѣяться надъ ея тщеславіемъ и странными манерами, но не оцѣнили бы по достоинству ея доброту, честность и простодушіе. Установивъ этотъ фактъ, приходится, безъ сомнѣнія, заключить, что тирада противъ британской аристократіи оказалась бы теперь неумѣстной. Оставимъ ее про запасъ для болѣе подходящаго случая.

Г-жа Воронокрылова обладала отъ природы всѣми задатками, чтобы чувствовать себя счастливой. Она была до того нетребовательной, что удовлетворялась самымъ ничтожнымъ знакомъ вниманія. Не скучая въ одиночествѣ, она радовалась обществу, восторгалась каждой хотя бы самой избитой шуткой, была всегда готова смѣяться, пѣть, танцовать и веселиться. Всякая чувствительная баллада способна была растрогать ее до слезъ. Многіе считали ее вслѣдствіе этого страшной притворщицей и почти всѣ были убѣждены, что она продувная кокетка. Бенжаменъ Бароскій не былъ единственнымъ ея поклонникомъ. Кромѣ него явилось много другихъ соискателей на благосклонность Моргіаны. Молодые дэнди верхомъ на великолѣпныхъ скакунахъ охотно конвоировали въ паркѣ ея фаэтонъ и завозили по утрамъ къ ея швейцару визитныя свои карточки. Одинъ изъ тогдашнихъ модныхъ художниковъ написалъ съ нея портретъ, который былъ затѣмъ вырѣзанъ на стали. Оттиски съ него продавались въ музыкальныхъ магазинахъ въ качествѣ заголовка къ романсу «Черноокая дѣва Аравіи». Слова были написаны Десмондомъ Муллиганомъ, эсквайромъ, а музыка сочинена и посвящена г-жѣ Моргіанѣ Валькеръ «покорнѣйшимъ ея слугою Бенжаменомъ Бароскимъ». По вечерамъ ея ложа въ оперѣ была переполнена. Ложа въ оперѣ? Да-съ, наслѣдница «Королевскихъ Сапожныхъ Щетокъ» дѣйствительно имѣла теперь собственную ложу въ оперѣ, и эта ложа усердно посѣщалась самыми великосвѣтскими лондонскими кавалерами.

Это время было для нея періодомъ величайшаго благоденствія. Пользуясь тѣмъ, что ему удалось организовать у себя сборный пунктъ для великосвѣтской молодежи, ея мужъ значительно расширилъ свою коммиссіонерскую контору и началъ уже благодарить счастливую свою звѣзду за то, что ему удалось вступить въ бракъ съ женщиной, которая сама по себѣ составляла неоцѣнимый капиталь.

Расширивъ коммиссіонерскія свои операціи, г-нъ Валькеръ соотвѣтственно увеличилъ свои расходы, а слѣдовательно также и долги. Ему пришлось обзавестись большимъ количествомъ мебели и столоваго серебра, расходовать большее количество винъ, и давать чаще званые обѣды. Маленькій фаэтонъ, запряженный парою пони, пришлось замѣнить изящной каретой. Можно представить себѣ, какъ злился и негодовалъ старый нашъ пріятель Розанчиковъ, когда, поглядывая изъ партера на ложу г-жи Валькеръ въ оперѣ, онъ видѣлъ ее окруженной сливками молодой англійской аристократіи — привѣтливо раскланивающейся съ какимъ-нибудь графомъ, — улыбающейся на комплименты герцога и приводящей сэра Джона въ состояніе величайшаго блаженства разрѣшеніемъ взять ее подъ руку, чтобы отвести до экипажа.

Общественное положеніе г-жи Воронокрыловой являлось въ то время какимъ-то исключительнымъ. Она была честной женщиной, но между тѣмъ ее посѣщала какъ разъ та категорія аристократіи, которая по преимуществу водится съ дамами легкаго поведенія. Она была не прочь посмѣяться и поболтать съ каждымъ изъ многочисленныхъ ухаживавшихъ за ней кавалеровъ, но не поощряла никого изъ нихъ. Моргіана являлась теперь въ обществѣ не иначе, какъ съ своей мамашей, старушкой Крумпъ, игравшей роль бдительнѣйшаго Аргуса. Со стороны могло показаться, что г-жа Крумпъ дремлетъ въ оперѣ, на самомъ же дѣлѣ она глядѣла, какъ говорится, въ оба. Никому изъ юныхъ развратниковъ не удавалось обмануть ея бдительность, а потому Валькеръ, недолюбливавшій старуху (какъ всякій мужъ естественно долженъ недолюбливать свою тещу) соглашался терпѣть ее въ домѣ въ качествѣ дуеньи при Моргіанѣ.

Никому изъ молодыхъ дэнди не удавалось добиться, чтобы передъ нимъ раскрылись двери домика на Эджеверской улицѣ, и хотя можно было еще съ полдороги отъ парка слышать звонкій голосъ Моргіаны, упразднявшійся въ сольфеджіяхъ, но, тѣмъ не менѣе, юный привратникъ, въ ливреѣ съ пуговками на манеръ сахарной головы, имѣлъ инструкцію заявлять, что барыни дома нѣтъ и выполнялъ эту инструкцію съ изумительнѣйшимъ безстыдствомъ.

Послѣ двухъ лѣтъ такой блистательной роскошной жизни начали, какъ и слѣдовало ожидать, являться во множествѣ утренніе посѣтители, дававшіе о себѣ знать однимъ только звонкомъ и спрашивавшіе капитана Валькера. Ихъ точно также не удостаивали пріема, какъ и вышеупомянутыхъ дэнди, но, вообще говоря, направляли въ контору капитана, куда они заходили, или же нѣтъ, по собственному уже ихъ усмотрѣнію. Единственнымъ постороннимъ мужчиной, для котораго открывались завѣтныя двери дома Моргіаны, былъ композиторъ Бароскій, который трижды въ недѣлю подъѣзжалъ на извозчикѣ къ этимъ дверямъ и каждый разъ безпрепятственно входилъ туда, въ качествѣ «учителя барыни».

Необходимо замѣтить, что, къ величайшему разочарованію коварнаго профессора музыки и пѣнія, бдительный Аргусъ, въ лицѣ г-жи Крумпъ, безотлучно сидѣлъ возлѣ фортепіано, пробавляясь нескончаемымъ вязаньемъ, или же чтеніемъ «Sunday Times». Бароскому приходилось, поэтому, говорить съ очаровательной своей ученицей «ледянымъ языкомъ приличій» (выражаясь собственнымъ его слогомъ), Моргіана же передразнивала по уходѣ достопочтеннаго профессора его манеру закатывать глаза «подъ пятый нумеръ», и забавляла своего мужа и мать, представляя имъ до чрезвычайности наглядно влюбленнаго Бароскаго. У капитана Валькера имѣлись основательныя причины не обращать вниманія на ухаживаніе профессора за его женой. Мать Моргіаны въ свою очередь подвизалась сама на сценѣ. Въ тогдашнія блаженныя времена за ней самой ухаживали въ шутку и въ серьезъ многія сотни кавалеровъ. Чего же иного, скажите, можетъ ожидать хорошенькая женщина, выступающая передъ публикой? Въ виду этихъ соображеній достойная мамаша совѣтовала дочери терпѣть съ веселымъ духомъ ухаживанья Бароскаго, не дѣлая изъ нихъ повода къ постояннымъ тревогамъ и ссорамъ.

Бароскому такимъ образомъ дозволялось пребывать влюбленнымъ. Ему не мѣшали пылать сколько угодно страстью, и если таковая на самомъ дѣлѣ и не увѣнчивалась желаннымъ успѣхомъ, сердцеѣдъ композиторъ могъ все же намекать на то, что чувствуетъ себя совершенно счастливымъ, принимать характерный побѣдоносный видъ, когда упоминали фамилію Воронокрыловой, и увѣрять клубныхъ своихъ, пріятелей: «Клянусь честью, что въ этихъ слухахъ нѣтъ ни словечка правды!»

Разъ какъ-то, однако, случилось, что г-жа Крумпъ опоздала пріѣхать на урокъ. (Быть можетъ, въ этотъ день шелъ дождь, и всѣ мѣста въ дилижансѣ оказались занятыми. Иногда вѣдь обстоятельство еще меньшей важности можетъ существенно измѣнить судьбы не только отдѣльной личности, но даже и цѣлаго народа). Г-жа Крумпъ не пріѣхала, но Бароскій пріѣхалъ, и Моргіана, ничего не подозрѣвая, сѣла по обыкновенію за фортепіано, когда вдругъ, на самой серединѣ урока, профессоръ упалъ передъ ней на колѣни и въ самыхъ краснорѣчивыхъ выраженіяхъ своего репертуара приступилъ къ пламенному объясненію въ любви.

— Не дурачьтесь, Бароскій! — возразила на это капитанша (прошу извинить, если она позволила себѣ говорить столь несоотвѣтственнымъ тономъ, тогда какъ ей надлежало бы облечься въ ледяную броню оскорбленнаго женственнаго достоинства и воскликнуть: — «Оставьте меня, сударь!») — Не дурачьтесь, вставайте съ колѣнъ и будемте продолжать урокъ!

— Жестокосердое, но прелестное созданіе! Развѣ вы не согласитесь меня выслушать?

— Нѣтъ, я не стану васъ слушать, Бенжаменъ, — объявила Моргіана. — Встаньте, садитесь на стулъ и прошу васъ не ломайте изъ себя больше такого дурня!

Бароскій, заранѣе уже выучивъ наизусть рѣчь, долженствовавшую растрогать Моргіану, рѣшился произнести эту рѣчь въ надлежащей обстановкѣ, а именно, стоя на колѣняхъ. Поэтому онъ просилъ свою ученицу не отвращать отъ него божественнаго ея лица, выслушать голосъ его отчаянія и т. д. Схвативъ руку Моргіаны, онъ собирался прижать ее къ губамъ, когда владѣлица этой руки, обнаруживая въ данную минуту, быть можетъ, больше мужества, чѣмъ женственной кротости, объявила ему:

— Выпустите мою руку, сударь, а то я вамъ надаю пощечинъ!

Бароскій не пожелалъ выпустить руки и собирался запечатлѣть на таковой поцѣлуй какъ разъ въ то время, когда г-жа Крумпъ, которой пришлось сѣсть въ дилижансъ не въ двѣнадцать часовъ, а въ четверть перваго, отворяла дверь изъ прихожей въ залу, чтобы войти въ таковую. Моргіана, раскраснѣвшаяся, какъ піонъ, не будучи въ состояніи высвободить лѣвую свою руку, которую держалъ профессоръ, подняла правую и, опустивъ таковую со всею энергіей, обитавшей въ сравнительно мощномъ ея тѣлѣ, дала своему поклоннику такую звонкую пощечину, что онъ немедленно выпустилъ руку, которую передъ тѣмъ держалъ, и неминуемо свалился бы на коверъ, если бы этому не воспрепятствовала г-жа Крумпъ, яростно устремившаяся впередъ. Означенная храбрая дама не допустила почтеннаго профессора упасть, поддержавъ его такимъ градомъ пощечинъ, сыпавшихся на обѣ его щеки, какого онъ никогда не испытывалъ съ блаженныхъ временъ пребыванія своего въ школѣ.

— Какая наглость! Какое безстыдство! — восклицала мамаша Моргіаны. — Вы осмѣливаетесь хватать за руки мою дочь! (разъ, два). Вы позволяете себѣ оскорблять беззащитную женщину, негодяй вы этакій! (разъ, два). Ведите себя другой разъ приличнѣе, грязное вы чудовище!

Воспрянувъ изъ оцѣпенѣнія, въ которое ввергла его столь неожиданная крутая расправа, Бароскій воскликнулъ, задыхаясь отъ негодованія и бѣшенства:

— Клянусь, что вы обо мнѣ еще услышите! Я заставлю васъ за это поплатиться!

— Поступайте какъ вашей милости заблагоразсудится, милѣйшій Бенжаменчикъ, — насмѣшливо возразила вдовствующая г-жа Крумпъ, а затѣмъ, обращаясь къ отроку, исполнявшему должность лакея, добавила:

— Кажется, у насъ позвонили, Августъ. Это, навѣрное, самъ капитанъ! (Бароскій поспѣшно схватываетъ свою шляпу и выходитъ въ переднюю). — Августъ! Запри дверь за этимъ наглецомъ и, если онъ осмѣлится когда-нибудь сюда явиться, сейчасъ же бѣги за городовымъ! Понимаешь!

Профессоръ музыки мгновенно улетучился, а мать съ дочерью, вмѣсто того, чтобы лишиться съ испуга чувствъ, или же впасть въ истерику, какъ это, безъ сомнѣнія, сдѣлали бы на ихъ мѣстѣ настоящія, благовоспитанныя дамы, принялись хохотать надъ горькимъ разочарованіемъ Бенжамена Бароскаго, котораго не стѣсняясь называли «противнымъ чудовищемъ».

— И какъ это могло взбрести въ голову подобному плюгавцу, что я промѣняю на него такого молодца, какъ мой Говардъ? — освѣдомилась Моргіана тономъ, въ которомъ просвѣчивала оскорбленная гордость любящей жены. Тѣмъ не менѣе, обсудивъ всѣ обстоятельства дѣла, она и ея мамаша пришли обѣ къ убѣжденію въ неумѣстности доводить о происшедшемъ инцидентѣ до свѣдѣнія Говарда. По мнѣнію ихъ, это могло бы повести только къ ссорамъ и непріятностямъ. Въ виду означенныхъ соображеній, капитану не было сказано ни словечка. Жена встрѣтила его, быть можетъ, только чуточку сердечнѣе обыкновеннаго. За исключеніемъ этого, не особенно бросавшагося въ глаза оттѣнка, нельзя было рѣшительно ни въ чемъ подмѣтить, чтобы съ Моргіаной случился въ отсутствіе ея мужа и господина какой-либо необычайный пассажъ.

Не моя въ томъ вина, если нервная чувствительность героини этой повѣсти до такой степени недоразвита, что Августу не пришлось даже сбѣгать въ аптеку за нашатырнымъ спиртомъ. Во всякомъ случаѣ мистеръ Говардъ Валькеръ оставался въ полнѣйшемъ невѣдѣніи о ссорѣ между его женой и ея учителемъ до тѣхъ поръ, пока…

Пока его не арестовали на другой же день по иску Бенжамена Бароскаго за неплатежъ, по счету въ 220 фунтовъ стерлинговъ. Не располагая въ данную минуту такою суммой, капитанъ былъ отведенъ помощникомъ квартальнаго надзирателя Товіей Ларкинсомъ въ кутузку, устроенную при профессіональной квартирѣ судебнаго пристава Бендиго въ Канцелярскомъ переулкѣ.

ГЛАВА V,
въ которой капитанъ Валькеръ оказывается въ затруднительномъ положеніи, а его супруга дѣлаетъ цѣлый рядъ безразсудныхъ попытокъ высвободить его оттуда.

Надѣюсь, что возлюбленный читатель настолько уже освоился съ жизнью, что не заподозритъ капитана Валькера въ такомъ безразсудствѣ, какимъ оказалась бы съ его стороны мысль обратиться при существующихъ условіяхъ за помощью къ великосвѣтскимъ своимъ пріятелямъ. Дѣйствительно, если бы такая мысль пришла ему въ голову въ то время, когда онъ увидѣлъ себя арестованнымъ за долги въ Канцелярскомъ переулкѣ, она могла бы только скомпрометировать его въ конецъ въ глазахъ знатныхъ лицъ, которыя отъ времени до времени появляются въ этомъ маленькомъ повѣствованіи и придаютъ ему фешенебельный пошибъ. Нѣтъ, капитанъ слишкомъ хорошо зналъ людей или, правильнѣе выражаясь, кружокъ, въ которомъ вращался, для того, чтобы предаваться какимъ-либо иллюзіямъ. Маркизъ Биллингсгэтскій не пожалѣетъ для него столькихъ бутылокъ вина, сколько онъ въ состояніи будетъ вмѣстить подъ своимъ жилетомъ. Лордъ Вокзалъ съ удовольствіемъ одолжитъ ему свою карету, потреплетъ его по спинѣ и пріѣдетъ къ нему на обѣдъ, но всѣ эти сіятельныя и свѣтлѣйшія особы не согласятся ни порознь, ни сообща пожертвовать сотнею фунтовъ стерлинговъ, даже если бы эта ничтожная для нихъ сумма могла спасти ихъ пріятеля Валькера отъ висѣлицы.

Да и на какомъ основаніи, позвольте спросить, стали бы мы ожидать отъ другихъ болѣе сердечнаго къ намъ отношенія? Мнѣ не разъ случалось замѣчать, что люди, жалующіеся на безсердечный эгоизмъ общества, обладаютъ сами крупною дозой себялюбія и столь же неохотно раскошеливаются для своихъ ближнихъ, какъ и большинство прочихъ смертныхъ. Относительно капитана Валькера я убѣжденъ, что онъ поступилъ бы съ нуждающимся пріятелемъ совершенно также, какъ поступили съ нимъ, когда онъ очутился въ бѣдственномъ положеніи. Личное задержаніе почтеннаго капитана за неплатежъ по вышеупомянутому счету огорчило въ сущности только собственную его супругу. Хотя и прискорбно въ этомъ сознаться, но въ клубѣ, членомъ котораго онъ состоялъ, все шло совершенно тѣмъ же порядкомъ, какъ и за день передъ его исчезновеніемъ.

Если бы мы не опасались утомить вниманіе почтеннѣйшаго читателя, можно было бы угостить его весьма полезной диссертаціей вообще о клубахъ и въ особенности о характерѣ дружескихъ связей, устанавливающихся между членами этихъ учрежденій. Какое благородное чувство эгоизма вскармливаютъ и вспаиваютъ они у представителей не прекрасной половины рода человѣческаго! Оставляя уже въ сторонѣ избитыя темы жалобъ на то, что изъ-за клуба мужчины измѣняютъ домашнему очагу, — привыкаютъ къ чревоугодію и мотовству и т. п., мы ограничимся только разсмотрѣніемъ отношеній, устанавливающихся между членами клуба и безцеремонностью обращенія ихъ другъ съ другомъ. Взгляните только, какъ набрасываются они толпою на вечернія газеты, взгляните, какъ Мерзляковъ приказываетъ затопить каминъ въ самый что ни на есть разгаръ іюньскихъ жаровъ и какъ мистеръ Горячевъ открываетъ настежъ окна въ февралѣ мѣсяцѣ. Взгляните, какъ Уплетаевъ забираетъ себѣ на тарелку цѣлую грудь индѣйки и сколько разъ Дженкинсъ приказываетъ себѣ налить полкружечки хереса! Да-съ, клубная жизнь является, собственно говоря, организованнымъ эгоизмомъ. Клубныя связи не имѣютъ ничего общаго съ настоящею дружбой и тщательно удерживаются на почтительномъ разстояніи отъ таковой. Положимъ, что въ теченіе цѣлыхъ двадцати лѣтъ вы ежедневно встрѣчаетесь съ Смизсомъ, обмѣниваетесь съ нимъ самыми свѣжими новостями, забавляетесь вмѣстѣ съ нимъ послѣдней удачной шуткой, однимъ словомъ, сближаетесь съ нимъ настолько коротко, насколько это вообще возможно двумъ мужчинамъ, и вдругъ однажды, въ концѣ списка членовъ клуба, вы читаете маленькую «особую замѣтку» слѣдующаго содержанія:

Выбылъ за смертью:

Смизсъ, Джонъ, эсквайръ; или, напротивъ того, онъ имѣетъ удовольствіе созерцать ваше имя удостоеннымъ подобнаго же типографскаго отличія. Да! Въ концѣ каждаго клубнаго списка стоитъ эта противная добавочная замѣтка. Отъ нея никоимъ образомъ не отвертишься! Я самъ состою членомъ въ восьми клубахъ и знаю, что когда-нибудь въ спискахъ ихъ членовъ появится подъ вышеупомянутой роковой рубрикой достопочтенное имя Фицъ-Будля, Джоржа Сэведжа, эсквайра (если только судьба не заблагоразсудитъ убрать предварительно на тотъ свѣтъ моего братца и шестерыхъ его сыновей, въ каковомъ случаѣ означенное имя оказалось бы написаннымъ: «Фицъ-Будль, сэръ Джоржъ Сэведжъ, баронетъ»). Я какъ сейчасъ вижу передъ собой эти списки. Рано или поздно я долженъ спуститься самъ въ послѣднюю рубрику. Наступитъ день, когда я уже не буду сидѣть въ нишѣ у венеціанскаго окна. Кто-нибудь другой займетъ вакантное мое кресло, робберъ начнется заведеннымъ порядкомъ, но Фицъ не будетъ уже въ немъ участвовать. — Гдѣ же Фицъ? — освѣдомится Козырьковъ, только что прибывшій съ увеселительной поѣздки на берега Рейна? — А развѣ вы этого не знали, — отвѣтитъ Понтеркинъ, указывая большимъ пальцемъ внизъ на коверъ. — Вы, если не ошибаюсь, вышли съ валета? — освѣдомится Картежниковъ у своего партнера (увы, другого уже партнера), а лакей сниметъ со свѣчи нагаръ!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Надѣюсь, что въ продолженіе созданной этими многоточіями маленькой паузы, каждый изъ читателей, состоящій вмѣстѣ съ тѣмъ членомъ какого-нибудь клуба, обдумаетъ вышеприведенныя соображенія и воспользуется таковыми. Если бы даже онъ числился разомъ въ восьми клубахъ, это нисколько не помѣшаетъ ему умереть, послѣ чего оставшіеся въ живыхъ пять тысячъ его сочленовъ почти и не замѣтятъ его отсутствія. Миръ праху его! Клубные лакеи въ непродолжительномъ времени забудутъ даже его фамилію и станутъ вѣшать другое пальто на крючкѣ, предназначавшемся когда-то исключительно лишь для собственнаго его верхняго одѣянія! Понятное дѣло, что въ этомъ, именно и заключается главная прелесть такихъ учрежденій, какъ наши клубы. Если бы дѣло происходило иначе, — если бы, напримѣръ, намъ приходилось горевать, когда умираютъ наши друзья, или же раскошеливаться, когда они впадаютъ въ нужду, мы оказались бы несостоятельными и влачили бы самое бѣдственное существованіе. Теперь же мы плотно застегиваемъ свои сердца и карманы, стараясь, по возможности, весело убить время. Спускаясь по рѣкѣ жизни внизъ по теченію, мы помышляемъ лишь о томъ, какъ бы самимъ удержаться на поверхности. Если бѣдность цѣпляется намъ за пятки, или же дружба пытается схватить насъ за руку, мы энергично стараемся стряхнуть ихъ съ себя. Мы выбрали своимъ лозунгомъ: «каждый за себя самого». Даже и при такихъ условіяхъ у насъ, какъ говорится, хлопотъ полонъ ротъ.

Пріятель мой, капитанъ Валькеръ, столь долго и рѣшительно придерживался вышеупомянутыхъ принциповъ, что не ласкалъ себя ни малѣйшими иллюзіями. Попавъ въ бѣду, онъ понималъ, что никто въ свѣтѣ не пожелаетъ ему помочь, а потому и принялъ, какъ говорится, соотвѣтственныя мѣры.

Когда его доставили въ арестантскую, устроенную при профессіональной квартирѣ мистера Бендиго, онъ самымъ высокомѣрнымъ тономъ приказалъ позвать къ себѣ этого джентльмена, вынулъ изъ бумажника бланковый чекъ на извѣстную банкирскую фирму и, украсивъ этотъ чекъ ордеромъ, какъ разъ на ту сумму, за неплатежъ которой его арестовали, потребовалъ, чтобы судебный приставъ немедленно же отперъ двери и отпустилъ его на всѣ четыре стороны.

Мистеръ Бендиго лукаво улыбнулся и, приставивъ къ своему крючковатому орлиному носу палецъ, унизанный брилліантовыми перстнями, освѣдомился:

— Неужели, г-нъ Валькеръ, усматриваетъ у меня на губахъ еще необсохшее молоко?

Этотъ веселый и благодушный вопросъ несомнѣнно выражалъ со стороны почтеннаго пристава сомнѣніе въ платежной силѣ документа, переданнаго ему капитаномъ.

— Чортъ возьми, сударь! — вскричалъ съ нетерпѣніемъ Валькеръ. — Пошлите кого-нибудь въ банкъ съ этимъ чекомъ, да только поторопитесь. Вотъ вамъ полъ-кроны. Пустъ наймутъ на мой счетъ извозчика туда и обратно!

Увѣренный видъ, съ которымъ это было высказано, произвелъ нѣкоторое впечатлѣніе даже и на такого стараго воробья, какимъ, очевидно, былъ достопочтенный судебный приставъ. Мистеръ Бендиго освѣдомился, не угодно-ли будетъ капитану Валькеру что-нибудь закусить, пока квартальный надзиратель съѣздитъ за чекомъ, и обходился очень вѣжливо съ своимъ арестантомъ за все время отсутствія посланца.

Оказывалось, что въ банкѣ по счету капитана Валькера числилось всего два фунта стерлинговъ, пять шиллинговъ и два пенса (сумма эта, по вычетѣ изъ нея судебныхъ издержекъ, была впослѣдствіи распредѣлена между его кредиторами). При такихъ обстоятельствахъ банкирская фирма благоразумно отказалась уплатить по капитанскому чеку двѣсти съ чѣмъ то фунтовъ стерлинговъ, сдѣлавъ на этомъ чекѣ отмѣтку: «Не причитается получить». Получивъ таковый отвѣтъ, Валькеръ вмѣсто того, чтобы упасть духомъ, весело расхохотался, вынулъ изъ бумажника настоящій банковый билетъ въ пять фунтовъ стерлинговъ и попросилъ послать своего хозяина за бутылкой шампанскаго, которую, затѣмъ, оба джентльмена роспили самымъ дружественнымъ и благодушнымъ образомъ. Едва только бутылка была выпита и молодой джентльменъ изъ сыновъ Израиля, прислуживавшій при арестантской судебнаго пристава, едва успѣлъ убрать со стола бокалы, какъ въ помѣщеніе, отведенное капитану, вбѣжала бѣдняжка Моргіана. Обливаясь потокомъ слезъ, она бросилась въ объятія супруга, повисла у него на шеѣ, назвала его милѣйшимъ, безцѣннымъ своимъ Говардомъ и непремѣнно упала бы въ обморокъ къ его ногамъ, если бы онъ не разразился цѣлой бурей проклятій и не спросилъ ее, какъ она смѣла показываться мужу на глаза послѣ того, какъ своимъ чертовскимъ мотовствомъ довела его до такого ужаснаго положенія? Столь грозный вопросъ до того напугалъ бѣдняжку, что она мигомъ очнулась отъ всѣхъ поползновеній упасть въ обморокъ. Замѣтьте себѣ, что благонадежнѣйшимъ средствомъ для исцѣленія замужнихъ дамъ отъ припадковъ истерики является легонькое примѣненіе супружеской строгости, и притомъ, даже въ самой что ни на есть рѣзкой формѣ. Порукою могутъ въ этомъ служить всѣ мужья, которымъ сплошь и рядомъ случается прибѣгать къ такому средству.

— Ты упрекаешь меня въ мотовствѣ, Говардъ? — робко спросила она, совершенно позабывъ при этомъ неожиданномъ нападеніи, что только лишь передъ тѣмъ собиралась лишиться чувствъ. — Но, вѣдь, мнѣ кажется, голубчикъ, что тебѣ нѣтъ никакого основанія жаловаться на…

— Нѣтъ основанія жаловаться, сударыня? — взревѣлъ милѣйшій Валькеръ, — А двѣсти фунтовъ стерлинговъ, которые приходится платить вашему учителю? Вы, кажется, изволите про нихъ забывать? Развѣ вы принесли мнѣ такое приданое, которое давало бы вамъ право платить по гинеѣ за урокъ? Вы забываете, откуда я васъ взялъ, и въ какой великосвѣтскій кружокъ вы попали по моей милости? Вѣдь я наряжалъ васъ, какъ герцогиню. Развѣ я не былъ для васъ, сударыня, такимъ мужемъ, о которомъ большинство женщинъ не можетъ даже и мечтать?

— Дѣйствительно, Говардъ, вы всегда были ко мнѣ очень добры, — подтвердила, рыдая, молодая женщина.

— Вспомните, сударыня, что я по цѣлымъ днямъ работалъ для васъ, словно каторжникъ. Мнѣ никогда почти не доводилось провести вечеръ дома. Вспомните, что я позволялъ вашей необразованной старухѣ-матери бывать въ вашемъ, т. е., правильнѣе говоря, въ моемъ домѣ. Такъ-то-съ, сударыня!..

Она не могла этого отрицать, и разозлившійся Валькеръ (вѣдь, для чего же и существуетъ жена, какъ не для того, чтобы мужъ могъ срывать на ней сердце) продолжалъ отчитывать ее въ продолженіе еще нѣкотораго времени въ томъ же тонѣ. Онъ до такой степени пробралъ и такъ застращалъ несчастную Моргіану, что она ушла отъ него, считая себя преступнѣйшей женщиной въ свѣтѣ и горько оплакивала выпавшее на долю ея Говарда двойное несчастіе. Бѣдняга ея мужъ, вѣдь, раззорился и притомъ по ея винѣ!

По уходѣ жены къ доблестному капитану снова вернулось подобающее мудрецу душевное спокойствіе (онъ былъ не изъ такихъ людей, которыхъ могли бы застращать нѣсколько мѣсяцевъ пребыванія въ королевской долговой тюрьмѣ). Говардъ Вальтеръ выпилъ нѣсколько бокаловъ пунша въ обществѣ своего хозяина и совершенно хладнокровно бесѣдовалъ съ нимъ о финансовомъ своемъ положеніи. Понятно, что онъ намѣревался не позже, какъ на другой же день уплатить доли, и разстаться съ квартирой судебнаго пристава. Каждый, кто подвергался тамъ задержанію за долги, клялся и божился, что выйдетъ оттуда на слѣдующее же утро. Достопочтенный Бендиго объявилъ, что съ радостью растворитъ передъ капитаномъ настежь двери, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, поспѣшилъ сообщить своимъ пріятелямъ объ арестованіи мистера Валькера и объ умѣстности заявить его кредиторамъ, чтобы они поторопились предъявленіемъ своихъ претензій.

Читатель можетъ легко себѣ представить, что Моргіана вернулась домой въ глубочайшемъ горѣ. Она едва не расплакалась, когда отрокъ, въ ливреѣ съ пуговицами въ видѣ маленькихъ сахарныхъ головокъ, освѣдомился у нея: «вернется-ли баринъ еще засвѣтло, или же изволилъ взять съ собой ключъ отъ входныхъ дверей?» Цѣлую ночь она не могла уснуть и безпокойно ворочалась съ бока на бокъ въ постели, а ранехонько утромъ встала, одѣлась и вышла изъ дома.

Еще не пробило и девяти, а Моргіана явилась уже на квартиру судебнаго пристава и радостно бросилась въ объятія своего супруга, который зѣвалъ, потягивался и ругался, только что передъ тѣмъ проснувшись съ головной болью, вызванной вчерашнимъ кутежомъ, затянувшимся до поздней ночи! На первый взглядъ это можетъ показаться страннымъ, но между тѣмъ не подлежитъ сомнѣнію, что, быть можетъ, нигдѣ въ Европѣ не кутятъ, такимъ безшабашнымъ образомъ, какъ именно въ долговыхъ тюрьмахъ. Мнѣ самому доводилось обѣдать у мистера Аминадава (разумѣется, я зашелъ къ нему, чтобы навѣстить пріятеля), по меньшей мѣрѣ, такъ же роскошно, какъ въ Лонгскомъ ресторанѣ.

Необходимо объяснить, однако, радость Моргіаны, которая могла бы показаться странной въ виду непріятнаго казуса съ капитаномъ и совершенно искренней грусти, какой предавалась ночью сама его супруга. Дѣло въ томъ, что г-жа Вадькеръ вышла утромъ изъ дома съ громаднѣйшей корзиной въ рукѣ

— Угодно, я понесу за вами корзину, сударыня? — спросилъ пажъ; услужливо хватаясь за эту корзину.

— Нѣтъ, не надо, — торопливо возразила ему барыня. — Здѣсь только…

— Я такъ и думалъ, сударыня. Я былъ въ этомъ увѣренъ! — объявилъ, ухмыляясь отрокъ.

— Стекло и тому подобныя хрупкія вещи, — продолжала г-жа Валькеръ, страшно покраснѣвъ. — Потрудись нанять мнѣ карету и говорить со мной лишь тогда, когда тебя спрашиваютъ!

Юный пажъ отправился выполнять данное ему порученіе. Карета была нанята и подъѣхала въ крыльцу. Г-жа Валькеръ проскользнула въ нее съ своей корзиной, а пажъ отправился прямехонько на кухню къ своимъ сослуживцамъ и объявилъ:

— Вотъ такъ штука! Баринъ пропалъ безъ вѣсти, а барыня поѣхала закладывать столовое серебро!

Извѣстіе это произвело, какъ и слѣдовало ожидать, величайшую сенсацію. Отправляясь за покупками, кухарка по нечаянности захватила съ собой дюжину столовыхъ ножей и накладного серебра поставецъ для яицъ. Горничная, которой пришлось послѣ полудня тоже зачѣмъ-то сходить, прихватила съ собою восемь батистовыхъ носовыхъ платковъ, помѣченныхъ вензелемъ ея барыни, полдюжины почти новенькихъ башмачковъ, множество длинныхъ и короткихъ перчатокъ, нѣсколько паръ шелковыхъ чулокъ и флаконъ для духовъ съ вызолоченною крышкой. Она разсказывала:

— Представьте себѣ, барыня унесла обѣ новыхъ кашемировыхъ шали, а въ ларцѣ, гдѣ она держала свои драгоцѣнности, остались теперь только пачки булавокъ, да старый коралловый браслетъ.

Что касается до пажа, то онъ немедленно же устремился въ уборную своего барина, выворотилъ всѣ карманы господскихъ сюртуковъ, жилетовъ и брюкъ и отворилъ всѣ ящики столовъ и комодовъ, за исключеніемъ тѣхъ, которые оказались запертыми на ключъ. Нельзя сказать, впрочемъ, чтобы его поиски увѣнчались особеннымъ успѣхомъ. Онъ нашелъ только три полупенсовыхъ монеты, штемпель для прикладыванія къ векселямъ и штукъ сорокъ, тщательно перенумерованныхъ и перевязанныхъ красною ленточкой, счетовъ отъ разныхъ торговыхъ фирмъ. Горничная, кухарка и пажъ въ обществѣ грума, восхищавшагося красотою первой и городового, давнишняго поклонника второй, усѣлись въ обычное время за вкусный обѣдъ, въ продолженіе котораго пришли въ непоколебимому убѣжденію въ томъ, что Валькеры раззорились въ конецъ. Неудивительно поэтому, если кухарка презентовала городовому фарфоровую пуншевую чашу, якобы подаренную ей самой г-жею Валькеръ. Горничная, въ свою очередь, подарила своему обожателю двѣ книжечки съ картинками, найденныя ею на столѣ въ гостиной, а именно: прошлогодній альбомъ красавицъ и третій томъ поэтическихъ произведеній Байрона.

— Готовь побожиться, что она захватила съ собою также и маленькіе французскіе столовые часы! — вскричалъ пажъ.

Онъ дѣйствительно не ошибся. Часы, эти, завернутые въ одну изъ шалей, уложены были въ корзинку. Когда Моргіана вынимала эту корзинку изъ наемной кареты, она должно быть ее тряхнула, и они, словно обезумѣвъ, принялись бить несчетное число разъ. Извозчикъ грустно покачалъ головой вслѣдъ Моргіанѣ, шедшей такъ скоро, какъ только это было возможно съ такимъ тяжелымъ грузомъ, который ей приходилось нести, и завернувшей за уголъ въ улицу, гдѣ находился извѣстный магазинъ ювелира Балльса. Въ окнѣ этого большого магазина выставлены великолѣпныя серебряныя чаши и солонки, рѣдкостныя трости съ золотыми набалдашниками, флейты, часы, брилліантовыя брошки и дивныя картины великихъ старинныхъ художниковъ. На дверяхъ подъ надписью:

«Ювелиръ Балльсъ»

внимательный наблюдатель можетъ прочесть начертанное самыми мелкими буквами добавленіе:

«Выдаетъ ссуды подъ вѣрное обезпеченіе».

Незачѣмъ описывать свиданія г-жи Валькеръ съ этимъ ювелиромъ. Надо полагать, что оно привело къ удовлетворительному результату, такъ какъ полчаса спустя Моргіана вернулась къ ожидавшей ее каретѣ съ глазами, сверкавшими радостью, вскочила въ нее и приказала кучеру ѣхать во всю прыть въ улицу, гдѣ находилась профессіональная квартира судебнаго пристава. Извозчикъ, улыбаясь, обѣщалъ выполнить ея желаніе, а потому, подобравъ вожжи, погналъ своихъ клячъ въ этомъ направленіи со скоростью, достаточной для того, чтобы перегнать любого пѣшехода. — Я, признаться, такъ и думалъ, — разсуждалъ самъ съ собою философъ на козлахъ. — Когда мужа засадятъ въ долговое, женѣ, знамо, ужь не до серебряныхъ ложекъ. — Онъ былъ до такой степени очарованъ поведеніемъ Моргіаны, что не подумалъ даже ворчать, когда она, разсчитываясь съ нимъ, заплатила всего только вдвое больше, чѣмъ было условлено.

Покончивъ эти разсчеты, она позвонила и обратилась къ молодому еврейчику, отворившему дверь, съ лаконическимъ требованіемъ:

— Отведите меня къ нему.

— Къ кому именно? — саркастически освѣдомился юный Аминадавъ. — У насъ ихъ теперь штукъ до двадцати. Кстати, сударыня, вы пожаловали сюда ужь очень раненько!

— Прошу васъ провести меня къ капитану Валькеру, молодой человѣкъ, — гордо возразила ему Моргіана.

Юноша открылъ тогда вторую дверь и, увидѣвъ г-на Бендиго, который, въ халатѣ съ разноцвѣтными разводами, спускался какъ-разъ съ лѣстницы, — воскликнулъ:

— Папаша, капитана пришла навѣстить дама.

— Я пришла освободить его отсюда, — объяснила трепещущимъ голосомъ Моргіана, подавая судебному приставу связку банковыхъ билетовъ. — Вы объяснили мнѣ вчера вечеромъ, что съ него требуютъ двѣсти двадцать фунтовъ стерлинговъ. — Вотъ они.

Еврей взялъ пачку банковыхъ билетовъ, ухмыльнулся, взглянувъ на г-жу Валькеръ, и еще насмѣшливѣе ухмыльнулся, взглянувъ на своего сына. Затѣмъ онъ попросилъ молодую даму пройти къ нему въ кабинетъ за полученіемъ надлежащей росписки. Когда дверь профессіональнаго кабинета заперлась за г-жею Валькеръ и за его отцомъ, мистеръ Бендиго-младшій расхохотался такъ, что вынужденъ былъ прислониться къ стѣнѣ, чтобы не упасть, и выбѣжалъ на дворъ, гдѣ прогуливались уже, чтобы подышать, якобы, свѣжимъ воздухомъ, нѣкоторые изъ злополучныхъ обитателей отдѣленія долговой тюрьмы. Юный Аминадавъ разсказалъ имъ нѣчто, повидимому, очень забавное, такъ какъ они всѣ разразились самымъ, что ни на есть гомерическимъ хохотомъ.

Моргіана испытывала неземное блаженство, когда, получивъ отъ мистера Бендиго росписку объ уплатѣ долга, за который былъ арестованъ ея мужъ, она, вся раскраснѣвшись отъ радости и съ сильно бившимся сердцемъ, приложила эту росписку къ бювару съ пропускною бумагой. Затѣмъ бѣдняжка страшно поблѣднѣла, узнавъ отъ судебнаго пристава, что капитанъ провелъ ночь очень плохо.

— Это было вполнѣ естественно въ его положеніи, — сказала она.

Аминадава Бендиго-старшаго очень подмывало разсмѣяться ей прямо въ лицо, но у него хватило самообладанія, для того, чтобы усмѣхнуться, обратясь къ мраморному бюсту великаго Питта, украшавшему его комодъ.

По выполненіи всѣхъ предварительныхъ формальностей, г-жѣ Валькеръ указали камеру ея мужа. Тамъ, бросившись опять на шею милѣйшаго своего Говарда, она съ очаровательнѣйшей улыбкой въ свѣтѣ предложила ему поскорѣе одѣться и ѣхать домой, гдѣ ждетъ его завтракъ. Экипажъ стоитъ уже у дверей.

— Не понимаю, чтобы это могло значить, милочка! — вскричалъ капитанъ, привскочивъ отъ изумленія.

— Это значитъ, что ты, мой голубчикъ, совершенно свободенъ и что негодному Бароскому, или, по крайней мѣрѣ, противному здѣшнему судебному приставу уже уплачено.

— Ты, значитъ, видѣлась съ Бароскимъ? --освѣдомился Валькеръ, до чрезвычайности покраснѣвъ.

— Неужели тебѣ могла придти въ голову такая мысль, Говардъ? — съ негодованіемъ воскликнула Мортіана.

— Такъ, значитъ ты получила эти деньги отъ матери? — продолжалъ спрашивать капитанъ.

— Нѣтъ, я ихъ нашла у себя, — лукаво возразила г-жа Валькеръ?

На этотъ разъ Валькеръ изумился болѣе чѣмъ когда-либо.

— И у тебя есть еще деньги? — освѣдомился онъ.

Г-жа Валькеръ показала ему кошелекъ, въ которомъ оставались еще двѣ гинеи.

— Больше у меня нѣтъ ничего, милочка, — сказала она. — Я бы просила тебя выдать мнѣ чекъ для уплаты по мелкимъ счетамъ, которые за послѣдніе нѣсколько дней обрушились на меня почему-то цѣлой лавиной.

— Хорошо, ты получишь требуемый чекъ, — объявилъ капитанъ и тотчасъ же началъ одѣваться Закончивъ свой туалетъ, онъ позвонилъ, потребовалъ къ себѣ мистера Бендиго со счетомъ и вмѣестѣ съ тѣмъ изъявилъ намѣреніе немедленно же вернуться домой. Достопочтенный приставъ принесъ счетъ, но объяснилъ, что если его арестантъ считаетъ себя свободнымъ, то сильно ошибается. Отпустить капитана домой нельзя.

— Почему это? — спросила г-жа Валькеръ, сперва сильно покраснѣвъ, а затѣмъ страшно поблѣднѣвъ. — Развѣ я не уплатила вамъ все сполна?

— Разумѣется, уплатили и получили требуемую закономъ росписку, но у меня имѣется другой приказъ о задержаніи капитана за долгъ въ сто-пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ Розанчикову и Ландышеву въ Бондстритѣ. Капитанъ забиралъ тамъ въ теченіе пяти лѣтъ разныя косметическія принадлежности.

— Разумѣется, ты не была такою дурой, чтобы уплатить, не спросивъ, предъявлены-ли противъ меня другіе подобные иски? --грозно заревѣлъ Валькеръ, обращаясь къ своей женѣ.

— На этотъ разъ онѣ сплоховали, --замѣтилъ съ усмѣшкою мистеръ Бендиго, — но въ другой разъ, безъ сомнѣнія, будутъ умнѣе. Сверхъ того, капитанъ, что могутъ значить для васъ, какіе-нибудь полтораста фунтовъ?

Въ данную минуту капитану Валькеру отъ всей души хотѣлось хорошенько поколотить жену, но тѣмъ не менѣе благоразуміе перевѣсило у него стремленіе къ столь правосудной расправѣ. Не знаю, впрочемъ, позволительно-ли признать благоразумнымъ проявлявшееся у капитана Валькера желаніе надуть судебнаго пристава, внушивъ ему мысль, будто онъ, Валькеръ, человѣкъ до чрезвычайности почтенный и весьма состоятельный. Многіе достойные всякаго уваженія люди ласкаютъ себя надеждой, что имъ удается надувать подобнымъ образомъ почтеннѣйшую публику и, напримѣръ, воображаютъ, будто банкиры считаютъ ихъ, людьми состоятельными, благодаря тому, что они держатъ всегда кое-что на текущемъ счету, — пунктуально расплачиваются по счетамъ мелкихъ торговцевъ и т. п. На повѣрку оказывается, однако, что почтенную публику не такъ-то легко провести. Она съ изумительно точнымъ инстинктомъ догадывается о нашемъ дѣйствительномъ имущественномъ положеніи, или же замѣчательно ловко вывѣдываетъ про него всю подноготную. Вообще лондонскаго коммерсанта надлежитъ разсматривать, какъ проницательнѣйшаго сердцевѣда въ свѣтѣ, но если таковъ уже коммерсантъ, то каковъ же, спрашивается, долженъ быть лондонскій судебный приставъ? Какъ бы ни было, въ отвѣтъ на ироническій вопросъ: «Что могутъ значить для васъ какіе-нибудь полтораста фунтовъ?» Валькеръ, собравшись съ духомъ, отвѣтилъ:

— Это безстыдное вымогательство. Я положительно не признаю за собой этого долга, но все-таки поручу моему юрисконсульту уплатить сегодня же утромъ по счету Розанчикова, предъявивъ вмѣстѣ съ тѣмъ законнымъ порядкомъ протестъ противъ этого счета.

— Я въ этомъ нисколько не сомнѣваюсь, подтвердилъ мистеръ Бендиго, раскланиваясь, уходя изъ комнаты и оставляя г-жу Валькеръ съ глаза на глазъ съ ея супругомъ.

Этотъ достойный джентльменъ, увидѣвъ себя наединѣ съ любящей женою, безотлагательно принялся читать ей нравоученіе, которое нельзя было бы передать въ печати, въ виду чопорности общепринятыхъ приличій. Дѣло въ томъ, что публика не расположена выслушивать истинную правду о негодяяхъ, да къ тому же почти каждое слово капитана оказывалось ругательствомъ, которое милѣйшій читатель могъ бы, пожалуй, причислить къ разряду непечатной брани.

Представьте же себѣ теперь вмѣсто дружеской бесѣды между мужемъ и женой приблизительно слѣдующую сцену: Разочарованный въ своихъ разсчетахъ, взбѣшенный до крайности негодяй срываетъ, какъ говорится, сердце на любящей милой женщинѣ, которая сидитъ передъ нимъ блѣдная, дрожащая, изумленная такимъ неожиданнымъ проявленіемъ злобной ярости. Представьте себѣ, какъ онъ сжимаетъ кулаки и грозитъ ими ей, словно собираясь ежеминутно ее ударить, какъ онъ мертвенно блѣдный отъ злости топаетъ ногами и выкрикиваетъ ей прямо въ лицо ругательства, которыми приводитъ себя самъ все въ большее раздраженіе, какъ онъ ломаетъ ей руки при каждой ея попыткѣ отвернуться въ сторону и останавливаетъ свой потокъ ругательствъ, лишь убѣдившись, что она упала со стула въ глубокомъ обморокѣ. Передъ тѣмъ у нея вырвалось изъ груди такое раздирающее сердце рыданіе, что молодой еврейчикъ, подслушивавшій у дверей сквозь замочную скважину, самъ страшно поблѣднѣлъ и убѣжалъ, схватившись за голову. Пожалуй, что даже и лучше не распространяться въ подробности объ этомъ разговорѣ, къ концу котораго капитанъ, увидѣвъ свою жену безъ чувствъ на полу, схватилъ стоявшій на умывальномъ столикѣ кувшинъ съ водою и вылилъ на нее этотъ кувшинъ. Столь энергическая мѣра не преминула быстро привести Моргіану въ чувство. Встряхнувъ своими черными локонами, она робко взглянула на мужа, взяла его за руку и начала потихонько плакать.

Онъ сталъ говорить теперь съ нею нѣсколько мягче и не вырывалъ у нея своей руки. Ему было какъ-то неловко осыпать дальнѣйшими оскорбленіями безпомощную любящую женщину, смотрѣвшую на него съ такой нѣжной мольбою.

— Моргіана, — сказалъ онъ, твое безразсудство и неосмотрительность довели меня, быть можетъ, до раззоренія. Если бы у тебя хватило разсудительности зайти къ Бароскому, то онъ по первому же твоему слову отмѣнилъ бы приказъ о моемъ арестѣ, и мое имущество не пошло бы безъ всякаго толка прахомъ, какъ это случилось теперь. Впрочемъ, быть можетъ, еще и теперь не поздно помочь горю. Счетъ, поданный Розанчиковымъ, просто на просто штука, придуманная сообща Аминадавомъ и Амосомъ-Ландышевымъ. Тебѣ слѣдовало навѣстить Розанчикова; онъ, вѣдь, за тобой одно время порядкомъ пріударялъ!

Выпустивъ руку мужа, Моргіана съ отчаяніемъ возразила:

— Послѣ того, что у насъ съ нимъ происходило, я не могу идти къ нему.

Лицо Валькера тотчасъ же приняло такое выраженіе, что бѣдняжка вздрогнула и поспѣшно объявила:

— Хорошо, милый, я сейчасъ же пойду.

— Ну, ладно, попроси Розанчикова, чтобы онъ взялъ съ меня вексель на сумму безстыднаго своего иска. Срокъ можетъ выставить, какой ему заблагоразсудится. Устройся такъ, чтобы повидаться съ нимъ наединѣ, и я увѣренъ, что если ты постараешься, то сможешь уладить дѣло. Совѣтую, однако, поторопиться. Поѣзжай отсюда прямо къ нему и возвращайся сейчасъ же назадъ, такъ какъ иначе успѣютъ, чего добраго, предъявить ко мнѣ новые иски…

Дрожа, какъ въ лихорадкѣ, страшно взволнованная Моргіана надѣла на себя шляпку и перчатки и направилась къ дверямъ.

— А знаешь что, милочка, — сказалъ Валькерь, выглядывая изъ окна, — погода теперь превосходная и тебѣ было бы, пожалуй, полезнѣй пройтись пѣшечкомъ. Кстати, ты, кажется, говорила мнѣ, что у тебя найдется парочка лишнихъ гиней.

— Вотъ онѣ, — сказала Моргіана, лицо которой мгновенно расцвѣло улыбкой.

Она подставила это милое сіяющее личико для поцѣлуя, за который заплатила ровно двѣ гинеи.

Развѣ это не было съ ея стороны подлостью! «Не понимаю, какъ можно любить тѣхъ, кто не заслуживаетъ уваженія. Я ни за что въ свѣтѣ не могла бы этого сдѣлать», — говоритъ дѣвица Примъ. — Никто, разумѣется, и не станетъ насиловать вашихъ чувствъ, превосходнѣйшая миссъ Примъ. Прошу васъ, однако, вспомнить, что Моргіана не принадлежала къ числу такихъ высокородныхъ и благовоспитанныхъ миссъ, какъ ваше сіятельство. Она была, съ позволенія сказать, совсѣмъ заурядной, простой дѣвушкой, полюбившей мистера Валькера не потому, что ей было такъ приказано мамашей, а также не вслѣдствіе его собственной благовоспитанности, внѣшняго приличія и утонченности манеръ, но просто потому, что не могла поступить иначе, такъ какъ была не въ состояніи представить себѣ мужчины лучше его. Разумѣется, я вовсе не намѣренъ выставлять г-жу Валькеръ образцомъ женскихъ добродѣтелей. Если бы мнѣ понравился таковой образецъ, я непремѣнно отправился бы въ Бекерскую улицу и обратился бы къ моей, съ позволенія сказать, милѣйшей миссъ Примъ съ просьбой объ аудіенціи.

Мистеръ Говардъ Валькеръ благополучно помѣщенъ теперь на храненіе въ отдѣленіе долговой тюрьмы при профессіональной квартирѣ мистера Бендиго, что въ канцелярскомъ переулкѣ. Читатель сочтетъ, пожалуй, за безчувственную насмѣшку надъ почтеннѣйшимъ героемъ, или лучше сказать, мужемъ героини этой повѣсти, если мы сообщимъ, чѣмъ могъ бы сдѣлаться капитанъ, когда бы въ его судьбу не вмѣшалось такое злополучное и на первый взглядъ вовсе несущественное обстоятельство, какимъ являлась на первый взглядъ нѣжная страсть Бароскаго къ Моргіанѣ.

Если бы Бароскій не влюбился въ Моргіану, онъ не надавалъ бы ей на двѣсти гиней уроковъ, ни за что не позволилъ бы себѣ схватить ее за руку и пытаться поцѣловать таковую. Если бы онъ не сдѣлалъ такой попытки, Моргіана не дала бы ему пощечины, а онъ въ свою очередь не засадилъ бы Валькера въ долговое отдѣленіе за неплатёжъ вышеупомянутыхъ двухсотъ гиней. Такимъ образомъ капитанъ Валькеръ оказался бы на свободѣ и продолжалъ бы, по всѣмъ вѣроятіямъ, жить припѣваючи, пользуясь, въ качествѣ человѣка состоятельнаго, общимъ уваженіемъ. Самъ онъ всегда увѣрялъ, что если бы ему удалось еще хоть на мѣсяцъ увильнуть отъ долговой тюрьмы, то успѣлъ бы за это время не на шутку разбогатѣть.

Очень можетъ быть, что это случилось бы и на самомъ дѣлѣ, такъ какъ Валькеръ обладалъ блестящимъ предпріимчивымъ геніемъ, который приводитъ человѣка иной разъ къ богатству, но нерѣдко также заставляетъ его познакомиться съ кутузкой или ссылкой въ мѣста наиболѣе отдаленныя. Онъ, пожалуй бы, и разбогатѣлъ, если бы съумѣлъ сохранить свой кредитъ и удержаться отъ овладѣвавшей имъ иногда страсти къ безразсудному мотовству. Онъ замѣчательно ловко хозяйничалъ съ деньгами, полученными за женою и съ гордостью утверждалъ, что во всемъ Лондонѣ не найдется человѣка, который съумѣлъ бы такъ изворачиваться съ пятьюстами фунтами стерлинговъ. Онъ меблировалъ на эти деньги домъ, буфетъ и погребъ, обзавелся экипажемъ и лошадьми, и въ то же время съумѣлъ пріобрѣсти себѣ паи въ четырехъ акціонерныхъ компаніяхъ, въ трехъ изъ которыхъ состоялъ учредителемъ и директоромъ, произвелъ несмѣтное множество операцій съ иностранными фондами, жилъ широко и роскошно, заработывая дѣйствительно большія деньги. Онъ учредилъ Капитолійское ссудо-сберегательное и страховое общество, открылъ Чимборазскіе золотые рудники, организовалъ Общество осушенія и обработки Понтинскихъ болотъ, съ капиталомъ въ десять милліоновъ фунтовъ стерлинговъ и подъ покровительствомъ его святѣйшества папы. Въ одной изъ вечернихъ газетъ разсказывалось какъ-то, что его святѣйшество назначилъ капитана Валькера командоромъ Мальтійскаго ордена и хотѣлъ возвести его въ графское достоинство. Въ свою очередь также его высочество панамскій кацикъ, поручившій капитану Валькеру заключеніе государственнаго займа, пожаловалъ ему (въ счетъ дивиденда) орденъ Замка и Сокола первой степени. Знаки этого ордена можно было ежедневно видѣть въ Бондстритѣ въ конторѣ капитана Валькера вмѣстѣ съ патентомъ, написаннымъ на пергаментѣ и скрѣпленнымъ самимъ кацикомъ и гросмейстеромъ ордена. Черезъ какую-нибудь недѣлю Валькеру удалось бы выпустить по двадцати за сто облигаціи панамскаго займа на сумму номинально въ 503.000 фунтовъ стерлинговъ и получить за коммиссію 16.000 фунтовъ. Акціи учрежденныхъ имъ обществъ поднялись бы альпари, и онъ не упустилъ бы тогда случая продать за чистоганъ свои паи. Онъ вѣроятно попалъ бы въ парламентъ, былъ бы возведенъ въ достоинство баронета и, кто знаетъ, сдѣлался бы, пожалуй, еще британскимъ пэромъ.

— Посудите сами, сударь, — говорилъ Валькеръ своимъ пріятелямъ — развѣ можно было показать любовь свою къ женѣ осязательнѣе, чѣмъ это сдѣлалъ я, помѣстивъ ничтожныя ея деньжонки такимъ выгоднымъ образомъ? Меня называютъ, сударь, безсердечнымъ оттого, что дѣло не выгорѣло, но смѣю увѣрить, что вся моя жизнь была рядомъ жертвъ, принесенныхъ этой женщинѣ, такихъ жертвъ, какихъ ни одинъ еще мужъ не приносилъ женѣ!

Доказательствомъ ловкости и дѣловитости капитана Валькера служитъ., между прочимъ, тотъ фактъ, что ему удалось обойти и примирить съ собою одного изъ злѣйшихъ своихъ враговъ, а именно нашего пріятеля Розанчикова. Послѣ женитьбы капитана, Розанчиковъ, прервавшій всѣ коммерческія сношенія съ агентомъ-коммиссіонеромъ, дошелъ до такого озлобленія, что послалъ ему счетъ на забранные изъ магазина косметическіе товары стоимостью въ полтораста гинеи и подалъ въ судъ исковую жалобу. Валькеръ имѣлъ смѣлость явиться къ своему врагу для личныхъ переговоровъ и черезъ какихъ-нибудь полчаса вступилъ съ нимъ въ самыя пріятельскія отношенія.

Розанчиковъ обѣщался отказаться отъ иска и принялъ взамѣнъ уплаты три стофунтовыхъ облигаціи панамскаго займа, приносящихъ ежегодно по 25 процентовъ, которые должны были выплачиваться фирмою «Прощалыгина съ братьями», что въ переулкѣ св. Суптина. Кромѣ этихъ трехъ акцій онъ получилъ еще орденъ Замка и Сокола второго класса съ лентой и звѣздою.

— Черезъ какихъ-нибудь четыре года, другъ мой Розанчиковъ, надѣюсь раздобыть вамъ первый классъ этого ордена, — сказалъ Валькеръ. — Вы будете тогда командоромъ Замка и Сокола, съ законнымъ правомъ получить въ вѣчное и потомственное владѣніе сто тысячъ десятинъ земли на панамскомъ перешейкѣ.

Надо отдать бѣднягѣ Розанчикову справедливость въ томъ отношеніи, что онъ не помышлялъ о помѣстьѣ въ сто тысячъ десятинъ земли и восхищался по преимуществу полученной уже звѣздой. Съ какимъ наслажденіемъ вздымалась жирная его грудь, когда, пришивъ крестъ и ленту къ своему сюртуку, онъ облачился въ этотъ сюртукъ, зажегъ четыре свѣчи и началъ любоваться на самого себя въ зеркало. Съ тѣхъ поръ Розанчиковъ сталъ ходить въ плащѣ, подъ которымъ удобнѣе было носить знаки ордена. Въ томъ же году почтенный парфюмеръ доставилъ себѣ удовольствіе побывать въ Булони. Во время переѣзда онъ страшно страдалъ морского болѣзнью, по какъ только корабль подошелъ къ пристани, Розанчиковъ появился изъ каюты, распахнувъ свой плащъ такъ, что звѣзда, сверкавшая у него на груди, бросалась въ глаза всѣмъ и каждому. Солдаты на улицахъ отдавали ему честь. Всѣ его называли не иначе, какъ «Ваше превосходительство» и по возвращеніи на родину онъ вступилъ съ Валькеромъ въ переговоры относительно пріобрѣтенія себѣ патента на офицерскій чинъ въ службѣ панамскаго кацика. Валькеръ обѣщалъ выхлопотать ему чинъ капитана, предупреждая, что за патентъ придется уплатить въ панамскій военный департаментъ двадцать пять фунтовъ стерлинговъ. Розанчиковъ внесъ требуемую сумму, получилъ патентъ на капитанскій чинъ и приказалъ отпечатать сотню визитныхъ карточекъ съ надписью:

КАПИТАНЪ Арчибальдъ РОЗАНЧИКОВЪ, кавалеръ ордена Замка и Сокола.

Зачастую случалось ему посматривать на этотъ патентъ и визитныя карточки, хранившіяся у него въ письменномъ столѣ. Что касается до орденскаго креста, то онъ пряталъ его въ туалетномъ столикѣ и надѣвалъ на себя каждое утро, когда брился.

Извѣстно, что его высочество кацикъ прибылъ въ Англію и поселился сперва въ Регентской улицѣ, гдѣ у него былъ торжественный пріемъ, на который не упустилъ явиться Розанчиковъ въ панамскомъ мундирѣ. Онъ былъ очень милостиво принятъ своимъ монархомъ. Его высочество предложилъ назначить капитана Розанчикова флигель-адъютантомъ и произвести его въ полковники, но капитанъ оказался не при деньгахъ, а панамскій военный департаментъ не выдавалъ патентовъ въ кредитъ. Тѣмъ временемъ его высочество покинулъ Регентскую улицу. Утверждали, что онъ вернулся въ Панаму, а по другимъ слухамъ въ Ирландію, въ городъ Коркъ, откуда онъ былъ родомъ. Поговаривали даже, будто онъ остался въ Лондонѣ и ведетъ отшельническую жизнь въ одной изъ тамошнихъ тюремъ. Во всякомъ случаѣ, августѣйшій кацикъ оказывался на нѣкоторое время невидимымъ, и производство капитана Розанчикова въ слѣдующій чинъ временно позадержалось.

Вступивъ въ компанію съ Ландышевымъ, Розанчиковъ устыдился сообщить ему о своихъ чинахъ и орденахъ и хранилъ это обстоятельство въ строжайшей тайнѣ до тѣхъ поръ, пока оно не обнаружилось при условіяхъ самаго прискорбнаго свойства. Въ тотъ самый день, когда задержали Валькера за неплатежъ Бенжамену Бароскому, появился въ газетахъ отчета объ арестованіи его высочества панамскаго принца, по иску мелочного торговца съѣстными припасами и спиртными напитками въ одномъ изъ пригородныхъ лондонскихъ захолустьевъ. Судья, которому торговецъ подалъ свою исковую жалобу, отпустилъ, при разборѣ дѣла массу шуточекъ, заставлявшихъ всѣхъ присутствующихъ смѣяться доупада. Изумляясь обилію спиртныхъ напитковъ, требовавшихся для кацика, судья освѣдомился, неужели его высочество пилъ въ два горла, подобно двуглавому лебедю? Ужь не привезъ-ли онъ съ собою съ Панамскаго перешейка какихъ-нибудь прелестныхъ дикарокъ? и т. п. Особенный эффектъ произвело въ судѣ, по словамъ репортера, предъявленіе лавочникомъ большой звѣзды и зеленой съ желтимъ ленты ордена Замка и Сокола, которыми его высочество хотѣлъ пожаловать лавочника вмѣсто того, чтобы платить ему по счету.

Сердце Розанчикова обливалось кровью, когда онъ читалъ означенную замѣтку. Какъ разъ въ это время вернулся Ландышевъ изъ ежедневной своей прогулки въ Сити.

— Ну что, Розанчиковъ, слышали вы новость? — спросилъ онъ.

— Объ его высочествѣ?

— О вашемъ пріятелѣ Валькерѣ. Онъ арестованъ за неплатежъ двухсотъ фунтовъ.

Розанчиковъ былъ тутъ уже не въ состояніи удержаться. Онъ разсказалъ своему компаньону, что принялъ въ уплату по своему счету съ Валькеромъ три облигаціи панамскаго государственнаго долга и проклиналъ себя, на чемъ свѣтъ стоитъ, за такую глупость.

— Ну, это не велика важность, — возразилъ Амосъ, онъ же Ландышевъ. — Перепишите прежній счетъ на бѣло, присягните въ судѣ, что Валькеръ долженъ вамъ полтораста фунтовъ и сегодня же получите оттуда приказъ о задержаніи его впредь до уплаты долга.

Дѣйствительно такимъ образомъ оказался у судебнаго пристава еще и другой приказъ о задержаніи капитана Валькера.

— Завтра или послѣ завтра къ вамъ непремѣнно зайдетъ его жена, — предупредилъ своего компаньона Ландышевъ. — Такіе молодцы всегда посылаютъ своихъ женъ кляньчить у кредиторовъ, — но вы, надѣюсь, съумѣете переговорить съ ней надлежащимъ образомъ.

— Я теперь интересуюсь ею столько же, какъ выѣденнымъ яйцомъ! Я поступлю съ ней, какъ съ прахомъ, который отрясаю отъ ногъ своихъ. Желалъ бы я посмотрѣть, хватитъ-ли у нея смѣлости явиться ко мнѣ на глаза послѣ того, какъ она позволила себѣ такъ безсердечно поступить со мною? Если же она, паче чаянія, все-таки придетъ, то вы увидите, какъ я съ нею раздѣлаюсь.

Почтенный парфюмеръ дѣйствительно рѣшился выказать величайшее жестокосердіе по отношенію къ предмету прежней своей любви и ночью, лежа въ постели, мысленно переживалъ сцену, долженствовавшую произойти у него при свиданіи съ Моргіаной. "Да, — говорилъ онъ самъ себѣ, — славная выйдетъ штука, когда эта гордая Моргіана падетъ предо мною на колѣни, а я, указывая ей на дверь и приложивъ руку къ сердцу, скажу: — Сударыня, вы сами изволили закалить противъ васъ это сердце. Да, вы его закалили. Предайте же теперь забвенію воспоминаніе о быломъ, о тѣхъ минувшихъ временахъ, когда я думалъ, что мое сердце разорвется на части. Оно уцѣлѣло, сударыня, такъ какъ сердца человѣческія сдѣланы изъ болѣе прочнаго матеріала, чѣмъ это можетъ показаться съ перваго взгляда. Я думалъ, что умру, но остался въ живыхъ и дожилъ теперь до того, что женщина, презрѣвшая мою любовь, валяется теперь у моихъ ногъ! Да, у моихъ ногъ! Ха, ха, ха!..

Розанчиковъ заснулъ, убаюканный этими мыслями, но очевидно, что ожиданіе свидѣться еще разъ съ Моргіаной сильно его волновало, такъ какъ, въ противномъ случаѣ, зачѣмъ же сталъ бы онъ давать себѣ трудъ заблаговременно запасаться толикимъ геройствомъ? Ночь онъ провелъ очень безпокойно и видѣлъ тяжелые томительные сны, въ которыхъ Моргіана представлялась ему во множествѣ различнѣйшихъ образовъ. Ему снилось, будто онъ причесываетъ ей волосы, ѣдетъ верхомъ рядомъ съ ея экипажомъ въ Ричмондъ и вдругъ лошадь подъ нимъ обращается въ крылатаго змѣя, а Моргіана становится Вольсеемъ, который хватаетъ его за горло и начинаетъ немилосердно встряхивать и душить подъ звуки корнетъ-a-piston, на которомъ играетъ проклятый змѣй. На другой день утромъ Ландышевъ отправился по обыкновенію въ Сити, а Розанчиковъ сидѣлъ въ профессіональномъ своемъ кабинетѣ, читая утреннюю почту, когда вдругъ сердце у него дрогнуло при видѣ стоявшей передъ нимъ на яву дамы, — той самой дамы, которая передъ тѣмъ грезилась почтенному парикмахеру во снѣ.

Многія изъ знатныхъ леди, покупавшихъ щеточки, гребеночки и разныя косметическія принадлежности въ магазинѣ Розанчикова съ удовольствіемъ заплатили бы десять гиней за такой румянецъ, который внезапно покрылъ въ эту минуту его лицо. Сердце Арчибальда усиленно билось. Онъ чуть не задыхался въ плотно стягивавшемъ его сюртукѣ. Дѣло въ томъ, что хотя Розанчиковъ и приготовился заранѣе къ посѣщенію Моргіаны, но чувствовалъ, что теперь въ рѣшительный моментъ напускное мужество его повидаетъ. Оба они молчали въ теченіе нѣсколькихъ минутъ.

— Вы, разумѣется, знаете, что привело меня къ вамъ, — сказала, наконецъ Моргіана, откидывая слегка въ сторону свой вуаль.

— Я… то есть… да… Впрочемъ, извините меня, сударыня, — возразилъ онъ, бросивъ украдкою взглядъ на ея блѣдное лицо и затѣмъ, поспѣшно отворачиваясь, добавилъ сравнительно уже болѣе спокойнымъ тономъ: — Брошу васъ обратиться къ моимъ юрисконсультамъ: Бленту, Гону и Шарпу.

— Не ожидала я этого отъ васъ, г-нъ Розанчиковъ, — замѣтила на это капитанша, начиная плакать навзрыдъ.

— И знаете-ли что, сударыня? Послѣ всего, что происходило между нами, я, признаться, не ожидалъ, что вы удостоите меня посѣщеніемъ. Я считалъ капитаншу Валькеръ слишкомъ знатною дамой, для того, чтобы навѣщать какого-нибудь Арчибальда Розанчикова (хотя у него и бываютъ многіе изъ самыхъ знатныхъ британскихъ вельможъ). Чѣмъ могу я вамъ служить, сударыня?

— Боже мой, неужели у меня не осталось больше друзей? Мнѣ никогда и въ голову не приходило, чтобы и вы, r-въ Арчибальдъ, могли меня покинуть! — воскликнула бѣдняжка Моргіана.

Имя Арчибальдъ, произнесенное прежнимъ такъ хорошо извѣстнымъ ему тономъ, очевидно произвело на парфюмера большое впечатлѣніе. Онъ усиленно замигалъ и на мгновенье остановилъ на г-жѣ Валькеръ чрезвычайно пристальный взглядъ.

— Что же могу я сдѣлать для васъ, сударыня? — спросилъ онъ, наконецъ.

— Какіе у васъ тамъ счета съ г-немъ Валькеромъ, изъ-за которыхъ теперь его держатъ въ тюрьмѣ?

— Онъ забиралъ здѣсь въ магазинѣ разные косметическіе товары въ теченіе цѣлыхъ пяти лѣтъ, расходовалъ больше щетокъ для волосъ, чѣмъ любой изъ здѣшнихъ герцоговъ и тратилъ столько одеколона, что должно быть просто напросто въ немъ купался. Вообще капитанъ держалъ себя со мною всегда такъ высокомѣрно, какъ если бы былъ настоящимъ лордомъ, — не платилъ мнѣ никогда ни гроша и, выражаясь иносказательно, поразилъ меня кинжаломъ въ самое сердце. Впрочемъ, я вѣдь объ этомъ вовсе не хотѣлъ и говорить. Я всегда надѣялся, что судьба рано или поздно за меня отмститъ и теперь вижу, что я отмщенъ!

Почтенный парфюмеръ привелъ себя этими соображеніями въ настоящую ярость. Утирая жирное свое лицо носовымъ платкомъ, онъ самымъ рѣшительнымъ тономъ глядѣлъ на г-жу Валькеръ.

— Кому же вамъ такъ хотѣлось отмстить, Арчибальдъ, то есть г-нъ Розанчиковъ? Неужели вамъ пріятно мстить мнѣ, — мстить женщинѣ, разбивая ея счастье? Нѣтъ, въ прежнее время вы не стали бы поступать такимъ образомъ!

— Лучше не напоминайте мнѣ о прежнемъ времени! Позвольте спросить, какъ поступили вы со мною сами, сударыня? Пусть воспоминаніе о прежнемъ будетъ на вѣки погребено и предано забвенію. Я сперва было думалъ, что мое сердце разорвется, но нѣтъ, вещество, изъ котораго состоятъ наши сердца, оказывается на самомъ дѣлѣ гораздо прочнѣе, чѣмъ мы предполагаемъ. Я думалъ, что умру, но остался въ живыхъ, перенесъ всѣ пытки и дожилъ, наконецъ, до того, что вижу у моихъ ногъ женщину, которая когда-то презрительно меня отвергла.

Моргіана возразила на это только восклицаніемъ: «Ахъ, Арчибальдъ!» и снова разрыдалась. Эти рыданія оказались въ данномъ случаѣ краснорѣчивѣе всякихъ словъ.

— «Ахъ, Арчибальдъ!» Этого еще только не хватало! Прошу васъ, Моргіана, не называйте меня Арчибальдомъ. Подумайте только о томъ положеніи, которое вы могли бы занимать теперь, еслибы вамъ заблагоразсудилось называть меня «тогда» Арчибальдомъ. Теперь это ужъ совершенно безцѣльно, — продолжалъ онъ, приходя все болѣе въ волненіе и наконецъ, добавилъ, съ какимъ-то озлобленнымъ паѳосомъ: Я чувствую себя глубоко обиженнымъ и оскорбленнымъ, но все-таки не въ силахъ видѣть передъ собою женщину въ слезахъ. Чего же вы отъ меня хотите?

— Добрѣйшій, милый, г-нъ Розанчиковъ! Прикажите вашимъ повѣреннымъ остановить это мерзкое, гадкое взысканіе. Возьмите отъ г-на Валькера вексель. Какъ только выпустятъ капитана изъ долговой тюрьмы, онъ черезъ нѣсколько дней навѣрное получитъ крупную сумму и расплатится тогда со всѣми вами. Не раззоряйте меня и его въ конецъ, требуя немедленной уплаты. Будьте милымъ, хорошимъ Розанчиковымъ, какимъ я васъ знала всегда до сихъ поръ!

Розанчиковъ взялъ Моргіану за руку. Она не отняла отъ него этой руки, а онъ погрузился въ думу о прежнихъ дняхъ. Онъ зналъ, вѣдь, Моргіану почти съ пеленокъ. Когда она была ребенкомъ, онъ въ засѣданіи клуба «Телячьихъ Почекъ» качалъ ее у себя на колѣняхъ. Затѣмъ она подросла и сдѣлалась предметомъ искренняго его обожанія… Подъ натискомъ всѣхъ этихъ воспоминаній сердце парикмахера, какъ говорится, разстаяло.

— Валькеръ, собственно говоря, даже и расплатился со мною, — разсуждалъ самъ съ собою парикмахеръ. — Панамскія облигаціи наврядъ-ли теперь могутъ представлять какую-нибудь цѣнность, но все-таки же я разсчитывалъ тогда нажить на нихъ барыши. Кромѣ того я не могу видѣть ея слезъ и не въ состояніи попирать ногами когда-то дорогую мнѣ женщину. Успокойтесь, Моргіана, — заявилъ онъ веселымъ, громкимъ голосомъ. — Я прикажу остановить взысканіе съ вашего мужа и стану опять прежнимъ, добрымъ Розанчиковымъ.

— Скажите лучше прежнимъ смиреннымъ осломъ! — проревѣлъ голосъ, заставившій Розанчикова вздрогнуть. — Вы, Розанчиковъ, какъ я посмотрю, просто на просто жирный дуракъ! Отказываться отъ взысканія законнаго долга, изъ-за того только, что къ вамъ вздумала придти женщина, которая умѣетъ хныкать и ловко распускать нюни. Да знаете-ли вы, какая это женщина! — продолжалъ восклицать Ландышевъ.

— Какъ вы смѣете говорить о ней такимъ образомъ? — оборвалъ его старшій компаніонъ.

— Я говорю только, что она ловкая женщина. Вспомните, какъ обошлась она съ вами самими, а потомъ пыталась продѣлать такую же штуку съ Бароскимъ! Неужели вы такая тряпка, что согласитесь отказаться отъ ста-пятидесяти фунтовъ изъ-за того, что этой дамѣ пришла фантазія открыть передъ вами фонтанъ своихъ слезъ? Во всякомъ случаѣ я лично ни за что въ свѣтѣ не пойду на такую сдѣлку. Деньги эти въ такой же степени мои, какъ и ваши, и я намѣренъ ихъ получить, или же держать Валысера въ тюрьмѣ, пока онъ не заблагоразсудитъ со мной расплатиться.

Робкій добрый геній, указывавшій Розанчикову путь доброты и состраданія, очевидно, испугался присутствія его компаніона, а потому немедленно распустилъ крылья и улетѣлъ.

— Вы видите, г-жа Валькеръ, въ какомъ положеніи я нахожусь? — объяснилъ Розанчиковъ: — Дѣло это коммерческое, а всѣми коммерческими дѣлами завѣдуетъ у насъ г-нъ Ландышевъю Такъ вѣдь, г-нъ Ландышевъ?

— Разумѣется такъ! Къ счастью для фирмы, — отрывистымъ тономъ подтвердилъ Ландышевъ. — Вотъ что, сударыня, — добавилъ онъ, — все, что я могу для васъ сдѣлать, это взять по полтиннику за рубль. Больше я не могу спустить ни единаго гроша. Соблаговолите уплатить мнѣ по этому разсчету, и вашъ супругъ будетъ выпущенъ на свободу.

— Ахъ, сударь, Говардъ заплатитъ вамъ черезъ недѣлю.

— Въ такомъ случаѣ пусть онъ поживетъ недѣльку у моего дядюшки Бендиго. Тамъ ему очень хорошо, — возразилъ съ усмѣшкою Шейлокъ. — Не лучше-ли вамъ пройти, г-нъ Розанчиковъ, въ магазинъ и заняться дѣломъ? — продолжалъ онъ. — Г-жа Валькеръ не можетъ же требовать, чтобы вы здѣсь слушали цѣлый день ея сѣтованія.

Розанчиковъ обрадовался представившемуся ему благовидному предлогу исчезнуть изъ кабинета, но прошелъ не въ магазинъ, а въ свою комнату, гдѣ выпилъ залпомъ большой бокалъ мараскина. Онъ сидѣлъ тамъ раскраснѣвшись и страшно взволнованный до тѣхъ поръ, пока Ландышевъ не явился сказать ему, что г-жа Валькеръ ушла и не станетъ больше его безпокоить. Арчибальдъ выпилъ послѣ того еще нѣсколько рюмокъ мараскина, отправился вечеромъ въ театръ, а оттуда въ модную портерную. Ликеръ, театральная пьеса и веселыя пѣсни въ портерной оказались, однако, не въ силахъ вытѣснить у него изъ головы г-жу Валькеръ, — воспоминаніе о прежнихъ временахъ и блѣдное заплаканное ея личико.

Моргіана вышла изъ магазина, едва держась на ногахъ и съ трудомъ лишь отдавая себѣ отчетъ въ томъ, что Ландышевъ изъявилъ подъ-конецъ согласіе взять съ ея мужа по сорока копѣекъ за рубль (послѣ чего онъ вернулся къ своей конторкѣ, мысленно называя себя мягкосердечнымъ болваномъ за то, что согласился на такую скидку, растрогавшись женскими слезами и рыданіями).

Какъ уже упомянуто, Моргіана, почти не помня себя отъ горя, вышла изъ магазина и машинально направилась вдоль по улицѣ, заливаясь все время слезами. Она чувствовала страшнѣйшій упадокъ силъ, объяснявшійся тѣмъ, что съ утра ничего еще не ѣла и выпила всего только стаканъ воды въ кондитерской на Страндѣ. Ей пришлось ухватиться за перила рѣшетки, которою обнесенъ былъ дворъ одного стариннаго дома. Какъ разъ въ эту минуту изъ дверей дома выходилъ мужчина небольшого роста, несшій подъ мышкою что-то, завязанное въ желтый носовой платокъ.

— Праведный Боже, неужели это вы, г-жа Валькеръ? — воскликнулъ этотъ господинъ, оказавшійся стариннымъ нашимъ знакомцемъ Вольсеемъ, который только что собирался занести одному изъ своихъ кліентовъ сюртукъ для окончательной примѣрки. — Вы, кажется, нездоровы, сударыня? Что съ вами? Ради Бога, зайдите ко мнѣ, — продолжалъ онъ и, схвативъ Моргіану подъ руку, провелъ ее въ комнату, находившуюся позади мастерской. Онъ посадилъ ее тамъ въ кресло и прежде, чѣмъ она могла приступить къ какимъ-либо объясненіямъ, поставилъ передъ ней стаканъ воды съ виномъ.

Немного оправившись, бѣдняжка разсказала, какъ умѣла, грустную свою повѣсть, прерывая ее безпрерывно рыданіями: Розанчиковъ предъявилъ искъ и арестовалъ капитана за неплатежъ долга. О на пыталась выхлопатать отсрочку, но Розанчиковъ отказался выполнить ея просьбу. «Какимъ жестокосердымъ подлымъ скотомъ долженъ онъ быть, если могъ отказать ей въ чемъ-либо», думалъ въ это время рыцарски великодушный портной.

— Знаете что, моя дорогая, — добавилъ онъ вслухъ, — у меня нѣтъ ни малѣйшаго основанія любить вашего мужа, и я знаю про него слишкомъ многое, для того, чтобы могъ питать къ нему уваженіе, но васъ лично я люблю и уважаю. Чтобы услужить вамъ, я поставлю послѣднюю свою копѣйку ребромъ.

Въ отвѣтъ на это Моргіана могла только взять его руку, пожать ее и расплакаться сильнѣе прежняго. Она объяснила, что черезъ недѣлю г-нъ Валькеръ получитъ цѣлую уйму денегъ, — что онъ былъ для нея лучшимъ изъ мужей, и что самъ Вольсей, познакомившись съ капитаномъ, будетъ лучшаго о немъ мнѣнія. Долгъ г-ну Розанчикову составляетъ всего только полтораста фунтовъ, но г-нъ Ландышевъ соглашается взять по сорока копѣекъ за рубль. Сколько это составитъ въ общей сложности, она не знаетъ, но г-ну Вольсею, разумѣется, не трудно будетъ сосчитать.

— Я съ радостью заплатилъ бы тысячу фунтовъ стерлинговъ если бы только могъ васъ этимъ утѣшить и успокоить, — объявилъ Вольсей, проворно вскочивъ со стула — Потрудитесь, моя дорогая, обождать меня здѣсь минутъ десять, и я надѣюсь, что все у насъ будетъ улажено.

Дѣйствительно черезъ десять минуть онъ вернулся, призвалъ извозчика съ биржи, находившейся какъ-разъ напротивъ (всѣ стоявшіе тамъ извозчики обратили вниманіе на грустный, растерянный видъ г-жи Валькеръ и обмѣнялись другъ съ другомъ на этотъ счетъ различными комментаріями). Извозчикъ мигомъ доставилъ ихъ въ Канцелярскій переулокъ на профессіональную квартиру судебнаго пристава.

— Кредиторы согласны похерить весь долгъ за двадцать фунтовъ стерлинговъ, — объявилъ Аминадаву старшему энергическій портной, передавая ему письменное удостовѣреніе въ томъ, что г-нъ Бендиго можетъ освободить капитана Валькера, получивъ отъ г-на Вольсея чекъ на вышеупомянутую сумму.

— Не стоитъ имъ ее и платить — угрюмо объявилъ Валькеръ. — Къ чему отбирать отъ васъ, Вольсей, двадцать фунтовъ стерлинговъ? Представьте себѣ, что за время отсутствія жены на меня поступило сюда еще семь взысканій. Теперь я по неволѣ вынужденъ буду подать въ коммерческій судъ заявленіе о несостоятельности, но, смѣю увѣрить, — добавилъ онъ шепотомъ, — что долги чести для меня священны. Если вы соблаговолите одолжить мнѣ двадцать фунтовъ, то обязуюсь честнымъ словомъ джентльмена возвратить вамъ съ благодарностью эту сумму, какъ только меня выпустятъ изъ долгового отдѣленія.

Надо полагать, что Вольсей отклонилъ это предложеніе. По крайней мѣрѣ, тотчасъ же по его уходѣ Валькеръ пришелъ въ настоящее бѣшенство и началъ проклинать жену за то, что она промѣшкала эти цѣлыхъ три часа.

— На кой чортъ, сударыня, не взяли вы извозчика? — заревѣлъ онъ, узнавъ, что она шла пѣшкомъ всю дорогу отъ Канцелярскаго переулка до магазина Розанчикова. — Взысканія на меня поступили къ судебному приставу всего лишь полчаса тому назадъ и если бы не ваша непроходимая глупость, я былъ бы теперь вольною птицей.

— Ахъ, Говардъ, — укоризненно возразила она, — развѣ вы не взяли отъ меня, то есть, развѣ я не отдала вамъ всѣ деньги до послѣдняго гроша?..

Съ этими словами она отошла въ сторонку и снова залилась горькими слезами.

— И въ самомъ дѣлѣ, милочка, вѣдь ты не виновата! Ну, полно, успокойся, — объявилъ строгій, но справедливый ея супругъ, слегка покраснѣвъ. — Мнѣ, значить, суждено еще разъ нобывать въ коммерческомъ судѣ. Что же, для меня не въ первые! Не хнычь же, я вѣдь на тебя не сержусь.

ГЛАВА VI,
въ которой г-нъ Валькеръ, все еще пребывая въ затруднительномъ положеніи, обнаруживаетъ замѣчательную покорность судьбѣ и твердость духа въ несчастьѣ.

Мужественный капитанъ Валькеръ, убѣдившись въ невозможности для себя избавленія отъ враговъ, счелъ долгомъ сразиться съ ними лицомъ къ лицу, а потому рѣшился покинуть великолѣпное, хотя и тѣсное помѣщеніе, доставленное ему г-номъ Бендиго и подвергнуть себя всѣмъ пыткамъ заключенія въ казенной долговой тюрьмѣ. Принявъ такое рѣшеніе, онъ явился вмѣстѣ съ судебнымъ приставомъ въ канцелярію тюрьмы ея величества королевы и отдалъ свою особу на храненіе состоящимъ при этой тюрьмѣ должностнымъ лицамъ. Онъ даже не изъявилъ желанія воспользоваться допускавшимися по закону смягченіями тюремнаго устава (значительно облегчавшими тогда положеніе многихъ заключенныхъ), такъ какъ былъ вполнѣ увѣренъ, что во всемъ свѣтѣ не найдется человѣка, который согласился бы дать за него поручительство, особенно же въ виду крупной суммы предъявленныхъ исковъ. Какъ велика была эта сумма, до насъ не касается и мы считаемъ въ данномъ случаѣ совершенно излишнимъ удовлетворять праздное любопытство читателя. Сколько именно сотъ или же тысячъ фунтовъ стерлинговъ числилось за нимъ въ долгу, знаютъ лучше всего кредиторы капитана. Самъ онъ лично доказалъ искреннее свое желаніе уплатить всѣ долги до послѣдняго гроша, предоставивъ въ полное распоряженіе кредиторовъ капиталы, хранившіеся на текущемъ счету у его банкира и простиравшіеся, какъ уже упомянуто, болѣе чѣмъ до двухъ фунтовъ стерлинговъ.

Что касается до хорошенькой квартирки на Коннаутской площади, то когда Моргіана, простившись съ мужемъ, пріѣхала туда, пажъ, отворивъ ей двери, тотчасъ же огорошилъ ее требованіемъ безотлагательно уплатить ему жалованье. Въ гостиной, на желтомъ атласномъ диванѣ, сидѣлъ какой-то замарашка съ кружкою портера, поставленной на альбомъ изъ опасенія запачкать столъ розоваго дерева. Замарашка этотъ объяснилъ, что приставленъ сторожить мебель. Другой подобный же замарашка оказался въ столовой, гдѣ читалъ газету, пробавляясь отъ времени до времени рюмочкой джина. Онъ рекомендовался г-жѣ Валькеръ какъ представитель другого исполнительнаго листа на ея имущество.

— Въ кухнѣ сидитъ теперь третій. Онъ составляетъ инвентарь всего имущества и грозится засадить васъ, сударыня, въ тюрьму за мошенничество, такъ какъ вы позволили себѣ заложить столовое серебро, — объяснилъ словоохотливый пажъ.

— Послушай-ка, дружокъ, объяснилъ Вольсей, проводившій Моргіану до дома, — если ты вздумаешь еще снахальничать, то я собью вотъ этой палкой всѣ пуговки съ твоей ливреи!

При этихъ словахъ онъ такъ энергически махнулъ палкой, что пажъ, на ливреѣ котораго было нашито болѣе четырехсотъ пуговицъ, счелъ благоразумнѣе всего прикусить язычекъ. Проводивъ Моргіану домой, рыцарски вѣрный портной оказалъ ей величайшее благодѣяніе. Онъ терпѣливо ожидалъ ее цѣлый часъ въ общей комнатѣ, или ресторанѣ долгового отдѣленія при квартирѣ судебнаго пристава, зная какъ нельзя лучше, что она будетъ нуждаться въ покровителѣ на обратномъ пути. Чтобы оцѣнить по достоинству его подвигъ, надо принять во вниманіе угрозы и оскорбленія, которымъ онъ подвергался со стороны корнета Финкинса, состоявшаго въ голубомъ гусарскомъ полку. Корнетъ этотъ, содержавшійся въ тюрьмѣ за долгъ Линзею, Вольсею и К°, какъ разъ завтракалъ въ тюремномъ ресторанѣ въ то время, когда вошелъ туда неумолимый его кредиторъ. Храбрый офицеръ (восемнадцатилѣтній герой), ростомъ въ сапогахъ, по меньшей мѣрѣ, въ пять футъ и три дюйма, успѣла, уже задолжать пятнадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ. Онъ былъ до такой степени раздраженъ назойливостью своихъ кредиторовъ, что, увидѣвъ Вольсея, поклялся безотлагательно вышвырнуть его въ окно, но въ слѣдующую затѣмъ минуту призналъ таковое свое рѣшеніе неудобоисполнимымъ въ виду толстой желѣзной рѣшетки, закрывавшей это окно. Тогда онъ, повидимому, совершенно серьезно изъявилъ желаніе расшибить портному голову, но этотъ послѣдній, выдвинувъ правую ногу впередъ и засучивъ рукава, предложилъ молодому офицеру сразиться на кулачкахъ. Молодой офицеръ обозвалъ тогда портного подлой мѣщанской душою и усѣлся за столъ доканчивать свой завтракъ.

Предъявители исполнительныхъ листовъ завладѣли квартирой г-на Валькера, а потому Моргіанѣ пришлось бѣжать отъ нихъ къ своей мамашѣ, жившей, какъ уже извѣстно читателямъ, по сосѣдству съ Велльскимъ театромъ Спулера. Что касается до самого капитана, то онъ находился въ полной сохранности въ Флитской долговой тюрьмѣ. Располагая кое-какими наличными деньгами, онъ устроился тамъ очень уютно и вращался постоянно въ лучшемъ кругу, состоявшемъ изъ нѣсколькихъ сіятельныхъ и высокородныхъ молодыхъ вельможъ и джентльменовъ. По утрамъ они играли въ кости и курили ситары, а по вечерамъ курили сигары и обѣдали въ сущности очень недурно. Послѣ обѣда принимались за карты, и капитанъ, въ качествѣ опытнаго игрока и притомъ будучи лѣтъ на двадцать старше большинства своихъ пріятелей, почти всегда оставался въ выигрышѣ. Въ сущности, если бы онъ получалъ всѣ деньги, которыя съ нихъ выигралъ, то могъ бы освободиться изъ долговой тюрьмы, уплативъ своимъ кредиторамъ рубль за рубль (предполагая, что ему пришла бы такая странная фантазія). На эту тему не стоитъ, впрочемъ, особенно и распространяться, такъ какъ молодой Финкинъ заплатилъ Валькеру всего лишь сорокъ фунтовъ стерлинговъ изъ числа семисотъ, на которые надавалъ ему векселей. Альджернонъ Картежниковъ не только не заплатилъ трехсотъ двадцати фунтовъ, проигранныхъ въ ланскнехтъ, но еще занялъ деньгами семь съ половиною шиллинговъ, которые такъ и остаются за нимъ въ долгу по сіе время. Лордъ Сутягинъ дѣйствительно проигралъ Валькеру девятнадцать фунтовъ стерлинговъ «въ хвосты и головы», но отказался отъ уплаты, ссылаясь на свое несовершеннолѣтіе и состояніе сильнаго опьяненія во время игры. Читатель, можетъ быть, вспомнитъ появившуюся какъ-то въ газетахъ замѣтку, озаглавленную:

«ПОЕДИНОКЪ ВЪ ФЛИТСКОЙ ТЮРЬМѢ».

Вчера утромъ за водокачкою въ Старомъ дворѣ лордъ С-т-п. и капитанъ Г-в-рд В-лк-р. (какъ говорятъ, близкій родственникъ его свѣтлости герцога Н-ф-л-кского) обмѣнялись для улаженія возникшей между ними ссоры двумя пистолетными выстрѣлами. Секундантами у этихъ двухъ молодыхъ представителей британской аристократіи состояли маіоръ Румянцевъ (у котораго, замѣтимъ кстати, румянецъ давно уже сошелъ съ лица) и отставной драгунскій ротмистръ Памъ. По слухамъ, ссора вышла изъ-за картъ, причемъ, будто бы храбрый капитанъ довольно существенно повредилъ носъ благородному лорду.

Когда извѣстіе объ этомъ поединкѣ достигло окрестностей Велльскаго театра, Моргіана едва не упала въ обморокъ отъ ужаса, но затѣмъ, оправившись, пустилась чуть не бѣгомъ въ Флитскую тюрьму. Допущенная предъ свѣтлыя очи своего мужа и господина, она, по обыкновенію, бросилась къ нему на шею, заливаясь слезами, чѣмъ не доставила ни малѣйшаго удовольствія этому джентльмену, находившемуся тогда какъ разъ въ обществѣ Пама и Румянцева. Слѣдуетъ замѣтить, что капитану Валькеру вовсе не было желательно, чтобы его красавицу-жену слишкомъ часто встрѣчали въ сомнительныхъ окрестностяхъ Флитской тюрьмы. Не вполнѣ еще утративъ чувства стыдливости, онъ постоянно отвергалъ ея предложенія поселиться въ тюрьмѣ съ нимъ вмѣстѣ.

— Положимъ, что твое легкомысліе, Моргіана, довело меня до раззоренія, но все-таки я нахожу достаточнымъ томиться въ тюрьмѣ одинъ. Впрочемъ, я вѣдь вовсе не хотѣлъ упрекать тебя за то, въ чемъ ты сама, какъ я увѣренъ, горько теперь раскаиваешься. Я былъ бы не въ силахъ видѣть тебя, милочка, здѣсь, въ этомъ ужасномъ мѣстѣ заключенія, — говорилъ капитанъ, возводя очи къ небу и придавая своему лицу самое страдальческое выраженіе. — Живи себѣ съ матерью, пока я буду влачить здѣсь бѣдственное мое существованіе. Если можешь раздобыть для меня еще нѣсколько бутылочекъ бѣлаго хереса того же самаго сорта, сдѣлай это, милочка! Надо чѣмъ-нибудь поддерживать бодрость духа въ здѣшнемъ уединеніи, а я кстати нашелъ, что этотъ сортъ хереса очень благопріятно дѣйствуетъ на мою грудь. Когда будешь въ слѣдующій разъ готовить для меня паштетъ изъ телятины, или дичи, прибавляй туда побольше перца и яицъ. Обѣды изъ здѣшняго тюремнаго ресторана я положительно ѣсть не могу.

Подобно многимъ другимъ мужьямъ, Валькеръ Богъ знаетъ почему пламенѣлъ страннымъ желаніемъ убѣдить жену, будто изнемогаетъ духомъ и тѣломъ. Наивная молодая женщина принимала всѣ таковыя ложныя завѣренія за чистую монету и довѣрчиво проливала изъ-за нихъ обильныя слезы. Вернувшись домой къ своей мамашѣ, г-жѣ Крумпъ, она разсказывала, что милѣйшій ея Говардъ таетъ какъ воскъ, — что онъ раззорился изъ-за нея и съ ангельскимъ смиреніемъ переноситъ муки тюремнаго заключенія. Дѣйствительно онъ переносилъ эти муки съ такою покорностью судьбѣ, что за исключеніемъ Моргіаны рѣшительно никому не удавалось усмотрѣть въ немъ несчастнаго страдальца. Тюрьма ограждала капитана Валькера отъ назойливыхъ кредиторовъ. Цѣлый день съ утра до вечера онъ пользовался тамъ желаннымъ досугомъ, кормили его хорошо, въ веселомъ обществѣ недостатка не было, въ кошелькѣ водились деньжата, заботиться ни о чемъ не приходилось, и потому онъ жилъ тамъ, какъ говорится, припѣваючи.

Весьма возможно, что г-жа Крумпъ и Вольсей относились съ нѣкоторымъ недовѣріемъ къ разсказамъ Моргіаны о страданіяхъ ея мужа. Портной ежедневно посѣщалъ теперь окрестности Вельскаго театра. Прежняя любовь къ Моргіанѣ превратилась въ горячую, словно отцовскую, великодушную къ ней симпатію. Бѣлый хересъ, оказывавшійся такимъ полезнымъ для груди злополучнаго Валлькера, Моргіана получала въ презентъ отъ Вольсея, обнаруживавшаго величайшую изобрѣтательность, чтобы доставить ей какое-нибудь удовольствіе.

Однажды она и въ самомъ дѣлѣ почувствовала себя очень счастливой, когда, вернувшись изъ Флитской тюрьмы, нашла въ гостиной матери возлюбленный свой рояль розоваго дерева со всѣми безъ исключенія нотами. Добросердечный портной купилъ ихъ вмѣстѣ съ роялемъ на аукціонной продажѣ имущества капитана Валькера. Не стыжусь признаться, что сама Моргіана была до такой степени очарована внимательностью со стороны г-на Вольсея, что, когда онъ явился, по обыкновенію, вечеркомъ выпить стаканчикъ чая, она фактически его поцѣловала. Мистеръ Вольсей не на шутку перепугался и покраснѣлъ, какъ вареный ракъ. Моргіана же, нисколько не смущаясь, сѣла за рояль и въ продолженіе цѣлаго вечера цѣла счастливцу-портному старинные романсы, которые ему такъ нравились. (Онъ былъ не охотникъ до итальянской «дребедени»). Прежній учитель Моргіаны, Подморъ, явившійся вмѣстѣ съ нѣсколькими другими артистами тоже откушать стаканчикъ чая, изумлялся и восхищался успѣхами, сдѣланными молодой капитаншей въ пѣніи. На улицѣ, простясь съ Вольсеемъ, онъ взялъ его за руку и сказалъ:

— Позвольте мнѣ объявить вамъ, милостивѣйшій государь, что вы какъ есть настоящій козырь, — человѣкъ, какихъ мало!

Кантерфильдъ, игравшій первыя трагическія роли, добавилъ:

— Подморъ высказалъ общее наше мнѣніе на вашъ счетъ. Я нахожу, что человѣчество вправѣ вами гордиться. Ваше сердце преисполнено состраданія, а рука не оскудѣваетъ въ щедрости.

— Перестаньте, сударь, охота вамъ молоть вздоръ, — возразилъ портной, — но я лично считаю отзывъ г-на Кантерфильда совершенно правильнымъ. Отъ души желалъ бы я также и прежнему сопернику Вольсея, г-ну Розанчикову, заслужить подобный же отзывъ, но, къ сожалѣнію, не могу удостоить его такового. Розанчиковъ присутствовалъ тоже на аукціонѣ, причемъ все его существо находилось словно въ упоеніи кровожадной радостью при мысли, что Валькеръ раззорился въ конецъ. Арчибальдъ купилъ упомянутый уже диванъ, обитый желтымъ атласомъ и помѣстилъ этотъ диванъ въ собственную свою гостиную, гдѣ онъ стоитъ, но сей часъ, испещренный многочисленными пятнами отъ помады изъ наилучшаго медвѣжьяго жира. Вольсей вынужденъ былъ заплатить за рояль почти полную торговую его стоимость, такъ какъ Бароскій хотѣлъ во что бы ни стало оставить этотъ рояль за собою и постоянно надбавлялъ цѣну. Подъ конецъ, однако, композиторъ отсталъ и предоставилъ музыкальный инструментъ портному. Когда затѣмъ Бароскій вздумалъ насмѣхаться надъ раззореніемъ, до котораго дошла супружеская чета Валькеровъ, портной сурово прервалъ его вопросомъ:

— Не понимаю, сударь, какимъ образомъ позволяете вы себѣ тутъ смѣяться! Вы сами вѣдь раззорили Валькера и вмѣстѣ съ тѣмъ получили съ него все, что вамъ слѣдовало, до послѣдняго гроша. Чегоже вы, чортъ возьми, надъ нимъ насмѣхаетесь?

Бароскій сперва было опѣшилъ, по затѣмъ, обернувшись къ дѣвицѣ Ларкинсъ, объяснилъ ей, что не хотѣлъ связываться съ такимъ плебеемъ и снобомъ, какъ мистеръ Вольсей. Читателямъ уже извѣстно, что храбрый корнетъ Финкинъ примѣнилъ уже этотъ самый эпитетъ къ достопочтенному портному. («Пусть себѣ онъ будетъ въ самомъ дѣлѣ плебеемъ и снобомъ! Не смотря на все это, я съ своей стороны заявляю, что питаю къ мѣщанину Вольсею гораздо болѣе уваженія, чѣмъ къ любому изъ вельможъ и джентльменовъ, упомянутыхъ въ этомъ правдивомъ повѣствованіи.»)

Уже самыя фамиліи господъ Каптерфильда и Подмора свидѣтельствуютъ, что Моргіана вращалась опять въ излюбленномъ вдовою Крумпъ обществѣ сценическихъ артистовъ. Это оказывалось дѣйствительно вѣрнымъ. Комнатка почтенной вдовы была увѣшана тѣми самыми картинами, которыя вначалѣ этой повѣсти украшали буфетную въ ресторанѣ «Королевскихъ-Щетокъ». Она принимала по нѣсколько разъ въ недѣлю своихъ пріятелей и пріятельницъ изъ Велльскаго театра, причемъ сообразно съ своими скромными средствами угощала ихъ чаемъ съ крендельками и булочками. Въ обществѣ этихъ артистовъ Моргіана жила и пѣла столь же счастливая и довольная, какъ и въ то время, когда ее осчастливливали своимъ посѣщеніемъ особы сомнительнаго поведенія, бывавшія въ домѣ ея мужа. Она не смѣла, однако, признаться, даже самой себѣ, что давно уже не чувствовала себя до такой степени счастливой, какъ теперь. Въ кружкѣ, собиравшемся у ея матери, капитанша Валькеръ оставалась попрежнему знатною дамой. Директоръ трехъ акціонерныхъ обществъ, владѣлецъ великолѣпнаго собственнаго экипажа, запряженнаго миніатюрными лошадками Валькеръ, все еще казался наивнымъ артистамъ пригороднаго театра, человѣкомъ превыше обыкновенныхъ смертныхъ. Когда заходила рѣчь о капитанѣ, они совершенно серьезно освѣдомлялись о его житьѣ-бытьѣ въ провинціи и надѣялись, что милѣйшая капитанша получила удовлетворительныя свѣдѣнія о состояніи здоровья своего муженька. Имъ всѣмъ было извѣстно, что капитанъ содержится въ долговой тюрьмѣ, но они знали также, что онъ имѣлъ тамъ дуэль съ виконтомъ. Монморанси (изъ Норфолькскаго судебнаго округа) содержался тоже въ Флитской тюрьмѣ и, когда Кантерфильдъ зашелъ однажды повидаться съ бѣднягой, Монти указалъ ему капитана Валькера, который, поспоривъ во время игры съ лордомъ Джоржемъ Тениссономъ, ударилъ его между плечъ лопаточкой, употребляемой при игрѣ въ воланъ. Событіе это сдѣлалось вскорѣ извѣстнымъ всей тюрьмѣ.

— Однажды эти аристократы пригласили меня къ себѣ, — объяснилъ Монморанси. — Они заставили меня спѣть комическую арію и декламировать изъ разныхъ моихъ ролей, а потомъ мы угощались шампанскимъ и омарами. Общество собралось, смѣю увѣрить, самое шикарное. Въ числѣ другихъ гостей были лорды Биллингсгетъ и Вокзалъ. Они такъ долго засидѣлись, что ворота у насъ успѣли уже закрыть, и имъ пришлось остаться въ тюрьмѣ до восьми часовъ утра.

Г-жа Крумпъ разсказала дочери объ этой вечеринкѣ, но Моргіана выразила только надежду, что ея уважаемому Говарду и въ самомъ дѣлѣ удалось пріятно провести время. Она благодарила Бога, что ея супругъ могъ хоть на короткое время стряхивать съ себя тяжелое горе. Передъ тѣмъ она какъ будто стыдилась быть счастливой, но узнавъ, что капитанъ отъ времени до времени пользуется кое-какими развлеченіями, начала и сама безъ угрызенія совѣсти и раскаянія давать волю прирожденному своему жизнерадостному пастроенію. Думаю, что это были счастливѣйшіе дни въ жизни Моргіаны. (Жаль, что каждый изъ насъ лично оцѣниваетъ по достоинству такой періодъ своей жизни лишь послѣ того, какъ онъ миновалъ безвозвратно). У нея не было другихъ заботъ кромѣ того, чтобы навѣщать мужа, котораго она все еще продолжала любить. Безпечный, веселый ея характеръ побуждалъ ее не задумываться о завтрашнемъ днѣ. Кромѣ всего этого Моргіана имѣла полное основаніе ласкать себя надеждами на интересное событіе, долженствовавшее вскорѣ случиться и относительно котораго я позволю себѣ только замѣтить, что опытный врачъ д-ръ Скиль совѣтовалъ ей временно воздержаться отъ слишкомъ усердныхъ занятій пѣніемъ, а вдова Крумпъ усердно трудилась надъ изготовленіемъ многочисленныхъ маленькихъ чепцовъ и миніатюрныхъ батистовыхъ рубашекъ, фабрикація которыхъ доставляетъ всѣмъ бабушкамъ такое удовольствіе. Читатель пойметъ, надѣюсь, что я намекнулъ на обстоятельство, долженствовавшее вскорѣ случиться въ семьѣ Валькера, столь деликатнымъ образомъ, что это удовлетворило бы даже и высокородную миссъ Примъ. Матери Моргіаны Валькеръ предстояло сдѣлаться бабушкой. Не правда-ли, какая ловкая фраза? «Утренняя Почта», обзывающая эту повѣсть вульгарной, должна будетъ на этотъ разъ воздержаться отъ всякой критики. Не думаю даже, чтобы въ «Руководствѣ къ галантерейному обращенію при Дворѣ и въ знатныхъ домахъ» можно было отыскать болѣе подходящій, деликатный намекъ.

Итакъ, у г-жи Крумпъ родился внукъ. Надо сознаться, что это событіе произошло къ величайшему неудовольствію его отца. Когда ребенка принесли въ долговую тюрьму, капитанъ немедленно же приказалъ завернуть его опять въ одѣяла, снятыя съ малютки подозрительными привратниками. Вообразите себѣ, что Валькеръ поссорился съ однимъ изъ нихъ, и — этотъ негодяй утверждалъ, будто г-жа Крумпъ, подъ видомъ ребенка, хотѣла принести своему зятю четвертную бутыль водки.

— Что и говорить, всѣ они скоты! — объявила эта дама и затѣмъ добавила. — Впрочемъ, и отецъ тоже порядочный скотъ; онъ такжо мало удостоилъ меня вниманія, какъ если бы я была простою кухаркой, а на милаго нашего хорувимчика, маленькаго Вольсея, съ позволенія сказать, не захотѣлъ и плюнуть.

Само собой разумѣется, что г-жа Крумпъ, въ качествѣ тещи, имѣла законное право питать чувство ненависти къ мужу своей дочери. Она не нуждается поэтому въ дальнѣйшихъ извиненіяхъ. Что касается до малютки Вольсея, — этого херувимчика, на котораго отецъ не пожелалъ даже плюнуть, — то само собой разумѣется, что въ данномъ случаѣ рѣчь идетъ не о достопочтенномъ членѣ фирмы Линзей, Вольсей и К°, а о новорожденномъ младенцѣ, нареченномъ съ разрѣшенія отца при крещеніи Говардомъ Вольсеемъ Валькеромъ. Капитанъ призналъ при этомъ случаѣ портного чертовски славнымъ малымъ и объявилъ, что чувствуетъ себя ему и въ самомъ дѣлѣ обязаннымъ за хересъ, изящный пиджакъ, присланный въ тюрьму, и, наконецъ, за доброту къ Моргіанѣ. Портной сердечно привязался къ малюткѣ, присутствовалъ при молитвѣ, которая была дана матери, и состоялъ въ воспріемникахъ Говарда-Вольсея отъ купели, причемъ, послалъ въ подарокъ своему крестнику два аршина великолѣпнѣйшаго бѣлаго кашмира на пальтецо. Герцогу Веллингтону сшиты были невыразимыя какъ разъ изъ того самаго куска Кашмира.

Событія шли своимъ чередомъ, люди покупали и продавали, дѣти рождались на свѣтъ и получали при крещеніи имена, матери ихъ оправлялись отъ послѣдствій исполненія гражданскаго своего долга, а между тѣмъ капитанъ Валькеръ все еще пребывалъ въ долговой тюрьмѣ. На первый взглядъ могло показаться страннымъ, что его оставляли такъ долго томиться близь Флитскаго рынка въ пространствѣ, огороженномъ каменнымъ заборомъ съ желѣзными зубцами, не возвращая жизнерадостнымъ великосвѣтскимъ сферамъ, украшеніемъ которыхъ онъ служилъ. Дѣло въ томъ, что капитана вызывали уже однажды въ судъ для опредѣленія точной суммы его долговъ, причемъ королевскій комиссаръ, съ жестокостью, непростительной по отношенію въ несчастливцу, лишенному свободы за долги, отозвался безпощадно строго о средствахъ, къ которымъ прибѣгалъ капитанъ для добыванія денегъ и отослалъ его на девять мѣсяцевъ обратно въ тюрьму для болѣе обстоятельнаго выясненія счетовъ. Капитанъ Валькеръ переносилъ эту отсрочку, какъ подобаетъ истинному философу, принималъ дѣятельное участіе въ играхъ на тюремномъ дворѣ и былъ душею пирушекъ въ аристократическомъ флигелѣ тюрьмы.

Нѣтъ ни малѣйшей надобности рыться въ старинныхъ сплетняхъ и просматривать цѣлые ворохи газетъ, чтобы выяснить, изъ-за чего именно королевскій комиссаръ изволилъ такъ сильно гнѣваться на капитана Валькера. Съ тѣхъ поръ въ коммерческій судъ являлось достаточное число ловкачей, и я готовъ чѣмъ угодно поручиться, что Говардъ Валькеръ оказывался ни чуточки не хуже своихъ сосѣдей. Такъ какъ онъ не былъ настоящимъ лордомъ, — не имѣлъ друзей, которые встрѣтили бы его по выходѣ изъ тюрьмы съ распростертыми объятіями и поднесли въ складчину кругленькій капиталецъ, съ которымъ можно было бы начать новую жизнь, а самъ онъ не догадался сколотить капиталецъ и заблаговременно перевести таковой на имя жены, то освобожденіе изъ темницы не представлялось ему особенно соблазнительнымъ. Онъ зналъ, что за отсутствіемъ упомянутыхъ смягчающихъ вину обстоятельствъ такъ называемый свѣтъ отнесется къ нему съ безпощадною строгостью. Иное дѣло, напримѣръ, лордъ Картежниковъ, котораго но выходѣ изъ долговой тюрьмы семья встрѣтила съ распростертыми объятіями, благодаря чему у него черезъ недѣлю уже стояли на конюшнѣ тридцать двѣ лошади. Драгунскій капитанъ Памъ, въ свою очередь, тотчасъ же по освобожденіи получилъ мѣсто правительственнаго курьера. Содержаніе на такихъ мѣстахъ больше полковничьяго, а потому немудрено, что о нихъ хлопочатъ обѣднѣвшіе представители британскаго дворянства. Франку Ухачанову дали административный постъ не помню уже на какомъ-то изъ острововъ Табаго, Саго, или Тикондераго. Фактически оказывается, что младшему сыну аристократической семьи чрезвычайно выгодно задолжать двадцать или тридцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ, такъ какъ онъ можетъ тогда навѣрняка разсчитывать на хорошее мѣстечко гдѣ-нибудь въ колоніяхъ. Пріятелямъ такого молодого джентльмена до того хочется какъ можно скорѣе отъ него отдѣлаться, что они согласны перевернуть небо и землю, дабы только сплавить его куда-нибудь подальше. Всѣ вышеупомянутые товарищи капитана Валькера по заключенію оказались такимъ образомъ устроившимися сравнительно очень недурно, но у него лично не было богатыхъ родственниковъ. Старикъ отецъ его, какъ извѣстно, давно уже умеръ въ Іоркской тюрьмѣ. Съ чѣмъ же, спрашивается, могъ бы онъ начать новую карьеру? Какая дружеская рука согласилась бы наполнить его карманъ золотомъ, а его чашу искрометнымъ шампанскимъ? Онъ былъ дѣйствительно достоинъ величайшато сожалѣнія. Въ самомъ дѣлѣ, что можетъ быть прискорбнѣе положенія джентльмена, усвоившаго себѣ барскія привычки и не обладающаго средствами ихъ удовлетворять. Онъ долженъ жить широко, а между тѣмъ у него не хватаетъ на это средствъ! Такое положеніе, какъ говорится, хуже губернаторскаго. Что касается до бѣдствующихъ плебеевъ, — до какихъ-нибудь крестьянъ, пострадавшихъ отъ неурожая или ткачей, оставшихся безъ работы, — то разумѣется о нихъ не стоитъ особенно печалиться. Они вѣдь привыкли голодать, могутъ спать на голыхъ доскахъ и обѣдать коркою хлѣба, тогда какъ настоящему джентльмену, попавшему въ ихъ положеніе, пришлось бы протянуть ногй. Повидимому, бѣдняжка Моргіана разсуждала именно такимъ образомъ. Денежные запасы, имѣвшіеся у капитана Валькера въ тюрьмѣ, были уже на исходѣ, а потому капитанша, зная, что ея любезный супругъ не въ состояніи обходиться безъ предметовъ роскоши, къ которымъ онъ привыкъ, занимала для него деньги у своей мамаши до тѣхъ поръ, пока сама г-жа Крумпъ не оказалась на мели. Моргіана созналась даже со слезами на глазахъ Вольсею, что очень нуждается въ двадцати фунтахъ для уплаты модисткѣ, бѣдной дѣвушкѣ, которая раззорится, если этотъ долгъ будетъ включенъ въ общую конкурсную массу. Само собою разумѣется, что она отнесла эти деньги мужу, которому онѣ очень бы пригодились, кабы его не подкузмили проклятыя карты. Если дѣло его не выгорѣло, то во всемъ былъ виноватъ одинъ лишь несчастный случай!

Вольсей выкупилъ для Моргіаны одну изъ заложенныхъ ею кашмирскихъ шалей. Она однажды оставила эту шаль въ тюрьмѣ, гдѣ какой-то негодяй ее и похитилъ, но, впрочемъ, догадался прислать по адресу Вольсея билетъ ссудной кассы, гдѣ она оказалась въ закладѣ. Спрашивается, что именно за человѣкъ былъ этотъ негодяй? Вольсей позволилъ себѣ выбранить его на чемъ свѣтъ стоитъ и утверждалъ, что могъ бы назвать вора по имени. Съ другой стороны, впрочемъ, если воромъ оказывался самъ Валькеръ (какъ думалъ Вольсей и какъ это представлялось наиболѣе правдоподобнымъ), то развѣ позволительно называть его негодяемъ за поступокъ, совершенный подъ давленіемъ необходимости? Не слѣдуетъ-ли, напротивъ того, похвалить его за деликатность образа дѣйствій въ данномъ случаѣ? Онъ оставался безъ гроша денегъ (въ картахъ вѣдь все зависитъ отъ счастья), но не хотѣлъ доводить до свѣдѣнія жены свое по истинѣ отчаянное положеніе. Онъ не выносилъ мысли о томъ, что Моргіана вообразитъ себѣ его дошедшимъ до такой крайности, при которой приходится закладывать женину шаль.

Моргіана, постоянно гордившаяся великолѣпными своими черными, какъ смоль, волосами, неожиданно стала высказывать опасеніе простудить голову и принялась носить чепцы. Въ одинъ лѣтній вечеръ, когда они, а именно Моргіана въ обществѣ своего ребенка, г-зки Крумпъ и Вольсея старшаго (ихъ всѣхъ четверыхъ умѣстно было бы назвать младенцами), играли и смѣялись въ гостиной г-жи Крумпъ, причемъ дородная вдовушка пряталась, напримѣръ, за диваномъ, а достопочтенный Вольсей-старшій кудахталъ, пѣлъ пѣтухомъ и выкидывалъ разныя иныя невыразимо безразсудныя штуки, продѣлываемыя въ обществѣ дѣтей джентльменами съ чадолюбивыми наклонностями, малютка въ самомъ разгарѣ игры дернулъ какъ-то мамашу за чепецъ и сорвалъ таковой съ ея головы, причемъ обнаружилось, что голова эта обстрижена подъ гребенку.

Моргіана покраснѣла, какъ сюргучъ, и задрожала всѣмъ тѣломъ. Г-жа Крумпъ воскликнула: — «Милочка, гдѣ же твои волосы?» а Вольсей, разразившись противъ Валькера такимъ страшнымъ проклятіемъ, отъ котораго миссъ Примъ навѣрное упала бы въ обморокъ, закрылъ лицо носовымъ платкомъ и не шутя заплакалъ.

— Проклятый м-е-ерзавецъ! — взревѣлъ онъ, захлебываясь отъ слезъ и сжимая кулаки.

За нѣсколько дней передъ тѣмъ, проходя мимо Павильона благоуханій, онъ видѣлъ Ландышева, разчесывавшаго черные, какъ смоль, локоны и выставлявшаго ихъ передъ нимъ словно напоказъ съ характерною ехидною усмѣшкой. Портной не понялъ тогда этой усмѣшки, но теперь какъ нельзя лучше сообразилъ въ чемъ дѣло. Моргіана продала свои волосы за пять гиней. Она позволила бы себѣ отрѣзать не только волосы, но даже и руки, еслибы мужъ этого пожелалъ. Осмотрѣвъ ея шкатулки и ящики, нашли, что она продала съ себя почти все, что только можно было продать, но платьица и драгоцѣнности ребенка оказались въ сохранности. Моргіана разсталась съ волосами, составлявшими ея гордость, лишь послѣ того, какъ мужъ намекнулъ на возможность продать оправленный въ золото коралловый талисманъ, подаренный г-жей Крумпъ своему внуку.

— Я заплачу вамъ двадцать гиней за эти волосы! — яростно кричалъ въ тотъ самый вечеръ Розанчикову негодующій портной, — Отдайте мнѣ ихъ, презрѣнная, разжирѣвшая бестія, или я убью васъ тутъ же на мѣстѣ…

— Господинъ Ландышевъ… господинъ Ландышевъ!.. — отчаянно вопилъ парфюмеръ.

— Ну, въ чемъ тутъ дѣло? Изъ-за чего у васъ ссора и къ чему мнѣ вмѣшиваться? Неприлично двоимъ мужчинамъ заводить драку съ однимъ портнымъ, — объявилъ Ландышевъ, котораго очень забавляла вся эта исторія. (Необходимо замѣтить, что Вольсей прошелъ черезъ магазинъ, не говоря ни слова Ландышеву, въ профессіональный кабинетъ, гдѣ и обрушился на Розанчикова).

— Объяснитесь съ нимъ, сударь, на счетъ волосъ! — жалобно пропищалъ бывшій подноволостный хозяинъ «Павильона благоуханій».

— На счетъ этихъ волосъ?.. Пожалуйста только, г-нъ портной, рукамъ воли не давайте и не пытайтесь меня застращать! Вы, разумѣется, спрашиваете про волосы г-жи Валькеръ? Если это васъ интересуетъ, то я не скрою, что она продала ихъ мнѣ.

— Тѣмъ подлѣе съ вашей стороны было ихъ покупать! Угодно вамъ отдать ихъ мнѣ за двадцать гиней!

— Нѣтъ, — возразилъ Ландышевъ.

— За двадцать пять?

— Не могу.

— Возьмите, наконецъ, за нихъ сорокъ, чортъ бы васъ нобралъ!

— Очень жалѣю, что не оставилъ ихъ за собою, — объяснилъ съ искреннимъ сожалѣніемъ молодой еврей. — Не далѣе, какъ сегодня вечеромъ Розанчиковъ причесывалъ уже эти волосы…

— На шведской посланницѣ, графинѣ Гололобовой, — подтвердилъ Розанчиковъ.

Дамы недолюбливали его компаніона іудейскаго вѣроисповѣданія, а потому Ландышевъ бралъ на себя въ сдѣлкахъ съ прекраснымъ поломъ только коммерческую частъ операцій.

— Прическа эта находится теперь уже на балу въ Девонширскомъ дворцѣ, украшенная четырьмя страусовыми перьями и брилліантовой діадемой. А теперь, г-нъ Вольсей, не угодно-ли будетъ вамъ передо мной извиниться? — добавилъ Розанчиковъ.

Портной, не отвѣчая ни слова, подошелъ вплоть къ парфюмеру и такъ многозначительно щелкнулъ, пальцами подъ самымъ его носомъ, что парфюмеръ отшатнулся и схватился за шнурокъ звонка. Ландышевъ громко расхохотался, но Вольсей, не удостоившій его даже и взглядомъ, торжественно вышелъ изъ магазина, заложивъ обѣ руки за фалды своего сюртука.

— Знаете что, сударыня? — сказалъ онъ вскорѣ послѣ того Моргіанѣ. — Вамъ не слѣдуетъ поощрять вашего супруга къ мотовству и продавать послѣднія ваши платья для того только, чтобы онъ могъ пировать въ тюрьмѣ и разыгрывать тамъ изъ себя джентльмена.

— Да вѣдь онъ же бѣдняжка боленъ, — возразила г-жа Валькеръ. — Вы знаете вѣдь, что мой голубчикъ страдаетъ грудью. Всѣ деньги до послѣдняго гроша уходятъ у него на докторовъ.

— Послушайте теперь меня, сударыня, я человѣкъ богатый (съ его стороны это было сознательнымъ обманомъ, такъ какъ въ качествѣ младшаго компаніона фирмы онъ получалъ сравнительно небольшой доходъ). Для меня ничего не составляетъ выплачивать вашему мужу во время его пребыванія въ тюрьмѣ приличную пенсію. Я заявилъ уже ему объ этомъ письменно. Замѣтьте себѣ, однако, что если вы сами дадите ему хоть грошъ, или продадите какую-нибудь изъ вашихъ вещицъ, то клянусь честью, что я тотчасъ же прекращу уплату пенсіи и никогда больше не позволю себѣ видѣться съ вами, какъ бы тяжело это ни было для меня самого. Надѣюсь, что вы не захотите причинить мнѣ такое горе.

— Да благословитъ васъ Богъ, Вольсей, за вашу доброту. Я готова, кажется, прислуживать вамъ въ благодарность за нее на колѣняхъ.

— Въ такомъ случаѣ обѣщайте выполнить мое желаніе.

Получивъ отъ Моргіаны требуемое обѣщаніе, Вольсей продолжалъ:

— Мы, сударыня, съ вашей мамашей и Подморомъ, обсудивъ сообща ваше положеніе, нашли, что вы могли бы заработывать себѣ хорошій кусокъ хлѣба, хотя, разумѣется, я бы и желалъ пріискать для васъ возможность устроиться иначе. Что же дѣлать? Вы знаете вѣдь, что нужда скачетъ, нужда пляшетъ, нужда пѣсенки поетъ. Вы кстати же прелестнѣйшая пѣвица въ мірѣ.

— Скажите на милость! — возразила восхищенная до глубины души Моргіана.

— Мнѣ лично не доводилось слышать ни одной кантатрисы, которая могла бы съ вами сравниться, но я не могу считать себя компетентнымъ судьею; Подморъ же, въ свою очередь, говоритъ, что вы можете очень хорошо пѣть и, безъ сомнѣнія, не замедлите получить выгодный ангажементъ для концертовъ, или на сцену. Принимая же во вниманіе, что на мужа вамъ разсчитывать нечего, а между тѣмъ надо воспитать ребенка, вы, разумѣется, должны будете пѣть.

— Какъ я буду рада, если мнѣ удастся уплатить его долги и вознаградить его за все, что онъ для меня сдѣлалъ! — воскликнула г-жа Валькеръ. — Подумайте только, что онъ заплатилъ господину Бароскому двѣсти гиней за мои уроки пѣнія. Развѣ это не великодушно съ его стороны? И вы въ самомъ дѣлѣ убѣждены, что я буду имѣть успѣхъ?

— Имѣла же вѣдь успѣхъ миссъ Ларкинсъ!

— Эта маленькая, сутуловатая, плюгавая фигурка? Понятно, что въ такомъ случаѣ я должна имѣть успѣхъ, объявила рѣшительнымъ тономъ Моргіана.

— Чтобы она могла равняться въ пѣніи съ моей дочерью? Ни за что въ свѣтѣ! Она не годится Моргіанѣ и въ подметки, — столь же рѣшительно объявила г-жа Крумпъ.

— Я ее вовсе не равняю съ г-жею Валькеръ, хотя и не считаю себя въ данномъ случаѣ компетентнымъ судьей. Я думаю только, что если Моргіанѣ представляется случай разбогатѣть, отчего ей не воспользоваться такимъ случаемъ? — замѣтилъ портной.

— Одному Богу извѣстно, Вольсей, до какой степени намъ пригодился бы теперь презрѣнный металлъ, — воскликнула г-жа Крумпъ.

— Мнѣ къ тому же всегда хотѣлось видѣть Моргіану на сценѣ, да и она въ былое время сердечно этого желала.

Теперь, подъ вліяніемъ надежды пособить мужу и воспитать ребенка, желаніе это приняло болѣе возвышенную форму стремленія выполнить свой долгъ, и Моргіана принялась съ большей, чѣмъ когда либо энергіей упражняться съ утра до вечера въ пѣніи.

Одинъ изъ великодушнѣйшихъ людей и портныхъ, когда-либо жившихъ на свѣтѣ, объявилъ, что если бы оказалась надобность въ дальнѣйшемъ изученіи этого искусства (.что представлялось, впрочемъ, ему лично совершенно излишнимъ), то онъ готовъ заимообразно ссудить Моргіанѣ, какую угодно сумму, потребную для уплаты за уроки. При такихъ обстоятельствахъ она, по совѣту Подмора, рѣшилась снова поступить юь профессору пѣнія. Послѣ того, что произошло между ней и Бароскимъ, заканчивать музыкальное свое образованіе въ его академіи оказывалось для нея немыслимымъ. Она обратилась поэтому къ искусному англійскому композитору, сэру Джемсу Друму, рослая и грозная супруга котораго, стоявшая всегда на стражѣ добродѣтели и приличій, неусыпно слѣдила за профессоромъ и его питомицами, являясь суровѣйшей охранительницей женскаго цѣломудрія на театральныхъ подмосткахъ и въ обыкновенной жизни.

Моргіана явилась въ благопріятный моментъ. Бароскій только что выпустилъ на сцену дѣвицу Ларкипсъ подъ именемъ M-lle Лигонье. Эта Лигонье имѣла большой успѣхъ и недурно пѣла классическую музыку, въ то время, какъ недавно выпущенная сэромъ Джоржемъ примадонна, миссъ Буттсъ, оказалась изъ рукъ вонъ плохою, такъ что соперничествующая фирма могла лишь съ грѣхомъ пополамъ противопоставить новой звѣздѣ дѣвицу Макъ-Уиртеръ, давнишнюю любимицу публики. Утративъ верхнія ноты и передніе зубы, эта кантатриса оказывалась однако уже почти неспособной бороться за пальму первенства съ новою дикой Бароскаго.

Слегка проэкзаменовавъ г-жу Валькеръ, сэрх Джоржъ похлопалъ пріѣхавшаго съ нею сэра Подмора по животу и сказалъ:

— Благодарю васъ, Подди. Этимъ голосомъ мы безъ ножа зарѣжемъ проклятаго оранжиста! (Необходимо замѣтить, что соперники и враги великаго Бароскаго имѣли обыкновеніе называть его оранжистомъ).

— Мы раздавимъ его, Подморъ, — подтвердила лэди Друмъ глухимъ голосомъ, раздававшимся словно изъ бочки. — Можете остаться у насъ обѣдать.

Подморъ дѣйствительно остался. Онъ ѣлъ за обѣдомъ холодную баранину и запивалъ ее марсалою, съ величайшимъ уваженіемъ къ великому англійскому композитору. На слѣдующій же день леди Друмъ пріѣхала въ наемной коляскѣ съ визитомъ къ г-жѣ Крумпъ и ея дочери въ окрестности Велльскаго театра. Все это рѣшено держать въ строжайшей тайнѣ отъ Валькера, великодушно согласившагося принимать отъ Вольсея еженедѣльную пенсію въ двѣ гинеи. Съ помощью этой пенсіи и нѣсколькихъ шиллинговъ, которые капитану удавалось раздобыть отъ жены, онъ въ состояніи былъ обставить свою жизнь въ тюрьмѣ настолько хорошо, насколько это оказывалось возможнымъ при существующихъ условіяхъ. За неимѣніемъ порядочнаго краснаго вина, капитанъ могъ довольствоваться и джиномъ, а этотъ напитокъ проникалъ всегда въ достаточномъ количествѣ въ бывшую королевскую британскую долговую тюрьму.

Моргіана подъ руководствомъ Друма продолжала совершенствовать себя въ искусствѣ пѣнія. Въ слѣдующей главѣ мы узнаемъ, при какихъ обстоятельствахъ она сочла нужнымъ перемѣнитъ свою фамилію и назваться Воронокрыловой.

ГЛАВА VII,
гдѣ Моргіана устремляется къ славѣ и почестямъ и гдѣ выступаютъ на сцену нѣсколько выдающихся литераторовъ.

— Милостивѣйшая государыня, намъ необходимо начать съ того, чтобы позабыть все, чему васъ выучилъ г-нъ Бароскій (о которомъ я вовсе, однако, не намѣренъ непочтительно отзываться!, объявилъ Моргіанѣ сэръ Джорджъ Друмъ.

Ей было какъ нельзя лучше извѣстно, что каждый профессоръ пѣнія отзывается такимъ именно образомъ о системѣ преподаванія всѣхъ прочихъ своихъ конкуррентовъ, а потому она безъ всякаго протеста подчинилась необходимости пройти съ самаго начала весь курсъ пѣнія по системѣ сэра Джорджа. Но сколько я былъ въ состояніи себѣ это выяснить, между системами преподаванія обоихъ артистовъ не замѣчалось особенной разницы. Тѣмъ не менѣе, въ виду соперничества самихъ профессоровъ и безпрерывнаго перехода учениковъ и ученицъ изъ одной музыкальной школы въ другую, естественно было, что директоръ каждой школы старался приписать себѣ лично всѣ получившіеся успѣхи, сваливая отвѣтственность за неудачу полностью на своего конкуррента. Такъ, напримѣръ, если кто-нибудь изъ питомцевъ или питомицъ Друма терпѣлъ фіаско, Друмъ утверждалъ, что онъ тутъ непричемъ, такъ какъ Бароскій передъ тѣмъ уже погубилъ его или ее въ конецъ. Въ свою очередь также и Бенжаменъ Бароскій выказывалъ при случаѣ сожалѣніе по поводу того что бывшій его ученикъ или уче, ница, подававшіе такія большія надежды, испортили свой голосъ, связавшись съ старикомъ Друмомъ. Напротивъ того, если кто-нибудь изъ дезертировъ имѣлъ успѣхъ, бывшій его профессоръ кричалъ повсюду:

«N. N. обязанъ (или обязана) мнѣ всѣмъ. Сколько мнѣ пришлось потрудиться, чтобы выработать у него (или у нея) голосъ».

При такихъ обстоятельствахъ, какъ Бароскій, такъ и Друмъ приписывали себѣ впослѣдствіи честь выработки и постановки голоса у знаменитой Воронокрыловой. Сэръ Джорджъ Друмъ при всемъ своемъ желаніи раздавить М-lle Лигонье утверждалъ, что Ларкинсъ обязана ему своими успѣхами. Дѣйствитедьпо, мать этой кантатрисы, г-жа Ларкинсъ, привела какъ-то разъ свою дочь къ сэру Джорджу, который, прослушавъ ее, далъ одобрительный отзывъ объ ея голосѣ.

Встрѣчаясь въ обществѣ, оба профессора обнаруживали другъ въ другу самыя дружескія товарищескія чувства «Mein lieber Herr» (не безъ ехидства) говорилъ Друмъ, — ваша соната въ X. moll божественна, чтобы не сказать больше! « — „Шевалье, — возражалъ Бароекій, ваше andante въ W достойно Бетховена, клянусь вамъ въ этомъ честью!..“ и т. д. и т. д. На самомъ дѣлѣ они питали другъ къ другу, какъ разъ такія чувства, какія можно встрѣтить сплошь и рядомъ у соперничествующихъ композиторовъ и профессоровъ музыки и пѣнія.

Каждый изъ этихъ знаменитыхъ профессоровъ придерживался въ жизни и въ внѣшней постановкѣ преподаванія принциповъ совершенно противуположпыхъ тѣмъ, которыми руководствовался его конкуррентъ. Бароскій писалъ балетную музыку, Друмъ же напротивъ того, объявилъ танцы безнравственными и оплакивалъ пагубныя ихъ чары, способныя нарушить душевное спокойствіе не только молодежи, но даже и старичковъ. Бароскій позволялъ себѣ кататься въ паркѣ съ такими подозрительными особами, какъ M-lles Леокади, или Аменаида, въ кабріолетѣ или открытой коляскѣ, тогда какъ Друмъ ходилъ по вечерамъ въ церковь и слушалъ тамъ гимны, переложенные на музыку имъ самимъ. Онъ состоялъ членомъ клуба „Атеней“, являлся разъ въ годъ во дворецъ и вообще дѣлалъ все, что подобаетъ почтенному человѣку, заслуживающему общее уваженіе. Какое право имѣли бы мы сердиться на то, что съ помощью вышеупомянутыхъ пріемовъ житейской мудрости сэру Джорджу удавалось выручить своимъ ремесломъ больше барышей, чѣмъ онъ могъ бы получить отъ всякаго иного образа дѣйствій?

Сэръ Джорджъ имѣлъ дѣйствительно полное основаніе соблюдать внѣшнюю респектабельность. Еще мальчикомъ онъ состоялъ въ пѣвческомъ хорѣ придворной виндзорской капеллы, а затѣмъ быль віолончелистомъ въ придворномъ оркестрѣ его величества короля Георга III. Монархъ этотъ многократно удостоивалъ его всемилостивѣйшей бесѣды и подарилъ ему табакерку. Понятно, что въ домъ сэра Джорджа, возведеннаго Георгомъ III въ баронеты, висѣли въ парадныхъ аппартаментахъ портреты этого короля и принцевъ королевскаго дома. Онъ удостоился также чести пожалованія иностраннымъ орденомъ (а именно орденомъ Слона и Замка), которымъ наградилъ его Кальбебратенъ-Пумперниккельскій великій герцогъ, прибывшій въ Лондонъ въ 1814 году вмѣстѣ съ прочими союзными монархами. Въ праздничномъ своемъ нарядѣ, съ орденской лентой на шеѣ и въ бѣломъ галстухѣ, — въ синемъ фракѣ съ виндзорскими придворными пуговицами, черныхъ коротенькихъ брюкахъ и шелковыхъ чулкахъ, — пожилой композиторъ имѣлъ дѣйствительно очень представительный видъ. Онъ жилъ въ старинномъ высокомъ мрачномъ домѣ, меблированномъ въ царствованіе Георга III и производившемъ теперь почти въ такой же степени жизнерадостное впечатлѣніе, какъ фамильный склепъ. Дѣйствительно все внутреннее убранство дома имѣло, если можно такъ выразиться, торжественно погребальный характеръ. Высокіе, неудобные, неповоротливые стулья и кресла, обитые черной волосяною тканью, — вылинявшіе турецкіе ковры, покрытые износившимися вытертыми суконными половиками, потрескавшіяся миніатюрныя изображенія дамъ въ робронахъ и кавалеровъ въ парикахъ съ косичками, наклеенныя словно пластыри надъ высокими полками каминовъ, — двѣ траурныхъ урны по каждую сторону узенькаго простѣночнаго стола, надъ которымъ утвержденъ былъ закрытый проволочною сѣткою шкафикъ для износившихся уже отъ долговременной службы ножей и вилокъ съ зелеными каменными ручками, — какъ нельзя лучше гармонировали съ общею обстановкой. Подъ простѣночнымъ столикомъ помѣщался поставецъ, производившій такое впечатлѣніе, какъ если бы тамъ можно было отыскать съ полъ-бутылки искусственнаго вина изъ красной смородины, и таганчикъ для подогрѣванія блюдъ, давно уже негодный въ употребленію. Читателю случалось, безъ сомнѣнія, видѣть въ ранней молодости дома подобной старинной конструкціи. Онъ помнитъ сѣроватый мракъ на лѣстницѣ и потускнѣвшіе, старинные ковры, которыми она устлана. Ковры эти становятся все болѣе тусклыми и ветхими по мѣрѣ того, какъ подымаются въ верхніе этажи, гдѣ находятся спальни. Трудно представить себѣ зрѣлище, болѣе удручающее, чѣмъ спальня почтенной супружеской четы, младшему члену которой исполнилось уже шестьдесятъ пять лѣтъ. Вообразите себѣ только массу накопившихся за полстолѣтіе выцвѣтшихъ и полинявшихъ нарядовъ, перьевъ, чепцовъ, бантиковъ, юбокъ, лифовъ, помадныхъ банокъ, бѣлыхъ атласныхъ башмаковъ, фальшивыхъ локоновъ и накладокъ, старыхъ поношенныхъ корсетовъ безъ костей, связанныхъ полинявшими ленточками, мрачныхъ вѣеровъ, дѣтскихъ рубашечекъ и пеленокъ, которымъ минуло уже сорокъ лѣтъ, писемъ сэра Джорджа, когда онъ былъ еще въ цвѣтѣ молодости, куколъ покойной Маріи, скончавшейся въ 1803 году, первыхъ суконныхъ штанишекъ Фредерика, газетъ, въ которыхъ описывается, какъ онъ отличился при осадѣ Серингапатама и т. д. и т. д. Все это уложено и затиснуто тамъ гдѣ-нибудь въ старинныхъ затхлыхъ шкафахъ, сундукахъ и комодахъ. Какъ часто сидѣла за послѣднія пятьдесятъ лѣтъ передъ этимъ зеркаломъ жена сэра Джорджа! Въ этой старинной кровати на тюфякѣ, обитомъ сафьяномъ, родились всѣ ея дѣти. Гдѣ-то они теперь, храбрый капитанъ Фредъ и безшабашный студентъ Чарльзъ? Въ спальнѣ виситъ портретъ этого студента, писанный мистеромъ Бичи, а этотъ набросокъ Косвея, какъ двѣ капли воды походилъ на Луизу до…

— Помилуйте, мистеръ Фицъ-Будль, съ какой это стати вздумалось вамъ забраться въ дамскую спальню? Потрудитесь ради Бога сойти внизъ.

— Вы правы, сударыня. Мнѣ здѣсь рѣшительно нечего дѣлать, но, не желая больше пить вино съ сэромъ Джорджемъ, я инстинктивно вознесся мыслью въ святилище женскихъ добродѣтелей, гдѣ ежедневно почиваетъ ваше высокородіе. Вы, сударыня, спите теперь не такъ уже крѣпко, какъ въ былые дни, хотя надъ вашей головой не раздается уже болѣе бѣготня маленькихъ ножекъ, тревожившая когда-то иной разъ вашъ покой!

Комната наверху все еще называется дѣтской и площадка верхняго этажа по прежнему огорожена высокой рѣшеткой, которой минуло теперь уже болѣе сорока лѣтъ. Я совершенно ясно различаю призраки дѣтскихъ головокъ, выглядывающихъ сквозь эту рѣшетку и невольно задаю себѣ вопросъ; ужь не встаютъ-ли они по ночамъ, когда мѣсяцъ ярко освѣщаетъ пустую ихъ бывшую комнату, чтобы торжественно играть тамъ съ призрачными лошадками, духами куколъ и волчками, которые вертятся, но не жужжатъ?

Еще разъ, сударь, извольте спуститься внизъ, т. е. вернуться къ повѣствованію о Моргіанѣ, съ которымъ отступленія эти имѣютъ также мало соотношенія, какъ и сегодняшняя передовая статья въ газетѣ „Times“. Могу привести въ качествѣ единственнаго извиненія, что я встрѣтился съ Моргіаной именно въ домѣ сэра Джорджа Друма. Въ давно минувшія времена сэръ Джорджъ обучалъ нѣкоторыхъ особъ женскаго пола, принадлежавшихъ къ нашей семьѣ и, кромѣ того, я припоминаю, что еще ребенкомъ обрѣзалъ себѣ палецъ однимъ изъ сильно подержанныхъ столовыхъ ножей съ зелеными каменными ручками, хранившихся въ курьезномъ шкафикѣ съ дверцей изъ проволочной сѣтки.

Въ тѣ времена сэръ Джорджъ Друмъ былъ знаменитѣйшимъ въ Лондонѣ профессоромъ музыки. Августѣйшее покровительство доставляло ему массу великосвѣтскихъ учениковъ и ученицъ, одной изъ которыхъ была и лэди Фицъ-Будль. Съ тѣхъ поръ утекло уже много воды. Дѣйствительно, сэръ Джорджъ Друмъ былъ въ такихъ лѣтахъ, что могъ помнить людей, присутствовавшихъ при первомъ появленіи мистера Брегема на сценѣ. Самъ онъ достигъ апогея своей извѣстности во время Биллингтона, Инкледона, Каталани и г-жи Сторесъ.

Сэръ Джорджъ нависалъ нѣсколько оперъ („Верблюдо-вожатый“, „Встревоженные британцы“ или „Осада Бергенъ-опъ-Цома“ и т. д), а также, романсовъ, пользовавшихся когда-то большимъ успѣхомъ, по теперь совершенно позабытыхъ. Они также полиняли и вышли изъ моды, какъ описанные нами въ домѣ профессора старые ковры, которые, безъ сомнѣнія, были когда-то тоже очень блестящими. Такова уже судьба ковровъ, цвѣтовъ, музыкальныхъ произведеній, людей и превосходнѣйшихъ беллетристическихъ разсказовъ. По прошествіи нѣсколькихъ вѣковъ, даже и эта повѣсть, чего добраго, окажется позабытой! Что же, противъ судьбы, вѣдь, ничего не подѣлаешь!

Не смотря на то, что сэръ Джорджъ давно уже перешелъ чрезъ кульминаціонную точку своей славы, онъ все еще съ честью занималъ свое мѣсто среди музыкальныхъ артистовъ старой школы, дирижировалъ иногда оркестромъ въ Филармоническомъ обществѣ и въ концертахъ старинной музыки. Нѣкоторыя изъ его пѣсенъ все еще исполнялись къ концу парадныхъ обѣдовъ пожилыми жрецами Вакха, въ темнорусыхъ парикахъ (старички эти являются на такіе обѣды съ предвзятою цѣлью позабавить гостей). Вельможные старцы, присутствовавшіе на мрачныхъ стари иныхъ вышеупомянутыхъ концертахъ, всегда выказывали въ такихъ случаяхъ сэру Джорджу величайшее почтеніе. Принимая во вниманіе характерныя особенности поведенія почтеннаго профессора съ представителями высшей аристократіи, надо признать, что они должны были оставаться отъ него въ восторгѣ. Поэтому-то онъ дирижировалъ почти каждымъ концертомъ въ старинныхъ аристократическихъ, столичныхъ домахъ.

Подслуживаясь къ старшимъ въ рангѣ, сэръ Джорджъ держалъ себя по отношенію къ остальному міру съ величественнымъ видомъ собственнаго достоинства и достигъ въ жизни большихъ успѣховъ, благодаря своей замѣчательной, неуклонной респектабельности. Она была для него, если можно такъ выразиться, самою крупной козырною картой. Самыя приличныя великосвѣтскія дамы могли посылать съ полнымъ довѣріемъ своихъ дочерей въ музыкальную академію сэра Джорджа Друма.

— Хорошій музыкантъ, сударыня, — говоритъ онъ матери новопоступающей своей ученицы, — долженъ обладать не только развитымъ слухомъ, хорошимъ голосомъ и неутомимой стойкостью въ трудѣ, но прежде всего также безукоризненнымъ характеромъ, по крайней мѣрѣ, насколько это возможно для нашей человѣческой природы. Замѣтьте себѣ, сударыня, что молодыя особы, въ обществѣ которыхъ очаровательная ваша дочь, миссъ Смизсъ, будетъ продолжать свое музыкальное образованіе, являются всѣ безъ исключенія въ нравственномъ отношеніи столь же непорочными, какъ и эта прелестная молодая леди. Да, развѣ и могло быть иначе? Я самъ, сударыня, отецъ семейства. Я былъ почтенъ дружбою мудрѣйшаго и лучшаго изъ королей, покойнаго моего государя Георга III, и могу съ гордостью указать своимъ ученицамъ въ моей Софіи образецъ, достойный подражанія. Г-жа Смизсъ, имѣю честь представить вамъ леди Друмъ!

При этихъ словахъ почтенная леди Друмъ встаетъ и дѣлаетъ посѣтительницѣ грандіозный реверансъ, въ родѣ тѣхъ, которыми лѣтъ пятнадцать тому назадъ начинались на ранелагскихъ балахъ менуэты. По окончаніи этого церемоніала г-жа Смизсъ удаляется, предварительно взглянувъ на портреты особъ королевской фамиліи, табакерку покойнаго короля и собственноручно написанныя имъ ноты любимой его пьесы. На обратномъ пути въ Бекерскую улицу, г-жа Смизсъ въ восхищеніи отъ мысли, что нашла для своей Фредерики такого во всѣхъ отношеніяхъ приличнаго и респектабельнаго профессора музыки. Я забылъ упомянуть, что во время ея свиданья съ сэромъ Джорджемъ, почтеннаго профессора вызываетъ изъ кабинета прислуживающій у него негръ. Леди Друмъ пользуется этимъ случаемъ, чтобы упомянуть, при какихъ обстоятельствахъ ея мужъ возведенъ въ баронеты и за что именно пожалованъ ему иностранный орденъ. Затѣмъ она выражаетъ свое соболѣзнованіе по поводу прискорбнаго душевнаго состоянія другихъ профессоровъ музыки и ужасающей безнравственности, порождаемой иной разъ отсутствіемъ у нихъ надлежаще выработанныхъ нравственныхъ принциповъ. Она разсказываетъ также гостьѣ, что сэра Джорджа въ нынѣшнемъ году часто приглашаютъ на обѣды. Если онъ получитъ отъ мистриссъ Смизсъ приглашеніе въ такой день, когда обѣщалъ уже быть въ какомъ-либо другомъ аристократическомъ домѣ, то вынужденъ будетъ отвѣтить: „Я счелъ бы для себя честью и счастьемъ навѣстить г-жу Смизсъ въ Бекерской улицѣ, если бы не далъ предварительно слова быть какъ разъ въ этотъ день у лорда Туйдльделя“. Письмо это будетъ, разумѣется, показано r-жею Смизсъ ея пріятелямъ и пріятельницамъ которые отнесутся къ нему съ величайшимъ довѣріемъ и уваженіемъ. Такимъ путемъ, не смотря на преклонныя свои лѣта и перемѣнчивость моды, сэръ Джорджъ продолжаетъ еще царствовать въ своей спеціальности на цѣлую англійскую милю во всѣ стороны отъ Кавендишской площади. Молодыя воспитанницы его академіи прозвали его сэромъ Чарльзомъ Грандисономъ. И, дѣйствительно, онъ заслуживалъ это прозвище неукоснительной респектабельностью всѣхъ своихъ поступковъ.

Моргіана дебютировала на аренѣ общественной дѣятельности подъ эгидой этого джентльмена. Не знаю, какое именно соглашеніе заключено было первоначально между сэромъ Джорджемъ Друмомъ и его ученицей относительно барышей, которые должны были поступать на долю перваго съ каждаго ангажемента, доставленнаго имъ послѣдней, но подобное соглашеніе непремѣнно существовало. Сэръ Джорджъ при всей своей респектабельности пользовался репутаціей настоящаго кремня въ подобныхъ коммерческихъ сдѣлкахъ. Супруга его, леди Друмъ, тоже какъ нельзя лучше знала цѣну деньгамъ и, не смотря на свои грандіозныя манеры трагической актрисы, могла поспорить съ любою лондонской хозяйкой въ искусствѣ дешево сторговать дюжину карасей или же заднюю ногу барашка.

Послѣ того, какъ Моргіана пробыла съ полгода подъ руководствомъ и попеченіемъ Друма, почтенный профессоръ сдѣлался по причинамъ, извѣстнымъ лучше всего ему самому, до чрезвычайности гостепріимнымъ и зачастую сталъ приглашать своихъ пріятелей на вечера и обѣды. При одномъ изъ такихъ случаевъ я, какъ уже упомянуто, имѣлъ счастіе познакомиться съ г-жею Валькеръ.

Обѣды у престарѣлаго профессора музыки были, нельзя сказать, чтобы хороши, но въ погребѣ у него имѣлись за то отличныя вина. Кромѣ того, сэръ Джорджъ отличался умѣньемъ подобрать себѣ надлежащимъ образомъ гостей. Пріемы, къ которымъ онъ для этого прибѣгалъ, какъ нельзя болѣе заслуживаютъ вниманія.

Такъ, напримѣръ, встрѣтившись въ Пелль-Меллѣ со мной и Фицъ-Урсомъ, въ родительскомъ домѣ котораго онъ тоже бывалъ, сэръ Друмъ обратился къ намъ съ слѣдующимъ приглашеніемъ:

— Знаете-ли что, молодые люди, не зайдете-ли вы отобѣдать въ покорнѣйшему вашему слугѣ, композитору? У меня имѣется еще нѣсколько бутылокъ вина отъ того года, когда явилась комета. Быть можетъ, впрочемъ, для васъ окажется занятнѣе узнать, что за обѣдомъ будутъ присутствовать двое или трое изъ наиболѣе выдающихся лондонскихъ писателей. Вамъ, какъ умнымъ людямъ, разумѣется, будетъ интересно съ ними познакомиться. Вѣдь, это въ нѣкоторомъ родѣ знаменитости, на которыхъ стоитъ посмотрѣть. Какого мнѣнія вы на этотъ счетъ, господа?

Мы, разумѣется, изъявляемъ согласіе воспользоваться этимъ любезнымъ приглашеніемъ.

Писателямъ сэръ Джорджъ говорить:

— У меня соберется сегодня маленькій кружокъ: лордъ Круглобашенный, высокородный Фицъ-Урсъ изъ лейбъ гвардейцевъ и еще кое-кто. Если можете оторваться на минутку отъ вашего пера и чернилъ, то доставите мнѣ удовольствіе, раздѣливь трапезу со мною и нѣсколькими представителями столичнаго нашего великосвѣтскаго общества.

Почтенные литераторы немедленно же покупаютъ себѣ новые атласные галстухи и бѣлыя перчатки, услаждая себя мыслью, что тоже принадлежатъ къ великосвѣтскому обществу. Такое смѣшеніе различныхъ элементовъ заслуживаетъ подражанія. Оно, во всякомъ случаѣ, гораздо цѣлесообразнѣе образа дѣйствій свѣтлѣйшаго герцога X. и высокороднаго сэра Роберта Y., которые приглашаютъ къ себѣ поочередно разъ въ годъ по дюжипѣ членовъ королевской академіи художествъ, писателей, или учетахъ. Приглашать однихъ только артистовъ неумѣстно уже потому, что это напоминаетъ обѣдъ, устраиваемый тоже разъ въ годъ спеціально для фермеровъ, по взносѣ таковыми арендной платы. Гораздо цѣлесообразнѣе устраивать въ надлежащей пропорціи смѣсь артистовъ съ великосвѣтскими джентльменами. Въ числѣ этихъ послѣднихъ имѣется также Джорджъ Севеджъ Фицъ-Буддь, который… Вернемся, однако, лучше къ сэру Джорджу Друму. Мы съ Фицъ-Урсомь прибыли къ мрачному старому дому и поднимаемся по лѣстницѣ вслѣдъ за одѣтымъ въ ливрею негромъ, громогласно докладывающимъ:

— Мисса Фицъ-Будль. Достопочтенный мисса Фицъ-Урсъ.

Очевидно, что черный церемоніймейстеръ выполняетъ инструкціи, полученныя имъ отъ леди Друмъ, такъ какъ въ противномъ случаѣ онъ при всемъ желаніи не усмотрѣлъ бы въ лицѣ моего пріятеля Фица ничего особенно достопочтеннаго, за исключеніемъ отвратительнѣйшаго косоглазія. Леди Друмъ, напоминающая своей фигурой башню артиллерійскаго стрѣльбища, напротивъ Ватерлооскаго моста, привѣтствуетъ насъ величественнымъ наклоненіемъ головы и рѣчью, въ которой высказываетъ удовольствіе видѣть подъ своимъ кровомъ родныхъ дѣтей двухъ изъ лучшихъ ученицъ сэра Джоржа. Въ гостиной, возлѣ стариннаго камина, сидитъ одѣтая въ черное бархатное платье дама, съ которой ведетъ очень оживленный разговоръ дородный джентльменъ, въ чрезвычайно свѣтломъ сюртукѣ, и роскошномъ пестромъ жилетѣ.

— Самая блестящая звѣзда сегодняшняго вечера, — шепчетъ намъ на ухо хозяинъ. — Это, видите-ли, г-жа Валькеръ — Воронокрылова! Она говорить съ знаменитымъ мистеромъ Слангомъ, директоромъ… театра.

— Что же, она хорошо поетъ? — освѣдомляется Фицъ-Урсъ. — Какъ женщина, она очень недурна собою!

— Милѣйшіе мои молодые друзья, вы ее услышите сегодня вечеромъ. Мнѣ доводилось слышать на своемъ вѣку всѣ лучшіе голоса въ Европѣ, но при всемъ томъ я считаю себя вцравѣ категорически утверждать, что Воронокрылова не уступитъ ни одному изъ нихъ. Въ ней, сударь мои, соединяются прелести Венеры съ геніальностью Музы. Это сирена, не обладающая, однако, даже и тѣнью злокозненнаго коварства. Семейныя несчастія и геній заставили ее броситься въ объятія искусства. Горжусь тѣмъ, что мнѣ, какъ профессору, удалось развить у этой великой кантатрисы дивные таланты, пребывавшіе до тѣхъ поръ подъ спудомъ.

— Неужели? — говоритъ Фицъ-Урсъ съ растеряннымъ видомъ ротозѣя.

Настроивъ должнымъ образомъ Фицъ-Урса, сэръ Джорджъ берется за другого изъ своихъ гостей и принимается обработывать его въ свою очередь.

— Какъ вы поживаете, милѣйшій мистеръ Блюдіеръ? Г-нъ Фицъ-Будль, имѣю честь представить вамъ мистера Блюдіера, блестящаго и остроумнаго критика, восхищающаго насъ каждый четвергъ великолѣпными своими рецензіями въ „Томагавкѣ“. Пожалуйста не краснѣйте, почтеннѣйшій! Вы безпощадный и злой насмѣшникъ, но выкупаете рѣшительно все неподражаемымъ вашимъ остроуміемъ. Право, я очень радъ васъ видѣть, г-нъ Блюдіеръ, и надѣюсь, что вы снисходительно отнесетесь къ нашей восходящей звѣздѣ. Я уже имѣлъ честь объяснить г-ну Фицъ-Будлю, что въ ней прелести Венеры соединяются съ геніальностью Музы. Это — сирена, не обладающая однако, ни малѣйшей тѣнью злокозненнаго коварства и т. д. и т. д.

Вышеприведенный маленькій спичъ пришлось выслушать въ теченіе вечера полудюжинѣ лицъ, большею частью находившихся въ дѣловыхъ сношеніяхъ съ газетами, журналами, или же театральными сферами. Въ числѣ ихъ назовемъ мистера Сквинни, издателя журнала „Цвѣты великосвѣтскаго общества“, а также Десмонда Муллигана, поэта и репортера „Утренней газеты“. Вообще между приглашенными на обѣдъ оказывалось много публицистовъ. Сэръ Джорджъ при всей своей респектабельности, добросовѣстности и возвышенности образа мыслей (въ чемъ онъ нисколько не уступалъ любому изъ пожилыхъ джентльменовъ, когда-либо носившему подвязки) не пренебрегалъ маленькими хитростями для пріобрѣтенія себѣ популярности и, вслучаѣ надобности, соглашался принимать у себя, чтобы не сказать, болѣе, весьма странное общество.

Такъ, напримѣръ, за обѣдомъ, на которомъ я имѣлъ честь присутствовать, разумѣется, сидѣлъ по правую руку леди Друмъ лордъ, обязательно необходимый для званыхъ обѣдовъ въ порядочномъ обществѣ. Сэръ Джорджъ и его супруга обладали слишкомъ большимъ запасомъ житейской мудрости, чтобы обойтись при этомъ безъ лорда (надо полагать, что созерцаніе лорда придаетъ коммонерамъ хорошій аппетитъ. Въ противномъ случаѣ чего ради стали бы мы считать присутствіе лорда за обѣденнымъ столомъ до такой степени необходимымъ?) За то на второмъ почетномъ мѣстѣ, по лѣвую руку хозяйки, возсѣдалъ директоръ одного изъ театровъ, мистеръ Слангъ, джентльменъ, котораго леди Друмъ ни за что не пригласила бы къ своему столу, еслибы ее не вынуждало къ этому давленіе необходимости. Ему предоставлена была честь вести изъ гостиной въ столовую г-жу Валькеръ, которая въ черномъ бархатномъ своемъ платьѣ и нарядномъ чепцѣ казалась тѣмъ обворожительнѣе, что вся ея фигура дышала здоровьемъ и сіяла жизнерадостною улыбкой.

Лордъ Круглобашенный, пожилой уже джентльменъ, аккуратно посѣщавшій за послѣдніе полвѣка театры по пяти разъ въ недѣлю, представлялъ собою нѣчто въ родѣ живого справочнаго театральнаго словаря. Онъ какъ нельзя лучше помнилъ всѣхъ актеровъ и актрисъ, появлявшихся на сценѣ за эти пятьдесятъ лѣтъ. Онъ помнилъ, между прочимъ, миссъ Деланси въ роли Моргіаны, зналъ, куда дѣвался Али-баба и почему именно Кассимъ, отказавшись отъ театральныхъ подмостокъ, сдѣлался содержателемъ портерной. Высокородный лордъ тщательно хранилъ весь этотъ запасъ свѣдѣній для самого себя лично и дѣлился ими развѣ лишь съ ближайшимъ своимъ сосѣдомъ, въ промежуткахъ пиршества, которымъ совершенно искренно наслаждался. Дѣло въ томъ, что онъ живетъ въ родовомъ, наслѣдственномъ своемъ отелѣ, и если не получаетъ приглашеній на обѣдъ, — скромно довольствуется въ клубѣ бараньей котлеткой, а потомъ идетъ въ театръ и послѣ спектакля заходитъ къ Рокфордамъ, просто напросто съ цѣлью тамъ поужинать. Въ „Придворномъ указателѣ“ онъ именуется владѣльцемъ Симмерскаго отеля и Круглой башни въ Коркскомъ графствѣ. Говорятъ, будто Круглая башня дѣйствительно существуетъ, но ея владѣлецъ не ѣздилъ въ Ирландію со времени послѣдняго происходившаго тамъ возстанія. Къ тому же помѣстья его до такой степени обременены унаслѣдованными еще отъ предковъ долговыми обязательствами, что чистаго дохода съ нихъ едва лишь хватаетъ на вышеупомянутую скромную баранью котлетку. Въ теченіе всего послѣдняго пятидесятилѣтія лордъ Круглобашенный вращался въ самомъ что ни на есть безшабашномъ и безнравственномъ кружкѣ лондонскаго общества, но, не смотря на это, остался безобиднымъ, кроткимъ, добродушнымъ и непорочнымъ джентльменомъ, какъ въ этомъ легко убѣдиться съ перваго взгляда.

— Круглышечка, — кричитъ черезъ столъ изящный мистеръ Слангъ голосомъ, заставляющимъ содрогаться леди Друмъ, — не выпить-ли намъ съ вами стаканчикъ винца?

Лордъ Круглобашенный кротко возражаетъ:

— Съ удовольствіемъ, г-нъ Слангъ. Чего же намъ потребовать?

— Возлѣ васъ, милордъ, стоитъ мадера, — говоритъ хозяйка, указывая на высокій тоненькій графинчикъ (такіе графины были тогда какъ разъ въ модѣ).

— Какая это мадера, это просто на просто марсала, милостивѣйшая государыня! — восклицаетъ мистеръ Слангъ. — Прошу извинить, но стараго воробья на мякинѣ не поймаешь. Вотъ что, милѣйшій Друмъ, прикажи-ка подать знаменитаго вина, выдѣланнаго въ годъ посѣщенія нашего земного шара кометой!

— Мнѣ кажется, лэди Друмъ, что это и въ самомъ дѣлѣ марсала, — отвѣчаетъ, слегка покраснѣвъ сэръ Джорджъ своей Софіи. — Аяксъ, подай г-ну Слангу кувшинъ кометнаго вина.

— Я, господа, составлю вамъ компанію, — кричитъ съ другого конца стола Блюдіеръ. — Милордъ, я желаю выпить за ваше здоровье!

— Мистеръ… съ удовольствіемъ принимаю ваше предложеніе.

— Это мистеръ Блюдіеръ, знаменитый публицистъ, — шепчетъ лорду на ухо лэди Друмъ.

— Блюдіеръ? Блюдіеръ? Очень неглупый малый! Какой, однако, у него громкій голосъ. Онъ напоминаетъ мнѣ Бретта. Вы, сударыня, разумѣется, тоже помните Бретта, игравшаго въ 1802 году, на Геймаркетскомъ театрѣ, въ пьесѣ „Отцы“?

— Глупъ же, однако, какъ я посмотрю, этотъ Круглобашенный! Развѣ сложно обращаться съ такими вопросами къ дамамъ? — лукаво замѣтилъ Слангъ, слегка подталкивая г-жу Валькеръ локтемъ въ бокъ. — Ну, какъ поживаетъ капитанъ?

— Мужъ теперь въ провинціи, — возразила неувѣреннымъ тономъ Моргіана.

— Такъ я вамъ и повѣрю! Я знаю какъ нельзя лучше, гдѣ онъ теперь обрѣтается. Богъ съ вами, не краснѣйте, пожалуйста! Меня самого водворяли тамъ разъ двѣнадцать на жительство. Мы, лэди Друмъ, говоримъ теперь о матеріяхъ важныхъ! Были вы когда-нибудь въ высшемъ учебномъ заведеніи?

— Я была въ 1814 году въ Оксфордѣ на публичномъ актѣ, на которомъ присутствовала также вся королевская фамилія, а потомъ была въ Кембриджѣ, когда сэру Джорджу поднесли дипломъ доктора музыки.

— Нѣтъ-съ, у насъ рѣчь идетъ о совсѣмъ иномъ учебномъ заведеніи.

— Я знаю также высшее учебное заведеніе въ Говардстритѣ, гдѣ воспитывается мой внукъ.

— А мы говоримъ про заведеніе въ Флитстритѣ. Ха, ха, ха… Муллиганъ, бѣсенокъ вы этакій, выпьемте съ вами по стаканчику винца! Эй, половой, вина! Какъ тебя звать, черномазый негръ? Лазающій Шампанзе или Опоссумъ, такъ что-ли? Налейка ему стаканъ! Ну, вотъ и пошла ходить! (Покачивается, подражая походкѣ негра).

Мистеръ Слангъ дѣятельно продолжалъ разговоръ въ упомянутомъ уже пріятномъ тонѣ, быстро обращая себя въ центральный фокусъ общей бесѣды и обращаясь съ благодушной фамильярностью ко всѣмъ кавалерамъ и дамамъ, находившимся по близости.

Интересно было видѣть, какимъ образомъ спокойнѣйшій и превосходнѣйшій изъ людей сэръ Джорджъ Друмъ вынужденъ былъ слушать слегка скоромные разсказы мистера Сланга и съ какимъ испуганнымъ видомъ онъ бралъ на себя смѣлость одобрительно улыбаться, когда какой либо изъ этихъ разсказовъ болѣе или менѣе благополучно оканчивался. Леди Друмъ въ свою очередь старалась держать себя до невозможности вѣжливо. Мнѣ пришлось на этомъ обѣдѣ познакомиться впервые какъ съ г-немъ Слангомъ, такъ и съ капитаншею Валькеръ, и я невольно обратилъ вниманіе на то обстоятельство, что эта послѣдняя подала сигналъ хозяйкѣ дома встать изъ-за стола, объявивъ:

— Кажется, леди Друмъ, что намъ пора уже удалиться!

Причиной столь внезапнаго исчезновенія дамъ, была какая-то нескромная шутка Сланга. Тѣмъ не менѣе, подымаясь наверхъ въ гостиную, леди Друмъ воспользовалась случаемъ сказать капитаншѣ.

— Замѣтьте себѣ, милочка, что въ вашей профессіи придется поневолѣ выносить массу подобныхъ фамильярностей со стороны дурно воспитанныхъ мужчинъ, къ числу которыхъ принадлежитъ, какъ я опасаюсь, и мистеръ Слангъ. Совѣтую вамъ по этому не давать воли своему негодованію и вести себя нѣсколько сдержаннѣе. Развѣ вы не видѣли, какъ тщательно скрывала я свое неудовольствіе его поведеніемъ? Поймите, что вамъ надо быть сегодня вечеромъ до чрезвычайности вѣжливой съ нимъ. Отъ этого зависятъ не только ваши собственные, но также и наши интересы!

— Неужели я должна ради какихъ-то интересовъ выносить неприличное обращеніе подобнаго нахала?

— Не собираетесь-ли вы, г-жа Валькеръ, давать леди Друмъ уроки нравственности и добропорядочнаго поведенія? — освѣдомилась пожилая леди, выпрямившись во весь ростъ. Можно заключить отсюда съ полной увѣренностью, что у нея имѣлось сильнѣйшее желаніе задобрить Сланга, а потому я нисколько не сомнѣваюсь, что значительная часть гонорара Моргіаны должна была идти въ пользу сэра Джорджа.

Знаменитый сотрудникъ „Томагавка“, Блюдіеръ, остроты котораго будто бы приводили въ такое восхищеніе сэра Джорджа (который самъ во всю жизнь ни разу не съострилъ) былъ разбойникомъ пера и газетнымъ бандитомъ, соединявшимъ крупное литературное дарованіе съ отсутствіемъ всякихъ принциповъ. Самъ онъ хвастался личной своею готовностью разгромить или разнести во всякое время и во всякій часъ кого или что угодно съ ручательствомъ, что въ Англіи не найдется человѣка, который съумѣлъ бы успѣшнѣе его продѣлать такую штуку. Онъ, впрочемъ, ежеминутно былъ готовъ сражаться не только перомъ, но и какимъ угодно другимъ оружіемъ, не исключая собственнаго кулака, — обладалъ обширными солидными свѣдѣніями, но вмѣстѣ съ тѣмъ отличался рѣзкостью обращенія, напоминавшей его манеру писать. Мистеръ Сквинни принадлежалъ къ прямо-противуположной школѣ публицистовъ. Деликатность его можно было бы уподобить молоку, разбавленному водицей. Надѣленный скромными и безобидными привычками, онъ любилъ играть на флейтѣ, когда состояніе груди дозволяло ему это, охотно танцовалъ, преимущественно же вальсъ и поставлялъ въ свой журналъ критическія замѣтки умѣренно саркастическаго содержанія. Никогда не выходя изъ границъ вѣжливости, онъ устраивался такъ, чтобы въ двадцати строкахъ критическаго отзыва, а въ особенности между этими строками, наговорить возможно болѣе непріятностей автору, произведеніе котораго разбиралъ. Лично онъ былъ вполнѣ респектабельнымъ джентльменомъ и жилъ въ Бромптонѣ съ двумя старыми дѣвами, своими тетушками. Напротивъ того никто не зналъ, гдѣ именно живетъ мистеръ Блюдіеръ. У него имѣлись излюбленные трактиры, въ которыхъ можно было застать его въ опредѣленные часы тому, кто имѣлъ въ немъ личную надобность. Тамъ и улавливали Блюдіера издатели, желавшіе воспользоваться его услугами, за бутылку вина и гинею онъ быль готовъ написать цѣлый столбецъ похвальнаго слова, или же площадной брани, кому угодно, или чему угодно, не стѣсняясь никакими партійными соображеніями.

— Что тутъ долго разговаривать! Заплатите мнѣ что слѣдуетъ, и я рознесу, если вамъ угодно, родного моего отца, — объявлялъ бывало Блюдіеръ.

Смотря по состоянію своего кредита, онъ ходилъ чуть что не въ лохмотьяхъ, или же, напротивъ того, въ самыхъ щегольскихъ костюмахъ. Въ этомъ послѣднемъ случаѣ онъ напускалъ на себя высокомѣрный аристократическій видъ, такъ что, при встрѣчѣ съ герцогомъ, былъ бы тогда, кажется, способенъ потрепать его по плечу. Когда онъ просилъ въ долгъ, опасно было ему отказывать, но, пожалуй, еще опаснѣе давать взаймы. Онъ никогда не платилъ долговъ и не прощалъ человѣку, имѣвшему, неосторожность сдѣлаться его кредиторомъ. Капитанъ Валькеръ какъ-то отказался въ давно минувшія уже времена учесть его вексель. Сэру Джорджу Друму передали стороной, что Блюдіеръ не забылъ этого отказа и обѣщалъ „провалить“ г-жу Валькеръ при первомъ же ея появленіи на сценѣ. Моргіана и ея профессоръ до смерти боялись „Томагавка“, чѣмъ и объясняется посланное Блюдіеру приглашеніе на обѣдъ. Сэръ Джорджъ побаивался также „Цвѣтовъ великосвѣтскаго общества“ и вслѣдствіе этого пригласилъ мистера Сквинни, котораго представили лорду Круглобашенному и мистеру Фицъ-Урсу, какъ одного изъ самыхъ талантливыхъ и очаровательнѣйшихъ изъ Современныхъ молодыхъ геніальныхъ писателей. Фицъ, обладавшій похвальной привычкой вѣрить всему, что ему скажутъ, не на шутку обрадовался чести сидѣть рядомъ съ заправскимъ, живымъ литераторомъ. У меня лично имѣется основаніе думать, что Сквинни чувствовалъ себя тоже не менѣе довольнымъ. По крайней мѣрѣ, я видѣлъ, что къ концу второй перемѣны онъ презентовалъ Фицъ-Урсу свою карточку.

На мистера Десмонда Муллигана никто не обращалъ особеннаго вниманія. Конькомъ его является политическій энтузіазмъ. Мистеръ Муллиганъ живетъ и пишетъ въ состояніи восторженной невмѣняемости. Какъ и слѣдовало ожидать, онъ состоитъ членомъ одного изъ судебныхъ подворьевъ и, подготовляясь къ адвокатурѣ, гдѣ въ качествѣ геніальнаго молодого человѣка разсчитываетъ блистать, — охотно говоритъ послѣобѣденные спичи. Это единственный человѣкъ, съ которымъ Блюдіеръ ведетъ себя вѣжливо и учтиво. Дѣло въ томъ, что если самъ Блюдіеръ не отказывался въ случаѣ надобности отъ поединка, то Муллиганъ, въ свою очередь, былъ, какъ подобаетъ истому ирландцу, страстнымъ любителемъ всяческихъ побоищъ. Онъ имѣлъ уже несчетное множество дуэлей и одно время вынужденъ былъ жить за-границей вслѣдствіе размолвки съ правительствомъ, вызванной нѣкоторыми статьями, вышедшими за его подписью въ газетѣ „Фениксъ“. Послѣ третьей бутылки вина Муллиганъ начинаетъ чрезвычайно патетически говорить о бѣдственномъ положеніи Ирландіи подъ невыносимо тяжкимъ ярмомъ британскаго владычества. Въ подтвержденіе своихъ выводовъ онъ охотно поетъ во всеуслышаніе двѣ или три національныя ирландскія мелодіи, причемъ, разумѣется, выбираетъ самыя что ни на есть грустныя. Въ пять часовъ пополудни его всегда можно встрѣтить въ палатѣ общинъ, или гдѣ-нибудь по сосѣдству. Онъ знаетъ все происходящее въ клубѣ Реформъ также хорошо, какъ если бы состоялъ его членомъ. Для созерцательнаго ума интересно наблюдать подобныхъ Муллигану, таинственныхъ приспѣшниковъ, имѣющихся, повидимому, въ распоряженіи каждаго изъ ирландскихъ членовъ парламента и замѣняющихъ собою ординарцевъ и адъютантовъ. Десмондъ состоитъ однимъ изъ такихъ адъютантовъ, чѣмъ и опредѣляется его собственное политическое положеніе. Профессіонально онъ состоитъ газетнымъ репортеромъ и вмѣстѣ съ тѣмъ „хорошо освѣдомленнымъ столичнымъ корреспондентомъ“ знаменитой минстерской газеты „Зеленое Окиберинское Знамя“.

Мнѣ довелось лишь впослѣдствіи ознакомиться съ талантами и біографіей мистера Муллигана. На этотъ разъ онъ очень недолго пробылъ за обѣденнымъ столомъ, такъ какъ профессіональныя обязанности призывали его въ палату общинъ.

Таково было общество, съ которымъ я имѣлъ честь обѣдать. Не могу сообщить положительныхъ данныхъ объ организаціи другихъ пирушекъ, на которыя сэръ Джорджъ Друмъ приглашалъ спеціалистовъ, способныхъ высказать свое мнѣніе о геніальной его ученицѣ. Кто знаетъ, сколькихъ еще газетныхъ сотрудниковъ, по преимуществу театральныхъ рецензентовъ, удалось ему умиротворить, или даже расположить въ ея пользу? Въ данномъ случаѣ мы не вставали изъ-за стола до тѣхъ поръ, пока директоръ театра, Слангъ, не пришелъ отъ выпитаго имъ вина въ достаточно сильное возбужденіе. Въ гостиной надъ нашими головами давно уже слышалась музыка и когда мы, наконецъ, соблаговолили туда явиться, оказалось, что число гостей увеличилось нѣсколькими посѣтителями, приглашенными непосредственно на вечеръ. Въ числѣ ихъ былъ артистъ, долженствовавшій играть на скрипкѣ въ антрактахъ между вокальными пьесами, — молодой піанистъ, — дѣвица Гороманъ (для дуэта съ г-жею Валькеръ) и нѣсколько другихъ спеціалистовъ и спеціалистокъ. Въ углу сидѣла краснолицая старушка, на которую хозяйка дома почти не обращала вниманія, и безпрерывно краснѣвшій, повидимому, очень скромный и застѣнчивый джентльменъ въ сюртукѣ съ форменными пуговицами.

— Чортъ возьми, однако! — воскликнулъ мистеръ Блюдіеръ, который на этотъ разъ счелѣнужнымъ разыгрывать изъ себя аристократа и въ тоже время имѣлъ полное основаніе узнать Вольсея. — Здѣсь пахнетъ портнымъ. Съ чего это они вздумали приглашать меня туда, гдѣ я могу встрѣтиться съ ремесленниками?

— Душечка Деланси! — вскричалъ Слангъ, который, пошатываясь, вошелъ тоже въ гостиную. — Какъ ваше драгоцѣнное здоровье? Позвольте пожать вашу ручку и освѣдомиться, скоро-ли вы собираетесь выдти замужъ? Подвиньтесь-ка маленько, чтобы и я могъ малую толику прилечь на диванѣ!

— Отстаньте, Слангъ! Говорятъ вамъ, отстаньте, а не то я пожалуюсь вашей женѣ! — возразила г-жа Крумпъ, которую директоръ театра назвалъ сценическимъ ея именемъ (вообще артисты пренебрегаютъ условными формулами вѣжливости и называютъ другъ друга просто по фамиліямъ).

Предпріимчивый директоръ отвѣтилъ на это, шутливо подтолкнувъ г-жу Крумпъ локтемъ подъ бокъ. Это заставило оскорбленную даму расхохотаться и добродушнѣйше обѣщать Слангу, что надаетъ ему пощечинъ. Весьма вѣроятно, что мистеръ Слангъ казался матери Моргіаны очень пріятнымъ и въ высшей степени приличнымъ кавалеромъ. Кромѣ того, ей хотѣлось расположить его въ пользу г-жи Валькеръ.

Растянувшись на диванѣ, директоръ театра положилъ на сосѣднее кресло пухленькія свои ножки, обутыя въ лакированные сапоги.

— Аяксъ, подай мистеру Слангу стаканъ чая! — сказала хозяйка дома, бросивъ на директора театра взглядъ, въ которомъ, повидимому, выражалось нѣкоторое опасеніе.

— Благодарю тебя, Аяксъ, мой черный принцъ! — воскликнулъ Слангъ, получивъ отъ негра стаканъ упомянутаго освѣжающаго напитка. Полагаю, что теперь настало для тебя уже время присоединиться къ оркестру. Вашъ Аяксъ, вѣроятно, играетъ на литаврахъ, сэръ Джорджъ?

— Ха, ха, ха! Какой же вы, однако, шутникъ, — отвѣчалъ не на шутку перепуганный профессоръ музыки. — Мы всѣ здѣсь народъ миролюбивый, а потому не нуждаемся въ военномъ оркестрѣ. Миссъ Горсманъ, господинъ Кроу, — милѣйшая моя госпожа Воронокрылова, не начать-ли намъ сейчасъ же тріо? — Тише, господа!.. — Мы безотлагательно приступимъ къ исполненію выдержки изъ моей оперы „Невѣста бандита“. Миссъ Горсманъ будетъ пажомъ, — г-нъ Кроу бандитомъ Стилетто, а прелестная моя ученица — его невѣстой.

Послѣ маленькаго музыкальнаго вступленія началось тріо.

Невѣста.

„Мое сердце отъ радости бьется,

На глаза же навернулась слеза.

Пажъ.

Ея сердце отъ радости бьется,

А съ него не спускаетъ глаза“.

Бандитъ.

Мое сердце отъ бѣшенства рвется,

Налились мои кровью глаза.

Я, разумѣется, не считаю себя вправѣ судить о достоинствахъ музыки и пѣнія. Леди Друмъ, сидѣвшая за чайнымъ столикомъ, величественно кивала головой и отбивала тактъ. Лордъ Круглобашенный, помѣстившійся возлѣ хозяйки, сперва было тоже кивалъ головой, но вскорѣ притихъ, и какъ выяснилось, заснулъ. Я, вѣроятно, тоже послѣдовалъ бы его примѣру, если бы на меня не вліялъ возбуждающимъ образомъ директоръ театра, державшій себя и въ самомъ дѣлѣ очень оригинально. Онъ подпѣвалъ всѣмъ троимъ исполнителямъ, такъ громко, что покрывалъ ихъ голоса, кричалъ „браво“ и шикалъ по собственному усмотрѣнію, а въ промежуткахъ разбиралъ, какъ говорится, по косточкамъ наружность и фигуру г-жи Валькеръ.

— Изъ нея выйдетъ прокъ, разумѣется, выйдетъ, Крумпъ! — говорилъ онъ. — У нея прелестныя руки и великолѣпныя плечи! А глаза-то, глаза!.. Ихъ можно будетъ различить изъ послѣднихъ рядовъ райка! Не знаю только, какова ея ножка, а ростъ подходящій. Ручаюсь головой, что она будетъ ровнехонько въ пять футъ и три дюйма. Браво! Ура! Изъ нея, чортъ возьми, выйдетъ прелесть какая дива. Въ заключеніе онъ объявилъ, что, съ помощью Воронокрыловой, отвинтитъ, съ позволенія сказать, носъ у m-lle Лигонье.

Энтузіазмъ г-на Сланга почти примирилъ леди Друмъ съ рѣзкостью его манеръ и даже заставилъ сэра Джорджа позабыть вредившее общему впечатлѣнію неумѣстное личное вмѣшательство директора театра въ исполненіе вышеупомянутаго отрывка оперы.

— Какого вы мнѣнія, г-нъ Блюдіеръ, о г-жѣ Валькеръ? Не правда-ли, сударь, что она великолѣпно поетъ? — спросилъ портной, сердечно радовавшійся восхищенію, въ которое, повидимому, всѣхъ привела Моргіана.

— Думаю, мистеръ Вольсей, что она поетъ очень плохо, — объявилъ знаменитый писатель, разсчитывая такимъ образомъ сразу обрѣзать дальнѣйшій разговоръ съ портнымъ, которому былъ долженъ сорокъ фунтовъ стерлинговъ.

— Въ такомъ случаѣ, сударь, — энергически возразилъ мистеръ Вольсей, — я васъ… попрошу немедленно уплатить мнѣ по счету.

Между пѣніемъ г-жи Валькеръ и счетомъ Вольсея очевидно не имѣлось ни малѣйшаго соотношенія, а потому употребленное Вольсеемъ выраженіе „въ такомъ случаѣ“ казалось совершенно нелогичнымъ. Тѣмъ не менѣе оно принесло величайшую пользу всей дальнѣйшей карьерѣ г-жи Валькеръ. Кто знаетъ, къ какому результату привелъ бы ея дебютъ безъ этого: „въ такомъ случаѣ, сударь?“ Безпощадный бѣшеный ударъ „Томагавка“ могъ бы чего добраго погубить ее въ конецъ въ общественномъ мнѣніи.

— Развѣ вы состоите съ нею въ родствѣ? — спросилъ раздраженнаго портного Блюдіеръ

— Вамъ-то какое дѣло, родственникъ я ей или нѣтъ? — сурово возразилъ Вольсей. — Замѣтьте себѣ только, сударь, что я расположенъ къ г-жѣ Валькеръ и горжусь честью быть ея другомъ. Шекспиръ говоритъ, сударь, что неученый бродитъ въ потьмахъ, а недоучка лѣзетъ прямо въ яму. Я съ своей стороны нахожу, что человѣкъ, который не платитъ по своимъ счетамъ, долженъ, по крайней мѣрѣ, держать языкъ за зубами и не позволять себѣ дурныхъ отзывовъ о дамѣ, которую всѣ остальные хвалятъ. Вы, сударь, меня больше не проведете! Завтра же я пришлю къ вамъ судебнаго пристава; можете на это разсчитывать!…

— Т-съ, тише, милѣйшій мой мистеръ Вольсей! Не подымайте скандала. Отойдемте-ка лучше къ окошку, да поговоримъ съ вами ладкомъ. Неужели г-жа Валькеръ принадлежитъ дѣйствительно къ числу вашихъ друзей? — воскликнулъ литераторъ.

— Я уже упоминалъ объ этомъ, сударь.

— Въ такомъ случаѣ я сдѣлаю все, отъ меня зависящее, чтобы услужить ей. Предоставляю вамъ самому, Вольсей, послать въ „Томагавкъ“ какую угодно статью про нее и обѣщаю, что эта статья будетъ напечатана.

— Неужели? Въ такомъ случаѣ мы даже и не станемъ упоминать про счетецъ…

— Вы, сударь, можете поступать какъ вамъ заблагоразсудится, — высокомѣрно отвѣчалъ Блюдіеръ. — Я, сударь, ставлю мои обязанности передъ публикой выше всего на свѣтѣ! Поймите, что я не позволю себя застращать и лучше чѣмъ кто-либо въ Англіи съумѣю написать убійственную статью. Я могъ бы уничтожить въ конецъ г-жу Валькеръ, замѣткою всего лишь въ какихъ-нибудь десять строкъ…

Декораціи теперь перемѣнились и очередь тревожиться настала для Вольсея.

— Ну вотъ еще, стоитъ-ли волноваться изъ-за такихъ пустяковъ! Я сперва было вспылилъ, такъ какъ вы неблагопріятно отозвались о г-жѣ Валькеръ, которая на самомъ дѣлѣ ангелъ, а не женщина, но я охотно извиняюсь передъ вами. Знаете-ли что, не снять-ли мнѣ съ васъ мѣрку на новую тройку? Какъ вы думаете на этотъ счетъ, г-нъ Блюдіеръ?

— Я зайду къ вамъ на-дняхъ въ магазинъ, — отвѣчалъ совершенно уже успокоившись публицистъ. — Т-съ, молчите, начинается новая арія!

Не берусь описывать достоинства или недостатка композиціи и выполненія различныхъ арій, дуэтовъ и тріо, которыми насъ угощалъ сэръ Джорджъ Друмъ въ этотъ вечеръ. Замѣчу только, что мнѣ лично г-жа Валькеръ вовсе не представлялась, въ качествѣ пѣвицы, чѣмъ нибудь особеннымъ. Во всякомъ случаѣ музыка и пѣніе затянулись на гораздо болѣе долгое время, чѣмъ это было для меня желательно, но и я чувствовалъ себя, съ позволенія сказать, прикованнымъ къ мѣсту, такъ какъ условился ужинать въ Кнайтсбриджскихъ казармахъ съ Фицъ-Урсомъ, который распорядился, чтобы карета заѣхала за нимъ въ одиннадцать часовъ вечера.

— Милѣйшій Фицъ-Будль, — сказалъ мой хозяинъ, — отъ васъ зависитъ оказать мнѣ величайшую услугу.

— Приказывайте, и я сдѣлаю все, что могу.

— Попросите пожалуйста вашего высокороднаго пріятеля, храбраго капитана, чтобы онъ отвезъ въ своей каретѣ мистера Сквинни въ Бромптонъ.

— Неужели вашъ мистеръ Сквинни не можетъ нанять кабріолета?

Сэръ Джорджъ бросилъ на меня до чрезвычайности лукавый взглядъ и возразилъ:

— Поймите, милѣйшій мой молодой другъ, что дѣло идетъ въ данномъ случаѣ о весьма искусномъ военномъ маневрѣ, безобиднѣйшемъ, но тѣмъ не менѣе искусномъ маневрѣ! Мистеръ Сквинни наврядъ-ли соблаговолитъ принять въ разсчетъ собственное мое мнѣніе о моей ученицѣ, но, разумѣется, будетъ расположенъ придать надлежащую цѣну мнѣнію о ней высокороднаго Фицъ-Урса.

Не правда-ли, что баронетъ и кавалеръ сэръ Джорджъ былъ надѣленъ житейскою мудростью въ достаточной степени для столь респектабельнаго и высоконравственнаго джентльмена? Онъ купилъ мистера Сквинни за обѣдъ стоимостью не больше какъ въ десять шиллинговъ и за возвращеніе въ каретѣ съ сыномъ настоящаго лорда. Сквинни былъ дѣйствительно отвезенъ Фицъ-Урсомъ въ Бромптонъ и высаженъ у подъѣзда своихъ тетушекъ. Онъ былъ до нельзя очарованъ новыми своими знакомыми, хотя жестоко страдалъ отъ головной боли, причиненной сигарою, которой они его угостили.

ГЛАВА VIII,
въ которой капитанъ Валькеръ обнаруживаетъ большое благоразуміе и величайшую снисходительность.

Описаніе всѣхъ вышеупомянутыхъ личностей не особенно сильно подвигаетъ повѣствованіе о самой Моргіанѣ. Можетъ быть, однако, что нѣкоторые провинціалы недостаточно хорошо знакомы съ нравами и обычаями людей, печатными мнѣніями которыхъ руководствуются. Можетъ быть даже они въ простотѣ души полагаютъ, будто заслуга и таланты могутъ сами по себѣ создать своему владѣльцу репутацію на сценѣ, или вообще въ его сферѣ дѣятельности. Необходимо разъяснить имъ, что сооруженіе театральнаго успѣха является дѣломъ, несравненно болѣе сложнымъ и курьезнымъ, чѣмъ они это себѣ воображаютъ. Приходится лѣзть изъ кожи вонъ, чтобы добиться благопріятнаго отзыва отъ рецензента какой-нибудь „Звѣзды“, или же театральнаго обозрѣвателя въ „Курьерѣ“. Если даже удастся заручиться расположеніемъ строгихъ критиковъ (а также издателей наиболѣе вліятельныхъ органовъ), то все-таки еще нельзя на этомъ успокоиться. Надо устроиться такъ чтобы имя артиста постоянно жужжало въ устахъ у публики. Артисты не могутъ помѣщать о себѣ объявленій въ газетахъ, какъ это дѣлается, напримѣръ, для „Макассарскаго масла“ или „Волшебной ваксы“. А между тѣмъ имъ столь же необходимо привлекать къ себѣ вниманіе почтеннѣйшей публики. Приходится по неволѣ прибѣгать для этого къ разнообразнѣйшимъ ухищреніямъ. Положимъ, напримѣръ, что великій драматическій артистъ ѣдетъ изъ Лондона въ Виндзоръ. Въ „Брентфордскомъ Вѣстникѣ“ тотчасъ же должна появиться замѣтка: „Г-нъ Блезъ съ своими спутниками быстро проѣхалъ вчера чрезъ нашъ городъ. Мы слышали, что знаменитаго артиста пригласили продекламировать съ обычнымъ неподражаемымъ его талантомъ избранные отрывки изъ произведеній великаго національнаго нашего барда передъ знаменитѣйшимъ во всемъ королевствѣ кружкомъ слушателей“. Недѣлю спустя „Гаммерсмитскій Наблюдатель“ возразитъ на это: „Въ Брентфордскомъ Вѣстникѣ утверждалось, будто Блезъ ангажированъ прочесть въ Виндзорѣ нѣкоторыя выдержки изъ Шекспира передъ знаменитѣйшимъ кружкомъ слушателей во всемъ королевствѣ. Фактъ этотъ представляется намъ весьма сомнительнымъ, хотя мы очень желали бы въ данномъ случаѣ ошибиться. Дѣло въ томъ, что знаменитѣйшій кружокъ во всемъ королевствѣ предпочитаетъ чужеземныя мелодіи роднымъ англійскимъ напѣвамъ авонскаго нашего соловья. Мы слышали, что г-нъ Блезъ просто напросто уѣхалъ въ Итонъ, гдѣ его сынокъ, Моссинджеръ Блезъ, къ сожалѣнію, заболѣлъ въ сильнѣйшей степени припадками вѣтреной оспы. Эта свойственная дѣтскому возрасту болѣзнь, какъ увѣряютъ, страшно свирѣпствовала за послѣднее время въ итонской школѣ“.

Если бы, послѣ вышеприведенныхъ замѣтокъ какой-нибудь лондонской газетѣ вздумалось обрушиться на провинціальную печать, позволяющую себѣ говорить о мистерѣ Блезѣ и отмѣчать всѣ передвиженія его съ мѣста на мѣсто, словно онъ представляетъ собою коронованную особу, то это разумѣется не повредитъ интересамъ артиста. Напротивъ того, онъ можетъ тогда помѣстить въ той же лондонской газетѣ возраженіе за своей подписью, въ которомъ объяснитъ, что не его въ томъ вина, если провинціальныя газеты отмѣчаютъ передвиженія его съ мѣста на мѣсто. Самъ онъ лично вовсе не желалъ, чтобы болѣзнь его сына служила предметомъ публичнаго обсужденія и была выставлена на посмѣшище. Редакторъ лондонской газеты вынужденъ будетъ тогда отвѣтить что-нибудь, въ такомъ родѣ: „Мы не имѣли ни малѣйшаго желанія оскорблять родственныя чувства достопочтеннаго общественнаго дѣятеля. Наши замѣчанія насчетъ вѣтренной оспы вовсе не имѣли частнаго единоличнаго характера. Мы отъ всего сердца желаемъ, чтобы юный Моссинджеръ Блезъ, вѣроятно успѣвшій уже выздоровѣть отъ вѣтреной оспы, столь же успѣшно одолѣлъ корь, коклюшъ, переводный экзаменъ изъ младшаго отдѣленія въ старшіе и всѣ прочія дѣтскія болѣзни. Желаемъ ему выйти изъ всѣхъ этихъ испытаній съ честью для родителей и учителей и съ возможно меньшими муками для него самого“. Послѣ такой полемики при первомъ же появленіи артиста на сценѣ британская публика вызоветъ его, по меньшей мѣрѣ, три раза къ ряду по окончаніи спектакля, а въ ложахъ найдется добрая душа съ заранѣе уже приготовленнымъ лавровымъ вѣнкомъ, который и будетъ повергнутъ къ ногамъ догадливаго сценическаго дѣятеля.

Не знаю хорошенько какъ и почему именно это случилось, но, передъ дебютомъ Моргіаны, англійская печать начала судорожно волноваться, словно передъ нарожденіемъ какого-то великаго чуда. Такъ, напримѣръ, въ одной изъ лондонскихъ газетъ мы прочли:

Анекдотъ про Карла-Марію Вебера. —Авторъ „Оберона“, находясь въ Англіи, былъ приглашенъ свѣтлѣйшимъ герцогомъ на обѣдъ, вмѣстѣ съ нѣсколькими изъ знаменитѣйшихъ національныхъ англійскихъ артистовъ и композиторовъ. Когда данъ былъ сигналъ направиться въ столовую, свѣтлѣйшій хозяинъ (холостякъ) предложилъ германскому композитору идти въ первомъ ряду. Карлъ-Марія фонъ-Веберь возразилъ на это:

— Развѣ у васъ не принято отводить первое мѣсто всегда самому достойнѣйшему? Вотъ человѣкъ, геній котораго въ состояніи обезпечить ему вездѣ первое мѣсто! — добавилъ онъ, указывая на знаменитаго нашего англійскаго композитора, сэра Джорджа Друма.

Оба великіе музыканта остались съ тѣхъ поръ пріятелями на всю жизнь. У сэра Джорджа до сихъ поръ сохранился кусокъ канифоли, подаренный ему авторомъ „Фрейшюца“». (Изъ утренней газеты «Луна», отъ 2-го іюня).

Король Георгъ III былъ тоже композиторомъ. — «Сэръ Джорджъ Друмъ имѣетъ счастіе обладать музыкой, написанной на слова изъ „Молитвы Сампсона“ самимъ покойнымъ нашимъ монархомъ. Мы слышали, что этотъ превосходнѣйшій композиторъ собирается подарить англійской публикѣ не только новую оперу, но также и подготовленную имъ самимъ кантатрису, съ несравненными талантами которой успѣлъ уже ознакомиться цвѣтъ нашей аристократіи». (Тамъ же, отъ 5-го іюня).

Боевое значеніе музыки. «Маршъ, подъ звуки котораго 49-й и 75-й полки бросились сквозь бреши на штурмъ Бадахоса, былъ написанъ знаменитымъ нашимъ англійскимъ композиторомъ, сэромъ Джорджемъ Друмомъ, для великолѣпной своей оперы „Встревоженные британцы“ или „Осада Бергенъ-опъ-Цома“. Маршалъ Даву говоритъ, что французскія войска никогда не могли выдержать удара въ штыки англичанъ, одушевленныхъ патріотическими звуками этого гимна. Мы слышали, что престарѣлый композиторъ собирается поставить на сцену новую оперу и не сомнѣваемся въ томъ, что старая Англія выкажетъ при этомъ случаѣ, какъ и въ былое время, свое превосходство надъ всѣми чужеземными соперниками» («Альбіонъ»).

— "Насъ обвиняли въ предпочтеніи, показываемомъ будто бы иностранцамъ въ ущербъ природнымъ англійскимъ талантамъ, но тѣ, кто высказывалъ подобное обвиненіе, плохо насъ знаютъ въ дѣйствительности. Мы восторженные почитатели хорошей музыки, откуда бы она къ намъ ни явилась и съ одинаковымъ сочувствіемъ привѣтствуемъ таланты всѣхъ странъ и народовъ. Мы вполнѣ согласны съ Наполеономъ, объявившимъ: «Le mérite n’а point de pays» и видимъ въ сэрѣ Джорджѣ Друмѣ (кавалерѣ германскаго ордена Слона и Замка) великаго маэстро, слава котораго не ограничивается предѣлами Англіи, а распространяется по всей Европѣ.

"Мы только что имѣли случай прослушать прелестную ученицу, рѣдкіе таланты которой развились до неподражаемаго совершенства, благодаря стараніямъ знаменитаго ея профессора. Мы слышали г-жу Воронокрылову. (Къ чему скрывать имя, предъ которымъ завтра преклонится весь міръ?) Смѣемъ сказать, что болѣе очаровательная красавица и болѣе даровитая пѣвица не расцвѣтала еще никогда подъ туманнымъ небомъ Альбіона. Она исполняла съ графомъ Пиччикато дуэтъ изъ Навуходоносора съ такою bellezza, grandezza и гаggіо, что произвела настоящій фуроръ среди слушателей. Ея scherzando выше всякой похвалы. Тѣмъ не менѣе заключительная фіоритура показалась намъ, признаться, чуть-чуть недодержанной. Мы замѣтили тамъ какъ будто избытокъ sforzato. Безъ сомнѣнія, слова:

Giorna d’orrore,

Delire, dolore,

Nabucodonosore,

надлежало передать «andante», а не constrepitо. Во всякомъ случаѣ это было столь маленькимъ пятнышкомъ среди такого небывало блестящаго исполненія, что мы упоминаемъ о немъ лишь изъ желанія хоть что-нибудь раскритиковать.

"Мы слышали, что предпріимчивый импрессаріо одного изъ королевскихъ театровъ уже ангажировалъ новую диву. Если мы сожалѣемъ о чемъ-либо, то развѣ лишь о томъ, что ей придется пѣть на злополучномъ языкѣ суроваго нашего сѣвернаго климата, который никогда не можетъ такъ хорошо сродниться съ ротикомъ кантатрисы какъ плавные звуки Lingua Tosеана, спеціально созданные для пѣнія. Воронокрылова обладаетъ великолѣпнѣйшимъ сопрано объемомъ въ девять октавъ и т. д. и т. д.

«Цвѣты великосвѣтскаго общества» отъ 10-го іюня.

"Нашъ композиторъ старикъ Друмъ преподноситъ публикѣ новую свою оперу и ученицу. Опера хороша, а ученица великолѣпна. Несомнѣнно, что опера въ состояніи будетъ побѣдоносно состязаться съ адски безтолковою трескотнею и безсодержательностью произведеній Доницетти и разныхъ подражающихъ ему ословъ и молокососовъ. Она значительно превзойдетъ ихъ всѣхъ (читателямъ «Томагавка» извѣстно, ошибались-ли мы когда-нибудь въ своихъ предсказаніяхъ?). Это хорошая опера, въ настоящемъ англійскомъ жанрѣ. Аріи въ ней дышатъ новизною и свѣжей прелестью, хоры отличаются грандіозностью и благородствомъ инструментовка — солидная и богатая, а музыка написана весьма тщательно. При такихъ обстоятельствахъ остается только пожелать всяческихъ благъ старику Друму и его озерѣ.

«Ученица Друма во всякомъ случаѣ крупная козырная карта. Это великолѣпная женщина и великолѣпная же пѣвица. Она такъ хороша собой, что могла бы фальшивить, какъ m-lle Лигонье, и публика все-таки простила бы ей. Вмѣстѣ съ тѣмъ она поетъ такъ прелестно, что стали бы заслушиваться ея пѣнія даже и вслучаѣ если бы она была такимъ же уродцемъ, какъ вышеупомянутая Лигонье. Г-жа Воронокрылова (это ея театральное имя, въ дѣйствительности же она носитъ фамилію содержащагося въ Флитской тюрьмѣ извѣстнаго мошенника и плута, который изобрѣлъ дутыя спекуляціи съ панамскимъ займомъ, понтинскими болотами и космополитическимъ мыломъ. Порядкомъ намылили вамъ за это голову на судѣ, мистеръ В-л-к-ръ?) будетъ непремѣнно имѣть успѣхъ. Слангъ ангажировалъ уже ее за тридцать гиней еженедѣльно, и она появится черезъ мѣсяцъ въ оперѣ Друма, либретто которой написано осломъ, нелишеннымъ нѣкотораго таланта, а именно мистеромъ Муллиганомъ.

Въ „Цвѣтахъ великосвѣтскаго общества“, — пишетъ какой-то болванъ, должно быть изъ иностранцевъ, всячески старающійся вызвать грязною своею лестью отвращеніе у читателей. Отъ его статьи положительно тошнитъ. Удивляемся только, отчего журналъ, компрометируемый этимъ негоднымъ чужеземцемъ, не вытолкаетъ его въ шею? („Томагавкъ“ отъ 17-го іюня).

Три первые анекдота были доставлены Муллиганомъ газетѣ, въ которой онъ сотрудничалъ. За ними слѣдовала масса другихъ, приводить которые здѣсь мы сочли излишнимъ. Почтенный репортеръ составлялъ изъ нихъ букеты, отличавшіеся большимъ разнообразіемъ и энергіей. Одновременно съ этимъ анекдоты про сэра Джорджа Друма начали неожиданно появляться въ разнообразнѣйшихъ провинціальныхъ газетахъ въ отдѣлѣ разныхъ извѣстій. Сочувственные отзывы объ англійской музыкальной школѣ то и дѣло описывались въ письмахъ собственныхъ корреспондентовъ еженедѣльныхъ газетъ. Нѣкоторые изъ этихъ отзывовъ были заказаны мистеромъ Слангомъ, а другіе появились въ печати, благодаря искусной дипломатіи неутомимаго Муллигана. Юноша этотъ былъ душой маленькаго заговора съ цѣлью прославленія Моргіаны. Онъ былъ человѣкъ скромный и маленькій, тогда какъ сэръ Джорджъ Друмъ считался знаменитой вліятельной личностью, но тѣмъ не менѣе я убѣжденъ, что Воронокрылова ни за что въ свѣтѣ не сдѣлалась бы такой первоклассной знаменитостью безъ энергическаго содѣйствія и геніальной изобрѣтательности достопочтеннаго репортера съ Зеленаго острова.

На обязанности великихъ мужей пишущихъ передовыя статьи, которыя печатаются въ газетахъ крупнымъ шрифтомъ, лежитъ составленіе этихъ изумительныхъ образчиковъ краснорѣчія. Всѣ остальные отдѣлы газеты предоставлены на благоусмотрѣніе помощника редактора. Онъ долженъ подбирать вырѣзки изъ газетъ, принимать, или же отвергать замѣтки объ ужасающихъ катастрофахъ, доставляемыя полицейскими чинами и частными лицами и т. п., такъ какъ самъ редакторъ, занятый дѣлами первостепенной важности, не вмѣшивается въ эти второстепенныя подробности. Ему приходится вершить судьбы Европы. Все его вниманіе поглощено соображеніями процвѣтанія и гибели царствъ и тому подобными крупными государственными вопросами. Скромная злоба дня, сообщенія о послѣднемъ убійствѣ, состояніи урожаевъ, или о фановыхъ трубахъ въ канцелярскомъ переулкѣ оставляются на попеченіи помощника. Замѣчательно, что помощниками редакторовъ въ англійскихъ газетахъ преимущественно состоятъ ирландцы. Перечисляя услуги своихъ соотечественниковъ, — разсказывая, что битва при Фонтенуа была выиграна ирландскою бригадой, а сраженіе подъ Ватерлоо оказалось бы потеряннымъ, если бы не геройское мужество ирландскихъ полковъ, и перечисляя другіе подвиги, свидѣтельствующіе о геройствѣ и геніальности ирландскаго народа, газета „Освободитель“ должна была бы хоть мелькомъ упомянуть о бригадѣ ирландскихъ публицистовъ и объ изумительныхъ услугахъ, оказываемыхъ ими Англіи.

Нельзя отрицать, что ирландцы въ качествѣ репортеровъ и солдатъ отлично исполняютъ свой долгъ. Пріятель мой Муллиганъ принадлежитъ, какъ уже упомянуто, къ категоріи репортеровъ. Принимая близко къ сердцу интересы своей оперы и г-жи Воронокрыловой и будучи къ тому же весьма популяренъ среди своихъ соотечественниковъ и сотоварищей по перу, онъ съумѣлъ устроиться такъ, что не проходило и дня безъ появленія гдѣ-нибудь замѣтки о новой кантатрисѣ, которою, ради Муллигана, стали интересоваться всѣ прочіе ирландцы, состоявшіе помощниками редакторовъ въ лондонскихъ газетахъ.

Означенныя замѣтки, задававшіяся цѣлью познакомить міръ съ несравненнымъ талантомъ Воронокрыловой, произвели, какъ и слѣдовало ожидать, большое впечатлѣніе на джентльмена, состоявшаго въ очень близкихъ отношеніяхъ съ этою дамой, а именно на достопочтеннаго арестанта флитской тюрьмы, капитана Валькера. Получая еженедѣльно отъ Вольсея по двѣ гинеи, не считая полукронъ, перепадавшихъ ему почти ежедневно отъ жены, капитанъ не интересовался разузнавать, что именно она подѣлываетъ и на какія средства существуетъ. Онъ позволялъ ей хранить все это въ тайнѣ, хотя она съ своей стороны горѣла желаніемъ выдать свой секретъ. Дѣло въ томъ, что Валькеру даже и въ голову не приходила возможность того, что жена сдѣлается для него такимъ сокровищемъ.

Мало по малу, однако, стоустая молва на столбцахъ лондонскихъ газетъ начала твердить ему чуть не ежедневно о талантахъ, геніальности и красотѣ г-жи Воронокрыловой. До него дошли слухи, что эта Воронокрылова любимая ученица сэра Джорджа Друма. Послѣ концерта въ филантропическомъ обществѣ она принесла ему пять гиней (другія пять были издержаны на покупку ленточекъ, шапочекъ, платьицъ и кружевъ для ея сынка). Наконецъ, въ газетахъ появилось извѣстіе, что Слангъ, извѣстный антрепренеръ, предложилъ ей ангажементъ съ платою по тридцати гиней въ недѣлю. Естественно, что при такихъ обстоятельствахъ Валькеръ заинтересовался артистическою карьерой своей жены и потребовалъ отъ нея обстоятельнѣйшихъ объясненій.

Пользуясь законною властью мужа, онъ категорически запретилъ г-жѣ Валькеръ появляться на сценѣ, обратился къ сэру Джорджу Друму съ письмомъ, въ которомъ высказывалъ величайшее свое негодованіе по поводу того, что профессоръ осмѣлился вообще вступить съ замуяшею дамой въ столь важные переговоры безъ разрѣшенія мужа и написалъ милѣйшему своему Слангу (съ которымъ состоялъ въ очень короткихъ отношеніяхъ, такъ какъ въ бытность свою агептомъ имѣлъ съ нимъ зачастую разнообразнѣйшія дѣла), освѣдомляясь: неужели этотъ добрѣйшій Слангъ воображаетъ своего пріятеля Валькера до такой степени наивнымъ, чтобы сидѣть въ тюрьмѣ со всѣми долгами на шеѣ въ то время, когда его супруга будетъ подвизаться на сценѣ?

Одновременно съ этимъ произошелъ и другой интересный казусъ. Тѣ самые кредиторы, которые еще наканунѣ совершенно искренно и добросовѣстно объ являли мистера Валькера мошенникомъ, отказывались отъ всякой съ нимъ сдѣлки и клялись ни за что въ свѣтѣ не соглашаться на освобожденіе его изъ тюрьмы, внезапно изъявили полнѣйшую готовность придти къ такому соглашенію. Они не только предлагали, но даже просили и умоляли его выйти изъ тюрьмы съ тѣмъ, чтобы г-жа Валькеръ поручилась платить его долги изъ своего гонорара.

— Чтобы я позволилъ женѣ платить за меня долги изъ ея гонорара? — съ негодованіемъ воскликнулъ Валькеръ, обращаясь къ своимъ кредиторамъ и ихъ адвокатамъ. — Неужели вы думаете, что я позволю г-жѣ Валькеръ поступить на сцену? Ужь не считаете-ли вы меня такимъ дуракомъ, чтобы подписать вамъ векселя на полную сумму долга, тогда какъ, обождавъ еще нѣсколько мѣсяцевъ, я выйду все равно изъ тюрьмы, не уплативъ вамъ ни гроша. Нѣтъ, господа, Говардъ Валькеръ вовсе не такой идіотъ, за какого вы его принимаете! Мнѣ нравится жизнь въ Флитской тюрьмѣ. Скорѣе просижу здѣсь еще десять лѣтъ, чѣмъ соглашусь баловать васъ уплатою долга. Зачѣмъ сажали меня въ тюрьму? Теперь извольте сами каяться! — Иными словами, капитанъ рѣшился устроить выгодную для себя сдѣлку съ кредиторами и джентльменами, заинтересованными въ томъ, чтобы его жена появилась на сценѣ. Никто не осмѣлится отрицать, что, принявъ такое рѣшеніе, мистеръ Валькеръ поступилъ съ примѣрнымъ благоразуміемъ и справедливостью.

Сэръ Джорджъ Друмъ, получивъ письмо Валькера, счелъ всего умѣстнѣе лично навѣстить этого джентльмена.

— Вы, разумѣется, не считаете, милостивѣйшій государь, половину гонорара г-жи Валькеръ слишкомъ большою платой за мои труды и хлопоты, — какъ ея учителя? — восклицалъ баронетъ и кавалеръ ордена Слона и Башни. — Поймите же, что я пользуюсь репутаціей лучшаго профессора во всей Англіи, и обладаю вліятельнѣйшими связями… Поймите, что благодаря мнѣ она будетъ пѣть во дворцѣ, — во всѣхъ концертахъ и на всѣхъ музыкальныхъ празднествахъ въ Англіи, — что я вынужденъ былъ обучать ее каждой нотѣ, какъ говорится, съ самыхъ азовъ. Безъ меня она точно также была бы не въ состояніи спѣть что либо серьезное, какъ ея маленькій мальчикъ не можетъ теперь ходить безъ своей няньки.

— Вы, сударь, хватаете ужь больно черезъ край. Трудно повѣрить даже и половинѣ того, что вы изволили мнѣ насказать.

— Милѣйшій капитанъ Валькеръ, неужели вы станете сомнѣваться въ моей добросовѣстности? Позвольте спросить васъ, кто собственно составилъ карьеру г-жи Миллингтонъ, — знаменитой Миллингтонъ, скопившей теперь добрую сотню тысячъ фунтовъ стерлинговъ? Кто выработалъ изъ Пимплетона превосходнѣйшаго тенора въ Европѣ? Освѣдомьтесь въ музыкальныхъ кружкахъ, наведите справки у самихъ этихъ великихъ артистовъ, и всѣ вамъ скажутъ, что они обязаны сэру Джорджу Друму своей репутаціей и богатствомъ!

— Я вовсе не расположенъ съ вами спорить, — хладнокровно возразилъ капитанъ. — Очень можетъ быть, что вы и въ самомъ дѣлѣ хорошій учитель пѣнія, сэръ Джорджъ, но изъ этого вовсе не слѣдуетъ, чтобы я законтрактовалъ вамъ г-жу Валькеръ на три года и подписалъ этотъ контрактъ въ Флотской тюрьмѣ. Говорю вамъ напрямикъ, что г-жа Валькеръ будетъ пѣть лишь послѣ того, какъ я самъ стану вольною пташкой. Пока я буду сидѣть въ тюрьмѣ, она пѣть не станетъ. Вы можете лопнуть съ досады, но я все же не дозволю ей компрометировать такимъ образомъ честное мое имя!

— Боже праведный, неужели вы разсчитываете, что я заплачу за васъ долги? — воскликнулъ сэръ Джорджъ.

— Нѣтъ, старый дружище, я этимъ не ограничиваюсь, — возразилъ капитанъ. — Я намѣренъ, кромѣ того, получить еще отъ васъ кругленькій капиталецъ въ руки. Это мой ультиматумъ, а потому позвольте пожелать вамъ добраго утра, такъ какъ я приглашенъ сыграть на тюремномъ дворѣ партію въ теннисъ.

Свиданіе съ капитаномъ до чрезвычайности застращало почтеннаго баронета. Дерзкія требованія капитана Валькера до такой степени встревожили сэра Джорджа, что онъ вернулся изъ тюрьмы къ своей супругѣ чуть что не въ состояніи умопомѣшательства.

Свиданіе Сланга съ капитаномъ привело къ столь же неудовлетворительнымъ результатамъ. Говардъ Валькеръ объявилъ, что сумма его долговъ простирается въ общей сложности до четырехъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ. Можно заставить кредиторовъ помириться на пяти шиллингахъ за фунтъ. Капитанъ подтвердилъ, что впредь до разсчета съ кредиторами не дозволитъ женѣ подписать какой бы то ни было ангажементъ.

— Вамъ извѣстно, сударь, — добавилъ капитанъ, — что если моя жена не выступитъ на сцену, фамилія Воронокрыловой не появится въ афишахъ, но за то собственная ваша фамилія будетъ пропечатана въ газетѣ, въ спискѣ банкротовъ. Можете, поэтому, ангажировать ее или нѣтъ по собственному вашему усмотрѣнію!

— Пусть она выступитъ, знаете такъ, на пробу хотя одинъ разъ въ новой оперѣ, — сказалъ Слангъ.

— Если она это сдѣлаетъ, кредиторы потребуютъ себѣ уплаты полностью рубль за рубль, — возразилъ капитанъ. — Я вовсе не намѣренъ, чтобы она бѣдняжка работала на этихъ негодяевъ, — добавилъ онъ съ большимъ чувствомъ.

Разставшись съ Говардомъ Валькеромъ, Слангъ почувствовалъ къ нему большее, чѣмъ когда-либо, уваженіе. Его поразило мужество человѣка, который не только торжествуетъ надъ превратностями судьбы, но даже эксплоатируетъ эти превратности и заставляетъ ихъ служить себѣ въ пользу.

Г-жею Валькеръ получено было отъ мужа строжайшее предписаніе немедленно охрипнуть и жаловаться на сильнѣйшую боль въ горлѣ. Газеты, поддерживавшія Сланга, патетически оплакивали ея болѣзнь, тогда какъ органы печати, отстаивавшіе интересы соперничествующаго театра, распространяли съ величайшимъ злорадствомъ преувеличенные слухи о серьезности этой болѣзни. „Новая кантатриса, чудо, обѣщанное намъ Слангомъ, охрипла до того, что можетъ только каркать, какъ настоящая ворона“, заявлялось въ одномъ изъ этихъ органовъ. Докторъ Грудышкинъ объявилъ, что горловой катарръ, внезапно схваченный r-жею Воронокрыловой, пѣніе которой на концертѣ филармоническаго общества, передъ дебютомъ на сценѣ королевскаго театра, вызвало такую бурю рукоплесканій, безповоротно погубилъ ея голосъ. Къ счастію, мы не нуждаемся въ другой примадоннѣ, какъ m-lle Лигонье. Это могутъ засвидѣтельствовать каждый вечеръ сотни и тысячи восторженныхъ ея слушателей», заявлялось въ другомъ органѣ. Въ «Наблюдателѣ» явилась въ свою очередь замѣтка слѣдующаго содержанія: «Нѣкоторыя хорошо освѣдомленныя газеты утверждаютъ, будто г-жа В. (Воронокрылова) страдаетъ горловою простудой, тогда какъ по другимъ свѣдѣніямъ, исходящимъ изъ столь же компетентныхъ источниковъ, болѣзнь ея имѣетъ характеръ скоротечной легочной чахотки. Во всякомъ случаѣ, положеніе даровитой кантатрисы должно быть признано до чрезвычайности опаснымъ. Желаемъ, чтобы она выздоровѣла, но не смѣемъ надѣяться на это. Относительно артистическихъ талантовъ этой дамы обнаруживается разногласіе. Нѣкоторые считаютъ ее въ художественномъ отношеніи стоящей ниже m-lle Лигонье, тогда какъ другіе знатоки отстаиваютъ противоположное мнѣніе. Къ величайшему нашему прискорбію, вопросу этому, вѣроятно, суждено будетъ остаться на вѣки спорнымъ. Весьма неправдоподобно, что г-жа Воронокрылова можетъ когда-либо поправиться настолько, чтобы быть въ состояніи дебютировать на сценѣ. Впрочемъ, если бы это даже и случилось, то все-таки пройдетъ много времени, прежде чѣмъ ея голосъ и силы возстановятся настолько, чтобы она могла вступить въ серьезное состязаніе съ такою первоклассною пѣвицей, какъ m-lle Лигонье. Считаемъ долгомъ увѣдомить нашихъ читателей, — добавлялъ „Наблюдатель“, — что наши свѣдѣнія о состояніи здоровья г-жи Воронокрыловой получены изъ самаго благонадежнаго источника».

Дѣйствительно, самъ капитанъ Валькеръ, изобрѣтательный и смѣлый обитатель Флитской тюрьмы, составилъ появившіяся въ газетахъ партіи Лигонье замѣтки о неблагопріятномъ состояніи здоровья его супруги. Читая эти замѣтки, сторонники Лигонье приходили въ восторгъ, а кредиторы г-на Валькера чувствовали, что у нихъ изъ подъ ногь ускользаетъ почва. Даже сэръ Джорджъ Друмъ былъ страшно испуганъ и явился въ Флитскую тюрьму, встревоженный до послѣдней крайности.

— Не пугайтесь, сударь, — ободрилъ его Валькеръ. — У насъ все идетъ, какъ по маслу. Теперь настало какъ разъ самое подходящее время для соглашенія съ моими кредиторами.

Сдѣлка эта подъ конецъ состоялась. Считаемъ излишнимъ сообщать, сколькими именно шиллингами за фунтъ удовлетворились жадные кредиторы супруга Моргіаны. Не подлежитъ, однако, сомнѣнію, что голосъ ея неожиданно вернулся тотчасъ же по освобожденіи капитана изъ тюрьмы. Газеты, дружественныя Муллигану, принялись снова трубить про ея совершенства. Ангажементъ со Слангомъ былъ подписанъ, а договоръ съ великимъ композиторомъ сэромъ Джорджемъ Друмомъ заключенъ на условіяхъ, менѣе пріятныхъ для профессора, но несравненно болѣе легкихъ для его ученицы. Афиши о новой оперѣ были отпечатаны колоссальными буквами. Для нея были изготовлены съ колоссальными затратами великолѣпнѣйшіе декораціи и костюмы и, наконецъ, она была своевременно поставлена на сцену.

Стоитъ-ли говорить о грандіозномъ успѣхѣ «Невѣсты бандита» и о сочувствіи, съ которымъ она была встрѣчена публикой! На слѣдующее утро помощники редакторовъ ирландской національности позаботились помѣстить о первомъ представленіи этой оперы такіе отзывы, что m-lle Лигонье и Бароскій чуть не умерли отъ зависти. Всѣ репортеры, располагавшіе свободнымъ временемъ, были въ театрѣ для. оказанія должной поддержки своему коллегѣ. Всѣ портныхъ дѣлъ подмастерья и ученики, изъ заведенія Липзея, Вольсея и К°, получили отъ младшаго сотоварища фирмы билеты въ раекъ и апплодировали, не жалѣя ладоней. Всѣ друзья г-на Валькера изъ Регентскаго клуба, въ бальныхъ костюмахъ и съ бѣлыми лайковыми перчатками, занимали лучшія ложи перваго яруса. Г-жа Крумпъ и мистеръ Вольсей взяли себѣ отдѣльную маленькую ложу, но были слишкомъ взволнованы для того, чтобы апплодировать, — до того взволнованы, что Вольсей забылъ даже бросить на сцену букетъ, приготовленный имъ для г-жи Воронокрыловой.

Впрочемъ, и безъ того не было ни малѣйшаго недостатка въ вѣнкахъ и букетахъ. Капельдинеры увезли со сцены цѣлую тачку, нагруженную ими до верха (тѣ же самые цвѣты и букеты должны были фигурировать и для слѣдующаго спектакля). Моргіана краснѣла, плакала и чуть не упала въ обморокъ отъ радостнаго смущенія, когда знаменитый теноръ Пимплетонъ возложилъ ей на голову одинъ изъ самыхъ громадныхъ и пестрыхъ вѣнковъ. Удалившись за кулисы, она устремилась къ мужу и бросилась его обнимать. Онъ ухаживалъ во время спектакля за m-lle Фликъ-Флакъ, танцовавшей въ дивертисментѣ, и былъ повидимому единственнымъ изъ очевидцевъ проявленія женственной нѣжности у Моргіаны, ни мало неинтересовавшимся таковымъ. Даже Слангъ расчувствовался и совершенно искренно объявилъ, что желалъ бы оказаться на мѣстѣ Валькера. Антрепреперу обезпеченъ былъ финансовый успѣхъ, по крайней мѣрѣ, на весь предстоявшій сезонъ. Онъ откровенно признался въ этомъ Говарду Валькеру, который въ тотъ же вечеръ взялъ изъ театральной кассы женинъ гонораръ за недѣлю впередъ.

По обычаю, въ Зеленой парадной залѣ театра сервированъ былъ парадный ужинъ. Грозный Блюдіеръ явился на него въ нарядномъ сюртукѣ шикарнаго вольсеевскаго покроя. Самъ достопочтенный портной и г-жа Крумпъ несомнѣнно принадлежали къ числу счастливѣйшихъ за этимъ параднымъ ужиномъ. Г-жа Воронокрылова съ искреннимъ чувствомъ пожала Вольсею руку и сказала, — что обязана, главнымъ образомъ, только ему тѣмъ счастьемъ, которое выпало теперь ей на долю. Услыхавъ это, капитанъ Валькеръ нахмурился и, понизивъ голосъ, — намекнулъ женѣ, что въ ея положеніи неумѣстно поощрять такимъ образомъ простыхъ ремесленниковъ.

— Я заплачу каждый грошъ, который долженъ г-ну Вольсею и не оставлю его впредь заказами, но пойми же, душечка, что мнѣ неумѣстно сажать съ собою за одинъ столъ собственнаго моего портного, — пояснилъ онъ высокомѣрнымъ тономъ.

Предлагая тостъ за здоровье Моргіаны, Слангъ произнесъ блестящую рѣчь, вызвавшую одобренія, смѣхъ и рыданія. Антрепренеры, впрочемъ, мастера производить своими рѣчами такое впечатлѣніе на ангажированныхъ ими сценическихъ артистовъ обоего пола. Особенно могущественное впечатлѣніе произвела рѣчь Сланга на хористовъ и хористокъ, сидѣвшихъ въ концѣ стола. На другой день у нихъ происходило общее собраніе, на которомъ было рѣшено поднести Адольфу Слангу, эсквайру, серебряную вещицу въ воздаяніе великихъ услугъ, оказанныхъ имъ англійской драмѣ. Валькеръ отъ имени своей жены благодарилъ Сланга и объявилъ, что считаетъ эту минуту самой возвышенной въ своей жизни. Онъ съ гордостью сознаетъ, что воспиталъ жену для сцены, — счастливъ тѣмъ, что собственныя его страданія не были тщетными, и что его хлопоты о ней увѣнчались успѣхомъ. Поблагодаривъ всѣхъ присутствовавшихъ отъ имени жены и своего собственнаго, капитанъ сѣлъ на мѣсто и принялся опять ухаживать за m-lle Фликъ-Флакъ.

Сэръ Джорджъ Друмъ, отвѣчая на тостъ, провозглашенный въ его честь Слангомъ, въ сущности, копировалъ рѣчь капитана Валькера и тоже приписывалъ исключительно себѣ самому заслугу воспитанія Моргіаны. Въ заключеніе онъ объявилъ, что всегда будетъ считать Моргіану своимъ дѣтищемъ и до конца своей жизни будетъ чувствовать къ ней любовь и привязанность. Не подлежало сомнѣнію, что сэръ Джорджъ порядкомъ выпилъ за ужиномъ, за что по возвращеніи домой ему порядкомъ же досталось бы отъ жены, если бы блестящій успѣхъ оперы и ученицы не послужилъ для него вдвойнѣ смягчающимъ обстоятельствомъ.

Муллиганъ въ качествѣ автора либретто этой оперы произнесъ тоже благодарственную рѣчь, которая, однако, показалась большинству слушателей очень скучной. Дѣло въ томъ, что рѣчь эта была уже черезчуръ длинна. Муллиганъ приплелъ какимъ-то образомъ къ «Невѣстѣ разбойниковъ» Ирландію, и усмотрѣлъ самую тѣсную связь судебъ Зеленаго острова съ интересами музыки и театра. Даже хористы позволяли себѣ втихомолку подсмѣиваться надъ этой рѣчью, хотя всего лишь за часъ передъ тѣмъ были награждены рукоплесканіями за пѣсни, аріи и романсы, сложенные ея авторомъ.

«Невѣста бандита» шла въ теченіе многихъ вечеровъ подрядъ. Аріи изъ нея наигрывались днемъ всѣми шарманками. Пѣсни Моргіаны: «Роза на моемъ балконѣ» и «Молнія надъ водопадомъ» (речитативъ и сцена) были на всѣхъ устахъ и доставили сэру Джорджу Друму такое множество гинеи, что онъ заказалъ вырѣзать на стали свой портретъ, который и теперь еще можно встрѣтить въ музыкальныхъ магазинахъ. Наврядъ-ли нашлось много любителей, соглашавшихся платить по двѣ гинеи за этотъ портретъ. Напротивъ того, всѣ молодые конторщики въ банкирскихъ домахъ и всѣ университетскіе шикари украсили свои комнаты портретами Воронокрыловой въ роляхъ: Блондетты (невѣсты бандита), Зелимы (изъ «Бенаресской свадьбы»), Варички (изъ Тобольскихъ рудниковъ) и т. д. Въ этой послѣдней пьесѣ она переодѣвается уланомъ, чтобы спасти отца, заключеннаго въ тюрьму. Воронокрылова была до такой степени очаровательна въ уланскомъ костюмѣ, съ брюками въ сапоги, что Слангъ хотѣлъ немедленно играть ея главную роль въ капитанѣ Макгитѣ. Она не согласилась и вслѣдствіе этого между ними произошла ссора.

Моргіану замѣнилъ въ труппѣ Сланга укротитель носороговъ Снуки съ своимъ стадомъ дикихъ буйволовъ. Они имѣли на сценѣ колоссальный успѣхъ. Слангъ далъ ужинъ и произнесъ рѣчь, отъ которой вся труппа залилась слезами. На другой день, устроивъ сходку въ Зеленой залѣ, хористы, по обыкновенію, вотировали Адольфу Слангу, эсквайру, серебряную вещицу въ воздаяніе за услуги, оказанныя имъ англійской драмѣ.

Въ ссорѣ изъ-за капитана Макгита Валькеръ хотѣлъ, чтобы его жена уступила, но въ данномъ случаѣ она позволила себѣ выказать мужу неповиновеніе и покинула театръ Сланга. Когда Валькеръ вздумалъ по обыкновенію проклинать жену за ея подлый эгоизмъ и неуваженіе къ интересамъ мужа, она залилась слезами и объявила, что истратила въ теченіе года на себя и на своего ребенка всего только двадцать гиней, что по счетамъ театральныхъ костюмеровъ до сихъ поръ еще не уплачено, и что она никогда не спрашивала Говарда, сколько именно промоталъ онъ денегъ съ противной своей француженкой-фигуранткой. Возраженіе это было совершенно основательнымъ по всѣмъ пунктамъ, кромѣ того, который относился до фигурантки. Валькеръ, какъ подобаетъ мужу и господину, росписывался въ полученіи гонорара своей жены и расходовалъ означенный гонораръ, бросая деньги со щедростью, свойственной истинному джентльмену. Онъ завелъ себѣ конфиденціально хорошенькую дачку въ Регентскомъ паркѣ (хотя оффиціально жилъ съ женою на углу Зеленой улицы и Гросвенорской площади). Ему случалось играть по большой въ Регентскомъ клубѣ, но что касается до фигурантки-француженки, то г-жа Валькеръ несомнѣнно ошиблась. Француженка и капитанъ давно уже разстались другъ съ другомъ и въ хорошенькой дачкѣ жила уже вмѣсто француженки испанка, г-жа Долоресъ де-Траскосъ-Монтесъ.

Если за капитаномъ и водились подобные маленькіе грѣшки, то съ другой стороны, когда его жена уѣзжала гастролировать въ провинцію, онъ оказывался для нея внимательнѣйшимъ изъ мужей, заключалъ отъ ея имени контракты съ антрепренерами и забиралъ впередъ деньги до послѣдняго шиллинга. Моргіана, въ виду своей довѣрчивости могла бы легко попасться на удочку ловкимъ антрепренерамъ, но распорядительность Валькера устраняла всякую возможность злоупотребить ея неопытностью. Они ѣздили всегда въ дорожной каретѣ, запряженной четверикомъ, и капитану Валькеру оказывались чуть ли не божескія почести въ лучшихъ гостинницахъ всѣхъ англійскихъ городовъ. Половые бѣжали стрѣлою на его звонокъ. Горничныя находили его ужасно предпріимчивымъ джентльменомъ и считали его жену вовсе не такой уже первоклассной красавицей. Хозяева гостинницъ отдавали ему предпочтеніе передъ герцогами. Онъ никогда не провѣрялъ ихъ счетовъ. Да и съ какой стати сталъ бы онъ это дѣлать? Онъ за послѣднее время могъ тратить на себя, по меньшей мѣрѣ, четыре тысячи фунтовъ стерлинговъ въ годъ.

Юный Вольсей-Валькеръ отданъ былъ сперва въ семинарію доктора Вапшота, откуда, послѣ многихъ споровъ со стороны доктора, настаивавшаго на необходимости аккуратно платить впередъ за каждое полугодіе, и жалобъ мальчика на дурное съ нимъ обращеніе, его взяли и помѣстили въ пансіонъ пастора Суйстейля, что на Турнгейской лужайкѣ. Всѣ платежи за него вносились тамъ крестнымъ его отцомъ, ставшимъ теперь главою фирмы Вольсей и К°.

Въ качествѣ истаго джентльмена Говардъ Валькеръ, понятное дѣло, не желаетъ якшаться съ портными, но, сколько мнѣ извѣстно, онъ до сихъ поръ еще не уплатилъ ни единаго гроша изъ той суммы, которую хотѣлъ возвратить портному. Пользуясь тѣмъ, что капитанъ рѣдко бываетъ дома, почтенный портной зачастую навѣщаетъ Моргіану. Оба они съ г-жею Крумпъ часто ѣздятъ въ брентфордскомъ омнибусѣ въ гости къ малюткѣ Вольсею, которому привозятъ разные гостинцы. Портной обѣщалъ оставить этому юношѣ въ наслѣдство все свое состояніе.

У Валькеровъ нѣтъ другихъ дѣтей, но, катаясь въ паркѣ, Моргіана всегда отворачивается при видѣ низенькаго фаэтона, въ которомъ сидитъ женщина съ нарумяненными щеками и цѣлой кучей ребятишекъ, разряженныхъ въ пухъ и прахъ и состоящихъ подъ надзоромъ француженки бонны. Мнѣ дали понять, что женщина эта г-жа Долоресъ де Трасъ-осъ-Монтесъ. Госпожа эта каждый разъ, когда проѣзжаетъ мимо кареты Воронокрыловой, приставляетъ къ глазамъ великолѣпный золотой лорнетъ и съ насмѣшливой улыбкой глядитъ на эту карету. Кучера обоихъ экипажей имѣли сперва привычку лукаво подмигивать другъ другу, но съ тѣхъ поръ какъ г-жа Трасъ-осъ-Монтесъ поставила у себя на запяткахъ шикарнаго егеря въ зеленой ливреѣ, шитой золотомъ, и съ громаднѣйшими бакенбардами, джентльмены, сидящіе на козлахъ, перестали узнавать другъ друга.

Жизнь Воронокрыловой является непрерывнымъ рядомъ сценическихъ тріумфовъ. Всѣ великосвѣтскіе львы и львята обязаны уже въ интересахъ своей репутаціи быть влюбленными въ нее по уши. Можете представить себѣ поэтому, какою репутаціей должна пользоваться сама Моргіана. Леди Друмъ согласится скорѣе умереть, чѣмъ заговорить съ этой злополучной молодой женщиной, Дѣйствительно Друмы обзавелись новою ученицей: «сиреной безъ малѣйшей тѣни злокозненнаго коварства, — молодой особой, соединяющей въ себѣ наружность Венеры съ геніальностью Музы и долженствующей вскорѣ дебютировать на одномъ изъ театровъ». Бароскій утверждаетъ, что милѣйшая Воронокрылова влюблена въ него по прежнему. Немудрено, что при такихъ обстоятельствахъ опасаются принимать ее въ порядочномъ обществѣ. Если она является куда нибудь на домашній концертъ, то миссъ Примъ при встрѣчахъ съ нею страшно волнуется и поспѣшно убѣгаетъ, опасаясь, чтобы «этой особѣ» не вздумалось съ нею заговорить.

Капитана Валькера всѣ считаютъ славнымъ малымъ, веселымъ, жизнерадостнымъ и добросердечнымъ джентльменомъ, который никому не вредитъ, кромѣ самого себя. Напротивъ того, жена его, какъ увѣряютъ, страшная мотовка. Дѣйствительно, не смотря на громадныя деньги, которыя заработываетъ г-жа Валькеръ подъ фамиліей Воронокрыловой, она доводитъ дѣло до того, что ему не разъ уже приходилось сидѣть изъ-за нея въ долговой тюрьмѣ. Надо отдать, впрочемъ, справедливость также и ей въ томъ отношеніи, что она переписывала тогда векселя на свое имя и такимъ образомъ освобождала своего супруга изъ заточенія, которое, впрочемъ, не отзывалось особенно неблагопріятнымъ образомъ на расположеніи его духа. Онъ давно уже благоразумно отказался отъ всякихъ коммерческихъ спекуляцій, — проводитъ вечера упомянутымъ уже образомъ и выпиваетъ за обѣдомъ парочку бутылокъ вина. Онъ сдѣлался до чрезвычайности дороднымъ и краситъ себѣ волосы. Щеки его и носъ пріобрѣли багровый оттѣнокъ, не имѣющій ничего общаго съ нѣжнымъ румянцемъ, который до такой степени очаровалъ когда-то Моргіану.

Розанчикова подъ конецъ совершенно вытѣснили изъ Павильона благоуханій, и онъ завелъ теперь свою собственную маленькую парикмахерскую близъ Тунбриджскихъ колодцевъ. Мнѣ пришлось какъ-то въ прошломъ году пріѣхать туда въ гости къ одному изъ пріятелей. Не захвативъ съ собою бритвы, я предложилъ обрюзглому толстяку, стоявшему въ полиняломъ нанковомъ жакетѣ у дверей бѣдненькой цирюльни, оказать необходимую услугу моему подбородку. Онъ возразилъ на это: «Я, сударь, не занимаюсь этой отраслью профессіи» — и сурово удалился въ свою лавченку. Это и былъ Арчибальдъ Розанчиковъ. Не смотря на крушеніе, которое онъ потерпѣлъ, Арчибальдъ все еще сохранилъ свой капитанскій мундиръ и большой крестъ панамскаго ордена Сокола и башни.

Приписка.

Д. Фицъ-Будль, эсквайръ, г-ну О. Іорку, эсквайру.

"Гостинница Трирскаго двора въ Кобленцѣ. 10-го іюля 1843 года.

— Милѣйшій Іоркъ, біографія Воронокрыловой написана мною уже давно, и я, право, не понимаю столичныхъ издателей, которые до сихъ поръ были не въ состояніи еще оцѣнить ее по достоинству, а потому упорно отказывались отъ напечатанія таковой въ своихъ журналахъ. Впрочемъ, я и самъ не упомянулъ бы тебѣ о ней, еслибъ, не случилось со мной нижеслѣдующее обстоятельство:

"Вчера за обѣдомъ въ этой прекрасной гостинницѣ я обратилъ вниманіе на лысаго джентльмена въ синемъ сюртукѣ съ форменными англійскими придворными пуговицами, смахивавшаго на полковника въ отставкѣ. Возлѣ него сидѣли: дама и двѣнадцатилѣтній мальчикъ. Джентльменъ въ синемъ сюртукѣ подчивалъ этого мальчика все время вишнями и сладкимъ печеньемъ. Рядомъ съ довольно молодой еще дамой сидѣла другая пожилая уже, дородная дама въ изумительномъ чепцѣ, изукрашенномъ ленточками. Съ перваго же взгляда я узналъ въ нихъ англичанъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ мнѣ помнилось, что я гдѣ-то уже съ ними видѣлся.

Болѣе молодой изъ двухъ дамъ лицо мое казалось, повидимому, тоже знакомымъ. Слегка покраснѣвъ, она привѣтствовала меня наклоненіемъ головы.

— Безъ сомнѣнія, я имѣю честь говорить съ г-жей Воронокрыловой? — освѣдомился я.

— Нѣтъ, сударь, съ г-жею Вольсей, — возразилъ мнѣ джентльменъ, смахивавшій на отставного полковника. — Моя жена давно уже покинула сцену.

Тѣмъ временемъ пожилая дама въ изумительномъ чепцѣ пребольно наступила мнѣ на ногу и съ самымъ таинственнымъ видомъ кивнула головой, приводя въ колебательное движеніе всѣ ленточки, украшавшія таковую. Затѣмъ она объявила, что слышитъ плачъ маленькаго своего внука, вслѣдствіе чего обѣ дамы немедленно же встали изъ-за стола.

— Душечка, Вольсей, ступай съ мамашей наверхъ, — сказалъ мистеръ Вольсей, погладивъ мальчика по головѣ.

Онъ тотчасъ же повиновался этому приказанію, захвативъ, однако, съ собою цѣлую тарелку сладкаго печенья.

— Какой славный мальчуганъ вашъ сынъ, — сказалъ я по его уходѣ.

— Онъ, сударь, доводится мнѣ пасынкомъ, — пояснилъ мистеръ Вольсей и добавилъ: — Я сразу же узналъ васъ, мистеръ Фицъ-Будль, но не хотѣлъ заговорить съ вами при женѣ, опасаясь ее встревожить. Ей тяжело вспоминать, сударь, былыя времена. Прежній ея супругъ, капитанъ Валькерь, съ которымъ вы были знакомы, страшно портилъ ей жизнь. Онъ умеръ въ Америкѣ, сударь, кажется вотъ отъ этого, — объявилъ Вольсей, указывая на бутылку вина, стоявшую на столѣ, и г-жа Вольсей покинула сцену за годъ передъ тѣмъ, какъ я удалился отъ дѣлъ…

— Предполагаете вы ѣхать отсюда въ Висбаденъ?

Они уѣхали туда въ тотъ же вечеръ въ собственномъ экипажѣ, причемъ пасынокъ Вольсея, взобравшись на козла, выбивался изъ силъ, чтобы трубить въ рожекъ, заимствованный имъ у почтальона.

Очень радъ, что бѣдняжкѣ Моргіанѣ выпало, наконецъ, на долю счастье, и спѣшу увѣдомить васъ объ этомъ пріятномъ фактѣ. Самъ же я собираюсь посѣтить Пумперниккель, гдѣ протекали давно минувшіе дни моей молодости. Прощайте.

Весь вашъ Д. Ф. Б.