Когда мы съ Таэ очутились одни на большой дорогѣ, лежавшей между городомъ и тою разщелиною въ скалѣ, чрезъ которую я опустился въ этотъ міръ, я сказалъ ему почти шепотомъ: — «Дитя, меня привело въ ужасъ лицо твоего отца. Я точно прочелъ въ немъ свой смертный приговоръ».
Таэ не отвѣчалъ мнѣ сразу. Онъ, повидимому, испытывалъ безпокойство и какъ будто подъискивалъ слова, чтобы сообщить мнѣ непріятное извѣстіе. Наконецъ, онъ сказалъ: «никто изъ Врилья не боится смерти: — а ты?»
«Ужасъ смерти свойственъ всей моей расѣ. Мы можемъ побороть его подъ вліяніемъ чувства долга, чести, или любви. Мы можемъ умереть за правду, за родину, за тѣхъ, которые намъ дороже себя. Но если смерть дѣйствительно угрожаетъ мнѣ, то гдѣ же здѣсь тѣ причины, которыя могли-бы побѣдить этотъ естественный ужасъ человѣка, при наступленіи того роковаго момента, когда тѣло отдѣляется отъ души».
Таэ посмотрѣлъ на меня съ изумленіемъ: но глаза его свѣтились нѣжностью, когда онъ отвѣчалъ: — "я передамъ твои слова моему отцу. Я буду молить его — пощадить твою жизнь ".
«Значитъ, онъ уже рѣшилъ уничтожить ее?»
«Въ этомъ виновато безуміе моей сестры», произнесъ Таэ съ нѣкоторымъ раздраженіемъ. "Она говорила съ нимъ сегодня утромъ; послѣ этого онъ позвалъ меня, какъ старшаго изъ дѣтей, которымъ поручено истребленіе всего, что грозитъ общественному благу, и сказалъ: — «Таэ, возьми твой жезлъ вриля и найди дорогаго тебѣ чужестранца. Смерть его должна быть легкая и быстрая».
«И ты!» воскликнулъ я, отпрянувъ съ ужасомъ отъ ребенка, «и ты предательски заманилъ меня на прогулку, съ цѣлью убійства? Я не въ силахъ повѣрить этому. Я не считаю тебя способнымъ на такое ужасное преступленіе!»
«Истребить то, что вредитъ обществу, — не преступленіе. Вотъ было-бы преступленіемъ — убить какое нибудь безвредное насѣкомое».
«Если ты этимъ хочешь сказать, что я угрожаю обществу, потому что твоя сестра оказываетъ мнѣ такого-же рода предпочтеніе, какъ ребенокъ, увлекающей его игрушкѣ, — то еще нѣтъ надобности изъ за этого убивать меня. Дай мнѣ возможность возвратиться къ моему народу тѣмъ-же путемъ, по которому я спустился къ вамъ; ты можешь теперь-же пособить мнѣ въ этомъ. Тебѣ стоитъ только подняться на твоихъ крыльяхъ въ разщелину и укрѣпить къ выступу скалы конецъ той самой веревки, которую ты здѣсь нашелъ и которая вѣроятно у васъ сохранилась. Сдѣлай только это; пособи мнѣ добраться до того мѣста, откуда я спустился; и вы болѣе не увидите меня, какъ будто я никогда не существовалъ!»
"Разщелина по которой ты спустился? Взгляни на верхъ; мы какъ разъ стоимъ подъ тѣмъ самымъ мѣстомъ, гдѣ она была. Что-же ты видишь? Одну сплошную скалу. Она была уничтожена по распоряженію Афъ-Лина, какъ только онъ узналъ отъ тебя о природѣ покинутаго тобою міра. Ты помнишь, когда Зи воспретила мнѣ всякіе разспросы о тебѣ самомъ и о твоемъ племени? Въ тотъ-же день Афъ-Линъ сказалъ мнѣ: «между родиной чужестранца и нами не должно быть никакого сообщенія, иначе все то горе и зло, которыми полна эта страна, — проникнутъ къ намъ. Возьми съ собою другихъ дѣтей и громите вашими жезлами сводъ пещеры, пока осколки камня не заполнятъ малѣйшей трещины».
При послѣднихъ словахъ, произнесенныхъ ребенкомъ, я бросилъ отчаянный взглядъ на сводъ пещеры. Предо мною подымались громадныя гранитныя массы, носившія еще слѣды расколовъ; отъ основанія до верху — одинъ сплошной каменный сводъ, безъ признаковъ малѣйшей щели или отверстія.
«Послѣдняя надежда пропала», прошепталъ я, опускаясь на землю, «и я болѣе не увижу солнца». Я закрылъ лицо руками и сталъ молиться Тому, чье присутствіе я такъ часто забывалъ среди Его твореній. Теперь я сознавалъ Его и въ нѣдрахъ земли. Наконецъ, я поднялъ голову… молитва успокоила меня… и я сказалъ ребенку: — «Если тебѣ велѣно убить меня, я готовъ… рази!»
Таэ тихо покачалъ головою. «Нѣтъ», сказалъ онъ, «рѣшеніе моего отца не безповоротно. Я буду говоритъ съ нимъ и, можетъ быть, мнѣ удастся тебя спасти. Мнѣ странно видѣть, что ты боишься смерти; мы думали, что это только инстинктъ низшихъ созданій, которыя лишены сознанія о другой жизни. Самый маленькій ребенокъ между нами не знаетъ такого страха. Скажи мнѣ, мой дорогой Тишъ, продолжалъ онъ, послѣ минутнаго молчанія, — будетъ-ли для тебя легче переходъ отъ этой жизни въ другую, если я буду сопутствовать тебѣ? Если это такъ, то я спрошу отца — разрѣшается-ли мнѣ слѣдовать за тобою. Когда я выросту, мнѣ предстоитъ вмѣстѣ съ другими эмигрировать въ новую неизвѣстную страну, я готовъ теперь-же уйти съ тобой въ неизвѣстныя страны другого міра. Всеблагой присутствуетъ и тамъ. Гдѣ Его нѣтъ?».
«Дитя», сказалъ я, увидѣвъ по его лицу, что онъ говоритъ серьезно, «убивая меня, ты дѣлаешь преступленіе; я сдѣлаю не меньшее, если скажу, „убей себя“. Всеблагой даетъ намъ жизнь и Самъ отнимаетъ ее, когда приходитъ время. Теперь вернемся назадъ. Если отецъ твой останется при своемъ рѣшеніи, постарайся заранѣе предупредить меня, чтобы я могъ приготовиться къ смерти».
На обратномъ пути въ городъ разговоръ нашъ часто прерывался. Мы не въ состояніи были понимать другъ друга; идя рядомъ съ этимъ прелестнымъ ребенкомъ съ его мягкимъ голосомъ и чуднымъ лицомъ, я все-таки не могъ подавить въ себѣ впечатлѣнія, что я направляюсь къ мѣсту казни съ своимъ палачемъ.