Въ потемкахъ попиралъ стопою я несмѣлой
Гебэновый паркетъ. Она, въ одеждѣ бѣлой,
Передо мной идетъ; и я за ней слѣжу:
Какъ звѣздочка она ведетъ меня… Вхожу…
Гдѣ я? Иль переплылъ я черезъ воды Леты?
Иль Геркулана здѣсь передо мной скелеты?
Гигантской муміи я вижу-ль здѣсь черты?
Нѣтъ! Весь тутъ древній міръ, велѣнью красоты
Покорный, на ея властительное слово,
Изъ праха поднялся, хоть и не ожилъ снова.
Волшебный этотъ міръ — изъ мозаики весь.
Искусства образецъ — обломокъ каждый здѣсь,
Величья памятникъ.
Нога моя боится
На камни наступать: мнѣ въ нихъ святыня зрится.
Вотъ — дивный барельефъ! и у моихъ здѣсь ногъ
Изъ камня этого выглядываетъ богъ!
Въ несвойственной ему теперь являясь сферѣ,
Онъ гнѣвенъ на людей, въ обиду древней вѣрѣ
Здѣсь попирающихъ ногами ликъ его,
И, чувствуя весь гнетъ позора своего,
Онъ ненавидитъ ихъ, оковъ своихъ стыдится
И, кажется, готовъ отъ взоровъ затаиться
Въ той глыбѣ мрамора, откуда въ міръ людской
Былъ вызванъ нѣкогда ваятеля рукой.
Здѣсь кистью и рѣзцомъ украшенный на диво
Я вижу саркофагъ; — онъ царскій прахъ ревниво
Былъ долженъ укрывать, чтобъ доступа глазамъ
Тутъ дерзкимъ не было, — и саркофагъ тотъ самъ
Теперь едва-ль не прахъ: ему нужна гробница. —
Что это?.. Голова колонны! Отвалиться
Ей было суждено отъ тѣла своего
И, въ искаженіи, лежать здѣсь безъ него
Разбитой чашею, у ногъ, подъ слоемъ пыли,
Подобно черепу, что тлѣетъ на могилѣ.
А тутъ — отъ старости ужь еле на ногахъ —
Какой-то обелискъ, возникшій въ тѣхъ мѣстахъ,
Что были нѣкогда отчизной Мисраима,
И надпись чудная на этомъ камнѣ зрима:
Утраченный языкъ! Рѣчь сфинксовъ! Вотъ она!
Въ іероглифы здѣсь, быть можетъ, введена
И мысль глубокая; но мысль подъ ихъ покровомъ
Спитъ летаргически, не выражаясь словомъ —
Тысячелѣтья спитъ, какъ мумія, она,
Что въ бальзамичный гробъ навѣкъ заключена —
Безъ поврежденія лежитъ въ своей могилѣ —
Цѣлехонька, — но встать, воскреснуть ужь не въ силѣ.
Не только что твои творенья, человѣкъ,
Грызетъ шагающій во слѣдъ за вѣкомъ вѣкъ,
Но даже міръ стихій злымъ зубомъ постепенно
Сѣдое время ѣстъ. — Вотъ — камень драгоцѣнной!
И блескомъ взоры онъ, и цвѣтомъ поражалъ
Въ теченіе вѣковъ, — но блескъ свой отлежалъ
Въ могильномъ онъ пескѣ — и что-же? Обезсилѣлъ!
Свѣтъ, заключавшійся въ его составѣ, вылилъ
Онъ безъ остатка весь; настала череда —
И этотъ камень — вотъ — померкшая звѣзда!
Среди обломковъ цѣлъ остался ликъ Сатурна,
И близъ него цѣла коринѳской бронзы урна:
Изъ нѣдръ ея мнѣ лучъ блеснулъ какой-то… Вотъ!
Смотрю: не геній-ли Эллады востаетъ
Изъ мертвыхъ?.. Это — онъ![1] Онъ чуждъ еще безсилья;
Глаза его горятъ, и радужныя крылья
Приподымаются, и всѣхъ онъ тутъ кругомъ —
И дремлющихъ боговъ, и нимфъ, объятыхъ сномъ —
Роскошно освѣтилъ, и Нимфы путеводной
Облилъ сіяньемъ ликъ, надъ всѣми превосходный.
О, пусть всѣ божества во прахѣ вѣковомъ
Спятъ вѣчно бронзовымъ и мраморнымъ ихъ сномъ.
Проснись лишь только ты, богъ маленькій, крылатый!
Проснись! Взгляни, какъ милъ мой женственный вожатый!
Шалунъ! Отъ персей ты Венеры ускользнулъ,
Да въ гроздья алыя впился и тамъ уснулъ.
Великій грѣхъ — тебя безъ жертвоприношенья
Оставивъ, миновать… О Нимфа, подъ вожденье
Меня пріявшая! Будь набожна, какъ я!
Помолимся!.. И вотъ — одна рука моя
Простерлась въ этотъ мигъ къ Эроту, а другая…
Увы! Суровый взоръ мнѣ Нимфа путевая
Вдругъ бросила — и я, съ поникнувшимъ челомъ,
Былъ словно пораженъ Меркурія жезломъ,
И ужь взлетѣвъ душой въ чертоги упоенья,
Былъ изгнанъ за порогъ надеждъ безъ сожалѣнья.
Что-жь я скажу потомъ, вернувшись въ дальній край?
Увы!.. Скажу, что былъ на полъ-дорогѣ въ рай
Я съ полу-сумрачной душою, полу-ясной, —
Что райскій разговоръ ужь слышалъ полу-гласный,
Въ свѣтъ съ тѣнью пополамъ внеслась душа моя —
Испытывалъ — увы! — лишь полъ-блаженства я…
