Добряк Грангузье пил и гулял с товарищами и в это время услышал страшный крик, который испустил его сын, появляясь на свет Божий. Ребенок орал: «Пить! пить! пить!» Грангузье сказал: «Que grand tu as!»[1].
Присутствующие, услышав это, сказали, что поистине его следует назвать Гаргантюа, потому что таково было первое слово его отца при рождении сына, в подражание и по примеру древних евреев, на что отец согласился, и матери понравилось. И, чтобы успокоить ребенка, ему дали пить вина, сколько влезет, а затем понесли крестить и окрестили, как это делается у добрых христиан.
После того ему выписали из Потилье и Бремона[2] семнадцать тысяч девятьсот пятнадцать коров, чтобы кормить его, так как невозможно было в целом крае найти кормилицы, которая годилась бы для этого дела, принимая во внимание огромное количество молока, какое ему требовалось, хотя некоторые доктора-скотисты[3] утверждали, что мать кормила его грудью и что она могла зараз добыть из грудей тысячу четыреста две бочки девять горшков молока. Но это невероятно. И такое утверждение признано было непристойным, оскорбительным для ушей добрых людей и за версту отдающим ересью.
В таком состояние провел ребенок год и десять месяцев, после чего, по совету медиков, его начали выносить из дому, и заказана была красивая тележка, запрягавшаяся волами, изобретенная Жаном Денио[4]. В этой тележке его весело катали, и приятно было глядеть на него, потому что у него была славная рожа и чуть не десять подбородков, и он почти никогда не кричал, но беспрестанно марался, потому что у него были необыкновенно вялые кишки, частью от натуральной комплексии, частью от случайного расположения к слишком обильному потреблению осеннего сока (вина). Он зря не пил ни капли. Случалось ли ему сердиться, досадовать, гневаться или огорчаться, топал ли он ногами, плакал, или кричал, — ему приносили вина и давали выпить, и тотчас же он становился смирным и веселым. Одна из его гувернанток говорила мне, и божилась при этом, что при первом звуке кружек и флаконов он приходил в восторг, точно испытывал райские наслаждения. Так что они, считая такую наклонность божественной, стучали перед ним поутру, чтобы его развеселить, ножами по стаканам, или пробками по флаконам, или же крышками по кружкам. И при этом звуке он радовался, дрожал и сам вставал, качая головой, наигрывая пальцами, точно на лютне.