Прислан был приказ послать в Смоленск с требованиями для получения провианта и фуража. Меня опять послали за тем и другим. Провиант и фураж были сложены в огромных магазинах и скирдах около бастиона; ассигновку производил генерал-интендант Канкрин. Интендантство находилось за Днепром, на другой стороне города, в предместье, за Молоховскими воротами, в довольно большом деревянном доме. Как дом, так и площадь пред домом были заняты приемщиками со всех полков: пехотных, кавалерийских, гвардейских, артиллерийских рот и других команд. Дом был набит офицерами; с трудом можно было добраться в комнату, где посредине за столом заседал генерал Канкрин со своим присутствием. Со всех сторон справа, слева и чрез головы, подавали ему требования. Не было никакого порядка; все кричали, что солдаты и лошади умирают с голоду и просили скорейшей ассигновки. Канкрин просил соблюдать порядок, сердился и угрожал, что бросит присутствие, но ничего не помогало. Сначала прочитывал требования, а потом хватал перо и подписывал: «Отпустить половину» или «Четвертую часть означенного в требовании».
Получивши ассигновку, отправился я в магазины. Там тоже была страшная суматоха, но комиссионеры и подрядчики сами употребляли все усилия, как бы поскорее сбыть с рук свои запасы, и тут было меньше остановки. Отправив всё принятое с командой, пошел я по городу. Жители были в страшной тревоге. Лавки, магазины и рынки были наполнены товарами и разными продуктами. Товары отдавали в убыток за всякую предлагаемую цену; каждый старался сбыть с рук свои продукты. Никто не знал, чем кончится дело, но все знали, что Вильно, Полоцк, Витебск, Могилев и другие места в руках неприятеля, что там всё берут и грабят, и что такая же участь может постигнуть и Смоленск. Накупил я для ротного командира и штабс-капитана сахару, чаю, табаку, белого хлеба и других запасов; на свою же долю и для других офицеров мало чего довелось купить — не было денег.
Получив в первый раз из магазинов недостаточную ассигновку, на другой день опять отправился с требованием. В интендантстве суматоха была, кажется, еще большая. Нужно только представить, сколько было полков, артиллерийских рот и других команд и от всех были особые приемщики. Трудно было добраться до присутственного стола. Между тем время проходило для нас довольно весело; встречались с знакомыми и однокашниками разных команд.
В присутствии Канкрин почти на лету подхватывал требования, не просматривая, подписывал: «Отпустить по сему. Канкрин». Он, впрочем, замечал некоторым: «Да вы уже получали?» — а те уверяли, что они пришли только в первый раз. Так как Канкрин первоначально давал ассигновку на половину или четвертую часть того количества, которое значилось в требовании, то на другой же день являлись те же самые офицеры с новыми требованиями, а иные в один день по два раза. Я сам в течение первоначального нашего пребывания под Смоленском был три раза с требованием. На этот раз я должен был часа два проталкиваться к столу. Было уже за полдень, Канкрин обратился к офицерам: «Прошу вас, господа, дайте мне сколько-нибудь покою. Я тоже человек и по сию пору ничего еще не ел». А офицеры всё свое: сделайте милость, подпишите, да подпишите. — Таким образом производилась ассигновка и прием провианта и фуража; не было никакого порядка. Да и то надо сказать, что всякий требовал и брал то, что было необходимо, как в настоящее время, так и в запас. Лишнего никто не стал бы и брать, потому что некуда было с ним деваться. Провиантом наполнили фуры и полуфурки; овса могли взять в запас небольшое количество кавалеристы, а больше артиллерийские роты, имея возможность поместить его на зарядных ящиках и лафетах. И за всем тем в легкой роте, например, нельзя было поместить больше тридцати четвертей, т. е. дней на шесть. После уже, на походе от Смоленска, был учрежден лучший порядок. Когда подходил из губерний какой-нибудь транспорт, то делили его по корпусам и уже в корпусной квартире назначали сколько кому следовало получить. Походом от Смоленска получали провиант и фураж в малом количестве: на легкую роту выдавали четвертей по пяти овса, по несколько четвертей круп и сухарей. Случалось, иногда давали в роту по одному или по два быка на говядину и по несколько ведер водки.
В Смоленске сошлось нас несколько знакомых офицеров; один, увидев по дороге винный погреб, предложил зайти и распить бутылку вина. Потребовали бутылку дешевенького. Подошел к нам хозяин и начал говорить: «Что же это будет и куда мне деваться с моим имуществом. Сделайте милость, господа, рекомендуйте меня вашим знакомым. Хоть бы что-нибудь сбыть». И принялся сам откупоривать бутылки и угощать нас дорогими винами. Так было и по другим местам и лавкам. Трактиры, кофейни и рестораны тоже были набиты офицерами, там не успевали удовлетворять требований: к тому же открылась и картежная игра. Пили и играли без расчета. У кого были деньги, тот имел в виду: может быть завтра убьют, так всё пропадет. Хотя можно сказать, что большая часть офицеров были бедняки, но много было и богачей. В армии был цвет молодежи со всей России. В Смоленске все запаслись необходимым, а кто имел средства, то и предметами роскоши. Под конец не только раскупили всё, особенно продовольственные продукты, но и продавали их по ценам уже чрезвычайно высоким. За белый хлеб, который продавали прежде по десяти копеек ассигнациями, платили по рублю; табак двухрублевый продавали по десяти рублей; в такой же соразмерности продавались и прочие продукты.
Во весь наш поход от Лиды до Дриссы и оттуда до Смоленска, несмотря на дурную сначала погоду и трудные переходы, все до последнего солдата были бодры и веселы. Больных и отсталых было не более, как и в обыкновенных походах; лошади были в хорошем теле и не изнурены. Досадно и неприятно было только то, что мы всё отступаем; под конец начали даже роптать на главнокомандующих, но как всем было известно, что неприятель несравненно превосходит нас числом войск, то сносили терпеливо. Надеялись, что, по соединении с князем Багратионом, силы наши уравняются и тогда мы ударим на неприятеля.
Объявили поход на Рудню и разнесся слух, что идем атаковать неприятеля. Этому известию чрезвычайно все обрадовались. Пошли к Рудне, оттуда пошли куда-то направо, потом опять назад, а там обратно в Смоленск. Погода была жаркая и переходы очень утомительные. Начали говорить, что бродим без толку и сами не зная куда и зачем, а тут еще пронесся слух, что главнокомандующие между собой не поладили. Все стояли за князя Багратиона и начали обвинять Барклая-де-Толли, особенно при тяжком обратном походе к Смоленску. Когда, подходя, услышали канонаду и разнесся слух, что Наполеон обманул наших и французы напали на Смоленск и, вероятно, уже взяли его, то явно начали роптать. Приближаясь к Смоленску, услышали беспрерывную сильную канонаду. Остановились мы довольно поздно, на возвышенности, где стояли и прежде. Тут же узнали, что генерал Раевский хотя и с большими усилиями, но отстоял Смоленск; это известие несколько успокоило умы.
На другой день, 5 августа, день достопамятной Смоленской битвы, задолго еще до света, приказано было генералу Дохтурову с 6-м корпусом занять город и готовиться к сражению. Нашей бригады батарейная рота заняла бастион, легкую № 13 роту поставили у Молоховских ворот. Наша № 12 рота, перешедши мост и поднявшись в городе на гору, остановилась; тут простояли мы недолго, воротили нас назад и расставили по берегу реки Днепра, около имеющихся там бродов, в разных местах по четыре орудия. Мне с другим офицером досталось стать на правой стороне, против оврага Красненского предместья, и для прикрытия нам дали роту Софийского полка; с нами был и наш ротный командир. В Красненском предместье были полки Либавский и Софийский; прочие полки, как нашей 7-й дивизии, так и 24-ой нашего же корпуса с артиллерией, были расставлены вокруг Смоленска. С нашей позиции видны были: городская стена против Красненского предместья до самого бастиона и сам бастион, наши корпуса, расположенные сзади на возвышенности, и там же, впереди их, выстроенные артиллерийские роты. На левой стороне тоже видна была возвышенность с кладбищенской церковью и артиллерия, расположенная на этой возвышенности, виден был мост и городская стена по реке Днепру.
С восходом солнца направо от нас, в конце Красненского предместья, открылась ружейная перестрелка. Перестрелка начала распространяться вокруг города. На наших глазах началась пушечная канонада с бастиона, но в кого стреляли — нам за горой не было видно. Что же было дальше за бастионом и что там делалось, этого мы совсем не знали. Слышна была только всеобщая стрельба. Ружейная перестрелка то приближалась к нам, то удалялась. Действующих лиц за строениями и садами мы не видели, а видели только дым от выстрелов да пули, которые просвистывали около нас. Так продолжалось довольно долго; мы стояли спокойно и приготовились действовать. Солдаты, как наши, так и пехотные, в ближайших домах набрали горшков, накопали по огородам картофеля и варили его на берегу реки. Один из наших пехотных солдат взял в плен француза и притащил его к нам. Француз этот, молодой еще человек, был в чрезвычайном страхе и смотрел помутившимися глазами. Подступили к нему офицеры и солдаты. Я и еще один пехотный офицер знали немного по-французски и начали его расспрашивать, но он только ворочал глазами. С трудом допросились мы, что он из корпуса Нея и родом из Лангедока. Солдаты предлагали ему картофель, а он только безумно улыбался. Едва могли его успокоить; кажется, он думал, что его живого будут есть. Тут многие говорили: «Если между славными и храбрыми наполеоновскими солдатами много таких, так не очень же страшны французы».
Было уже далеко за полдень, когда вдруг на бастионе и кругом города очень усилилась пушечная пальба. Начали стрелять наши батареи с возвышенности, правее нас, и батареи на кладбище, с левой стороны. Ружейная перестрелка на форштате начала быстро приближаться и пули посыпались на нас. По берегу реки, по форштатской дороге и по садам, расположенным по горе, начали теснить нашу пехоту к крепостной стене, а с горы, против наших орудий, стали спускаться неприятельские колонны. Тут наш ротный командир приказал действовать и мы начали стрелять ядрами и гранатами из двух пушек и двух единорогов. Потом, когда наша пехота подошла почти к самым стенам, а французы спускались с горы, мы стреляли картечью. Французы поставили на горе батарею. Первое пущенное ими ядро ударило перед нами в реку и брызги поднялись фонтаном; затем другое ядро ударило в близлежащий дом и отбило в нем угол. Это были первые ядра, действия которых довелось мне видеть. Признаюсь, я почувствовал какое-то сотрясение в коленах. Ядра неприятельские визжали около нас беспрерывно, — мы тоже действовали. Пули ружейные свистели кругом, так как мы стояли на берегу реки, под большими вербами, то сбиваемые с них ветки и листья сыпались на нас. Свист пуль, в сравнении с визгом ядер и клокотанием гранат, показался мне тогда ничтожным. Пушечная и ружейная пальба кипела кругом стен Смоленска. Стреляли наши батареи с возвышенностей справа и слева от нас, а по ним — французы. Так как эти батареи были на довольно дальнем расстоянии, то много гранат разрывалось высоко в воздухе и оттуда раздавались звуки от разрыва, а с правой стороны от нас изредка просвистывали осколки от них. Так продолжалось довольно долго. С нашей стороны французы подались назад и стрельба сделалась гораздо слабее и почти затихла. В городе начал показываться дымок от гранат, которые туда бросали. По сторонам наших орудий были заборы из плетня; я с товарищем моим пошел посмотреть, как пули попробивали их, но не успели сделать несколько шагов, как пуля пролетела между моими рукой и ногой, палец левой руки как будто обожгло, а панталоны пробило. Между тем пальба, как ружейная, так и пушечная, всё продолжалась вокруг города, хотя и не такая сильная; батареи с возвышенностей тоже не переставали стрелять.
Начинало уже вечереть и тут-то поднялась самая усиленная стрельба. Гранаты рвало над городом. Французы сильно потеснили наших опять с форштата; колонны их начали спускаться с горы против нас и в овраг против бастиона и напирали по большой форштатской дороге. Наша пехота отступила под самые стены; один наш батальон притеснили к реке и он бросился вброд. Показавшаяся на самом берегу, против нас, густая толпа французов выстрелила залпом в нас и в наше прикрытие, этим залпом у нас ранило и убило людей больше, чем во весь день. Наше прикрытие стало стрелять в них из ружей, а мы картечью и несколькими выстрелами их рассеяли. Наши войска прижались к самой стене, а французы заняли овраг и стреляли в них. В это время уже почти стемнело, а потому огонь от выстрелов блистал, как иллюминация. Мы стреляли из орудий в овраг картечью; подъехало еще несколько орудий, по дороге от моста, и тоже стали стрелять в овраг. Наша пехота, расположившаяся под стеной до самого бастиона, стреляла оттуда; стена была, как будто в огненной, сверкающей полосе. Наконец французы не выдержали и ушли. Много легло их в этот раз в Красненском предместье, особенно в овраге. Вскоре город запылал со всех сторон; пожар был страшный и всё осветилось. Сражение кончилось и мы остались ночевать на тех же самых местах.
Под Смоленском в первый раз я был в сражении. Оно показалось мне не слишком страшным. Я ожидал чего-то большего. С детства любил я читать книги о военных действиях. Сначала попались мне книги, бывшие у моего отца, под заглавием: «Троянская брань», «Жизнь и деяния принца Евгения Савойского», потом походы Суворова и тому подобные книги. В детстве особенно сильное впечатление производила на меня книга «Троянская брань», где Гектор в один день собственной рукой убивал греков тысячами. Слыша про храбрость французских войск, я думал, что будут драться не только штыками, но прикладами, руками и зубами. Здесь же только стреляли и подавались взад или вперед. Не было с нашей стороны ни кавалерийских атак, ни рукопашных схваток; только свистели пули, визжали ядра, и особенно неприятен был неправильный визг гранатных осколков.
Вообще военные писатели, даже и новейшие, пишут так о военных действиях, что, читая их, делается страшнее, чем на самом деле бывает. Природа человека имеет свои пределы: от излишней боли — люди лишаются чувств, от сильного страха — падают в обморок; а тут не было ничего подобного; может быть, у кого-нибудь и стучали зубы, но это трудно было заметить. К тому же боязнь показать себя трусом перед другими заглушала страх. В первый раз виденные мной пленные французы показались мне грозными; потом пленные под Витебском и в других местах смотрели уже скромно, а под Смоленском и того скромнее. Первую атаку французы повели как будто нерешительно, во вторую атаку пред вечером, надо сказать правду, бросались быстро и живо и оттеснили наших к стене и реке, но, дошедши до оврага, остановились, как одурелые, не двигаясь ни назад, ни вперед. Огонь нашей пехоты был живой и быстрый, и так как наша артиллерия стреляла еще картечью с двух сторон, то урон их здесь, вероятно, был огромный.
Наступила ночь, сражение прекратилось, город пылал и освещал окрестности. Ротный командир, бывший с нами почти всё время, уехал к другим орудиям. Орудия зарядили картечью, часовых поставили с зажженными пальника́ми, прикрытие тоже было с заряженными ружьями на случай ночного нападения. Мне и товарищу моему показалось скучно сидеть у орудий целую ночь и мы взошли в ближайшую избу. Хозяев в ней мы не нашли и она была совсем пустая, стояла лишь одна кровать, на которой лежало несколько соломы, и мы завалились спать не раздеваясь. День пред сражением провели мы в утомительном походе; ночью пришлось отдыхать немного, а тут целый день пробыли в сражении, а потому и немудрено, что нас одолела усталость и мы скоро и крепко заснули. Долго ли мы спали — не знаю, только мы оба проснулись от голоса, который раздался в дверях избы: «Господа офицеры! господа офицеры!» — Мы вскочили с кровати. После, когда мы сознались друг другу, то вышло, что нам обоим этот голос показался голосом нашего неугомонного генерала Костенецкого, мы подумали, что он объезжает артиллерию и, не нашедши при орудиях офицеров, пошел их отыскивать и при этом уж, конечно, достанется нам. Товарищ мой толкал меня, а я — его, заставляя идти вперед и имея в виду: как бы только лицом к лицу генерала поставить товарища, а самому пользуясь темнотой улизнуть. Наконец я осмелился спросить: «Кто там?» — «Это я, хозяин дома, — услышали мы в ответ, — пришел навестить свой домишко, да и ваши уже собираются в поход». — Вышедши, узнали мы от фейерверкеров, что приказано уходить, что они нас искали и не могли найти. Собрались мы скоро и вышли на большую дорогу. По ней тянулись войска из Смоленска, это был наш корпус и мы присоединились к нему. Было еще темно, когда мы проходили по Петербургскому предместью. Выйдя на рассвете за город, мы проходили мимо расположенных на возвышенности корпусов, не участвовавших в деле. Офицеры выходили и смотрели на нас с завистью, а мы шли гордо, подняв головы.
