Под Дриссой стояли мы несколько дней. Получен был приказ послать приемщиков за получением провианта и фуража из запасных магазинов. Ротный командир отрядил меня с требованием. Верстах в двух от нашего лагеря, на правом берегу Двины, были выстроены из досок огромные лабазы. В них помещались сухари, мука, крупа и овес, сено было тут же в огромных скирдах. Заявив требование главному комиссионеру, я с его подписью отправился к подрядчикам, которыми было сделано заготовление. Приняв всё по требованию, я тут же узнал от знакомых мне приемщиков других корпусов, прибывших несколькими днями раньше, что подрядчики не только охотно выдают продовольствие натурой, но дают охотно еще и за продовольствие вперед. Я об этом сказал ротному командиру и по вторичному требованию получил с лишком пятьсот рублей ассигнациями. Послан я был в третий раз и не только получил провианта и овса сколько можно было поместить на орудиях и ящиках, но и еще рублей пятьсот. Из этого я заключаю, что подрядчиками не было заготовлено следуемого количества и они давали деньги. Когда армия выступила из лагеря при Дриссе, не успев разобрать заготовленного в магазинах, которые потом сожгли, то кроме казны, заплатившей подрядчикам вероятно сполна, потеряли и подрядчики всё то, что раздали деньгами. В это же время я ездил и в город Дриссу достать чего-нибудь для офицеров, но уже прежде прибывшими войсками в нем было всё закуплено и я ничего не мог достать.
Вся армия выступила из дрисского лагеря по дороге в Полоцк. Наш корпус следовал сзади на один переход. Отрядили из нашего корпуса Либавский и Софийский полки, нашу роту, Иркутский драгунский полк и конно-артиллерийскую роту полковника Никитина вправо от большой дороги к городу Дисне. Шли всю ночь, а на рассвете остановились и расположились в версте или немного более от него. Не успели отдохнуть, как ротный командир послал меня в г. Дисну, находившийся на другой стороне Двины, с несколькими солдатами и лошадьми достать чего-нибудь из фуража. Пожелал со мной идти и наш поручик. Переправившись чрез Двину на пароме, прибыли мы в город и застали там всех жителей в страшной суматохе: они ожидали французов, шедших по другой стороне реки. Объявил я городничему, что послан из отряда за провиантом и фуражом. Городничий сказал, что провианта нет, а у одного еврея есть запас овса, который можно взять, и приказал дать мне несколько телег и мешков. Приказав людям насыпать овес, сами мы зашли в трактир, который находился тут же, чрез дорогу; велели подать закуску и принялись играть на бильярде. Когда фейерверкер пришел сказать, что набрали овса и готовы к отъезду, то мы их отправили, а сами продолжали играть. Играли мы долго и до того доигрались, что забыли обо всем. В это время в трактир вбежал наш гусар и сказал: «Господа, уходите… Французы уже в городе…» Мы выскочили второпях и, услышав выстрелы, бросились бежать к парому. Хотя паром был и близко от нас, но прямо нельзя было пройти, а нужно было делать порядочный обход берегом. В наших глазах с одной стороны гусары всходили на паром, а с другой стороны подъезжали к ним французские кавалеристы и стреляли из пистолетов. Я успел добежать к парому вовремя, поручик же отстал и когда подбежал — паром начал уже отчаливать от берега; он прыгнул и только грудью попал на паром, но его подхватили. При этом бывшие у него последние два рубля серебром выпали из бокового кармана и упали в воду. Тут прибыло на берег несколько орудий нашей конной артиллерии, картечными выстрелами отогнали французов и мы спокойно переправились. Паром тотчас зажгли. Французы засели в прибрежных домах и стреляли из карабинов по артиллерии, а артиллерия отвечала ядрами. Поручик пошел к месту, где стоял отряд, а я из любопытства остался при действовавшей артиллерии. Здесь я в первый раз услышал свист пуль и так как они показались мне не слишком страшными, то я и оставался тут до самого вечера. Когда я возвратился к месту, где стоял отряд, то уже стемнело. Ни роты, ни отряда не застал я на месте, стояли же мы на чистом и твердом выгоне, погода была сухая, а потому от нашей стоянки не осталась никаких следов. Это меня озадачило и я не знал куда мне идти… Подумав, пошел наугад. Шел я, или лучше сказать бежал, довольно долго. При пасмурной погоде сделалось совершенно темно. Однако ж, я набрел на какую-то тропинку и зашел в прегустой кустарник. Долго я шел и бежал, сам не зная куда; несколько раз садился отдыхать и прислушиваться; наконец услышав отдаленный шум, бросился опять бежать и набежал на какие-то подводы. Я окликнул и оказалось, что подводы наши с овсом. Обрадовался я чрезвычайно и так как порядочно устал, то залег на мешки, укрылся солдатской шинелью и спал до самого утра. Отряд соединился с корпусом на большой дороге.
Подошли к Полоцку и останавливались около него; я ездил туда и достал только немного белого хлеба. Подвигаясь к Витебску по большой дороге, мы узнали, что около Бешенковичей, в стороне от большой дороги, навалено много провианта и фуража, вывезенного из Бешенковичей. По обыкновению, отправили меня с несколькими людьми и лошадьми за ним. У нас был обычай: когда на походе посылали за фуражом, то отпрягали от зарядных ящиков несколько подседельных лошадей и на них накладывали мешки с овсом или сено в вязанках. Проезжая проселочной дорогой чрез какое-то селение, забрал я несколько возов. Жители нигде не противились таким заборам, зная, что сзади идут французы и если не мы, то заберут неприятели. Приближаясь к Бешенковичам, я встретил своего артиллерийского начальника, генерала Костенецкого, прибывшего к нам в корпус в Полоцке. Он, справившись, куда я еду, сказал: «Ступайте, там на берегу реки вы найдете довольно овса и муки». Дороги спрашивать не было надобности — по ней были следы, особенно от муки, которую таскали мужики окрестных селений. Были такие из них, что шли в одних рубашках, а муку, набитую в штаны, за неимением мешков, тащили на плечах. Подъехав к Бешенковичам, мы услышали ружейную перестрелку. В полуверсте от реки, против Бешенковичей, были навалены в кучах мука и овес. Французы были в Бешенковичах и стреляли по нашим егерям, засевшим на берегу с нашей стороны; неприятельские пули, хотя изредка, но долетали до куч. Несмотря на то, несколько мужиков продолжали брать муку. Я велел солдатам набивать мешки. Скоро мы увидели, что егеря наши свернулись в колонну и отступают. Ко мне подъехал штаб-офицер и сказал: «Советовал бы вам поскорей убираться; мой батальон отступает и никого уже не остается против города». С тем он и уехал. Жаль мне было расстаться с овсом и, несмотря ни на что, я остался и поехал только тогда, когда уже нагрузил свои мешки.
Ехать пришлось нам по самому берегу Двины, в этом месте довольно возвышенному и крутому. Противоположный, левый берег опускался полого с возвышенностями к реке, а потому французский лагерь на огромном пространстве был у меня совершенно в виду, как на ладони, от Бешенковичей до каких-то заводов на берегу и дальше их. День был жаркий; французы купались в реке и мыли белье. Заметив обоз, они подымались и смотрели на нас и так как в этом месте река была не широка, то я находился в большом затруднении. Если бы вздумалось им каким-нибудь образом перебраться чрез реку, то я отдал бы приказ, как только будет оттуда замечено движение, — лошадей отпрягать, бросать возы и самим спасаться в рожь, которая была тогда в полном своем росте. Не миновав еще расположения неприятельских лагерей, заметил я по дороге селение, прилегавшее к реке; приближаясь к селению, я увидел торчащие изо ржи пики, а людей и лошадей не было видно. Я опять смутился: наши это или французы? Потом подумал, что если бы это были французы, то не выставили бы пик, и с осторожностью поехал вперед. Оказалось, что это был наш уланский пикет. В селении, на площадке у господского дома, стояли наши уланы. Я расположился тут же у корчмы, чтобы дать отдохнуть людям и лошадям. Не успели отпрячь лошадей, как уланы тронулись в поход. Подъехал ко мне офицер и сказал то же, что и батальонный командир егерей: чтоб я поскорее убирался — позади все пикеты сняты и французы готовятся к переправе у Бешенковичей. Уланы ушли, а я остался отдыхать. Двор господский быль пуст, жителей осталось мало; большая часть из них, со скотом и прочим имуществом, убралась в близлежащий лес; в корчме остался только еврей. Он сказал мне: «Я вам советовал бы позабирать всё, что осталось в панском дворе. Там есть и коровки, и куры, и индюки, — чтоб не достались французам». — Я послушался его совета, велел взять несколько коров, наловили кур и с десяток индеек, нашли яиц, масла и сметаны. Отдохнув, мы пустились в обратный путь и, проехав несколько верст от селения, увидели передовой наш отряд. Орудия батарейной роты были сняты с передков и стояли поперек дороги. Бывший там генерал Костенецкий, завидев меня с обозом, подозвал к себе и расспрашивал, что я видел позади. Я ему рассказал и, между прочим, передал, что слышал от уланского офицера о переправе французов. — «Хорошо, — сказал он, — ступайте; корпус расположен недалеко». — Отправив обоз, я остался полюбопытствовать. Генерал Костенецкий учил собравшихся у орудий офицеров и фейерверкеров, как действовать картечью при наступлении неприятеля, особенно неприятельской кавалерии. «В таком случае, — говорил он, — не следует наводить орудий по диоптру, — при этом он подошел и взял в руки правило, — а для скорости должно смотреть сзади и направлять по самому орудию». — Говоря это, он начал поворачивать лафет направо и налево, приговаривая: «Вот так, вот так». — Тут не один я подумал: хорошо учишь, да мало найдется таких, чтобы с такой легкостью могли бросать батарейный лафет.
Прибыв к роте, встречен я был офицерами с большой радостью за такую редкую провизию. Две подводы с овсом принужден был, однако ж, бросить. Переезжая овраг, я так приблизился к реке и к купавшимся на другой стороне французам, что можно бы было добросить до них камень, а тут сломалось колесо, почему как сломанный воз, так и следовавший за ним принужден был бросить, отложив лошадей. Во всё это время я был верхом на лошади. Свою верховую лошадь имел только штабс-капитан; прочие офицеры не имели. Офицеру для фуражировки назначена была заводная лошадь и так как большей частью посылали меня одного, то я и располагал ей, как своей собственностью.
Рано поутру корпус тронулся в поход. В правой стороне от нас, за рекой, слышна была пушечная канонада, которая продолжалась до самого вечера. То сражался граф Остерман под Остривном. На другой день тоже слышны были выстрелы и, по мере того как мы подходили к Витебску, они приближались. Дошли до над слухи, что удерживают французов, чтобы дать время нашему корпусу присоединиться к армии. После полудня дали нам привал, не доходя Витебска, и уже когда совсем смерклось, мы пришли в город и заняли место в распоряжении армии. На следующее утро опять выстрелы и так близко, что нам виден был дым. Несмотря на то, ротный командир послал меня в Витебск достать чего-нибудь, и я накупил там сахару, чаю, табаку и белого хлеба. Суматоха в городе была страшная. Случилось мне проходить мимо лабазов над Двиной, где складывались пенька, лен и другие продукты, для отправки водой в Ригу. В лабазах товаров тогда не было, а они завалены были раненными в сражении. Перед входом стояла лужа красной воды, которую выливали фельдшеры из тазов при обмывке ран; тут же выбрасывали отрезанные руки и ноги, которые растаскивали собаки, а изнутри раздавались крики и стоны. Страшно как-то было мне смотреть на это, однако же я заглянул в лабаз. Он весь был наполнен ранеными; там их перевязывали и отрезывали руки и ноги; стоны и крики были страшные. Это я увидел в первый раз и в таком количестве, что и человеку привычному к таким видам тяжело было бы смотреть.
Возвратившись к роте, я услыхал, что ожидают в армию князя Багратиона и что завтра должно быть сражение, а может быть еще и сегодня пожалуют французы. Выстрелы всё приближались и видны были впереди, недалеко от нас; несмотря на это у нас варили пищу. Погода была жаркая и мы, поев, только было расположились отдохнуть, как приказано подыматься в поход. Прошли порядочное расстояние и уже поздно ночью расположились на ночлег. На походе нас никто не беспокоил.
Так продолжался наш поход до Смоленска. От самой Дисны, как в Полоцке, так и в Витебске, по дороге мы не получали никакого продовольствия. Наш корпус шел уже с другими корпусами в большой массе, а потому и фураж доставать было затруднительнее. Но как в это время сено было уже скошено и стояло по лугам больше в стогах, то, завидя их, отпрягали от зарядных ящиков лошадей, подъезжали к ним, вязали сено в вязанки, перекидывали чрез седла, догоняли орудия и на походе складывали на лафеты, так что и орудий не было видно. Овес, забранный в Дриссе, вышел, и довольствовали лошадей одним сеном; изредка попадался в поле овес в снопах. Людям подвозили сухари и крупу из полуфурков. Говядины имели довольно; кроме прежде забранного скота, удавалось еще и тут что-нибудь схватить. К Смоленску пришли поздно вечером и расположились на возвышенности, не доходя предместья. Вскоре узнали, что пришел давно ожидаемый князь Багратион и обе армии соединились. Это обстоятельство чрезвычайно всех обрадовало. Думали: больше не будем отступать и война примет другой оборот.
