| «Воспитаніе — это все. Персикъ былъ когда-то горькимъ миндалемъ; о цвѣтной капустѣ можно сказать, что это капуста, получившая гимназическое образованіе». |
| Изъ календаря Вильсона Мякинной Головы. |
| «Докторъ Бальдуинъ справедливо замѣчаетъ: «Съ какой стати будемъ мы ѣсть поганыши, воображающіе себя трюфелями?» |
| Изъ того же самаго календаря. |
Супруга достопочтеннаго судьи Іорка Дрисколля цѣлыхъ два года наслаждалась счастьемъ, которое доставилъ ей подарокъ деверя. Этотъ подарокъ, въ лицѣ Тома, по временамъ немножко отдавалъ горечью, но всетаки несомнѣнно являлся для нея счастьемъ. Затѣмъ г-жа Дрисколль умерла, а ея супругъ съ бездѣтной своей сестрою, г-жей Праттъ, продолжалъ пользоваться тѣмъ же счастьемъ на прежнемъ основаніи. За Томомъ ухаживали, его ласкали и баловали до того, что онъ самъ чувствовалъ себя довольнымъ или почти довольнымъ. Такъ продолжалось вплоть до достиженія имъ девяѣнадцатилѣтняго возраста, послѣ чего его отправили въ Яльскую коллегію. Тамъ за него хорошо платили и снабжала его солидными карманными деньгами. Другихъ отличій ему тамъ не удалось снискать. Пробывъ въ коллегіи два года, онъ призналъ свое образованіе законченнымъ и вернулся домой, значительно улучшивъ свои манеры. Томъ утратилъ прежнюю назойливую грубость и рѣзвость и сталъ молодымъ человѣкомъ, довольно пріятнымъ къ обращеніи, которое отличалось теперь у него мягкостью и покладливостью. Исподтишка, а иногда даже открыто онъ позволялъ себѣ легонькую иронію, причемъ затрогивалъ иной разъ своего собесѣдника за живое, но дѣлалъ это всегда съ добродушнымъ и какъ бы невполнѣ сознательнымъ видомъ, благодаря которому такое задираніе безнаказанно сходило ему съ рукъ. Онъ остался такимъ же лѣнтяемъ, какъ и прежде, и не обнаруживалъ сколько-нибудь замѣтнаго желанія пріискать себѣ заработокъ. Отсюда заключали, что въ ожиданіи, пока дядюшкѣ Тома угодно будетъ отправиться къ праотцамъ, племянникъ имѣетъ въ виду жить на его счетъ. Томъ привезъ съ собою парочку модныхъ привычекъ, которыхъ передъ тѣмъ у него не было. Одной изъ нихъ онъ предавался совершенно открыто, напиваясь отъ времени до времени до пьяна, а другую, именно страсть къ азартнымъ играмъ, тщательно скрывалъ, зная какъ нельзя лучше, что ему не сдобровать, если дядя узнаетъ о существованіи за нимъ такой слабости.
Пріобрѣтенная Томомъ въ восточныхъ штатахъ внѣшняя полировка не доставила ему популярности среди молодежи на Даусоновой пристани. Молодежь эта могла бы еще, пожалуй, отнестись къ ней снисходительно, если бы Томъ на этомъ и остановился. Но онъ вздумалъ носить перчатки, чего, разумѣется, уже нельзя было перенести хладнокровно. При такихъ обстоятельствахъ Томъ оказался фактически безъ товарищей. Онъ привезъ съ собою нѣсколько костюмовъ превосходнѣйшаго покроя изъ самыхъ модныхъ матерій. Эти необычайные модные костюмы вызывали на Даусоновой пристани нѣчто вродѣ ужаса и считались чѣмъ-то вродѣ оскорбленій общественныхъ приличій. Томъ сперва наслаждался сильнымъ впечатлѣніемъ, производимымъ его костюмами, и по цѣлымъ днямъ безмятежно разгуливалъ въ нихъ по городу. Мѣстной молодежи это, наконецъ, надоѣло и она заказала портному сшить за ночь подобный же костюмъ, такъ что, когда Томъ вышелъ на другой день прогуляться по городу, ему на встрѣчу попался старый уродливый негръ, состоявшій звонаремъ и одѣтый въ костюмъ совершенно такого же покроя, но только изъ обойнаго ситцу самыхъ яркихъ цвѣтовъ. Въ довершеніе ироніи негръ этотъ подражалъ, по мѣрѣ силъ и возможности, въ своей походкѣ граціознымъ манерамъ, пріобрѣтеннымъ Томомъ въ восточныхъ штатахъ.
Это послужило юному щеголю урокомъ и онъ сталъ послѣ того одѣваться по мѣстной модѣ. При всемъ томъ онъ очень скучалъ въ глухомъ провинціальномъ городкѣ послѣ того, какъ ему удалось познакомиться съ оживленной столичной жизнью. Скука одолѣвала его съ каждымъ днемъ все сильнѣе, такъ что онъ началъ уѣзжать, дабы немножко освѣжиться, отъ времени до времени въ Сенъ-Луи, гдѣ нашелъ болѣе подходящихъ для себя товарищей и удовольствія, приспособленныя къ своему вкусу и гдѣ, кромѣ того, пользовался въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ сравнительно большей свободой, чѣмъ дома. Въ продолженіе слѣдующихъ двухъ лѣтъ онъ ѣздилъ все чаще въ Сенъ-Луи и пребыванія его тамъ становились все продолжительнѣе. Онъ все болѣе погружался въ омутъ и позволялъ себѣ подчасъ такія рискованныя выходки, которыя могли поставить его въ очень непріятное положеніе, что съ нимъ на самомъ дѣлѣ и случилось.
Судья Дрисколль вышелъ въ отставку и удалился въ 1850 г. отъ всякой профессіональной дѣятельности. Съ тѣхъ поръ онъ уже три года жилъ, какъ говорится, на покоѣ. Онъ состоялъ предсѣдателемъ общества «Свободомыслящихъ», другимъ членомъ котораго былъ Вильсонъ Мякинная Голова. Еженедѣльныя засѣданія этого общества главнымъ образомъ и скрашивали теперь жизнь престарѣлаго юриста. Мякинная Голова, несмотря на ревностныя усилія выкарабкаться наверхъ, все еще обрѣтался на нижнихъ ступеняхъ лѣстницы общественнаго благополучія. Его удерживала въ этихъ темныхъ низинахъ репутація, сложившаяся подъ вліяніемъ злополучнаго соображенія, которое онъ высказалъ за двадцать три года передъ тѣмъ по поводу надоѣдливой собаки. Судья Дрисколль, искренно подружившись съ Вильсономъ, утверждалъ, что Мякинная Голова обладаетъ далеко не дюжиннымъ умомъ. Заявленіе это было признано на Даусоновой пристани величайшею изъ эксцентричностей достопочтеннаго судьи, а потому нимало не повліяло на общественное мнѣніе. Въ сущности, впрочемъ, это была лишь одна изъ причинъ, обусловившихъ безуспѣшность попытки вызвать означенное измѣненіе и при томъ далеко не самая вѣская и внушительная. Еслибъ судья ограничился только голословнымъ заявленіемъ, что Вильсонъ на самомъ дѣлѣ умный человѣкъ, то его слова произвели бы, пожалуй, желанное дѣйствіе. Ошибка вызвана была въ данномъ случаѣ желаніемъ судьи фактически доказать справедливость своего заявленія. Необходимо замѣтить, что Вильсонъ въ продолженіе уже нѣсколькихъ лѣтъ работалъ для собственнаго своего удовольствія надъ составленіемъ юмористическаго календаря, гдѣ каждое число снабжено было замѣткой философскаго характера, излагавшейся обыкновенно въ иронической формѣ. Судья находилъ эти фантастическія замѣтки и юмористическія выходки Вильсона очень изящными и остроумными. Самъ авторъ не предполагалъ обнародовать календаря во всеобщее свѣдѣніе, но судья, захвативъ съ собою нѣсколько листковъ, вздумалъ однажды прогуляться съ ними по городу и прочесть ихъ нѣкоторымъ изъ самыхъ именитыхъ горожанъ. Оказалось, однако, что ихъ пониманіе не было приспособлено къ ироніи и что таковая лежала внѣ сферы ихъ умственнаго зрѣнія. Разсужденія и соображенія, имѣвшія характеръ остроумной шутки, приняты были мѣстными патриціями за чистую монету. Даусонова пристань рѣшила безъ всякихъ колебаній, что еслибъ у нея даже и возникли какія-нибудь сомнѣнія касательно мякинноголовости Давидушки Вильсона, которыхъ на самомъ дѣлѣ и не было, то знакомство съ его календаремъ немедленно разсѣяло бы ихъ безповоротно. Такъ, впрочемъ, и всегда бываетъ на свѣтѣ. Врагъ не можетъ вполнѣ погубить человѣка. Для того, чтобы довершить чью-либо гибель и сдѣлать ее окончательной, необходимо вмѣшательство искренне-доброжелательнаго друга.
Судьѣ Дрисколлю позволительно было признавать себя свободнымъ мыслителемъ, не утрачивая общественнаго своего положенія. Дѣло въ томъ, что онъ, въ качествѣ именитѣйшаго изъ городскихъ патриціевъ, могъ идти собственными своими путями и руководствоваться личными своими соображеніями. Другому члену того же клуба предоставлялась подобная же свобода, въ виду того, что онъ являлся въ общественномъ мнѣніи круглымъ нулемъ, мыслямъ и поступкамъ котораго никто не придавалъ значенія. Сограждане его любили и довольно радушно принимали у себя, но считали его просто-на-просто нулемъ, на который не стоило обращать ни малѣйшаго вниманія.
Вдова Куперъ, которую всѣ въ городѣ звали ласкательнымъ именемъ тетушки Патси, жила въ чистенькомъ, хорошенькомъ домикѣ со своею девятнадцатилѣтней дочерью Ровеной. Эта очень хорошенькая, романтически настроенная и, вообще говоря, очень милая дѣвушка не имѣетъ, впрочемъ, для нашей повѣети никакого значенія. Двое братьевъ Ровены, оказывавшіеся еще моложе сестры, точно также насъ вовсе не интересуютъ. У вдовушки имѣлась большая свободная комната, которая отдавалась въ наемъ съ полнымъ содержаніемъ одинокому жильцу, если удавалось отыскать такового. Въ данную минуту, однако, къ величайшему прискорбію вдовушки, комната эта стояла уже цѣлый годъ пустою. Ежегодныхъ доходовъ тетушки Патси едва-едва хватало на содержаніе семьи, а потому деньги, получавшіяся съ жильца, являлись желанною прибавкой, дозволявшей внести въ домашнюю жизнь легонькій оттѣнокъ роскоши. Наконецъ, въ одинъ изъ знойныхъ іюльскихъ дней вдовушка почувствовала себя счастливой. Долгое томительное ея ожиданіе благополучно закончилось. На ея объявленіе, печатавшееся цѣлый годъ въ газетахъ, послѣдовалъ, наконецъ, отвѣтъ, и при томъ не отъ какого-нибудь провинціала съ Даусоновой пристани, нѣтъ! Письмо было получено съ сѣвера, гдѣ раскидывался въ туманной дали невѣдомый большой свѣтъ. На конвертѣ красовался штемпель Сенъ-Луискаго почтамта. Сидя на крыльцѣ своего дома, вдовушка какъ будто глядѣла на сверкавшія въ солнечныхъ лучахъ серебристыя волны могучаго Миссисипи, но въ самомъ дѣлѣ не видѣла ихъ, такъ какъ голова ея была слишкомъ занята радостными мечтами. Дѣйствительно, на долю тетушки Патси выпало необычайное счастье. Вмѣсто одного жильца у нея должны были поселиться двое.
Она прочла уже письмо своимъ дѣтямъ, и Ровена, подпрыгивая отъ восторга, отправилась наверхъ присмотрѣть за тѣмъ, какъ невольница Нанси убираетъ и провѣтриваетъ комнату, предназначавшуюся для жильцовъ. Оба ея брата бѣгали тѣмъ временемъ по всему городу, дабы извѣстить населеніе о предстоящемъ важномъ событіи. Оно способно было заинтересовать всѣхъ вообще гражданъ, а потому, если бы ихъ не увѣдомили заранѣе, то они не только бы изумились, но могли бы сверхъ того вломиться въ амбицію. Ровена, вся раскраснѣвшись отъ радостнаго возбужденія, вернулась къ своей мамашѣ и попросила дозволенія вторично прочесть письмо. Оно заключалось въ слѣдующемъ:
«Милостивѣйшая государыня, мы съ братомъ случайно прочли ваше объявленіе и просимъ васъ оставить предлагаемую вами комнату за нами. Мы — близнецы, достигшіе уже двадцатичетырехъ-лѣтняго возраста. Будучи итальянцами по происхожденію, мы жили въ различныхъ европейскихъ государствахъ, а послѣднія нѣсколько лѣтъ провели въ Сѣверо-Американскихъ Штатахъ. Зовутъ насъ Луиджи и Анджело Капелли. Вы желали имѣть всего только одного жальца, но, милостивѣйшая государыня, если вы, удостоите взять съ насъ двойную плату, то мы, надѣюсь, не причинимъ вамъ особаго безпокойства. Мы къ вамъ прибудемъ, съ вашего дозволенія, въ четвергъ».
— Итальянцы! Какъ это романтично! — вскричала Ровена. — Подумай только, мамаша, что здѣсь въ городѣ никогда еще до сихъ поръ не видѣли итальянцевъ! Каждому будетъ смертельно хотѣться на нихъ посмотрѣть, а между тѣмъ итальянцы эти окажутся нашими собственными. Подумай только объ этомъ!
— Что правда, то правда! Они, пожалуй, произведутъ здѣсь и впрямь большое впечатлѣніе.
— Понятное дѣло, произведутъ! Весь городъ навѣрное переполошится. Подумай только, что они были въ Европѣ и во всякихъ иныхъ мѣстахъ! Между тѣмъ сюда къ намъ никогда еше не заглядывалъ ни одинъ путешественникъ! Мамаша, меня лично не удивитъ, если имъ случалось видѣть даже и королей!
— Положимъ, что этого заранѣе утверждать нельзя, но если имъ и не пришлось удостоиться такой чести, они всетаки произведутъ у насъ достаточно сильное впечатлѣніе.
— Я въ этомъ заранѣе увѣрена… Луиджи и Анджело! Какія это дивныя и милыя имена! Они звучатъ такъ необыкновенно и торжественно: не то что какіе-нибудь Джоны, Робинзоны и т. п… Они обѣщали пріѣхать въ четвергъ, а теперь всего только вторникъ! Развѣ можно такъ долго заставлять себя ждать?.. Вотъ идетъ къ намъ судья Дрисколль! Онъ ужь остановился у калитки. Навѣрное онъ слышалъ про нашихъ жильцовъ! Я сейчасъ сбѣгаю ему отворить.
Бывшій судья разсыпался въ поздравленіяхъ и обнаружилъ приличествующую дозу любопытства. Письмо итальянцевъ было прочитано сызнова и подверглось всестороннему обсужденію. Вскорѣ послѣ того прибылъ преемникъ Дрисколля въ должности судьи, Робинзонъ, тоже съ поздравленіями. Письмо было тогда опять прочитано и подвергнуто обсужденію. Это являлось только началомъ. Сосѣди и сосѣдки шли другъ за другомъ нескончаемой вереницей поздравлять тетушку Патси. Вдовушкѣ приходилось принимать эти поздравленія не только во вторникъ до поздняго вечера, но также въ теченіе всей среды и четверга. Письмо читалось и перечитывалось столько разъ, что подъ конецъ совсѣмъ истрепалось. Всѣ восхищались изысканною его вѣжливостью, а также изяществомъ, и практичною ясностью стиля. Всѣ граждане были возбуждены предстоявшимъ пріѣздомъ иностранцевъ и заранѣе уже прониклись живѣйшимъ къ нимъ сочувствіемъ. Что касается до самихъ Куперовъ, то они положительно утопали въ блаженствѣ.
Въ тогдашнія первобытныя времена пароходное сообщеніе, особенно же въ малую воду, не отличалось аккуратностью. Такъ и теперь, въ четвергъ, пароходъ изъ Сенъ-Луи не прибылъ еще къ десяти часамъ вечера на Даусонову пристань. Публика на пристани ждала его цѣлый день напрасно. Разразившійся вечеромъ ливень заставилъ всѣхъ разойтись по домамъ, не удостоившись лицезрѣть знаменитыхъ иностранцевъ.
Пробило одиннадцать часовъ, и во всемъ городѣ только лишь у однихъ Куперовъ окна были освѣщены. Ливень, сопровождавшійся молніей и громомъ, еще не переставалъ, но тетушка Патси, хотя и смущенная грозою, не утратила еще надежды, что жильцы всетаки же пріѣдутъ. Наконецъ раздался стукъ въ калитку и вся семья бросилась ее отворять. Вошли два негра, каждый изъ которыхъ несъ по чемодану. Ихъ провели по лѣстницѣ въ верхній этажъ, гдѣ находилась комната для жильцовъ. Вслѣдъ за ними прибыли и близнецы: красивѣйшіе, лучше всего одѣтые и самые изящные на видъ аристократическіе молодые люди, когда-либо удостоивавшіе Западъ своимъ посѣщеніемъ. Одинъ изъ близнецовъ казался нѣсколько смуглѣе другого, но во всѣхъ другихъ отношеніяхъ они были какъ двѣ капли воды похожи другъ на друга.