1. Языки изучаются — не как часть образования или мудрости, но как средство, дабы с помощью их почерпать образование и сообщать его другим. Поэтому должны изучаться не все языки, — что было бы невозможно, — даже и не многие, — что было бы бесполезно, ибо это отняло бы необходимое время от изучения полезнейших предметов, — но только необходимые. Необходимы же: родной язык, для повседневной жизни, и соседние языки, для сношений с соседними народами. Следовательно, для поляков полезно изучать немецкий язык, для жителей других местностей — венгерский, валахский, турецкий языки. Потом — латинский язык, — как это водится между образованными, — чтоб быть в состоянии читать ученые сочинения; наконец, для философов и врачей — греческий и арабский, а для богословов — греческий и еврейский.
2. Эти языки следует изучать не все вполне, до совершенства, но насколько того требует нужда. Ибо вовсе не нужно так свободно говорить по-гречески или по-еврейски, как на своем родном языке; так как нет людей, с которыми бы можно было говорить на этих языках. Довольно будет изучить их настолько, чтоб можно было читать и понимать книги.
3. Изучение языков должно идти параллельно с изучением вещей, — в особенности же в юном возрасте; именно, чтобы насколько учили вещам, учили понимать и изъясняться на языках. Ибо мы образуем людей, а не попугаев (как о том было сказано в главе XIX-й, привило 6-е).
4. Из этого следует, во-первых, что словам не следует учить отдельно от вещей — ибо вещи не существуют отдельно и не познаются таковыми, — но смотря по тому, как они соединены, встречаются тут и там, производят то или другое. Это соображение было для меня поводом написать «Дверь языков»[1], где слова, построенные в фразы, выражают в то же время и связь вещей, — и (как думается) не без успеха.
5. Далее из предыдущего следует, что никому не нужно знание какого-нибудь языка во всем его объеме, и если бы кто-нибудь этого потребовал, то было бы смешно и нелепо. Ибо даже Цицерон, бывший величайшим знатоком своего языка, не знал его во всей полноте, и сам сознается, что ему были неизвестны технические выражения ремесленников; ибо он никогда не обращался с сапожниками, так что он не видел всех работ их, не изучил названий, встречающихся в их производстве. И для какой цели должен был бы он изучать их?
6. На это не обратили внимания распространители моего вышеназванного сочинения (Janua linguarum), наполнившие его самыми неупотребительными словами, и именно словами о вещах, которые далеки от степени понимания ребенка. «Дверь» долженствовала быть ничем иным, как только дверью; всё далее лежащее должно быть отложено для позднейшего времени, в особенности же то, что либо никогда не встречается, или, если и встречается, то может быть отыскано во вспомогательных книгах (лексиконах, словарях, сборниках и проч.). Почему я совершенно оставил предположенную мной сначала «Сокровищницу латинского языка» (которую я начал было составлять из вышедших из употребления и менее употребительных слов).
7. В-третьих, отсюда вытекает, что в мальчиках следует развивать как рассудок, так и язык — преимущественно на предметах из детского мира; всё же, что касается взрослого, следует оставлять до более зрелого возраста; напрасно было бы излагать мальчику Цицерона или других великих писателей, рассуждавших о вещах, которые превосходят понимание детей. Ибо если дети не понимают самых вещей, то как они достигнут до уменья сильно выражаться о таких вещах? Гораздо полезнее будет употреблено это время на более скромные вещи, так чтобы и язык и разумение образовывались постепенно. Природа не делает скачков; не делает их и искусство, когда подражает природе. Мальчик должен сначала научиться ходить, прежде чем начнут упражнять его маршировать в колоннах; сначала ездить на тростнике[2], прежде чем ему дадут сесть на прекрасного взнузданного коня; прежде научиться лепетать, а потом говорить; прежде говорить, а потом держать речи, — как и Цицерон говорит, что тот не может научиться держать речь, кто не умеет говорить.
8. Насколько этот метод делает кратким и легким изучение языков, упрощает их усвоение, это заключается в следующих восьми правилах.
9. I. Каждый язык должен быть изучаем отдельно.
Именно, сначала язык своей родины; потом тот язык, который может служить к замене первого, напр. язык соседнего народа (ибо, по моему мнению, изучение живых языков следует предпосылать изучению языков ученых); потом — латинский язык, за ним — греческий, еврейский и проч., — всегда один за другим, и никогда два в одно время: иначе — один будет спутывать другой. Впрочем, под конец, когда путем употребления знание языков уже утвердится, с пользой, при помощи соответствующих грамматик и словарей, может быть производимо и сравнение языков.
10. II. Каждый язык должен иметь определенное количество времени.
То есть, дабы мы не делали из побочного дела главное и не теряли бы на слова времени, необходимого для изучения предметов. Так как родной язык примыкает к предметам, которые постепенно становятся известными рассудку, то изучение его необходимо требует многих лет, — именно (6 или 9 лет) времени всего детства и части отроческого возраста. Затем можно перейти к какому-нибудь другому из живых языков, из которых каждый может быть удобно и достаточно изучен в течение одного года, между тем как изучение латинского языка могло бы продолжаться два года, изучение греческого — один год, еврейского — полгода.
11. III. Каждый язык лучше усвояется посредством практики, чем посредством правил.
То есть изучается лучше посредством слушания, чтения, перечитывания, списывания и посредством письменных и изустных опытов подражания, возможно чаще (Сравни правила 1-е и 12-е в предшествующей главе).
12, IV. Однако правила должны содействовать практике и упрочивать ее.
(Сравни правило II предшествующей главы). Это в особенности относится к ученым языкам, знание которых мы должны почерпать из книг; но оно относится также и к языкам новейшим. Ибо и итальянский, и французский, и немецкий, и чешский, и венгерский языки могут быть облечены в правила, да и преподаются уже таким образом.
13. V. Правила языков должны быть грамматические, а не философские.
То есть, не до́лжно до тонкостей доискиваться философского основания и происхождения слов, фраз и выражений, почему они должны быть так, а не иначе построены; но элементарно и просто изъяснить, что и как в языке происходит. Более тонкое исследование происхождения и соединения слов, подобий и различий, аналогий и аномалий, существующих в предметах и словах, принадлежит философам; изучающего же язык это задержит только в его занятиях.
14. VI, Нормой, которой следует держаться при установлении правил нового языка, должен служить знакомый уже язык, так чтобы оставалось только показать различие между тем и другим.
Ибо повторять общее обоим языкам не только бесполезно, но и вредно; ибо оно устрашает ум кажущимся видом обширности и уклонений — бо́льших, чем есть то на самом деле. В греческой грамматике, напр., нет надобности вновь определять понятия имен существительных или глаголов, формы наклонений или времен и проч., или повторять синтаксические правила, не заключающие ничего нового; ибо предполагается наперед, что они известны. И потому сообщай только то, в чем греческий язык уклоняется от латинского, как уже известного. И тогда вся греческая грамматика сведется на несколько листов, и всё будет усваиваться отчетливее, легче и прочнее.
15. VII. Первые упражнения на чужом языке должны производиться на известном уже материале.
То есть не следует принуждать ум направлять свое внимание в одно время и на предмет, и на слово, и тем раздроблять и ослаблять его, но сосредоточиваться на словах, чтоб овладеть ими легче и скорее. Подобным материалом будут, напр., главы из учения о вере, или библейские истории, или что-нибудь другое — достаточно знакомое. (Может быть, найдется возможным воспользоваться и моими трудами: Vestibulum и Janua, хотя последние, по их краткости, пригодны более для упражнения памяти; прежде же упомянутые полезны для чтения и перечитывания, — именно вследствие того, что здесь чаще встречаются повторения одних и тех же слов, которые чрез то усваиваются и рассудком, и памятью).
16. VIII. Итак, все языки можно изучать по одной и той же методе.
Именно, посредством употребления, присоединяя возможно легкие правила, указывающие только на уклонения от известного уже языка; посредством упражнений на знакомых предметах и проч.
17. Что не все языки, которые изучаются, должны быть изучаемы в одинаковой полноте, о том было уже упомянуто в начале этой главы. Но на родной и на латинский языки следует обращать совершенно особенное внимание, дабы ученики вполне овладели ими. Подобного рода изучение языков следует разделить на четыре степени, соответствующие возрастам.
| Первый | Возраст бывает | Раннее детство | Когда учатся говорить: | Кое как |
| Второй | Отроческий, цветущий | правильно | ||
| Третий | Юношеский, мужающий | изящно | ||
| Четвертый | Возмужалый, сильный | выразительно |
18. Правильное развитие не может иначе совершаться, как постепенно; иначе всё будет спутано, раздроблено, разорвано, как это мы большей частью и замечаем на самих себе. Но через указанные четыре степени упражняющиеся в языках легко пройдут, если будут хорошо выбраны вспомогательные средства для преподавания языков, и именно: учебники, которые даются ученикам в руки, — руководства, по которым учителя должны преподавать, — те и другие будут кратки и методичны.[3]
19. Соответственно степеням возраста, учебники должны быть четырех родов:
| I. Преддверие | языка (напр., латинского) с вспомогательными книгами. | |
| II. Входная дверь | ||
| III. Жилище | ||
| IV. Сокровищница |
20. Преддверие должно заключать материал для разговора, именно несколько сот слов, соединенных в краткие речения, с присоединением таблиц склонений и спряжений.
21. Входная дверь должна заключать в себе все употребительные слова языка — тысяч около восьми[4], соединенные в короткие предложения, которыми самым простым образом выражались бы самые вещи. Сюда следует присоединить краткие и ясные грамматические правила, которые действительно заключали бы в себе правильные и естественные способы письма, произношения, образования и составления слов.
22. III. Жилище должно заключать различные разговоры разнообразнейшего содержания, в разных выражениях и изречениях классической формы, равно заметки (в выносках или на полях) о писателях, из которых те выражения заимствованы. В заключение же могут быть присовокуплены правила о способах разнообразно видоизменять и украшать фразы и сентенции.
23. IV. Наконец, в Сокровищницу должны войти сами классические писатели, которые глубоко и убедительно писали о различных предметах; но при этом следует предпослать правила о сохранении и уразумении силы речи и особенно об употреблении в речи идиотизмов (об этом следует прежде всего). Из числа этих писателей некоторых следует исключать при чтении в школе; из других можно составить обозрение, дабы впоследствии, когда возникнет в ком-нибудь желание или явится нужда справиться о том или другом предмете в полном собрании сочинений тех писателей, читатель не оставался бы в неизвестности насчет того, кто они.
24. Вспомогательными книгами (subsidiarii libri) называются те, которые служат к легчайшему и полезнейшему употреблению руководств. Это суть:
I. присоединенный к Преддверию словарик, заключающий слова родного языка с переводом на латинский, а латинского языка с переводом на родной;
II. для Двери служит пособием этимологический словарь, заключающий в себе коренные слова, с их производными и соответственными словами, — именно латинский с переводом на родной язык, объясняющий смысл и значение слов;
III. для Жилища служит помощью фразеологический словарь, и притом для родного языка — на родном, для латинского — на латинском, для греческого, если бы понадобилось, — на греческом языках; этот словарь заключает в себе различные выражения, тонкие синонимы и перифразы, которые встречаются по местам в самом Жилище, с указанием мест, где они попадаются.
IV, Наконец, Сокровищнице служит всеобщий промптуарий, как резерв и дополнение, где собраны полные запасы обоих языков (родного) латинского, а позже латино-греческого), так чтобы не оставалось ничего, чего нельзя было бы найти здесь; причем всё должно быть составлено в строгой соответственности, — чтобы собственное значение выражалось собственным, переносное — переносным, шутливое — шутливым, пословица — пословицей и проч. Ибо невероятно, чтобы язык какого-нибудь народа был беден — до отсутствия в нем достаточного запаса слов, выражений, изречений и пословиц, которые могли бы с разбором быть расположены в порядке и приспособлены к латинскому языку, или не могли бы, по крайней мере, иметь таковой запас, — было бы только уменье подражать и из родственного производить слова и выражения подобные.
25. Такого всеобщего «промптуария» мы до сих пор не имели. Правда, польский писатель Григорий Кнапий издал назначенное для своей нации превосходное творение, появившееся под заглавием: «Польско-латинско-греческое Сокровище»; но и в этом заслуженном труде я не нашел трех вещей: во-первых, далеко не все слова и выражения польского языка включены в него; во-вторых, распределены слова не в том порядке, какой мною только что указан, так чтобы единичное было приноровлено к единичному, собственное — к собственному, фигуральное — к фигуральному, устаревшее — к устаревшему (насколько это выполнимо); чрез что в равной мере обнаружились бы — как особенность и блеск обоих языков, так не менее того — и их богатство. Помянутое сочинение придает к каждому слову и к каждому выражению польского языка таковые же латинские в большом числе; а я желаю, чтоб каждое отдельное слово соответствовало отдельному же, для того, чтобы все тонкости латинских выражений перенести на наш язык: чрез это, — а также если бы перевели некоторые сочинения с латинского языка на родной и наоборот, — можно было бы вполне пользоваться этим запасом слов, как «сокровищницей». В-третьих, я не нахожу в «Сокровище» Кнапия большой тщательности в установлении порядка в выражениях; я хочу именно, чтоб они не были набросаны в кучу, как попало, но располагались по предварительно данной формуле, причем сначала следовало бы излагать простые и повествовательные вещи, потом — более возвышенные, ораторские, затем — еще более выспренние, или сильные и необыкновенно поэтические, и, наконец, — устаревшие формы.
26. Подробные соображения о выработке этого «Всеобщего промптуария» я откладываю до другого времени, равно как рассуждения о специальном способе составления Преддверия, Двери, Жилища и Сокровищницы, для верного достижения главной цели совершенства в языке. Специальное рассмотрение этого предмета принадлежит уже к специальному устройству классов.
Примечания
править- ↑ Картинные названия книг Коменского — Преддверие (Vestibulum), Дверь (Janua), Жилище (Palatium), Сокровищница (Thesaurus) — не только соответствуют весьма распространенному в XVII и XVIII стол. обычаю, но стоят также в теснейшей связи со всеми воззрениями Коменского. Далее еще будет речь об этих учебниках. [Место этой сноски в книге не указано. — Примечание редактора Викитеки.]
- ↑ Equitare in arundine longa, ездить на длинном тростнике, — эти слова заимствованы из Горация. Sat. lib. II, 3, 247.
- ↑ В переводе Лейтбехера есть еще две фразы, которых нет в амстердамском издании, почему мы и приводим их здесь: «Этот путь есть путь постепенности. Посредством его, если хороши учителя и вспомогательные средства, обучающиеся языкам достигают высшей цели, какая только может быть достигнута».
- ↑ Из указания чисел — несколько сот слов для «Преддверия» и 8000 для «Входной двери» Бэгер заключает, что Коменский, хотя говорит об учебниках для преподавания языков вообще, но имеет в виду при этом преимущественно латинский язык; немало есть языков, которые далеко не заключают в себе 8000 слов: стоит только вспомнить о еврейском.
