[210]
2. Въ подлин.: poi che se' si grande, Che per mare e per terra batti l'ali. Такъ какъ Флоренція, могущественный оплотъ Гвельфовъ, не имѣла морскихъ силъ, даже въ самое цвѣтущее свое состояніе; то стихъ этотъ надобно принимать только какъ выраженіе ея могущества и славы вообще. Каннегиссеръ.
7. Утренніе сны, согласно съ древнимъ преданіемъ, бываютъ обыкновенно правдивы. Овидій говоритъ:
«Namque sub Aurora jam dormita nte lucerna
Tempore quo cerni somnia vera solent.»
Одинъ старинный комментаторъ правдивость утреннихъ сновъ объясняетъ такъ: «Обманчивыя сновидѣнія зависятъ большею частію отъ внѣшнихъ
[211]вліяній, преимущественно отъ обремененія желудка, которое къ утру обыкновенно проходить; но когда душа наша, отъ такихъ узъ освобожденная, какъ бы отторгается отъ своего тѣла и, такъ сказать, возвращается къ родному ей естеству божественному, тогда сны ваши становятся правдивыми.» Филалетесъ.
8. Предчувствіе бѣдствій роднаго города Данте приводитъ въ формѣ сновидѣнія. Несчастія Флоренціи, на которыя намекаетъ поэтъ, были: во первыхъ, паденіе моста Caraja черезъ Арно, въ 1304, во время представленія на рѣкѣ адскихъ мученій грѣшниковъ, при чемъ погибло множество народа; во вторыхъ, страшный пожаръ, произведенный Черными и истребившій 1700 домовъ, принадлежавшихъ Бѣлымъ; наконецъ, раздоръ между Черными, раздѣлившимися на партію народа (подъ начальствомъ Россо делла Феза) и партію вельможъ (подъ начальствомъ Корсо Доната), раздоръ, кончившійся убіеніемъ послѣдняго.
9. Сосѣдніе города Италіи ненавидѣли Флоренцію за ея притѣсненія. Такъ упоминаемый здѣсь Прато, маленькая крѣпостца, принадлежавшая Флоренціи, была принуждена заплатить въ 1292 г. флорентинцамъ 10,000 флориновъ пени за то, что не выдала имъ скрывшагося въ ней убійцу. — Смыслъ этого стиха: не только отдаленныя, но и ближайшія мѣста, каковъ Прато, желаютъ твоей погибели. Другіе разумѣютъ здѣсь кардинала Николая ди Прато, который, послѣ тщетныхъ стараній примирить враждующія партіи, вынужденъ былъ наложить въ 1304 церковное запрещеніе на Флоренцію.
10—12. Всѣ эти бѣдствія дѣйствительно заслужила Флоренція; они будутъ своевременны, если наступятъ теперь же; явясь позже, они сильно опечалили бы самаго Данта: ибо, по мѣрѣ того, катъ человѣкъ старѣетъ, сильнѣе пробуждается въ немъ любовь къ отечеству. Веллутелло.
13—15. Въ предыдущей пѣснѣ (Ада XXIV, 72), поэты спустились по обрывамъ утеса на внутреннюю ограду седьмаго рва: теперь Данте, поддерживаемый Виргиліемъ, опять взбирается какъ по лѣстницѣ, по этимъ зубцамъ (въ подлин.: borni, собственно тѣ камни, которые въ стѣнахъ неоконченныхъ выдаются изъ
[212]зданія), чтобы по нимъ взойдти на мостъ, идущій черезъ осьмой ровъ. Портирелли.
22—24. Въ этой терцинѣ выражено омерзеніе, которое питаетъ поэтъ къ грѣшникамъ, здѣсь наказуемымъ (злымъ совѣтникамъ), употребившимъ разумъ, даръ божественный, на злыя дѣла.
24. Высшее благо есть божественная воля, которую Данте всегда противопоставляетъ случаю или вліянію звѣздъ (Ада XX, 46 и XXI, 72 и др.). Отъ Бога истекаетъ свѣтъ разума, который, будучи употребленъ во зло, всегда влечетъ гибель. Филалетесъ. Копишъ.
25—30. Въ этомъ уподобленіи приведены съ величайшею точностію всѣ свойства очаровательнаго италіанскаго вечера: во первыхъ, время года, изобильное свѣтящими ивановыми червячками (lucciole), именно лѣтнее солнцестояніе, когда солнце всего долѣе свѣтить; во вторыхъ, время дня — приближеніе ночи, когда безпокойныя дневныя мухи угомонятся и вмѣсто ихъ жужжатъ водяныя мошки и комары (zansara). Въ это время крестьянинъ, отдыхая подъ горою, чтобы защититься отъ вечернихъ испареній плодородной, но вредной для здоровья долины, гдѣ онъ занимался сельскими работами, увеселяетъ зрѣніе безчисленнымъ множествомъ свѣтящихся насѣкомыхъ. Филалетесъ.
[213]
40—42. Въ этомъ рвѣ казнятся злые совѣтники, которые, будучи облечены въ пламенныя купы и, носясь въ нихъ взадъ и впередъ, вѣчно чувствуютъ жгучую его силу. — «Смыслъ этой казни слѣдующій: кто подаетъ злой совѣтъ другому, тотъ согрѣшаетъ передъ свѣтомъ (разумомъ), даннымъ ему въ избыткѣ сравнительно съ другими Богомъ: они, такъ сказать, похищаютъ его у Бога. Святые совѣтодатели обращали свѣтъ своего разума къ Богу, а потому, облеченные имъ какъ ризою, въ единеніи съ Богомъ, восходятъ на небо; напротивъ свѣтъ (разумъ) злыхъ совѣтниковъ, уклонившись отъ Бога, низводитъ ихъ въ адъ, и чѣмъ болѣе они отъ него уклоняются, тѣмъ жесточе имъ наказаніе. Они, по словамъ поэта, служатъ добычею огня, который похищаетъ ихъ души, «ut scirent, quia per quae peccat quis, per haec et torquetur.» Vulg. Sapient. Cap. XI, 17. Эти духовные тати совершенно укрыты отъ нашего взора, тогда какъ тати чужихъ имуществъ лишены только внѣшней своей принадлежности — наружнаго вида (Ада XXIV и XV).» Копишъ.
53—54. Этеоклъ и братъ его Полиникъ, дѣти Эдипа, долго спорившіе, кому должны принадлежатъ Ѳивы, умертвили наконецъ другъ друга въ поединкѣ. Тѣла братьевъ положили на одинъ костеръ; но поднявшееся съ костра
[214]пламя раздвоилось, какъ бы въ доказательство того, что безумная ненависть братьевъ не замолкла и по смерти.
«Tremuere rogi et novus adrena busto
Pellitur, exundan diviso vertice flammae.»
Statius, Theb. XIII, 430.
55—63. Улиссъ и Діомедъ заключены въ одну огненную купу какъ неразлучные строители хитроумныхъ кововъ на погибель Трои. Сюда принадлежатъ: во первыхъ, похищеніе Палладія или Палладіума, статуи богини мудрости, упавшей съ Олимпа и хранившейся въ Троѣ въ храмѣ ея замка; отъ обладанія этой статуей зависѣла, согласно съ оракуломъ Аполлона, судьба Трои, почему Уллиссъ и Діомедъ согласились похитить ее и дѣйствительно похитили, пробравшись въ замокъ Трои въ одеждѣ нищихъ (ст. 63). — Далѣе, по совѣту Улисса, Греки построили деревяннаго коня, внутри котораго спрятались самъ Улиссъ и другіе герои; Трояне, повѣривъ Синону, увѣрявшему, что конь построенъ какъ примирительное приношеніе Палладѣ, втащили громаду въ Трою и для удобнѣйшаго прохожденія ея сломали даже часть стѣны; ночью Греки вышли изъ коня, отперли ворота и впустили приближавшіяся къ тому времени войска Грековъ; тогда Эней, спасаясь изъ погибавшей Трои, бѣжалъ съ немногими Троянами и, прибывъ въ Италію, положилъ основаніе будущей Римской Имперіи.
61. Дейдамія, дочь Ликомеда, царя скиросскаго. При дворѣ Ликомеда Ѳетида скрыла сына своего Ахилла, переодѣвъ его въ женское платье, для того, чтобы спасти отъ опасностей, угрожавшихъ ему, согласно съ оракуломъ, при осадѣ Трои. Но Улиссъ скоро открылъ Ахилла, явившись ко двору Никомеда купцемъ съ разными товарами, состоявшими изъ женскихъ украшеній и ратнаго доспѣха: первыя раскупили женщины, Ахиллъ же схватилъ оружіе. Тогда Улиссъ уговорилъ будущаго героя покинуть свою возлюбленную Дейдамію и идти вмѣстѣ съ нимъ подъ Трою.
[215]
73—75. Греки не стали бы отвѣчать Данту или по своей гордости, или изъ ненависти къ Латинамъ, потомкамъ Троянъ. — Замѣчательно, что Данте нигдѣ въ своей поэмѣ не вступаетъ въ разговоръ съ лицами изъ древней греческой исторіи: не есть ли это намекъ на его незнаніе греческаго языка? Филалетесъ.
85—86. Большій рогъ заключаетъ въ себѣ душу болѣе разумнаго Улисса, во зло употребившаго болѣе свѣта, т. е. разума, а потому и объятаго большимъ пламенемъ. Древнимъ названъ огонь потому, что протекло много вѣковъ съ тѣхъ поръ, какъ въ немъ заключены эти души.
88--90. Мысль глубокая! какъ трудно человѣку лжи облечь въ слово
[216]истину, которая, какъ огонь, его уничтожающій, объемлетъ его душу! Это явленіе еще разительнѣе выражено въ слѣд. пѣснѣ (Ада XXVII, 4—18). Нельзя не подивиться также глубокомыслію поэта, превратившаго этихъ людей въ огненные языки, — людей, которыхъ языкъ, по слову Апостола, быль огнь, воспаляющій кругъ жизни. «Et lingua ignis est, universitas iniquitatis. Lingua constituitur in membris nostris, quae maculat totum corpus, et inflammat rotam nativitatis nostrae inflammata а gehenna.» Vulg. Jacob. III, 6. Копишъ. Филалетесъ.
91—93. Слѣдуя Виргилію, Данте принимаетъ мѣстопребываніе волшебницы Цирцеи, превратившей спутниковъ Улисса въ свиней, не далеко отъ мыса Монте Чирчелло, между Террачиной и Гаэтой, — городомъ, такъ названнымъ Энеемъ въ честь его кормилицы Каэты.
93—96. Т. е. ни нѣжностію къ сыну Телемаху, ни преданностію къ отцу моему престарѣлому Лаэрту, ни любовію къ супругѣ Пенелопѣ.
100. Этотъ неподражаемый разсказъ о гибели Улисса, ни сколько несогласный съ повѣствованіемъ Гомеровымъ, служитъ новымъ доказательствомъ тому, что Данте не зналъ греческаго языка и не читалъ «Одиссеи» въ подлинникѣ. Правда, въ его время существовалъ уже переводъ ея, сдѣланный Пиндаромъ Тебанусомъ; но такъ какъ этотъ переводъ отличался варварскимъ языкомъ, то и остался почти незамѣченнымъ современниками; только по смерти Данта, переводъ Одиссеи, исполненный подъ иждивеніемъ Боккаччіо и Петрарки Леонтіемъ Пилатомъ, вошелъ во всеобщее употребленіе. Впрочемъ, если бы даже и была извѣстна Данту Одиссея, онъ вѣроятно все-таки позволилъ бы себѣ это отступленіе, потому что, прибѣгая къ миѳологіи и самой исторіи, поэтъ, какъ мы сказали, пользовался ими во столько, во сколько онѣ могли служить ему для олицетворенія его идей. До сихъ поръ неизвѣстно,
[217]откуда заимствовалъ Данте этотъ разсказъ объ Улиссѣ: есть ли онъ его изобрѣтеніе, или основанъ на средневѣковыхъ преданіяхъ? Объ Улиссѣ было множество преданій уже въ древности: такъ еще Плиній и Солинъ называли Улисса основателемъ Лиссабона; такъ у Тацита (De Germ. сар. III) сказано, что Улиссъ посѣщалъ берега сѣвернаго Нѣмецкаго моря, гдѣ основалъ городъ Asciburgium. Наконецъ, даже въ средніе вѣка, вѣроятно, ходило въ народѣ много сказаній какъ объ Улиссѣ, такъ и о невѣдомыхъ странахъ другаго полушарія: ибо мы знаемъ, что еще за долго до открытія Колумба отважные моряки Скандинавіи и Исландіи посѣщали уже берега нынѣшней Америки.
105. Корсика, Болеарскіе и др. острова, омываемые Тирренскимъ моремъ.
107—109. Т. е. до такъ-наз. Геркулесовыхъ столбовъ (Гибралтарскаго пролива), образуемыхъ двумя горами, Абидой и Кальпой, гдѣ Геркулесъ поставилъ свой знаменитый девизъ: nec plus ultra. Другими словами: Улиссъ достигъ той границы, которая поставлена человѣку (по понятіямъ того времени) самою силою божественной; перейдти этотъ предѣлъ значитъ идти противъ воли Бога. Копишъ.
110—111. Севилья городъ въ Испаніи (Ада XX, 124. и пр.); Септа (Setta), древнее названіе африканскаго города Сеута.
116. По понятіямъ того времени, другая половина земнаго шара была покрыта моремъ.
[218]
118—120. Эти-то слова и составляютъ главное преступленіе Улисса какъ злаго совѣтника: ими онъ прикрываетъ грѣховность своего дерзкаго предпріятія, представляя его подвигомъ добродѣтели, подобно тому какъ лжепророки (Ierem. XXIII, см. выше) выдавали свои мечтанія за что-то божественное, а потому и погибли, какъ Улиссъ, отъ вихря Господня. Копишъ.
124—126. Обративъ руль къ востоку, они плыли на Ю. З. влѣво отъ прямой линіи, проведенной на западъ, пока достигли острова чистилища помѣщеннаго Дантомъ на другомъ полушаріи прямо противоположно Іерусалиму, стало быть, подъ 32° Ю. широты и 158° 3. долготы по Гринвическому меридіану, или почти въ 450 нѣмец. миль отъ сѣверной оконечности Новозеландіи. Филалетесъ.
128. Другихъ небесъ, т. е. южнаго полюса.
130. Значитъ, они плыли 5 мѣсяцевъ. Гора чистилища отстоитъ отъ Кадикса почти на 2050 миль; если принять мѣсяцъ ровно въ 30 дней, выйдетъ, что въ день они плыли около 13 миль, что не должно казаться слишкомъ малымъ, принимая въ расчетъ несовершенство мореплаванія во времена Улисса. Филалетесъ.
131. Исподъ луны, т. е. ея нижняя поверхность, которою луна постоянно обращена къ землѣ.
[219]
133. Гора Чистилища (см. 124—126, прим.).
136. «Ессе! turbo Dominicae indignationis egredietur, et tempestas erumpens super caput impiorum veniet.» Vulg Jerem. ХХІІІ, 19.
142. «И такъ въ основѣ этого дивнаго разсказа объ Улиссѣ лежитъ порицаніе человѣческаго высокомѣрія, тѣхъ хитросплетеній ума, той изобрѣтательности и предпріимчивости, которыя устремляютъ дѣятельность человѣка за предѣлы возможнаго: такъ то что уже Горацій въ третьей Одѣ Второй Книги изобразилъ намъ мореплаваніе вообще какъ-дерзкое нарушеніе воли боговъ. Потому Улисса, какъ онъ выведенъ здѣсь, можно сравнить съ древними Титанами или Кентаврами, дерзнувшими на брань съ самыми богами, или съ знаменитымъ Фаустомъ среднихъ вѣковъ, который для того, что бы утолить жажду къ познаніямъ и удовольствіямъ, осмѣлился пожертвовать и жизнію и вѣчнымъ блаженствомъ. — Кромѣ того, повѣствованіе о гибели Улисса имѣетъ тѣсную связь и съ самою мѣстностію Divina Commedia. Гора, отъ которой возсталъ вихрь, погубившій корабль Улиссовъ, есть гора Чистилища. Къ этой цѣли Данте не могъ привести Улисса безъ того, чтобы нѣкоторымъ образомъ не нарушить единства плана своей поэмы, а еще болѣе потому, что этимъ совершенно опроверглась бы идея о недосягаемости цѣли, лежащей внѣ предѣловъ силъ человѣческихъ. Слѣдственно прекраснымъ этимъ эпизодомъ поэтъ заранѣе приготовляетъ читателя къ скорому переходу во второй отдѣлъ замогильнаго міра — Чистилище.» Каннегиссеръ.
