Божественная комедия (Данте; Мин)/Ад/Песнь XVI/ДО

Божественная комедія. Адъ — Пѣснь XVI
авторъ Данте Алигіери (1265—1321), пер. Дмитрій Егоровичъ Минъ (1818—1885)
Оригинал: ит. Divina Commedia. Inferno. Canto XVI. — Источникъ: Адъ Данта Алигіери. Съ приложеніемъ комментарія, матеріаловъ пояснительныхъ, портрета и двухъ рисунковъ. / Перевёлъ съ италіянскаго размѣромъ подлинника Дмитрій Минъ. — Москва: Изданіе М. П. Погодина. Въ Университетской Типографіи, 1855. — С. 129—136.

Божественная комедія. Адъ.


Пѣснь XVI.


[129]

Содержаніе. Шумъ Флегетона, свергающагося водопадомъ въ слѣдующій кругъ, долетаетъ до слуха поэтовъ. Они приближаются къ осьмому кругу. Отъ толпы содомитовъ бѣгущихъ подъ огненнымъ дождемъ, отдѣляются три тѣни и, догоняя Данта, умоляютъ его остановиться. Виргилій повелѣваетъ ему исполнить ихъ желанія, и тѣни, прибѣжавъ къ Данту, схватываются руками, кружатся передъ нимъ и объявляютъ свои имена. Это три государственные мужи Флоренціи: Теггьяіо Альдобранди, Іакопо Рустикуччи и Гвидогверра. Данте изъявляетъ глубокое уваженіе къ нимъ и къ ихъ заслугамъ отечеству и на вопросъ ихъ о состояніи Флоренціи выражаетъ сильное негодованіе на испорченность ея нравовъ. Тѣни, похваливъ его за пламенную любовь къ родинѣ и попросивъ напомнить о себѣ живымъ, поспешно убѣгаютъ. Поэты идутъ далѣе и наконецъ достигаютъ ужасной бездны. Виргилій бросаетъ въ нее вервь, которою былъ опоясанъ Данте. Изъ бездны выплываетъ страшное чудовище.



1 Уже я былъ надъ каменною гранью,
Гдѣ водопадъ, свергаясь въ нижній кругъ,
Подъемлетъ шумъ подобный пчелъ жужжанью.

4 Тогда три тѣни, отдѣлившись вдругъ
Отъ строя душъ, бѣжавшихъ непрерывно
Подъ страшнымъ ливнемъ жесточайшихъ мукъ. —

7 Помчались къ намъ, подъемля крикъ призывный:
«Остановись! судя по платью, ты
Идешь изъ нашей родины противной!»

10 Увы! какъ страшны были ихъ черты,
Спаленныя огнемъ ужасной нивы!
О томъ досель смущаютъ духъ мечты.

[130]

13 Наставникъ мой услышалъ ихъ призывы
И, обратясь, сказалъ: «Повремени!
Для этихъ душъ должны мы быть учтивы.

16 И я сказалъ бы, если бъ здѣсь огни
На зыбь песковъ такъ страшно не змѣились,
Что лучше бъ ты такъ мчался, чѣмъ они.»

19 Вновь поднялся — лишь мы остановились —
Ихъ прежній кликъ; когда жъ догнали насъ,
Какъ колесо три тѣни закружились.

22 И какъ бойцы, на битву обнажась,
Чтобъ отразить успѣшнѣй нападенье,
Одинъ съ другаго не спускаютъ глазъ:

25 Такъ всѣ, кружась, въ меня вперяли зрѣнье
И никогда съ движеньемъ быстрыхъ ногъ
Не совпадало лицъ ихъ направленье.

28 Тутъ тѣнь одна: «Коль зыбкій сей песокъ,
Коль образъ нашъ обугленный, увѣчный,
Презрительнымъ являютъ нашъ порокъ:

[131]

31 Склонись, хоть ради нашей славы вѣчной,
Сказать: кто ты, что смѣло входишь къ намъ,
Еще живой, въ край муки безконечной?

34 Вотъ онъ, за кѣмъ бѣгу я по пятамъ,
Теперь нагой, весь черный и убогій,
Едва ль повѣришь, какъ былъ славенъ тамъ!

37 Онъ храбрый внукъ Гвальдрады, въ жизни строгой,
Тотъ Гвидогверра, что числомъ побѣдъ
И разумомъ прославился такъ много.

40 Другой, въ степяхъ бѣгущій мнѣ во слѣдъ,
Былъ Альдобранди, тотъ Теггьяіо славный,
Чьимъ именемъ гордиться долженъ свѣтъ.

[132]

43 А я, гнетомый съ ними казнью равной,
Я Рустикуччи и, повѣрь, вполнѣ
Погибъ на вѣки отъ жены злонравной.»

46 О! если бъ былъ я невредимъ въ огнѣ,
Не медля бъ я спрыгнулъ къ сынамъ проклятья
И, знаю, вождь не воспретилъ бы мнѣ.

49 Но страхъ сгорѣть, какъ эти злые братья,
Вмигъ утушилъ на сердцѣ безъ слѣда
Порывъ желаній къ нимъ летѣть въ объятья.

52 «Нѣтъ! не презрѣнье,» я вскричалъ тогда:
«Но скорбь вселили въ грудь мнѣ ваши лики
Печальные (забуду ль ихъ когда!),

55 Лишь только я отъ моего владыки
Уразумѣлъ, что къ намъ стремитесь вы,
Чьи подвиги такъ на землѣ велики.

58 Дѣянья ваши были таковы,
Что я, землякъ вашъ, съ чувствомъ горделивымъ
Всегда о нихъ внималъ изъ устъ молвы.

61 Покинувъ желчь, я за вождемъ правдивымъ
Стремлюсь къ плодамъ обѣщаннымъ; сперва жъ
Низринусь въ центръ вселенной къ злочестивымъ.»

64 — «О пусть же долго тѣлу будетъ стражъ
Твой духъ безсмертный!» молвилъ сынъ печали:
«Пусть и потомству славу передашь!

[133]

67 Честь и отвага, о скажи, всегда ли
Живутъ, какъ жили, въ городѣ родномъ,
Иль навсегда изъ стѣнъ его бежали?

70 Гюйльельмъ Борсьеръ, гонимый тамъ огнемъ,
Недавній гость средь нашего собранья,
Печалитъ насъ разсказами о немъ.»

73 — «Иной народъ и быстрыя стяжанья
Въ тебя вселили гордость и позоръ,
Флоренція, домъ скорби и рыданья!» —

76 Такъ я всричалъ, поднявши къ верху взоръ,
И три души, смутясь при этой вѣсти,
Услышали какъ будто приговоръ.

[134]

79 «О если всѣмъ ты говоришь безъ лести,»
Вcѣ три вскричали: «какъ отвѣтилъ намъ,
Какъ счастливъ ты, что говоришь по чести!

82 И такъ, прошедъ по мрачнымъ симъ мѣстамъ
И возвратясь изъ странъ свѣтилъ прекрасныхъ,
Когда съ восторгомъ скажешь: я былъ тамъ!

85 Повѣдай людямъ и объ насъ несчастныхъ!»
И, кругъ расторгнувъ, какъ на крыльяхъ, вспять
Они помчались вдоль песковъ ужасныхъ.

88 Нельзя такъ скоро и аминь сказать,
Какъ быстро скрылись съ глазъ моихъ три духа.
Тогда пошелъ учитель мой опять.

91 Я шелъ не долго съ нимъ, какъ вдругъ до слуха
Достигъ шумъ водъ, столь близкій, что едва
Звукъ нашихъ словъ могло разслушать ухо.

94 Какъ тотъ потокъ, который мчитъ сперва
Свой бѣгъ съ Монвезо на востокъ по волѣ,
Отъ лѣвой кручи Апеннинъ, слывя

97 Въ верховьяхъ Аквакетою, доколѣ
Падетъ въ русло долины у Форли́
Гдѣ это имя ужъ не носитъ болѣ,

100 И съ яростью грохочетъ не вдали
Отъ Бенедетто, падая съ вершины,
На коей жить и тысячи бъ могли:

[135]

103 Такъ здѣсь, свергаясь съ каменной стремнины,
Токъ мутныхъ водъ подъемлетъ страшный громъ,
Слухъ оглушая грохотомъ пучины.

106 Мой станъ обвитъ былъ вервію кругомъ,
Которою когда-то безуспѣшно
Ловилъ я Барса съ дорогимъ руномъ.

109 И эту вервь надъ бездной мглы кромешной
Я отрѣшилъ, какъ вождь мнѣ приказалъ,
И, въ клубъ смотавъ, вручилъ ему поспѣшно.

112 И вождь, склонясь на право и отъ скалъ
Не много отойдя, что было мочи,
Повергъ ее въ бездонный сей провалъ.

115 Знать нѣчто новое изъ мрака ночи,
Подумалъ я, всплыветъ на новый знакъ,
За коимъ такъ слѣдятъ поэта очи.

118 О будь же съ тѣми остороженъ всякъ,
Что не одни лишь зрятъ дѣла очами,
Но разумомъ пронзаютъ мыслей мракъ!

[136]

121 И вождь: «Сейчасъ предстанетъ то предъ нами,
Чего я жду, и то, о чемъ въ тиши
Ты грезишь, самъ увидишь надъ волнами.»

124 Объ истинѣ, пріявшей образъ лжи,
Чтобъ безъ вины осмѣянъ не былъ съ нею,
О человѣкъ, повѣдать не спѣши!

127 Но здѣсь молчать, читатель, я не смѣю,
И я клянусь Комедіей моей
(Да въ вѣкъ пребудетъ благодать надъ нею!):

130 Я зрѣлъ во мглѣ воздушныхъ тѣхъ полей
Гиганскій образъ, къ верху выплывавшій,
Ужасный для смѣлѣйшихъ изъ людей.

133 Такъ, вверхъ стремясь и ноги подобравши,
Всплываетъ тотъ, который, бросивъ чёлнъ,
Нырнулъ на дно, чтобъ якорь, тамъ застрявшій

136 Между каменьевъ, вытащить изъ волнъ.




Комментаріи.

[129] 1. Данте теперь у границы, отдѣляющей седьмой кругъ отъ осьмаго, куда Флегетонъ свергается ужаснымъ водопадомъ (см. далѣе ст. 92 и д.).

9. Т. е. изъ Флоренціи.

[130] 16—18. Эти тѣни были на землѣ столь знаменитые люди, что если бы теперь онѣ не были наказаны какъ содомиты огненнымъ дождемъ (или, другими словами, если бы не препятствовалъ тебѣ огненный дождь), то было бы приличнѣе тебѣ бѣжать къ нимъ на встрѣчу, нежели имъ.

22—27. Картина, начертанная въ этихъ шести стихахъ, можетъ показаться съ перваго взгляда не совсѣмъ ясною; но чѣмъ болѣе мы ее разсматриваемъ тѣмъ яснѣе и пластичнѣе она становится. Тѣни этого отдѣла седьмаго круга не смѣютъ остановиться ни на минуту (Ада XV, 37—39 и прим.): потому тремъ грѣшникамъ желающимъ говорить съ Дантомъ, не остается ничего болѣе какъ безпрестанно кружиться предъ нимъ. Но какъ глаза ихъ постоянно устремлены на Данта, съ которымъ тѣни разговариваютъ, въ то время какъ ихъ ноги дѣлаютъ круговое движеніе, то очевидно, что направленіе ихъ лицъ и выи не можетъ совпадать съ направленіемъ ногъ. Такое положеніе шеи и круговое движеніе уподобляютъ грѣшниковъ бойцамъ, которые, еще до начала боя, стараются взаимно улучить удобнѣйшую минуту для нападенія. Штрекфуссъ. — Такое движеніе очень легко себѣ представить, если вообразимъ трехъ лодей, бѣгающихъ вкругъ и устремляющихъ глаза на одинъ продметъ, внѣ ихъ круга находящійся. Филалетесъ.

[131] 37—39. Гвальдрада (иначе Вальдрада, собственно Ингильтруда), прекрасная флорентинка, дочь Беллинчіона Берти, котораго такъ выхваляетъ прадѣдъ Дантовъ Каччіагвида за простоту нравовъ (Рая XV, 112 и д.). Виллани разсказываетъ, что императоръ Оттонъ IV, увидавъ однажды Гвальдраду на одномъ торжествѣ во Флоренціи, осведомился объ ней у ея отца. Тогда Берти похвалился передъ императоромъ, сказавъ, что онъ можетъ приказать Гвальдрадѣ поцѣловать его. Услышивъ это, Гвальдрада отвѣчала отцу, что поцѣлуй можетъ принадлежать только будущему ея супругу. Этотъ отвѣтъ такъ понравился императору, что онъ тотчасъ пріискалъ ей жениха изъ числа своихъ бароновъ Гвидо Гверру II, изъ старинной фамиліи графовъ Гвиди (по просту Конти). Одинъ изъ сыновей Гвальдрады, Руджіери, былъ отцемъ здѣсь упоминаемаго Гвидогверры, ревностнаго Гвельфа, хотя предки его принадлежали императорской партіи. Послѣ сраженія при Арбіи (Гвидогверра вмѣстѣ съ другими не совѣтовалъ начинать войну съ Сіенцами, Ада X, 31—93 и прим.), онъ бѣжалъ изъ Флоренціи и, удалившись въ Романью, вскорѣ сталъ во главѣ изгнанныхъ Гвельфовъ. Въ сраженіи при Беневенто противъ Манфреда, Гвидогверра командывалъ частью войскъ Карла Анжуйскаго и былъ главнѣйшимъ виновникомъ одержанной побѣды. Троіа принимаетъ четырехъ, Аммирато (въ исторіи графовъ Гвиди) пятерыхъ сыновей Гвальдрады: Гвидо, Тегрино, Руджіери, Марковальдо и Агинольфо; одни изъ нихъ были Гвельфы, другіе Гибеллины. Данте упоминаетъ о многихъ членахъ этой знаменитой фамиліи. Филалетесъ. Каннегиссеръ.

40—42. Теггьяіо Альдобранди, изъ знаменитой флорентинской фамиліи Адимари, Гвельфъ, подеста Флоренціи. Онъ, какъ мы видѣли (Ада X, 31—93 и прим.), не совѣтовалъ идти въ походъ противъ Сіены въ 1260, кончившійся пораженіемъ Гвельфовъ при Арбіи. О грѣхѣ его, равно и Гвидогверры, ничего неизвѣстно.

[132] 44—45. Іакопо Рустикуччи, богатый и многоуважаемый флорентинецъ изъ плебейской фамиліи, жалуется на злую жену, которая, возбудивъ въ немъ ненависть ко всему женскому полу, была главнѣйшей причиной его вѣчной погибели. Объ немъ, а также о Теггьяіо Альдобранди, Данте освѣдомлялся уже у Чіакко (Ада VI, 80).

61—63. Я убѣгаю отъ пороковъ и ищу добродѣтели: намекъ на цѣль замогильнаго странствія, развитую въ первыхъ двухъ пѣсняхъ.

[133] 70. Гюильельмо Борсіере, образованный и весьма пріятный въ обществѣ Флорентинецъ. Объ немъ упоминаетъ Боккаччіо въ своемъ Декамеромѣ.

73—75. Въ XIII вѣкѣ Флоренція значительно усилилась, обогатилась и стала обнаруживать сильное вліяніе на всю Италію; вмѣстѣ съ тѣмъ, отъ переселенія въ нее чуждыхъ, большею частію плебейскихъ родовъ, а также отъ усилившагося вліянія этихъ новыхъ пришельцевъ, обогатившихся торговлею и промышленностію, она мало по малу приняла характеръ города чисто демократическаго. Первымъ поводомъ къ усиленію демократіи служило слабое управленіе графа Гвидо Новелло, который для того, чтобы оградить власть свою отъ вліянія Гвельфовъ (Ада X, 31—93 и примѣч.), учредилъ въ 1266 семь большихъ цѣховъ, arti maggiori, и даровалъ имъ право вмѣшиваться въ дѣла правленія. Въ 1282 управленіе городомъ (signoria) перешло въ руки такъ-наз. Priori degli arti e della libertà, избиравшихся изъ цѣховъ и кварталовъ города, и наконецъ въ 1292 г. знаменитый демагогъ Джіано делла Белла издалъ извѣстные ordinamenti della giustisia, въ силу которыхъ дворянство не только лишено было права избираться въ пріоры города, но и подверглось притѣснительнымъ, почти тираническимъ мѣрамъ. Филалетесъ.

75. Нельзя не подивиться мастерскому обороту этого мѣста: Данте, отвѣчая тѣнямъ, обращается не къ нимъ, но дѣлаетъ воззваніе къ самой Флоренціи; этимъ состояніе души поэта выражено живѣе, нежели самымъ подробнымъ описаніемъ. Въ этомъ воззваніи, произнесенномъ съ поднятымъ къ верху взоромъ, живо представляется изгнанникъ, въ душѣ котораго любовь къ отечеству, скорбь о бѣдственномъ его состояніи борется съ негодованіемъ за оказанную ему несправедливость. Не менѣе мастерски выраженъ намекъ тѣней, выслушавшихъ его воззваніе, на то, что откровенное выраженіе мыслей можетъ имѣть для поэта дурныя послѣдствія. Біаджіоли.

[134] 82—84. Этой терцинѣ подражалъ Тассо, Ger. liber. XV.

Quando mi gioverà narrare altrui
Le novità vedute, e dire: io fui.

94—102. Рѣка Монтоне въ Романьѣ, протекающая вдоль Апеннинскихъ горъ, мимо аббатства St. Benedetto nell' Alpi, недалеко отъ города Форли́, гдѣ она первоначальное свое названіе Аквакета мѣняетъ на имя Монтоне. Эта рѣка, берущая свое начало изъ горы Визо (mons Vesulus древнихъ, названной у Данта Монвезо), направляется къ востоку по лѣвой сторонѣ Апеннинскихъ горъ и, не сливаясь съ рѣкою По, какъ другія рѣки, впадаетъ въ Адріатическое море. Водопадъ, образуемый этой рѣкою, теперь очень не значителенъ.

[135] 101—102. Аббатство St. Benedetto nell' Alpi принадлежало во времена Данта графамъ Гвиди, именно графу Руджіери Довадоло, сыну Гвидо Сальватико, у котораго Данте, какъ полагаютъ, жилъ нѣсколько времена. Данте, сказавъ, что тамъ могли бы жить и тысячи, намекаетъ, что при богатствѣ монастыря и меньшей жадности его администраторовъ онъ могъ бы вмѣстить въ себѣ гораздо больше монаховъ, нежели сколько въ немъ дѣйствительно находилось. Другіе разумѣютъ не монаховъ, но сельскихъ жителей, потому что Руджіери Довадоло, другъ Дантовъ, предполагалъ соединить въ этомъ мѣстѣ множество деревень въ одинъ городъ, но смерть воспрепятствовала ему исполнять это намѣреніе. Боккаччіо. Троіа.

103. Каменная стремнина есть обрывъ между седьмымъ и осьмымъ кругомъ.

105. Дикое волнованіе потока грѣховнаго скоро дѣлаетъ слухъ нашъ глухимъ для божественнаго ученія. Копишъ.

116—121. Но нѣкоторымъ извѣстіямъ, Данте въ молодости былъ предназначенъ для францисканскаго ордена. Монахи этого ордена опоясываются вервію. Что разумѣетъ Данте подъ этимъ поверженіемъ верви въ пропасть, комментаторы [136] объясняютъ различно. Съ исторической точки зрѣнія, поверженіе верви означаетъ тотъ моментъ, когда Данте сложилъ съ себя чинъ монашескій, въ которомъ онъ надѣялся когда-то избѣжать партіи своего города, хотѣлъ изловить этого Барса (Ада I, 31—43 и прим.), и когда онъ отдался потоку политическаго треволненія. Въ нравственномъ смыслѣ вервь служитъ символомъ хитрости: хитросплетеніями ума надѣялся Данте одолѣть Барса, этотъ символъ сладострастія, и теперь, чтобъ вполпѣ получить омерзеніе къ образу обмана (Ада X VII, 1 и д.), разумъ (Виргилій) повелѣваетъ ему, чтобъ онъ самъ сложилъ съ себя всякую, даже малѣйшую хитрость; ибо кто еще и самъ не отрекся хитрости, тотъ вмѣсто того, чтобъ ненавидеть обманъ, удивляется ему. Только теперь, когда поверженъ въ адскую бездну клубъ верви, символъ покинутыхъ хитростей, предъ духовными очами нашего поэта выплываетъ изъ мглы ада образъ обмана во всей отвратительной наготѣ. Копишъ.