Наконецъ-то къ дѣлу. Г. Страховъ начинаетъ съ того краткаго, сжатаго опредѣленія естественнаго отбора (т.-е. сущности дарвинизма), которое я предпосылаю разбору воззрѣній Данилевскаго. Я говорю, что если сопоставить три факта, не подлежащіе сомнѣнію, такъ какъ они вытекаютъ изъ наблюденія ежедневной дѣйствительности, — фактъ измѣнчивости существъ, фактъ наслѣдственности признаковъ, фактъ геометрической прогрессіи размноженія, — то общій результатъ ихъ, т.-е. фактъ переживанія наиболѣе приспособленнаго или естественный отборъ, является какъ логически «обязательный для нашего ума выводъ»[1].
Что же дѣлаетъ г. Страховъ для того, чтобы лишить этотъ выводъ его обязательной для нашего ума силы? Три раза, на двухъ страницахъ, повторяетъ онъ только-что приведенныя положенія, съ совершенно равнозначущими приставками. По мнѣнію дарвинистовъ, органическія существа измѣняются, измѣненія наслѣдуются, размноженіе совершается въ геометрической прогрессіи, а я говорю, поясняетъ онъ: органическія существа могутъ измѣниться, измѣненія могутъ наслѣдовать и т. д., вплоть до конца. Дарвинисты говорятъ: отборъ — только необходимое слѣдствіе измѣнчивости, наслѣдственности и т. д., а я говорю, — повторяетъ г. Страховъ, — отборъ произойдетъ, если произойдутъ измѣненія, если эти измѣненія унаслѣдуются и т. д., опять до конца. Но, опасаясь, что эти могутъ и эти если недостаточно еще пробрали читателя, онъ въ третій разъ перефразируетъ ту же мысль, съ еще болѣе длинною приставкой. Вы говорите: измѣненія произошли, а я говорю: могли произойти, а могли и не произойти; вы говорите: наслѣдственность передала, а я говорю: могла передать, могла и не передать, — и такъ далѣе, опять по всему ряду. Въ этомъ, съ литературной точки зрѣнія, безвкусномъ пережевываніи одной и той же мысли на три совершенно сходные лада, въ этомъ убійственномъ, тоску наводящемъ толченіи на одномъ мѣстѣ, какъ мы увидимъ, заключается главный, побѣдоносный аргументъ всей статьи. Онъ означаетъ вотъ что. Если, думаетъ убѣдить своихъ читателей г. Страховъ, я могъ ко всѣмъ посылкамъ дарвинизма прилѣпить эти ядовитыя приставки: могутъ, если, могутъ, а могутъ и не, то значитъ, что всѣ эти посылки, т.-е. измѣнчивость, наслѣдственность, геометрическая прогрессія размноженія — не факты, не реальная дѣйствительность, а лишь возможности, а, слѣдовательно, и выводъ изъ нихъ — естественный отборъ — возможность въ кубѣ, т.-е. полная невѣроятность. «Этотъ подборъ, — докторально проповѣдуетъ г. Страховъ, — такимъ образомъ, вовсе не есть фактъ, съ логическою необходимостью вытекающій изъ другихъ несомнѣнныхъ фактовъ, а есть только возможность, выводимыя изъ другихъ возможностей, и, слѣдовательно, тѣмъ болѣе шаткая, чѣмъ больше нужно предполагать этихъ возможностей. Ошибка дарвинистовъ заключается, поэтому, въ томъ, что они возможность принимаютъ за дѣйствительность». А нѣсколькими строками далѣе онъ уже тономъ побѣдителя восклицаетъ: «И нѣтъ ничего легче, какъ придумать возможность, которая никогда не исполняется въ дѣйствительности. Такъ и подборъ въ природѣ не существуетъ».
Точно такъ ли? Не вѣрнѣе ли, что между посылками и выводомъ г. Страхова нѣтъ никакой связи? Не вѣрнѣе ли, что, прилѣпивъ свои «могутъ, не могутъ» къ посылкамъ въ одномъ, узкомъ смыслѣ, онъ желаетъ получить ихъ въ выводѣ уже въ совершенно иномъ, широкомъ смыслѣ? Подумалъ ли г. Страховъ, что его приставки могутъ быть прилѣплены къ составнымъ элементамъ почти любого реальнаго, опытомъ удостовѣряемаго явленія и что этимъ явленіе это (конечно, не на бумагѣ, а на дѣлѣ) не будетъ перемѣщено изъ міра реальной дѣйствительности въ призрачный міръ придуманныхъ возможностей?
Пояснимъ дѣло на примѣрѣ, нарочно избравъ такую теорію, согласіе которой съ дѣйствительностью лежитъ внѣ сомнѣнія. Объясняетъ ли наука, откуда берется вода въ рѣкѣ, наприм., въ Волгѣ? Конечно, объясняетъ, и такъ удовлетворительно, что всѣми это объясненіе принимается за достовѣрную истину. А теперь посмотримъ, выдержитъ ли эта научная теорія натискъ придуманныхъ г. Страховымъ «могутъ, не могутъ». Происхожденіе воды на Волгѣ объясняется приблизительно такъ. Изъ атмосферы падаютъ осадки (дождь, снѣгъ и проч.); они просачиваются сквозь почву, образуютъ источники; источники образуютъ рѣчки, рѣки, — словомъ, Волгу съ ея притоками. Такъ думаютъ натуралисты, да и простые смертные. Но вотъ приходитъ философъ, вродѣ г. Страхова, и ведетъ такую рѣчь: «Вы говорите, что дождь падаетъ на землю; но, вѣдь, онъ можетъ падать, а можетъ и не падать; вы говорите: вода просачивается сквозь почву; но, вѣдь, она можетъ просачиваться, а можетъ и не просачиваться, напримѣръ, испаряться; вы говорите, что вода собирается въ источники; но, вѣдь, она можетъ собираться, а можетъ и не собираться, наприм., образовать болота, и т. д., до конца. Вся ваша теорія, — продолжаетъ нашъ философъ, — объясняющая происхожденіе воды въ Волгѣ, только возможность, основанная на длинномъ рядѣ возможностей и, слѣдовательно, «тѣмъ болѣе шаткая». «Нѣтъ ничего легче, какъ придумать возможность, которая никогда не исполняется въ дѣйствительности», «такъ и процессъ, которымъ вы объясняете происхожденіе воды въ Волгѣ, въ природѣ не существуетъ». Не правда ли, какая блестящая діалектика, какой убійственно-логическій выводъ? Но подрываетъ ли онъ хотя сколько-нибудь достовѣрность нашего объясненія, переводитъ ли онъ его изъ области реальной дѣйствительности въ область невѣроятной возможности? Всякому человѣку, привыкшему здраво разсуждать, понятно, гдѣ кроется логическая ошибка, въ чемъ несоотвѣтствіе между посылками и выводомъ. Ясно, что слово «возможность», примѣненное въ извѣстномъ, ограниченномъ смыслѣ къ части, распространяется въ иномъ, болѣе широкомъ смыслѣ на цѣлое явленіе.
Когда я говорю, что такая-то научная теорія только возможна, я этимъ хочу сказать, что она обладаетъ самою низкою степенью достовѣрности, что она даже не можетъ быть названа вѣроятной, что она только терпима, потому что не противорѣчитъ дѣйствительности, и, въ сущности, совсѣмъ безполезна. Сказать объ естественно-исторической теоріи, что она только возможна, значитъ приравнять ее къ тѣмъ трансцендентальнымъ, метафизическимъ построеніямъ, которыя въ свое оправданіе могутъ привести только то, что они мыслимы, т.-е. не заключаютъ внутренняго противорѣчія. Въ такомъ-то именно уничижительномъ смыслѣ, очевидно, желалъ г. Страховъ подсунуть своимъ читателямъ свой выводъ: естественный отборъ — не дѣйствительность, а только возможность, по крайней своей невѣроятности, въ природѣ не допустимая. Приклеить во что бы то ни стало на спину дарвинизму билетикъ съ этимъ позорящимъ словомъ «возможность» — вотъ въ чемъ была цѣль г. Страхова.
Но имѣлъ ли онъ на то право?
Когда я говорю: дождь можетъ идти, а можетъ и не идти, я только хочу сказать, что онъ можетъ идти здѣсь или сегодня и не идти тамъ или завтра, но ни въ какомъ случаѣ не въ правѣ я дѣлать изъ этого выводъ, что существованіе дождя вообще (т.-е. въ теченіе года надъ всѣмъ бассейномъ Волги) могло быть подвергнуто сомнѣнію. Ни въ какомъ случаѣ я не смѣю утверждать, что въ объясненіе происхожденія водъ Волги дождь входитъ только возможнымъ факторомъ, котораго дѣйствительность можетъ и не оправдать. Когда я говорю, что вода можетъ просачиваться въ почву, а можетъ и испаряться съ ея поверхности, я опять только заявляю, что эти явленія замѣняютъ одно другое въ различныхъ мѣстахъ, въ различное время, но не подвергаю этимъ сомнѣнію, что извѣстное количество все же просочится чрезъ почву, и т. д. Дождь вообще, просачиваніе вообще, т.-е. по отношенію ко всему бассейну (что только и касается нашего объясненія), не возможности, а реальныя, наличныя дѣйствительности, почему и построенное на нихъ объясненіе не возможность въ кубѣ или въ какой-нибудь тамъ высшей степени, какъ это выходило бы по г. Страхову, а простая реальная дѣйствительность. Совершенно такъ же, когда г. Страховъ утверждаетъ, что существа могутъ измѣняться, а могутъ и не измѣняться, то лишь въ томъ ограниченномъ смыслѣ, что иногда сходство съ родителями почти полное, иногда же менѣе полное, но не вправѣ отрицать фактъ, что на свѣтѣ не бываетъ двухъ живыхъ существъ абсолютно сходныхъ, т. е. не можетъ отрицать постоянной наличности измѣнчивости вообще. Когда онъ говоритъ, что наслѣдственность можетъ проявляться, а можетъ и не проявляться, то опять лишь въ томъ ограниченномъ смыслѣ, что одинъ ребенокъ уродится въ отца, другой въ мать, третій въ дѣда и т. д., но не можетъ отрицать факта наслѣдственности вообще, т.-е. закона, что организмы производятъ себѣ подобныхъ. Слѣдовательно, какъ дождь и пр., по отношенію ко всему бассейну рѣки — постоянно наличная дѣйствительность, точно такъ же измѣнчивость, наслѣдственность, геометрическая прогрессія размноженія, по отношенію къ общему теченію органическаго міра (въ пространствѣ и во времени), постоянно наличная дѣйствительность и результатъ изъ этихъ фактовъ, т.-е. происхожденіе рѣки и измѣненіе организмовъ путемъ естественнаго отбора, такая же «обязательная для ума» «реальная дѣйствительность», провѣряемая снова реальною дѣйствительностью.
Вся аргументація г. Страхова сводится собственно къ тому, что когда нѣтъ въ наличности всѣхъ факторовъ, изъ которыхъ слагается отборъ, то не будетъ и отбора. Т.-е. отбора не будетъ, когда его не будетъ. То же очевидно и по отношенію къ рѣкѣ. Въ странахъ съ постояннымъ или перемежающимся бездожіемъ рѣки отсутствуютъ или имѣютъ перемежающееся существованіе. Но эти исключенія въ обоихъ случаяхъ, какъ и всегда, только подтверждаютъ правило. Изъ того, что рѣкъ не существуетъ тамъ, гдѣ ихъ не существуетъ, нельзя дѣлать заключеніе, что рѣкъ вообще не существуетъ.
Сущность софизма г. Страхова, я полагаю, теперь всякому понятна. Изъ того, что данное явленіе (или факторы, изъ которыхъ оно слагается) не всегда и не вездѣ повторяется съ неизмѣннымъ однообразіемъ, дѣлается ни съ чѣмъ несообразное заключеніе: значитъ, и все явленіе, во всей своей совокупности, имѣетъ сомнительное, проблематическое существованіе; оно существуетъ не въ реальной дѣйствительности, а лишь въ области призрачной возможности. Слѣдуя логикѣ г. Страхова, на основаніи того, что солнце можетъ только слабо свѣтить въ пасмурные дни и вовсе не можетъ свѣтить ночью, я долженъ бы заключить, что и все ученіе о зависимости органическаго міра отъ солнца построено на возможностяхъ.
Такимъ образомъ, попытка г. Страхова эскамотировать реальную дѣйствительность естественнаго отбора и, вмѣсто нея, оставивъ въ рукахъ у слушателя слово «возможность» въ самомъ оскорбительномъ для научной теоріи смыслѣ, оказывается очень прозрачнымъ діалектическимъ фокусомъ. Фокусъ этотъ, тѣмъ не менѣе, очень цѣненъ для г. Страхова. Главное его достоинство, что онъ легко запоминается: прочелъ заголовокъ III главы — и знаешь главную суть всей статьи: дарвинизмъ построенъ не на почвѣ фактовъ, наблюдаемыхъ въ природѣ, а на придуманныхъ возможностяхъ, — онъ не дѣйствителенъ, а только возможенъ. Какая простая, легко запоминаемая формула! Жаль только, что она противорѣчитъ здравой логикѣ и потому не только не дѣйствительна, но и не возможна.
Г. Страховъ, впрочемъ, самъ, повидимому, сознаетъ, что вся эта глава представляетъ только — hors-d’oeuvre. Для того, чтобъ опровергнуть дарвинизмъ, еще не достаточно доказательства, что онъ возможенъ, нужно еще , что онъ не возможенъ. А для того, чтобы доказать невозможность возможнаго, нужно только доказать, какъ поясняетъ въ концѣ главы г. Страховъ, что это возможное противорѣчитъ дѣйствительности. Давно бы такъ. Умныя рѣчи и слушать пріятно. Съ того бы и начать. Еще въ своей статьѣ я сказалъ: для того, чтобы доказать, что не существуетъ естественнаго отбора, нужно только доказать, что его не существуетъ — не болѣе, но и не менѣе этого. Вмѣсто того, чтобы туманить умъ читателя этою софистикой о дѣйствительномъ и возможномъ, нужно было просто сказать ему слѣдующее: дарвинисты выдаютъ свой естественный отборъ за дѣйствительность, пусть такъ; но противъ ихъ дѣйствительности мы выставляемъ свою дѣйствительность, истинность которой доказываемъ тѣмъ-то и тѣмъ-то. А такъ какъ двухъ взаимно исключающихъ дѣйствительностей быть не можетъ, а наша дѣйствительность настоящая, не подлежащая сомнѣнію, то, значитъ, ихъ дѣйствительность ложная.» Что и требовалось доказать. Это была бы аргументація простая и ясная. Не потому ли она и не входила въ разсчеты г. Страхова? Выше я замѣтилъ, что троекратное повтореніе одной и той же мысли, мнѣ кажется, противорѣчитъ требованіямъ изящнаго вкуса. Но я боюсь, что я сказалъ наивность. У г. Страхова тутъ могъ быть тонкій разсчетъ. Весь смыслъ этой главы въ томъ и заключался, чтобы этими повтореніями, однообразными, какъ дробь барабанящаго по крышѣ осенняго дождя, усыпить, загипнотизировать читателя, и въ этомъ состояніи внушить ему безотчетное отвращеніе къ дарвинизму, сдѣлать такъ, чтобы отъ этого дарвинизма у него остался, какъ будто, неопредѣленный дурной вкусъ во рту, какое-то смутное представленіе, что это не наука, а какое-то придуманное метафизическое построеніе, съ которымъ и церемониться-то нечего. Какъ весь смыслъ двухъ введеній заключался въ томъ, чтобы во что бы то ни стало, хотя бы въ ущербъ истинѣ, пробудить въ читателяхъ антипатію къ моей личности, такъ и здѣсь нужно было не убѣдить или разубѣдить его въ чемъ-нибудь, а только прочно заронить въ него безотчетное предубѣжденіе противъ дарвинизма и уже на этой благодарной почвѣ приступить къ настоящему дѣлу, т.-е. къ доказательству, что дарвинизмъ противорѣчитъ природѣ.
Поспѣшимъ же узнать, въ чемъ заключается это противорѣчіе, раскрытіе котораго обѣщано въ слѣдующихъ главахъ, а эту, какъ не оправдавшую хвастливаго обѣщанія — найти «главную ошибку» дарвинизма, зачеркнемъ краснымъ крестомъ. Такъ мститъ логика всѣмъ, кто ее смѣшиваетъ съ своими діалектическими фокусами.
- ↑ Выражаюсь здѣсь нарочно словами Дюбуа Реймона, человѣка, какъ извѣстно, способнаго логически разсуждать.