Всякому человѣку, привыкшему здраво разсуждать, понятно, гдѣ кроется логическая ошибка, въ чемъ несоотвѣтствіе между посылками и выводомъ. Ясно, что слово «возможность», примѣненное въ извѣстномъ, ограниченномъ смыслѣ къ части, распространяется въ иномъ, болѣе широкомъ смыслѣ на цѣлое явленіе.
Когда я говорю, что такая-то научная теорія только возможна, я этимъ хочу сказать, что она обладаетъ самою низкою степенью достовѣрности, что она даже не можетъ быть названа вѣроятной, что она только терпима, потому что не противорѣчитъ дѣйствительности, и, въ сущности, совсѣмъ безполезна. Сказать объ естественно-исторической теоріи, что она только возможна, значитъ приравнять ее къ тѣмъ трансцендентальнымъ, метафизическимъ построеніямъ, которыя въ свое оправданіе могутъ привести только то, что они мыслимы, т.-е. не заключаютъ внутренняго противорѣчія. Въ такомъ-то именно уничижительномъ смыслѣ, очевидно, желалъ г. Страховъ подсунуть своимъ читателямъ свой выводъ: естественный отборъ — не дѣйствительность, а только возможность, по крайней своей невѣроятности, въ природѣ не допустимая. Приклеить во что бы то ни стало на спину дарвинизму билетикъ съ этимъ позорящимъ словомъ «возможность» — вотъ въ чемъ была цѣль г. Страхова.
Но имѣлъ ли онъ на то право?
Когда я говорю: дождь можетъ идти, а можетъ и не идти, я только хочу сказать, что онъ можетъ идти здѣсь или сегодня и не идти тамъ или завтра, но ни въ какомъ случаѣ не въ правѣ я дѣлать изъ этого выводъ, что существованіе дождя вообще (т.-е. въ теченіе года надъ всѣмъ бассейномъ Волги) могло быть подвергнуто сомнѣнію. Ни въ какомъ случаѣ я не смѣю утверждать, что въ объясненіе происхожденія водъ Волги дождь входитъ только возможнымъ факторомъ, котораго дѣйствительность можетъ и не оправдать. Когда я говорю, что вода можетъ просачиваться въ почву, а можетъ и испаряться съ ея поверхности, я опять только заявляю, что эти явленія замѣняютъ одно другое въ различныхъ мѣстахъ, въ различное время, но не подвергаю этимъ сомнѣнію, что извѣстное количество все же просочится чрезъ почву, и т. д. Дождь вообще, просачиваніе вообще, т.-е. по отношенію ко всему бассейну (что только и касается нашего объясненія), не возможности, а реальныя, наличныя дѣйствительности, почему и построенное на нихъ объясненіе не возможность въ кубѣ или въ какой-нибудь тамъ высшей степени, какъ это выходило бы по г. Страхову, а простая реальная дѣйствительность. Совершенно такъ же, когда г. Страховъ утверждаетъ, что существа могутъ измѣняться, а могутъ и не измѣняться, то лишь въ томъ ограниченномъ смыслѣ, что иногда сходство съ родителями почти полное, иногда же менѣе полное, но не вправѣ отрицать фактъ, что на свѣтѣ не бываетъ двухъ живыхъ существъ абсолютно сходныхъ, т. е. не можетъ отрицать постоянной наличности измѣнчивости вообще. Когда онъ говоритъ, что наслѣдственность можетъ проявляться, а можетъ и не проявляться, то опять
Всякому человеку, привыкшему здраво рассуждать, понятно, где кроется логическая ошибка, в чём несоответствие между посылками и выводом. Ясно, что слово «возможность», примененное в известном, ограниченном смысле к части, распространяется в ином, более широком смысле на целое явление.
Когда я говорю, что такая-то научная теория только возможна, я этим хочу сказать, что она обладает самою низкою степенью достоверности, что она даже не может быть названа вероятной, что она только терпима, потому что не противоречит действительности, и, в сущности, совсем бесполезна. Сказать об естественно-исторической теории, что она только возможна, значит приравнять ее к тем трансцендентальным, метафизическим построениям, которые в свое оправдание могут привести только то, что они мыслимы, т. е. не заключают внутреннего противоречия. В таком-то именно уничижительном смысле, очевидно, желал г. Страхов подсунуть своим читателям свой вывод: естественный отбор — не действительность, а только возможность, по крайней своей невероятности, в природе не допустимая. Приклеить во что бы то ни стало на спину дарвинизму билетик с этим позорящим словом «возможность» — вот в чём была цель г. Страхова.
Но имел ли он на то право?
Когда я говорю: дождь может идти, а может и не идти, я только хочу сказать, что он может идти здесь или сегодня и не идти там или завтра, но ни в каком случае не в праве я делать из этого вывод, что существование дождя вообще (т. е. в течение года над всем бассейном Волги) могло быть подвергнуто сомнению. Ни в каком случае я не смею утверждать, что в объяснение происхождения вод Волги дождь входит только возможным фактором, которого действительность может и не оправдать. Когда я говорю, что вода может просачиваться в почву, а может и испаряться с её поверхности, я опять только заявляю, что эти явления заменяют одно другое в различных местах, в различное время, но не подвергаю этим сомнению, что известное количество всё же просочится чрез почву, и т. д. Дождь вообще, просачивание вообще, т. е. по отношению ко всему бассейну (что только и касается нашего объяснения), не возможности, а реальные, наличные действительности, почему и построенное на них объяснение не возможность в кубе или в какой-нибудь там высшей степени, как это выходило бы по г. Страхову, а простая реальная действительность. Совершенно так же, когда г. Страхов утверждает, что существа могут изменяться, а могут и не изменяться, то лишь в том ограниченном смысле, что иногда сходство с родителями почти полное, иногда же менее полное, но не вправе отрицать факт, что на свете не бывает двух живых существ абсолютно сходных, т. е. не может отрицать постоянной наличности изменчивости вообще. Когда он говорит, что наследственность может проявляться, а может и не проявляться, то опять
