But when men set themselves to cultivate skill in disputation, irrespective of the matter debated, — when men regard the matter discussed, not as a serious issue, but as a thesis upon which to practise their powers of controversy, — they learn to pursue, not truth, but victory; and theier criterion of excellence having been thus perverted, they presently prefer ingenious fallacy to solid reasoning, and the applause of bystanders to the consciousness of honest effort.
(См. слово Sophists в Encyclopaedia Britanica, vol. XXII, p. 265).
Воистину, «логика мстит за себя жестоко»[2]).
В 1885 году, как известно, появилась, книга В. Данилевского Дарвинизм, в которой автор её вознамерился опровергнуть это учение, в целом и в частностях. Учёных эта книга, конечно, не могла интересовать, так как беглого знакомства с ней было достаточно для её оценки. Это был сбор давно известных и в своё время устранённых возражений, выраженных в преувеличенной, гиперболической форме, снабжённых ненужными, длинными отступлениями, рассчитанными на то, чтобы произвести на неопытного человека впечатление научной вескости, в довершение, изложенных хлёстким, самонадеянным тоном, заменяющим для иного читателя логическую аргументацию. Для учёных, повторяю, труд Данилевского так и остался comme non avenu. Но не учёных, способных критически отнестись к делу, имела в виду эта книга. Дарвинизм, — худо ли это, или хорошо, — бесплодно разбирать, так как мы стоим перед фактом, с которым, приходится считаться, — дарвинизм давно стал достоянием не одних специалистов-учёных, а и вообще образованных, мыслящих людей. Озадачить читателей этой категории хитросплетёнными софизмами, потопленными в массе научных частностей, в рассчёте на его очевидную беспомощность разобраться в этом хаосе, — вот в чём был очевидный умысел при издании этой неумеренно-толстой книги. К числу таких почти беспомощных читателей могла быть отнесена и значительная доля учащихся. Составить себе мнение по одному из важнейших вопросов современной науки для них, конечно, весьма существенно. Но прочесть тысячу страниц — труд не маловажный; прочесть же их основательно, с карандашом в руках, делая критические заметки, сопоставляя противоречия, проверяя ссылки, — труд решительно непосильный, при многочисленности других, более полезных занятий. Что же оставалось им делать: ограничиться заключительными главами с их: доказал, опроверг, окончательно доказал, окончательно опроверг, т. е. поверить на слово автору или так же слепо поверить отрицательному отзыву другого «верного человека»?
Нужен известный навык к подобного рода трудам, для того, чтобы суметь вылущить ядро такого сочинения из облекающей его толстой шелухи, для того, чтобы отпрепарировать голый скелет всей аргументации и показать, на каких жалких двух-трёх софизмах выведена главная логическая постройка. Этот нелёгкий, неблагодарный, но, я твёрдо убеждён, полезный труд я старался выполнить по мере того досуга, который мог уделить на это дело от более серьёзных своих занятий. В моей статье: Опровергнут ли дарвинизм? желающий найдёт нить, при помощи которой не запутается в лабиринте книги Данилевского, получит возможность проверить справедливость моего приговора о ней, не руководясь иным авторитетом, кроме собственного здравого смысла.
Не этого, конечно, ожидали горячие поклонники Данилевского. Сначала, оскорблённые молчанием при выходе книги (по правде сказать, единственным приёмом, которого она заслуживала), они начали задирать, инсинуировать, что дарвинисты её «замалчивают». Понятно было их изумление и негодование, когда оказалось, что не бессильем перед врагом, а только пренебрежением к нему объяснялось это молчание научной критики. А, главное, никак не ожидали они возражения с той стороны, с которой оно пришло; думали, станут указывать на какие-нибудь мелкие промахи, а вдруг оказалось отсутствие здравой логики в основной аргументации пресловутой книги. Оставить так дело было, конечно, невозможно; с ответом выступил г. Страхов, связавший своё имя с судьбой этой книги теми до комизма преувеличенными похвалами, которые он ей расточал.
Как всякий человек, не уверовавший в свою непогрешимость принялся я за статью г. Страхова, ожидая найти в ней какие-нибудь доводы, которые придётся взвесить, обсудить, может быть, даже убедиться в сделанных мелких промахах, поспешных суждениях, недосмотрах. Особенно боялся я последнего: когда на 50 страницах отвечаешь на такую толстую книгу, всегда боишься, что, быть может, упустил какой-нибудь довод, и это упущение может быть сочтено за умышленное уклонение от его обсуждения. Но, по прочтении обеих статей г. Страхова, я испытал самое отрадное чувство, сознание, что не имею повода раскаиваться ни в одном слове моей критики. В переполненной ничем не оправдываемыми грубыми личными нападками бесконечно длинной статье г. Страхова я не нашёл ни одного заслуживающего внимания, прямого, определённого, не голословного возражения; вся она представляет только попытку извернуться, запутав, затемнив в глазах читателя само по себе ясное дело.
Слабость аргументации г. Страхова показалась мне до того очевидною, что самою достойною местью ему я считал простой совет всем желавшим знать моё о ней мнение, — совет внимательно прочесть его статью. Отвечать я считал излишним. К этому побуждало меня отвращение к полемике вообще, а особенно к той, не имеющей ничего общего с научною полемикой разновидности её, примером которой служит статья г. Страхова. В полемике научной требуется доказать или опровергнуть известное положение, а для этого необходимо постоянно иметь в виду предмет спора; требуется убедить самого строгого судью, а не сбить только с толку беспомощного читателя. В той же полемике, о которой я говорю, нужно только сохранить вид, что отделал противника. А для этого можно прибегать к таким уловкам: вместо одного вопроса, искусно подсунуть другой; чтоб отвлечь в нужный момент внимание читателя, наговорить кучу к делу не относящихся вещей; приписать противнику то, чего он не говорил; и т. д., — одним словом, пускать в ход все приёмы искусного фокусника, от которого зрители только и требуют ловкого мороченья и, в случае успеха, охотно награждают аплодисментами. Если присоединить к этому беззастенчивую резкость тона, то получится полная характеристика этого рода полемики. Почему оно так, трудно сказать, но это факт, ещё за полвека тому назад подмеченный Гоголем. «Положим, — писал он, — для журналиста необходима резкость тона и некоторая даже дерзость (чего, однако, мы не одобряем, хотя нам известно, что с подобными качествами журналист всегда выигрывает в мнении толпы)». Что эти нравы не изменились за полвека, свидетельствует и сам г. Страхов в предисловии к своей Борьбе с Западом, объясняющий резкость своего тона «дурною журнальною привычкой».
Стоит ли, думалось мне, обращать внимание на возражение такое жалкое по своему внутреннему содержанию, стоит ли раздражаться этими проявлениями «дурной журнальной привычки», а, может быть, и самому втягиваться в неё, а, главное, стоит ли терять золотое время, которого не хватает и на серьёзное дело? Эти соображения, особенно последнее, взяли верх и я решил оставить статью без ответа. Но некоторые симптомы, на которые обратили моё внимание, заставляют думать, что моё молчание вторично принимается за признание себя побеждённым. Поклонники г. Страхова видят в этом его произведении перл его научно-литературной деятельности, полагая, что в этой статье он навеки похоронил дарвинизм. Это бы ещё ничего, но нашёлся учёный, беспристрастно ставящий и мою критику, и возражение г. Страхова на один уровень, даже, по-видимому, склоняющийся на сторону того, за кем осталось последнее слово[3]. Долее молчать невозможно. Делать нечего; вторично, против желания, приходится браться за перо, для того, чтобы охладить преждевременный восторг наших антидарвинистов, показать всю безнадёжность их лилипутских походов против одного из гигантов научной мысли девятнадцатого века и пояснить им, в чём заключается разница между строгою логикой и софистическою эристикой.
Для облегчения своей задачи, а ещё более для того, чтобы читатели видели, что я не оставляю ничего существенного в статье г. Страхова без ответа, буду придерживаться того же деления, тех же курьёзных заголовков, которые придуманы самим г. Страховым.