Креонтъ, хоръ и потомъ стражъ.
Народъ! хотя изъ страшной бури бѣдъ
Вновь къ тишинѣ воздвигли боги городъ;
Но я чрезъ вѣстниковъ лишь васъ однихъ[1]
Сюда собралъ, затѣмъ, что зналъ, какъ власть
Престола Лаева всегда вы чтили;
Потомъ я зналъ, что съ той поры, какъ городъ
Эдипъ поднялъ и самъ потомъ погибъ,
Что съ той поры вы преданы всегда
Въ заботѣ неизмѣнной дѣтямъ ихъ.[2]
А какъ они въ одинъ и тотъ же день,
Ударъ нанёсши и принявъ, погибли,
Давъ смерть преступною рукой другъ другу,
То я, какъ ближній родственникъ погибшихъ,
И власть ихъ всю и тронъ имѣю нынѣ.
Но трудно духъ и мысль и думы мужа
Извѣдать прежде, чѣмъ себя окажетъ
Въ распоряженьяхъ власти и законахъ.
А мнѣ, кто, правя цѣлымъ государствомъ,
Не держится совѣтовъ самыхъ лучшихъ,
Но свой языкъ изъ страха запираетъ,
Всегда, какъ и теперь, казался подлымъ.
И ничего по мнѣ не стоитъ тотъ,
Кто друга выше цѣнитъ, чѣмъ отчизну.
А я — всевидящій то знаетъ Зевсъ —
Молчать не сталъ бы я, погибель видя
Грядущую на гражданъ вмѣсто счастья,
И никогда бъ врага родной земли
Себѣ не сдѣлалъ другомъ: знаю я,
Что въ ней спасенье наше; что тогда
Себѣ друзей находимъ вѣрныхъ сами,
Когда ея корабль плывётъ счастливо.
Я подниму такимъ уставомъ городъ.
Согласно съ симъ и нынѣ объявилъ
Я гражданамъ о сыновьяхъ Эдипа:
Чтобъ Этеокла въ гробѣ скрыть, свершивъ,
Что подобаетъ честнымъ мёртвымъ, всё.
Во всѣхъ бояхъ онъ первымъ былъ бойцомъ,
За городъ сей сражался онъ и палъ.
Но Полиникъ, его по крови братъ,
Бѣглецъ вернувшійся хотѣлъ огнёмъ
Въ-конецъ пожечь отеческую землю
И съ нею сжечь боговъ, родныхъ боговъ;
Родною онъ хотѣлъ напиться кровью
И въ рабство увести своихъ согражданъ.
Такъ въ городѣ велѣлъ я объявить,
Чтобы его никто съ обычной честью
Не хоронилъ, никто бъ надъ нимъ не плакалъ;
Но чтобы псамъ и хищнымъ птицамъ въ снѣдь
Оставить трупъ его непогребённый,
Чтобъ поруганья видъ очамъ былъ страшенъ.
Таковъ мой приговоръ, и никогда
Не будетъ отъ меня той чести злымъ,
Которую лишь правые получатъ
Но другъ моей земли, живой иль мёртвый,
Одинъ почётъ получитъ отъ меня.
Хоръ. — Ты такъ рѣшилъ, Креонтъ, сынъ Менекея,
О другѣ города и о врагѣ;
И властенъ ты на мёртвыхъ и живыхъ
Изречь законъ, какой тебѣ угодно.
Креонтъ. — А вамъ смотрѣть за тѣмъ, что я сказалъ.
Хоръ. — Нѣтъ, поручи заботиться о томъ
Кому-нибудь, кто помоложе насъ.
Креонтъ. — Но трупъ стеречь ужь тамъ готовы люди.
Хоръ. — На что жь ещё другимъ даёшь приказъ?
Креонтъ. — Чтобы ослушникамъ не потакать.
Хоръ. — Но кто жь такъ глупъ, что умереть желаетъ?
Креонтъ. — Да, смерть награда будетъ. Но не разъ
Надежда на корысть людей губила.
Стражъ. — О царь! я не скажу, что шёлъ проворно,
Что быстрый бѣгъ мнѣ духъ перехватилъ;
Не разъ прикованъ былъ заботой къ мѣсту,
Не разъ назадъ хотѣлъ поворотить.
Душа вѣщала мнѣ, такъ говоря:
Зачѣмъ идёшь туда, гдѣ наказанье,
Тебя, несчастный, ждётъ? потомъ опять:
Несчастный! что жь нейдёшь? И всё Креонтъ
Узнаетъ отъ другихъ? Всё та жь бѣда!
Въ такомъ раздумьи шёлъ нескоро я:
Вѣдь такъ и краткій путь бываетъ длиненъ.
Но наконецъ за лучшее я счёлъ
Идти къ тебѣ. Хоть ничего почти
Я не скажу тебѣ, но всё жь скажу[3].
Я въ той надеждѣ и пришёлъ, что то
Лишь потерплю, что рокъ опредѣлилъ.
Креонтъ. — Но что жь, что страха твоего причиной?
Стражъ. — Сказать хочу сначала о себѣ:
Не сдѣлалъ я и не видалъ, кто сдѣлалъ,
И казни я никакъ не заслужилъ.
Креонтъ. — Ты ловко метишь и кругомъ себя
Огородилъ. Принёсъ же видно новость!
Стражъ. — Но страшное всегда боязнь внушаетъ.
Креонтъ. — Да что жь? Ты скажешь ли когда-нибудь?
Скорѣй! потомъ иди, сказавъ, что надо.
Стражъ. — Скажу тебѣ, что мёртваго недавно
Похоронилъ не знаю кто и скрылся;
Сухой земли посыпали на тѣло
И свято весь обрядъ надъ нимъ свершили.
Креонтъ. — Что молвилъ ты? Но кто жь тотъ человѣкъ?
Кто смѣлъ такъ дерзкимъ быть?
Стражъ. — Не знаю я,
Невидно тамъ ударовъ топора,
И заступъ тамъ не рылъ: земля крепка,
Тверда, не взрыта; нѣтъ слѣда колёсъ;
Но безъ слѣда сокрылся тотъ, кто сдѣлалъ.
И какъ сказалъ намъ первый стражъ дневной,
Казалось всѣмъ то чудомъ непонятнымъ:
Невидѣнъ трупъ, но не зарытъ; на нёмъ
Лишь тонкій прахъ лежалъ, какъ-будто кто
Отъ преступленья тѣмъ спасался только[4].
И никакого не было слѣда,
Чтобъ звѣрь, иль пёсъ являлся трупъ терзать,
И бранныя слова послышались межъ насъ,
Стражъ стража обвинялъ, до драки дѣло
Дошло; остановить не могъ никто.
И каждаго винили всѣ другіе,
Но не было уликъ: всѣ запирались.
И раскалённое желѣзо въ руки
Решались брать, и сквозь огонь пройдти,
И именемъ боговъ поклясться въ томъ,
Что невиновны мы, что чужды мы
И замыслу и совершенью дѣла.
Но наконецъ, какъ розыскъ былъ безплоденъ,
Тутъ говоритъ одинъ — и всѣхъ отъ страха
Принудилъ голову склонить къ землѣ;
Мы не могли сказать ни слова противъ,
А, сдѣлавъ то, не знали, какъ намъ быть.
Сказалъ же онъ, что надо донести
Тебѣ объ этомъ дѣлѣ, не скрывать.
На томъ решили мы, и это счастье
Далъ жребій мнѣ несчастному нести.
Неволей къ вамъ сюда явился я,
И вы нерады мнѣ—я знаю то.
Хоръ. — О царь! Давно ужь шепчетъ мысль моя:
Боговъ въ томъ дѣлѣ не было ль участья?
Креонтъ. — Остановись, пока твои слова
Не преисполнили ещё мой гнѣвъ;
Не докажи, что ты и глупъ, и старъ.
Твои слова невыносимы мнѣ,
Коль признаешь боговъ ты попеченье
О мёртвомъ томъ. Скажи, сокрыли ль боги
Его, какъ благодѣтеля почтивъ?
Того, кто истребить пришёлъ огнёмъ
Колоннами обставленные храмы
И честные дары, того, который
Ихъ область и законъ хотѣлъ разрушить?
Иль думаешь, что боги чтутъ злодѣевъ?
Не то. Но граждане давно съ трудомъ
Терпѣли то, и на меня роптали,
И потрясали тайно головой,
Невѣрную подъ иго шею гнули
И не хотѣли полюбить меня.
Ихъ деньгами, наверно знаю я,
Подкуплены они, чтобъ это сдѣлать. (Указывая на стража).
Да, деньги для людей — большое зло:
Здѣсь губятъ города, а тамъ мужамъ
Свой домъ родной велятъ покинуть деньги,
И извращаютъ деньги честный умъ,
Ведутъ его онѣ къ дѣламъ безчестнымъ;
Всѣ хитрости открыли деньги людямъ
И всякому нечестью научили.
Но тотъ, кто плату взялъ за это дѣло,
Получитъ наконецъ за то и казнь.
Коль приметъ Зевсъ ещё мою молитву,
Такъ знай, я говорю тебѣ подъ клятвой,
Что если не откроете того,
Чьи руки ту устроили могилу,
И не представите его ко мнѣ,
То мало будетъ вамъ одной лишь смерти:
Живыхъ, повѣсивъ васъ, заставлю прежде
Сознаться мнѣ въ томъ дерзкомъ оскорбленьи.
Чтобъ знали вы, гдѣ барыша искать,
Недобрыхъ вѣстниковъ никто не любитъ.
Чтобъ поняли, что прибыли искать
Отъ всякаго равно недолжно дѣла,
Что пагубу нечестная корысть
Приноситъ чаще, чѣмъ спасенье, людямъ.
Стражъ. — Сказать мнѣ дашь, иль такъ идти назадъ?
Креонтъ. — Не знаешь и теперь, какъ тяжелы
Твои слова?
Стражъ. — Кусаютъ слухъ иль сердце?
Креонтъ. — Какъ? Ищешь ты моя досада гдѣ?
Стражъ. — Но я лишь ухо огорчилъ, а сердцу
Нанёсъ печаль не я, а тотъ кто сдѣлалъ.
Креонтъ. — О, о! какъ видно, ты искусный плутъ.
Стражъ. — Но всё жь того не сдѣлалъ дѣла я.
Креонтъ. — Да душу ты свою за деньги продалъ.
Стражъ. — Увы!
О страшно, что и ложнымъ подозрѣньямъ
Повѣрить долженъ тотъ, кто хочетъ вѣрить.
Креонтъ. — Теперь пока глумись-себѣ надъ вѣрой.
Но если мнѣ не сыщете виновныхъ,
Помянете, что подлая корысть
Приноситъ скорбь. (Уходить).
Стражъ. — Да, хорошо бъ сыскать.
Найдутъ иль нѣтъ — судьба рѣшить всё это,
Но здѣсь меня опять ты не увидишь.
И нынѣ ужь спастись не чаялъ я;
Боговъ благодарить за то я долженъ.
