[552]XXIII.
Рана Вронскаго была опасна, хотя она и миновала сердце. И нѣсколько дней онъ находился между жизнью и смертью. Когда въ первый разъ онъ былъ въ состояніи говорить, одна Варя, жена брата, была въ его комнатѣ.
— Варя, — сказалъ онъ, строго глядя на нее, — я выстрѣлилъ въ себя нечаянно. И пожалуйста никогда не говори про это и такъ скажи всѣмъ. А то это слишкомъ глупо.
[553]
Не отвѣчая на его слова, Варя нагнулась надъ нимъ и съ радостною улыбкой посмотрѣла ему въ лицо. Глаза были свѣтлые, не лихорадочные, но выраженіе ихъ было строгое.
— Ну, слава Богу! — сказала она. — Не больно тебѣ?
— Немного здѣсь. — Онъ указалъ на грудь.
— Такъ дай я перевяжу тебѣ.
Онъ, молча сжавъ свои широкія скулы, смотрѣлъ на нее, пока она перевязывала его. Когда она кончила, онъ сказалъ:
— Я не въ бреду, пожалуйста сдѣлай, чтобы не было разговоровъ о томъ, что я выстрѣлилъ въ себя нарочно.
— Никто и не говоритъ. Только надѣюсь, что ты больше не будешь нечаянно стрѣлять, — сказала она съ вопросительною улыбкой.
— Должно быть не буду, а лучше бы было…
И онъ мрачно улыбнулся.
Несмотря на эти слова и улыбку, которыя такъ испугали Варю, когда прошло воспаленіе и онъ сталъ оправляться, онъ почувствовалъ, что совершенно освободился отъ одной части своего горя. Онъ этимъ поступкомъ какъ будто смылъ съ себя стыдъ и униженіе, которые онъ прежде испытывалъ. Онъ могъ спокойно думать теперь объ Алексѣѣ Александровичѣ. Онъ признавалъ все великодушіе его и уже не чувствовалъ себя униженнымъ. Онъ, кромѣ того, опять попалъ въ прежнюю колею жизни. Онъ видѣлъ возможность безъ стыда смотрѣть въ глаза людямъ и могъ жить, руководствуясь своими привычками. Одно, чего онъ не могъ вырвать изъ своего сердца, несмотря на то, что онъ не переставая боролся съ этимъ чувствомъ, это было доходящее до отчаянія сожалѣніе о томъ, что онъ навсегда потерялъ ее. То, что онъ теперь, искупивъ передъ мужемъ свою вину, долженъ былъ отказаться отъ нея и никогда не становиться впередъ между нею съ ея раскаяніемъ и ея мужемъ, было твердо рѣшено въ его сердцѣ; но онъ не могъ вырвать изъ своего сердца сожалѣнія о потерѣ ея любви, не могъ стереть въ воспоминаніи тѣ минуты счастія, которыя онъ зналъ
[554]съ ней, которыя такъ мало цѣнимы имъ были тогда и которыя во всей своей прелести преслѣдовали его теперь.
Серпуховской придумалъ ему назначеніе въ Ташкентъ, и Вронскій безъ малѣйшаго колебанія согласился на это предложеніе. Но чѣмъ ближе подходило время отъѣзда, тѣмъ тяжелѣе становилась ему та жертва, которую онъ приносилъ тому, что́ онъ считалъ должнымъ.
Рана его зажила, и онъ уже выѣзжалъ, дѣлая приготовленія къ отъѣзду въ Ташкентъ.
„Одинъ разъ увидать ее и потомъ зарыться, умереть“, думалъ онъ и, дѣлая прощальные визиты, высказалъ эту мысль Бетси. Съ этимъ его посольствомъ Бетси ѣздила къ Аннѣ и привезла ему отрицательный отвѣтъ.
„Тѣмъ лучше, — подумалъ Вронскій, получивъ это извѣстіе. — Это была слабость, которая погубила бы мои послѣднія силы“.
На другой день сама Бетси утромъ пріѣхала къ нему и объявила, что она получила черезъ Облонскаго положительное извѣстіе, что Алексѣй Александровичъ даетъ разводъ и что потому Вронскій можетъ видѣть Анну.
Не позаботясь даже о томъ, чтобы проводить отъ себя Бетси, забывъ всѣ свои рѣшенія, не спрашивая, когда можно, гдѣ мужъ, Вронскій тотчасъ же поѣхалъ къ Каренинымъ. Онъ вбѣжалъ на лѣстницу, никого и ничего не видя, и быстрымъ шагомъ, едва удерживаясь отъ бѣга, вошелъ въ ея комнату. И не думая, и не замѣчая того, есть кто въ комнатѣ или нѣтъ, онъ обнялъ ее и сталъ покрывать поцѣлуями ея лицо, руки и шею.
Анна готовилась къ этому свиданію, думала о томъ, что́ она скажетъ ему, но она ничего изъ этого не успѣло сказать: его страсть охватила ее. Она хотѣла утишить его, утишить себя, но уже было поздно. Его чувство сообщилось ей. Губы ея дрожали такъ, что долго она не могла ничего говорить.
— Да, ты овладѣлъ мною, и я твоя, — выговорила она наконецъ, прижимая къ своей груди его руки.
[555]
— Такъ должно было быть! — сказалъ онъ. — Пока мы живы, это должно быть. Я это знаю теперь.
— Это правда, — говорила она, блѣднѣя все болѣе и болѣе и обнимая его голову. — Все-таки что-то ужасное есть въ этомъ послѣ всего, что́ было.
— Все пройдетъ, все пройдетъ, мы будемъ такъ счастливы! Любовь наша, если бы могла усилиться, усилилась бы тѣмъ, что въ ней есть что-то ужасное, — сказалъ онъ, поднимая голову и открывая улыбкой свои крѣпкіе зубы.
И она не могла не отвѣтить улыбкой — не словамъ, а влюбленнымъ глазамъ его. Она взяла его за руку и гладила ею себя по похолодѣвшимъ щекамъ и обстриженнымъ волосамъ.
— Я не узнаю тебя съ этими короткими волосами. Ты такъ похорошѣла. Мальчикъ. Но какъ ты блѣдна!
— Да, я очень слаба, — сказала она улыбаясь. И губы ея опять задрожали.
— Мы поѣдемъ въ Италію, ты поправишься, — сказалъ онъ.
— Неужели это возможно, чтобы мы были какъ мужъ съ женой, одни, своею семьей съ тобой? — сказала она, близко вглядываясь въ его глаза.
— Меня только удивляло, какъ это могло быть когда-нибудь иначе.
— Стива говоритъ, что онъ на все согласенъ, но я не могу принять его великодушіе, — сказала она, задумчиво глядя мимо лица Вронскаго. — Я не хочу развода, мнѣ теперь все равно. Я не знаю только, что́ онъ рѣшитъ о Сережѣ.
Онъ не могъ никакъ понять, какъ могла она въ эту минуту свиданія думать и помнить о сынѣ, о разводѣ. Развѣ не все равно было?
— Не говори про это, не думай, — сказалъ онъ, поворачивая ея руку въ своей и стараясь привлечь къ себѣ ея вниманіе; но она все не смотрѣла на него.
— Ахъ, зачѣмъ я не умерла, лучше бы было, — сказала она,
[556]и безъ рыданій слезы потекли по обѣимъ щекамъ ея; но она старалась улыбаться, чтобы не огорчить его.
Отказаться отъ лестнаго и опаснаго назначенія въ Ташкентъ по прежнимъ понятіямъ Вронскаго было бы позорно и невозможно. Но теперь, не задумываясь ни на минуту, онъ отказался отъ него и, замѣтивъ въ высшихъ неодобреніе своего поступка, тотчасъ же вышелъ въ отставку.
Черезъ мѣсяцъ Алексѣй Александровичъ остался одинъ съ сыномъ на своей квартирѣ, а Анна съ Вронскимъ уѣхала за границу, не получивъ развода и рѣшительно отказавшись отъ него.
