стыдно, но вмѣстѣ съ этимъ горемъ и стыдомъ онъ испытывалъ радость и умиленіе предъ высотой своего смиренія.
Степанъ Аркадьевичъ былъ тронутъ. Онъ помолчалъ.
— Алексѣй Александровичъ, повѣрь мнѣ, что она оцѣнитъ твое великодушіе, — сказалъ онъ. — Но видно, это была воля Божія, — прибавилъ онъ и, сказавъ это, почувствовалъ, что это было глупо, и съ трудомъ удержалъ улыбку надъ своею глупостью.
Алексѣй Александровичъ хотѣлъ что-то отвѣтить, но слезы остановили его.
— Это несчастіе роковое и надо признать его. Я признаю это несчастіе совершившимся фактомъ и стараюсь помочь и ей, и тебѣ, — сказалъ Степанъ Аркадьевичъ.
Когда Степанъ Аркадьевичъ вышелъ изъ комнаты зятя, онъ былъ тронутъ, но это не мѣшало ему быть довольнымъ тѣмъ, что онъ успѣшно совершилъ это дѣло, такъ какъ онъ былъ увѣренъ, что Алексѣй Александровичъ не отречется отъ своихъ словъ. Къ этому удовольствію примѣшивалось еще и то, что ему пришла мысль, что, когда это дѣло сдѣлается, онъ женѣ и близкимъ знакомымъ будетъ задавать вопросъ: „какая разница между мной и фельдмаршаломъ? — Фельдмаршалъ дѣлаетъ разводъ — и никому отъ того не лучше, а я сдѣлалъ разводъ — и троимъ стало лучше… Или: какое сходство между мной и фельдмаршаломъ? Когда… Впрочемъ, придумаю лучше“, сказалъ онъ себѣ съ улыбкой.
Рана Вронскаго была опасна, хотя она и миновала сердце. И нѣсколько дней онъ находился между жизнью и смертью. Когда въ первый разъ онъ былъ въ состояніи говорить, одна Варя, жена брата, была въ его комнатѣ.
— Варя, — сказалъ онъ, строго глядя на нее, — я выстрѣлилъ въ себя нечаянно. И пожалуйста никогда не говори про это и такъ скажи всѣмъ. А то это слишкомъ глупо.
