Анна Каренина (Толстой)/Часть IV/Глава XXI/ДО
| ← Часть IV, глава XX | Анна Каренина — Часть IV, глава XXI | Часть IV, глава XXII → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 543—546. |
Еще Бетси не успѣла выйти изъ залы, какъ Степанъ Аркадьевичъ, только что пріѣхавшій отъ Елисѣева, гдѣ были получены свѣжія устрицы, встрѣтилъ ее въ дверяхъ.
— А! княгиня! вотъ пріятная встрѣча! — заговорилъ онъ. — А я былъ у васъ.
— Встрѣча на минуту, потому что я уѣзжаю, — сказала Бетси, улыбаясь и надѣвая перчатку.
— Постойте, княгиня, надѣвать перчатку, дайте поцѣловать вашу ручку. Ни за что я такъ не благодаренъ возвращенію старинныхъ модъ, какъ за цѣлованье рукъ. — Онъ поцѣловалъ руку Бетси. — Когда же увидимся?
— Вы не сто́ите, — отвѣчала Бетси улыбаясь.
— Нѣтъ, я очень стою, потому что я сталъ самый серьезный человѣкъ. Я не только устраиваю свои, но и чужія семейныя дѣла, — сказалъ онъ съ значительнымъ выраженіемъ лица.
— Ахъ, я очень рада! — отвѣчала Бетси, тотчасъ же понявъ, что онъ говоритъ про Анну. И, вернувшись въ залу, они стали въ углу. — Онъ уморитъ ее, — сказала Бетси значительнымъ шопотомъ. — Это невозможно, невозможно…
— Я очень радъ, что вы такъ думаете, — сказалъ Степанъ Аркадьевичъ, покачивая головой съ серьезнымъ и страдальчески-сочувственнымъ выраженіемъ лица; — я для этого пріѣхалъ въ Петербургъ.
— Весь городъ объ этомъ говоритъ, — сказала она. — Это невозможное положеніе. Она таетъ и таетъ. Онъ не понимаетъ, что она одна изъ тѣхъ женщинъ, которыя не могутъ шутить своими чувствами. Одно изъ двухъ: или увези онъ ее, энергически поступи, или дай разводъ. А это душитъ ее.
— Да, да… именно… — вздыхая говорилъ Облонскій. — Я за тѣмъ и пріѣхалъ. То-есть не собственно за тѣмъ… Меня сдѣлали камергеромъ, ну, надо благодарить. Но главное надо устроить это.
— Ну, помогай вамъ Богъ! — сказала Бетси.
Проводивъ княгиню Бетси до сѣней, еще разъ поцѣловавъ ея руку выше перчатки, тамъ, гдѣ бьется пульсъ, и навравъ ей еще такого неприличнаго вздора, что она уже не знала, сердиться ли ей или смѣяться, Степанъ Аркадьевичъ пошелъ къ сестрѣ. Онъ засталъ ее въ слезахъ.
Несмотря на то брызжущее весельемъ расположеніе духа, въ которомъ онъ находился, Степанъ Аркадьевичъ тотчасъ естественно перешелъ въ тотъ сочувствующій, поэтически-возбужденный тонъ, который подходилъ къ ея настроенію. Онъ спросилъ ее о здоровьѣ и какъ она провела утро.
— Очень, очень дурно. И день, и утро, и всѣ прошедшіе и будущіе дни, — сказала она.
— Мнѣ кажется, ты поддаешься мрачности. Надо встряхнуться, надо прямо взглянуть на жизнь. Я знаю, что тяжело, но…
— Я слыхала, что женщины любятъ людей даже за ихъ пороки, — вдругъ начала Анна, — но я ненавижу его за его добродѣтель. Я не могу жить съ нимъ. Ты пойми, его видъ физически дѣйствуетъ на меня, я выхожу изъ себя. Я не могу, не могу жить съ нимъ. Что же мнѣ дѣлать? Я была несчастлива и думала, что нельзя быть несчастнѣе, но того ужаснаго состоянія, которое теперь испытываю, я не могла себѣ представить. Ты повѣришь ли, что я, зная, что онъ добрый, превосходный человѣкъ, что я ногтя его не стою, я все-таки ненавижу его. Я ненавижу его за его великодушіе. И мнѣ ничего не остается, кромѣ…
Она хотѣла сказать смерти, но Степанъ Аркадьевичъ не далъ ей договорить.
— Ты больна и раздражена, — сказалъ онъ; — повѣрь, что ты преувеличиваешь ужасно. Тутъ нѣтъ ничего такого страшнаго.
И Степанъ Аркадьевичъ улыбнулся. Никто бы на мѣстѣ Степана Аркадьевича, имѣя дѣло съ такимъ отчаяніемъ, не позволилъ себѣ улыбнуться (улыбка показалась бы грубою), но въ его улыбкѣ было такъ много доброты и почти женской нѣжности, что улыбка его не оскорбляла, а смягчала и успокоивала. Его тихія и успокоительныя рѣчи и улыбки дѣйствовали смягчающе успокоительно, какъ миндальное масло. И Анна скоро почувствовала это.
— Нѣтъ, Стива, — сказала она. — Я погибла, погибла! Хуже чѣмъ погибла. Я еще не погибла, я не могу сказать, что все кончено; напротивъ, я чувствую, что не кончено. Я — какъ натянутая струна, которая должна лопнуть. Но еще не кончено… И кончится страшно.
— Ничего, можно потихоньку спустить струну. Нѣтъ положенія, изъ котораго не было бы выхода.
— Я думала и думала. Только одинъ…
Опять онъ понялъ по ея испуганному взгляду, что этотъ одинъ выходъ, по ея мнѣнію, есть смерть, и онъ не далъ ей договорить.
— Нисколько, — сказалъ онъ, — позволь. Ты не можешь видѣть своего положенія, какъ я. Позволь мнѣ сказать откровенно свое мнѣніе. — Опять онъ осторожно улыбнулся своею миндальною улыбкой. — Я начну сначала: ты вышла замужъ за человѣка, который на двадцать лѣтъ старше тебя. Ты вышла замужъ безъ любви, или не зная любви. Это была ошибка, положимъ.
— Ужасная ошибка! — сказала Анна.
— Но я повторяю: это совершившійся фактъ. Потомъ ты имѣла, скажемъ, несчастіе полюбить не своего мужа. Это несчастіе; но это тоже совершившійся фактъ. И мужъ твой призналъ и простилъ это. — Онъ останавливался послѣ каждой фразы, ожидая ея возраженія, но она ничего не отвѣчала. — Это такъ. Теперь вопросъ въ томъ: можешь ли ты продолжать жить со своимъ мужемъ? желаешь ли ты этого? желаетъ ли онъ этого?
— Я ничего, ничего не знаю.
— Но ты сама сказала, что ты не можешь переносить его.
— Нѣтъ, я не сказала. Я отрекаюсь. Я ничего не знаю и ничего не понимаю.
— Да, но позволь…
— Ты не можешь понять. Я чувствую, что лечу головой внизъ въ какую-то пропасть, но я не должна спасаться. И не могу.
— Ничего, мы подстелемъ и подхватимъ тебя. Я понимаю тебя, понимаю, что ты не можешь взять на себя, чтобы высказать свое желаніе, свое чувство.
— Я ничего, ничего не желаю… только чтобы кончилось все.
— Но онъ видитъ это и знаетъ. И развѣ ты думаешь, что онъ не менѣе тебя тяготится этимъ? Ты мучишься, онъ мучится, и что же можетъ выйти изъ этого? Тогда какъ разводъ развязываетъ все, — не безъ усилія высказалъ Степанъ Аркадьевичъ главную мысль и значительно посмотрѣлъ на нее.
Она ничего не отвѣчала и отрицательно покачала своею остриженною головой. Но по выраженію вдругъ просіявшаго прежнею красотой лица онъ видѣлъ, что она не желала этого только потому, что это казалось ей невозможнымъ счастіемъ.
— Мнѣ васъ ужасно жалко! И какъ бы я счастливъ былъ, если бъ устроилъ это! — сказалъ Степанъ Аркадьевичъ, уже смѣлѣе улыбаясь. — Не говори, не говори ничего! Если бы Богъ далъ мнѣ только сказать такъ, какъ я чувствую. Я пойду къ нему.
Анна задумчивыми блестящими глазами посмотрѣла на него и ничего не сказала.