Анна Каренина (Толстой)/Часть IV/Глава XVIII/ДО
| ← Часть IV, глава XVII | Анна Каренина — Часть IV, глава XVIII | Часть IV, глава XIX → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 529—534. |
Послѣ разговора своего съ Алексѣемъ Александровичемъ Вронскій вышелъ на крыльцо дома Карениныхъ и остановился, съ трудомъ вспоминая, гдѣ онъ и куда ему надо идти или ѣхать. Онъ чувствовалъ себя пристыженнымъ, униженнымъ, виноватымъ и лишеннымъ возможности смыть свое униженіе. Онъ чувствовалъ себя выбитымъ изъ той колеи, по которой онъ такъ гордо и легко шелъ до сихъ поръ. Всѣ, казавшіеся столь твердыми, привычки и уставы его жизни вдругъ оказались ложными и неприложимыми. Обманутый мужъ, представлявшійся до сихъ поръ жалкимъ существомъ, случайною и нѣсколько комическою помѣхой его счастію, вдругъ ею же самой былъ вызванъ, вознесенъ на внушающую подобострастіе высоту, и этотъ мужъ явился на этой высотѣ не злымъ, не фальшивымъ, не смѣшнымъ, но добрымъ, простымъ и величественнымъ. Этого не могъ не почувствовать Вронскій. Роли вдругъ измѣнились. Вронскій чувствовалъ его высоту и свое униженіе, его правоту и свою неправду. Онъ почувствовалъ, что мужъ былъ великодушенъ и въ своемъ горѣ, а онъ низокъ, мелоченъ въ своемъ обманѣ. Но это сознаніе своей низости передъ тѣмъ человѣкомъ, котораго онъ несправедливо презиралъ, составляло только малую часть его горя. Онъ чувствовалъ себя невыразимо несчастнымъ теперь отъ того, что страсть его къ Аннѣ, которая охлаждалась, ему казалось, въ послѣднее время, теперь, когда онъ зналъ, что навсегда потерялъ ее, стала сильнѣе, чѣмъ была когда-нибудь. Онъ увидалъ ее всю во время ея болѣзни, узналъ ея душу, и ему казалось, что онъ никогда до тѣхъ поръ не любилъ ея. И теперь-то, когда онъ узналъ ее, полюбилъ, какъ должно было любить, онъ былъ униженъ передъ нею и потерялъ ее навсегда, оставивъ въ ней о себѣ одно постыдное воспоминаніе. Ужаснѣе же всего было то смѣшное, постыдное положеніе его, когда Алексѣй Александровичъ отдиралъ ему руки отъ его пристыженнаго лица. Онъ стоялъ на крыльцѣ дома Карениныхъ, какъ потерянный, и не зналъ, что дѣлать.
— Извозчика прикажете? — спросилъ швейцаръ.
— Да, извозчика.
Вернувшись домой послѣ трехъ безсонныхъ ночей, Вронскій, не раздѣваясь, легъ ничкомъ на диванъ, сложивъ руки и положивъ на нихъ голову. Голова его была тяжела. Представленія, воспоминанія и мысли самыя странныя съ чрезвычайною быстротой и ясностью смѣнялись одна другою: то это было лѣкарство, которое онъ наливалъ больной и перелилъ черезъ ложку, то бѣлыя руки акушерки, то странное положеніе Алексѣя Александровича на полу передъ кроватью.
„Заснуть! забыть!“ сказалъ онъ себѣ со спокойною увѣренностью здороваго человѣка въ томъ, что если онъ усталъ и хочетъ спать, то сейчасъ же и заснетъ. И дѣйствительно, въ то же мгновеніе въ головѣ стало путаться, и онъ сталъ проваливаться въ пропасть забвенія. Волны моря безсознательной жизни стали уже сходиться надъ его головой, какъ вдругъ точно сильнѣйшій зарядъ электричества былъ разряженъ въ него. Онъ вздрогнулъ такъ, что всѣмъ тѣломъ подпрыгнулъ на пружинахъ дивана, и, упершись руками, съ испугомъ вскочилъ на колѣни. Глаза его были широко открыты, какъ будто онъ никогда не спалъ. Тяжесть головы и вялость членовъ, которыя онъ испытывалъ за минуту, вдругъ исчезли.
„Вы можете затоптать въ грязь“, слышалъ онъ слова Алексѣя Александровича и видѣлъ его передъ собой, и видѣлъ съ горячечнымъ румянцемъ и блестящими глазами лицо Анны, съ нѣжностью и любовью смотрящее не на него, а на Алексѣя Александровича; онъ видѣлъ свою, какъ ему казалось, глупую и смѣшную фигуру, когда Алексѣй Александровичъ отнялъ ему отъ лица руки. Онъ опять вытянулъ ноги и бросился на диванъ въ прежней позѣ и закрылъ глаза.
„Заснуть! заснуть!“ повторилъ онъ себѣ. Но съ закрытыми глазами онъ еще яснѣе видѣлъ лицо Анны такимъ, какое она было въ памятный ему вечеръ скачекъ.
— Этого нѣтъ и не будетъ, и она желаетъ стереть это изъ своего воспоминанія. А я не могу жить безъ этого. Какъ же намъ помириться, какъ же намъ помириться? — сказалъ онъ вслухъ и безсознательно, сталъ повторять эти слова. Это повтореніе словъ удерживало возникновеніе новыхъ образовъ и воспоминаній, которые, онъ чувствовалъ, толпились въ его головѣ. Но повтореніе словъ удержало воображеніе не надолго. Опять одна за другой стали представляться съ чрезвычайною быстротой лучшія минуты и вмѣстѣ съ ними недавнее униженіе. „Отними руки“, говоритъ голосъ Анны. Онъ отнимаетъ руки и чувствуетъ пристыженное и глупое выраженіе своего лица.
Онъ все лежалъ, стараясь заснуть, хотя чувствовалъ, что не было ни малѣйшей надежды, и все повторялъ шопотомъ случайныя слова изъ какой-нибудь мысли, желая этимъ удержать возникновеніе новыхъ образовъ. Онъ прислушался — и услыхалъ страннымъ, сумасшедшимъ шопотомъ повторяемыя слова: „не умѣлъ цѣнить, не умѣлъ пользоваться; не умѣлъ цѣнить, не умѣлъ пользоваться“.
„Что это? или я съ ума схожу? — сказалъ онъ себѣ. — Можетъ быть. Отчего же и сходятъ съ ума, отчего же и стрѣляются?“ отвѣтилъ онъ самъ себѣ и, открывъ глаза, съ удивленіемъ увидѣлъ подлѣ своей головы шитую подушку работы Вари, жены брата. Онъ потрогалъ кисть подушки и попытался вспомнить о Варѣ, о томъ, когда онъ видѣлъ ее послѣдній разъ. Но думать о чем-нибудь постореннемъ было мучительно. „Нѣтъ, надо заснуть!“ Онъ подвинулъ подушку и прижался къ ней головой, но надо было дѣлать усиліе, чтобы держать глаза закрытыми. Онъ вскочилъ и сѣлъ. „Это кончено для меня, — сказалъ онъ себѣ. — Надо обдумать, что дѣлать. Что осталось?“ Мысль его быстро обѣжала жизнь внѣ его любви къ Аннѣ.
„Честолюбіе? Серпуховской? свѣтъ? дворъ?“ ни на чемъ онъ не могъ остановиться. Все это имѣло смыслъ прежде, но теперь ничего этого уже не было. Онъ всталъ съ дивана, снялъ сюртукъ, выпустилъ ремень и, открывъ мохнатую грудь, чтобы дышать свободнѣе, прошелся по комнатѣ. „Такъ сходятъ съ ума, — повторилъ онъ, — и такъ стрѣляются… чтобы не было стыдно“, добавилъ онъ медленно.
Онъ подошелъ къ двери и затворилъ ее; потомъ съ остановившимся взглядомъ и со стиснутыми крѣпко зубами подошелъ къ столу, взялъ револьверъ, оглянулъ его, перевернулъ на заряженный стволъ и задумался. Минуты двѣ, опустивъ голову съ выраженіемъ напряженнаго усилія мысли, стоялъ онъ съ револьверомъ въ рукахъ неподвижно и думалъ. „Разумѣется“, сказалъ онъ себѣ, какъ будто логическій, продолжительный и ясный ходъ мысли привелъ его къ несомнѣнному заключенію. Въ дѣйствительности же это убѣдительное для него „разумѣется“ было только послѣдствіемъ повторенія точно такого же круга воспоминаній и представленій, черезъ который онъ прошелъ уже десятки разъ въ этотъ часъ времени. Тѣ же были воспоминанія счастія, навсегда потеряннаго, то же представленіе безсмысленности всего предстоящаго въ жизни, то же сознаніе своего униженія. Та же была и послѣдовательность этихъ представленій и чувствъ.
„Разумѣется“, повторилъ онъ, когда въ третій разъ мысль его направилась опять по тому же самому заколдованному кругу воспоминаній и мыслей, и, приложивъ револьверъ къ лѣвой сторонѣ груди и сильно дернувшись всею рукой, какъ бы вдругъ сжимая ее въ кулакъ, онъ потянулъ за гашетку. Онъ не слыхалъ звука выстрѣла, но сильный ударъ въ грудь сбилъ его съ ногъ. Онъ хотѣлъ удержаться за край стола, уронилъ револьверъ, пошатнулся и сѣлъ на землю, удивленно оглядываясь вокругъ себя. Онъ не узнавалъ своей комнаты, глядя снизу на выгнутыя ножки стола, на корзинку для бумагъ и тигровую шкуру. Быстрые скрипящіе шаги слуги, шедшаго по гостиной, заставили его опомниться. Онъ сдѣлалъ усиліе мысли и понялъ, что онъ на полу, и, увидавъ кровь на тигровой шкурѣ и у себя на рукѣ, понялъ, что онъ стрѣлялся.
„Глупо! Не попалъ“, проговорилъ онъ, шаря рукой за револьверомъ. Револьверъ былъ подлѣ него, — онъ искалъ дальше. Продолжая искать, онъ потянулся въ другую сторону и, не въ силахъ удержать равновѣсіе, упалъ, истекая кровью.
Элегантный слуга съ бакенбардами, неоднократно жаловавшійся своимъ знакомымъ на слабость своихъ нервовъ, такъ испугался, увидавъ лежавшаго на полу господина, что оставилъ его истекать кровью и убѣжалъ за помощью. Черезъ часъ Варя, жена брата, пріѣхала и съ помощью трехъ явившихся докторовъ, за которыми она послала во всѣ стороны и которые пріѣхали въ одно время, уложила раненаго на постель и осталась у него ходить за нимъ.