Анна Каренина (Толстой)/Часть IV/Глава XVI/ДО
| ← Часть IV, глава XV | Анна Каренина — Часть IV, глава XVI | Часть IV, глава XVII → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 517—521. |
Княгиня сидѣла въ креслѣ молча и улыбаясь; князь сѣлъ подлѣ нея. Кити стояла у кресла отца, все не выпуская его руку. Всѣ молчали.
Княгиня первая назвала все словами и перевела всѣ мысли и чувства въ вопросы жизни. И всѣмъ одинаково странно и больно даже это показалось въ первую минуту.
— Когда же? Надо благословить и объявить. А когда же свадьба? Какъ ты думаешь, Александръ?
— Вотъ онъ, — сказалъ старый князь, указывая на Левина, — онъ тутъ главное лицо.
— Когда? — сказалъ Левинъ краснѣя. — Завтра. Если вы меня спрашиваете, то по-моему нынче благословить и завтра свадьба.
— Ну, полно, mon cher, глупости.
— Ну, черезъ недѣлю.
— Онъ точно сумасшедшій.
— Нѣтъ, отчего же?
— Да помилуй! — радостно улыбаясь этой поспѣшности, сказала мать. — А приданое?
„Неужели будетъ приданое и все это? — подумалъ Левинъ съ ужасомъ. — А впрочемъ, развѣ можетъ приданое, и благословенье, и все это — развѣ это можетъ испортить мое счастіе? Ничто не можетъ испортить! — Онъ взглянулъ на Кити и замѣтилъ, что ее нисколько, нисколько не оскорбила мысль о приданомъ. — Стало быть, это нужно“, подумалъ онъ.
— Я вѣдь ничего не знаю, я только сказалъ свое желаніе, — проговорилъ онъ, извиняясь.
— Такъ мы разсудимъ. Теперь можно благословить и объявить. Это такъ.
Княгиня подошла къ мужу, поцѣловала его и хотѣла идти, но онъ удержалъ ее, обнялъ и, нѣжно, какъ молодой влюбленный, нѣсколько разъ, улыбаясь, поцѣловалъ ее. Старики очевидно спутались на минутку и не знали хорошенько, они ли опять влюблены или только дочь ихъ. Когда князь съ княгиней вышли, Левинъ подошелъ къ своей невѣстѣ и взялъ ее за руку. Онъ теперь овладѣлъ собой и могъ говорить, и ему много нужно было сказать ей. Но онъ сказалъ совсѣмъ не то, что нужно было.
— Какъ я зналъ, что это такъ будетъ! Я никогда не надѣялся; но въ душѣ я былъ увѣренъ всегда, — сказалъ онъ. — Я вѣрю, что это было предназначено.
— А я? — сказала она. — Даже тогда… — она остановилась и опять продолжала, рѣшительно глядя на него своими правдивыми глазами, — даже тогда, когда я оттолкнула отъ себя свое счастіе. Я любила всегда васъ одного, но я была увлечена. Я должна сказать… Вы можете забыть это?
— Можетъ быть это къ лучшему. Вы мнѣ должны простить многое. Я долженъ сказать вамъ…
Это было одно изъ того, что онъ рѣшилъ сказать ей. Онъ рѣшился сказать ей съ первыхъ же дней двѣ вещи: то, что онъ не такъ чистъ, какъ она, и другое — что онъ невѣрующій. Это было мучительно, но онъ считалъ, что долженъ сказать и то и другое.
— Нѣтъ, не теперь, послѣ! — сказалъ онъ.
— Хорошо, послѣ, но непремѣнно скажите. Я не боюсь ничего. Мнѣ нужно все знать. Теперь кончено.
Онъ досказалъ:
— Кончено то, что вы возьмете меня, какой бы я ни былъ… не откажетесь отъ меня? Да?
— Да, да.
Разговоръ ихъ былъ прерванъ mademoiselle Linon, которая, хотя и притворно, но нѣжно улыбаясь, пришла поздравить свою любимую воспитанницу. Еще она не вышла, какъ съ поздравленіемъ пришли слуги. Потомъ пріѣхали родные, и начался тотъ блаженный сумбуръ, изъ котораго Левинъ не выходилъ до другого дня своей свадьбы. Левину было постоянно неловко, скучно, но напряженіе счастія шло, все увеличиваясь. Онъ постоянно чувствовалъ, что отъ него требуется многое, чего онъ не знаетъ, и онъ дѣлалъ все, что ему говорили, и все это доставляло ему счастіе. Онъ думалъ, что его сватовство не будетъ имѣть ничего похожаго на другія, что обычныя условія сватовства испортятъ его особенное счастіе, но кончилось тѣмъ, что онъ дѣлалъ то же, что другіе, и счастіе его отъ этого только увеличивалось и дѣлалось болѣе и болѣе особеннымъ, не имѣвшимъ и не имѣющимъ ничего подобнаго.
— Теперь мы поѣдимъ конфетъ, — говорила m-lle Linon, и Левинъ ѣхалъ покупать конфеты.
— Ну, очень радъ, — сказалъ Свіяжскій. — Я вамъ совѣтую букеты брать у Ѳомина.
— А надо? — И онъ ѣхалъ къ Ѳомину.
Братъ говорилъ ему, что надо занять денегъ, потому что будетъ много расходовъ, подарки…
— А надо подарки? — И онъ скакалъ къ Фульде.
И у кондитера, и у Ѳомина, и у Фульде онъ видѣлъ, что его ждали, что ему рады и торжествуютъ его счастіе такъ же, какъ и всѣ, съ кѣмъ онъ имѣлъ дѣло въ эти дни. Необыкновенно было то, что его всѣ не только любили, но и всѣ прежде несимпатичные, холодные, равнодушные люди, восхищаясь имъ, покорялись ему во всемъ, нѣжно и деликатно обходились съ его чувствомъ и раздѣляли его убѣжденіе, что онъ былъ счастливѣйшимъ въ мірѣ человѣкомъ, потому что невѣста его была верхъ совершенства. То же самое чувствовала и Кити. Когда графиня Нордстонъ позволила себѣ намекнуть о томъ, что она желала чего-то лучшаго, то Кити такъ разгорячилась и такъ убѣдительно доказала, что лучше Левина ничего не можетъ быть на свѣтѣ, что графиня Нордстонъ должна была признать это и въ присутствіи Кити безъ улыбки восхищенія уже не встрѣчала Левина.
Объясненіе, обѣщанное имъ, было одно тяжелое событіе того времени. Онъ посовѣтовался со старымъ княземъ и, получивъ его разрѣшеніе, передалъ Кити свой дневникъ, въ которомъ было написано то, что мучило его. Онъ и писалъ этотъ дневникъ тогда въ виду будущей невѣсты. Его мучили двѣ вещи: его неневинность и невѣріе. Признаніе въ невѣріи прошло незамѣченнымъ. Она была религіозна, никогда не сомнѣвалась въ истинахъ религіи, но его внѣшнее невѣріе даже нисколько не затронуло ея. Она знала любовью всю его душу и въ душѣ его она видѣла то, чего она хотѣла; а что такое состояніе души называется быть невѣрующимъ, это ей было все равно. Другое же признаніе заставило ее горько плакать.
Левинъ не безъ внутренней борьбы передалъ ей свой дневникъ. Онъ зналъ, что между нимъ и ею не можетъ и не должно быть тайнъ, и потому онъ рѣшилъ, что такъ должно; но онъ не далъ себѣ отчета о томъ, какъ это можетъ подѣйствовать, онъ не перенесся въ нее. Только когда въ этотъ вечеръ онъ пріѣхалъ къ нимъ предъ театромъ, вошелъ въ ея комнату и увидѣлъ заплаканное, несчастное отъ непоправимаго, имъ произведеннаго горя жалкое и милое лицо, онъ понялъ ту пучину, которая отдѣляла его позорное прошедшее отъ ея голубиной чистоты, и ужаснулся тому, что́ онъ сдѣлалъ.
— Возьмите, возьмите эти ужасныя книги! — сказала она, отталкивая лежавшія предъ ней на столѣ тетради. — Зачѣмъ вы дали ихъ мнѣ!.. Нѣтъ, все-таки лучше, — прибавила она, сжалившись надъ его отчаяннымъ лицомъ. — Но это ужасно, ужасно!
Онъ опустилъ голову и молчалъ. Онъ ничего не могъ сказать.
— Вы не простите меня, — прошепталъ онъ.
— Нѣтъ, я простила. Но это ужасно!
Однако счастіе его было такъ велико, что это признаніе не нарушило его, а придало ему только новый оттѣнокъ. Она простила его; но съ тѣхъ поръ онъ еще болѣе считалъ себя недостойнымъ ея, еще ниже нравственно склонялся предъ нею и еще выше цѣнилъ свое незаслуженное счастіе.