— Теперь мы поѣдимъ конфетъ, — говорила m-lle Linon, и Левинъ ѣхалъ покупать конфеты.
— Ну, очень радъ, — сказалъ Свіяжскій. — Я вамъ совѣтую букеты брать у Ѳомина.
— А надо? — И онъ ѣхалъ къ Ѳомину.
Братъ говорилъ ему, что надо занять денегъ, потому что будетъ много расходовъ, подарки…
— А надо подарки? — И онъ скакалъ къ Фульде.
И у кондитера, и у Ѳомина, и у Фульде онъ видѣлъ, что его ждали, что ему рады и торжествуютъ его счастіе такъ же, какъ и всѣ, съ кѣмъ онъ имѣлъ дѣло въ эти дни. Необыкновенно было то, что его всѣ не только любили, но и всѣ прежде несимпатичные, холодные, равнодушные люди, восхищаясь имъ, покорялись ему во всемъ, нѣжно и деликатно обходились съ его чувствомъ и раздѣляли его убѣжденіе, что онъ былъ счастливѣйшимъ въ мірѣ человѣкомъ, потому что невѣста его была верхъ совершенства. То же самое чувствовала и Кити. Когда графиня Нордстонъ позволила себѣ намекнуть о томъ, что она желала чего-то лучшаго, то Кити такъ разгорячилась и такъ убѣдительно доказала, что лучше Левина ничего не можетъ быть на свѣтѣ, что графиня Нордстонъ должна была признать это и въ присутствіи Кити безъ улыбки восхищенія уже не встрѣчала Левина.
Объясненіе, обѣщанное имъ, было одно тяжелое событіе того времени. Онъ посовѣтовался со старымъ княземъ и, получивъ его разрѣшеніе, передалъ Кити свой дневникъ, въ которомъ было написано то, что мучило его. Онъ и писалъ этотъ дневникъ тогда въ виду будущей невѣсты. Его мучили двѣ вещи: его неневинность и невѣріе. Признаніе въ невѣріи прошло незамѣченнымъ. Она была религіозна, никогда не сомнѣвалась въ истинахъ религіи, но его внѣшнее невѣріе даже нисколько не затронуло ея. Она знала любовью всю его душу и въ душѣ его она видѣла то, чего она хотѣла; а что такое состояніе души называется быть невѣрующимъ, это ей было все равно. Другое же признаніе заставило ее горько плакать.
