Анна Каренина (Толстой)/Часть II/Глава VI/ДО
| ← Часть II, глава V | Анна Каренина — Часть II, глава VI | Часть II, глава VII → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 170—176. |
Княгиня Бетси, не дождавшись конца послѣдняго акта, уѣхала изъ театра. Только что успѣла она войти въ свою уборную, обсыпать свое длинное блѣдное лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай въ большой гостиной, какъ ужъ одна за другой стали подъѣзжать кареты къ ея огромному дому на Большой Морской. Гости выходили на широкій подъѣздъ, и тучный швейцаръ, читающій по утрамъ, для назиданія прохожихъ, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворялъ эту огромную дверь, пропуская мимо себя пріѣзжавшихъ.
Почти въ одно и то же время вошли хозяйка съ освѣженною прической и освѣженнымъ лицомъ изъ одной двери и гости изъ другой въ большую гостиную съ темными стѣнами, пушистыми коврами и ярко освѣщеннымъ столомъ, блестѣвшимъ подъ огнями свѣчъ бѣлизною скатерти, серебромъ самовара и прозрачнымъ фарфоромъ чайнаго прибора.
Хозяйка сѣла за самоваръ и сняла перчатки. Передвигая стулья съ помощью незамѣтныхъ лакеевъ, общество размѣстилось, раздѣлившись на двѣ части, — у самовара съ хозяйкой и на противоположномъ концѣ гостиной, около красивой жены посланника въ черномъ бархатѣ и съ черными рѣзкими бровями. Разговоръ въ обоихъ центрахъ, какъ и всегда въ первыя минуты, колебался, перебиваемый встрѣчами, привѣтствіями, предложеніемъ чая, какъ бы отыскивая, на чемъ остановиться.
— Она необыкновенно хороша, какъ актриса; видно, что она изучила Каульбаха, — говорилъ дипломатъ въ кружкѣ жены посланника, — вы замѣтили, какъ она упала…
— Ахъ, пожалуйста, не будемъ говорить про Нильсонъ! Про нее нельзя ничего сказать новаго, — сказала толстая, красная, безъ бровей и безъ шиньона, бѣлокурая дама въ старомъ шелковомъ платьѣ. Это была княгиня Мягкая, извѣстная своею простотою, грубостью обращенія и прозванная enfant terrible. Княгиня Мягкая сидѣла посрединѣ между обоими кружками и, прислушиваясь, принимала участіе то въ томъ, то въ другомъ. — Мнѣ нынче три человѣка сказали эту самую фразу про Каульбаха, точно сговорились. И фраза, не знаю чѣмъ, такъ понравилась имъ.
Разговоръ былъ прерванъ этимъ замѣчаніемъ, и надо было придумывать опять новую тему.
— Разскажите намъ что-нибудь забавное, но не злое, — сказала жена посланника, великая мастерица изящнаго разговора, называемаго по-англійски small-talk, обращаясь къ дипломату, тоже не знавшему, что теперь начать.
— Говорятъ, что это очень трудно, что только злое смѣшно, — началъ онъ съ улыбкою. — Но я попробую. Дайте тему. Все дѣло въ темѣ. Если тема дана, то вышивать по ней уже легко. Я часто думаю, что знаменитые говоруны прошлаго вѣка были бы теперь въ затрудненіи говорить умно. Все умное такъ надоѣло…
— Давно ужъ сказано, — смѣясь перебила его жена посланника.
Разговоръ начался мило; но именно потому, что онъ былъ слишкомъ ужъ милъ, онъ опять остановился. Надо было прибѣгнуть къ вѣрному, никогда неизмѣняющему средству — злословію.
— Вы не находите, что въ Тушкевичѣ есть что-то Lois XV? — сказалъ онъ, указывая глазами на красиваго бѣлокураго молодого человѣка, стоявшаго у стола.
— О, да! Онъ въ одномъ вкусѣ съ гостиной, отъ этого онъ такъ часто и бываетъ здѣсь.
Этотъ разговоръ поддержался, такъ какъ говорилось намеками именно о томъ, чего нельзя было говорить въ этой гостиной, то-есть объ отношеніяхъ Тушкевича къ хозяйкѣ.
Около самовара и хозяйки разговоръ между тѣмъ, точно такъ же поколебавшись нѣсколько времени между тремя неизбѣжными темами: послѣднею общественною новостью, театромъ и осужденіемъ ближняго, тоже установился, попавъ на послѣднюю тему, то-есть на злословіе.
— Вы слышали, и Мальтищева — не дочь, а мать — шьетъ себѣ костюмъ diable rose!
— Не можетъ быть? Нѣтъ, это прелестно!
— Я удивляюсь, какъ съ ея умомъ — она вѣдь не глупа — не видѣть, какъ она смѣшна.
Каждый имѣлъ что сказать въ осужденіе и осмѣяніе несчастной Мальтищевой, и разговоръ весело затрещалъ, какъ разгорѣвшійся костеръ.
Мужъ княгини Бетси, добродушный толстякъ, страстный собиратель гравюръ, узнавъ, что у жены гости, зашелъ передъ клубомъ въ гостиную. Неслышно по мягкому ковру онъ подошелъ къ княгинѣ Мягкой.
— Какъ вамъ понравилась Нильсонъ? — сказалъ онъ.
— Ахъ, можно ли такъ подкрадываться? Какъ вы меня испугали! — отвѣчала она. — Не говорите пожалуйста со мной про оперу, вы ничего не понимаете въ музыкѣ. Лучше я спущусь до васъ и буду говорить съ вами про ваши маіолики и гравюры. Ну, какое тамъ сокровище купили вы недавно на толкучкѣ?
— Хотите, я вамъ покажу? Но вы не знаете толку.
— Покажите. Я выучилась у этихъ, какъ ихъ зовутъ… банкиры… у нихъ прекрасныя есть гравюры. Они намъ показывали.
— Какъ, вы были у Шюцбургъ? — спросила хозяйка отъ самовара.
— Была, ma chère. Они насъ звали съ мужемъ обѣдать, и мнѣ сказывали, что соусъ на этомъ обѣдѣ стоилъ тысячу рублей, — громко говорила княгиня Мягкая, чувствуя, что всѣ ее слушаютъ, — и очень гадкій соусъ, что-то зеленое. Надо было ихъ позвать, и я сдѣлала соусъ на восемьдесятъ пять копеекъ, и всѣ были очень довольны. Я не могу дѣлать тысячерублевыхъ соусовъ.
— Она единственна! — сказала хозяйка.
— Удивительна! — сказалъ кто-то.
Эффектъ, производимый рѣчами княгини Мягкой, всегда былъ одинаковъ, и секретъ производимаго ею эффекта состоялъ въ томъ, что она говорила, хотя и не совсѣмъ кстати, какъ теперь, но простыя вещи, имѣющія смыслъ. Въ обществѣ, гдѣ она жила, такія слова производили дѣйствіе самой остроумной шутки. Княгиня Мягкая не могла понять, отчего это такъ дѣйствовало, но знала, что это такъ дѣйствовало, и пользовалась этимъ.
Такъ какъ во время рѣчи княгини Мягкой всѣ ее слушали, и разговоръ около жены посланника прекратился, хозяйка хотѣла связать все общество воедино и обратилась къ женѣ посланника:
— Рѣшительно вы не хотите чаю? Вы бы перешли къ намъ.
— Нѣтъ, намъ очень хорошо здѣсь, — съ улыбкой отвѣчала жена посланника и продолжала начатый разговоръ.
Разговоръ былъ очень пріятный. Осуждали Карениныхъ, жену и мужа.
— Анна очень перемѣнилась со своей московской поѣздки. Въ ней есть что-то странное, — говорила ея пріятельница.
— Перемѣна главная та, что она привезла съ собою тѣнь Алексѣя Вронскаго, — сказала жена посланника.
— Да что же? У Гримма есть басня: человѣкъ безъ тѣни, человѣкъ лишенъ тѣни. И это ему наказаніе за что-то. Я никогда не могъ понять, въ чемъ наказаніе. Но женщинѣ должно быть непріятно безъ тѣни.
— Да, но женщины съ тѣнью обыкновенно дурно кончаютъ, — сказала пріятельница Анны.
— Типунъ вамъ на языкъ, — сказала вдругъ княгиня Мягкая, услыхавъ эти слова. — Каренина прекрасная женщина. Мужа ея я не люблю, а ее очень люблю.
— Отчего же вы не любите мужа? Онъ такой замѣчательный человѣкъ, — сказала жена посланника. — Мужъ говоритъ, что такихъ государственныхъ людей мало въ Европѣ.
— И мнѣ то же говоритъ мужъ, но я не вѣрю, — сказала княгиня Мягкая. — Если бы мужья наши не говорили, мы бы видѣли то, что есть; а Алексѣй Александровичъ по-моему просто глупъ. Я шопотомъ говорю это… Не правда ли, какъ все ясно дѣлается? Прежде, когда мнѣ велѣли находить его умнымъ, я все искала и находила, что я сама глупа, не видя его ума; а какъ только я сказала: онъ глупъ, но шопотомъ, все такъ ясно стало, не правда ли?
— Какъ вы злы нынче!
— Нисколько. У меня нѣтъ другого выхода. Кто-нибудь изъ двухъ глупъ. Ну, а вы знаете, про себя нельзя этого никогда сказать.
— Никто не доволенъ своимъ состояніемъ, и всякій доволенъ своимъ умомъ, — сказалъ дипломатъ французскій стихъ.
— Вотъ, вотъ, именно, — поспѣшно обратилась къ нему княгиня Мягкая. — Но дѣло въ томъ, что Анну я вамъ не отдамъ. Она такая славная, милая. Что же ей дѣлать, если всѣ влюблены въ нее и какъ тѣни ходятъ за ней?
— Да я и не думаю осуждать, — оправдывалась пріятельница Анны.
— Если за нами никто не ходитъ какъ тѣнь, то это не доказываетъ, что мы имѣемъ право осуждать.
И, отдѣлавъ какъ слѣдовало пріятельницу Анны, княгиня Мягкая встала и вмѣстѣ съ женой посланника присоединилась къ столу, гдѣ шелъ общій разговоръ о прусскомъ королѣ.
— О чемъ вы тамъ злословили? — спросила Бетси.
— О Карениныхъ. Княгиня дѣлала характеристику Алексѣя Александровича, — отвѣчала жена посланника, съ улыбкой садясь къ столу.
— Жалко, что мы не слыхали, — сказала хозяйка, взглядывая на входную дверь. — А, вотъ и вы наконецъ! — обратилась она съ улыбкой ко входившему Вронскому.
Вронскій былъ не только знакомъ со всѣми, но видалъ каждый день всѣхъ, кого онъ тутъ встрѣтилъ, и потому онъ вошелъ съ тѣми спокойными пріемами, съ какими входятъ въ комнату къ людямъ, отъ которыхъ только что вышли.
— Откуда я? — отвѣчалъ онъ на вопросъ жены посланника. — Что же дѣлать, надо признаться. Изъ Буффъ. Кажется, въ сотый разъ, и все съ новымъ удовольствіемъ. Прелесть! Я знаю, что это стыдно; но въ оперѣ я сплю, а въ Буффахъ до послѣдней минуты досиживаю, и весело. Нынче…
Онъ назвалъ французскую актрису и хотѣлъ что-то разсказывать про нее, но жена посланника съ шутливымъ ужасомъ перебила его:
— Пожалуйста, не разсказывайте про этотъ ужасъ.
— Ну, не буду, тѣмъ болѣе что всѣ знаютъ эти ужасы.
— И всѣ бы поѣхали туда, если бы это было такъ же принято, какъ опера, — подхватила княгиня Мягкая.