двухъ глупъ. Ну, а вы знаете, про себя нельзя этого никогда сказать.
— Никто не доволенъ своимъ состояніемъ, и всякій доволенъ своимъ умомъ, — сказалъ дипломатъ французскій стихъ.
— Вотъ, вотъ, именно, — поспѣшно обратилась къ нему княгиня Мягкая. — Но дѣло въ томъ, что Анну я вамъ не отдамъ. Она такая славная, милая. Что же ей дѣлать, если всѣ влюблены въ нее и какъ тѣни ходятъ за ней?
— Да я и не думаю осуждать, — оправдывалась пріятельница Анны.
— Если за нами никто не ходитъ какъ тѣнь, то это не доказываетъ, что мы имѣемъ право осуждать.
И, отдѣлавъ какъ слѣдовало пріятельницу Анны, княгиня Мягкая встала и вмѣстѣ съ женой посланника присоединилась къ столу, гдѣ шелъ общій разговоръ о прусскомъ королѣ.
— О чемъ вы тамъ злословили? — спросила Бетси.
— О Карениныхъ. Княгиня дѣлала характеристику Алексѣя Александровича, — отвѣчала жена посланника, съ улыбкой садясь къ столу.
— Жалко, что мы не слыхали, — сказала хозяйка, взглядывая на входную дверь. — А, вотъ и вы наконецъ! — обратилась она съ улыбкой ко входившему Вронскому.
Вронскій былъ не только знакомъ со всѣми, но видалъ каждый день всѣхъ, кого онъ тутъ встрѣтилъ, и потому онъ вошелъ съ тѣми спокойными пріемами, съ какими входятъ въ комнату къ людямъ, отъ которыхъ только что вышли.
— Откуда я? — отвѣчалъ онъ на вопросъ жены посланника. — Что же дѣлать, надо признаться. Изъ Буффъ. Кажется, въ сотый разъ, и все съ новымъ удовольствіемъ. Прелесть! Я знаю, что это стыдно; но въ оперѣ я сплю, а въ Буффахъ до послѣдней минуты досиживаю, и весело. Нынче…
Онъ назвалъ французскую актрису и хотѣлъ что-то разсказывать про нее, но жена посланника съ шутливымъ ужасомъ перебила его:
