Анна Каренина (Толстой)/Часть II/Глава IX/ДО
| ← Часть II, глава VIII | Анна Каренина — Часть II, глава IX | Часть II, глава X → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 186—190. |
Анна шла, опустивъ голову и играя кистями башлыка. Лицо ея блестѣло яркимъ блескомъ; но блескъ этотъ былъ не веселый, — онъ напоминалъ страшный блескъ пожара среди темной ночи. Увидавъ мужа, Анна подняла голову и, какъ будто просыпаясь, улыбнулась.
— Ты не въ постели? Вотъ чудо! — сказала она, скинула башлыкъ и, не останавливаясь, пошла дальше, въ уборную. — Пора, Алексѣй Александровичъ, — проговорила она изъ-за двери.
— Анна, мнѣ нужно переговорить съ тобой.
— Со мной? — сказала она удивленно, вышла изъ двери и посмотрѣла на него. — Что же это такое? О чемъ это? — спросила она садясь. — Ну, давай переговоримъ, если такъ нужно. А лучше бы спать.
Анна говорила, что́ приходило ей на языкъ, и сама удивлялась, слушая себя, своей способности лжи. Какъ просты, естественны были ея слова и какъ похоже было, что ей просто хочется спать! Она чувствовала себя одѣтою въ непроницаемую броню лжи. Она чувствовала, что какая-то невидимая сила помогала ей и поддерживала ее.
— Анна, я долженъ предостеречь тебя, — сказалъ онъ.
— Предостеречь? — сказала она. — Въ чемъ?
Она смотрѣла такъ просто, такъ весело, что кто не зналъ ее, какъ зналъ мужъ, не могъ бы замѣтить ничего неестественнаго ни въ звукахъ, ни въ смыслѣ ея словъ. Но для него, знавшаго ее, знавшаго, что, когда онъ ложится пятью минутами позже, она замѣчала и спрашивала о причинѣ, для него, знавшаго, что всякія свои радости, веселье, горе она тотчасъ сообщала ему, — для него теперь видѣть, что она не хотѣла замѣчать его состояніе, что не хотѣла ни слова сказать о себѣ, означало многое. Онъ видѣлъ, что глубина ея души, всегда прежде открытая предъ нимъ, была закрыта отъ него. Мало того, по тону ея онъ видѣлъ, что она и не смущалась этимъ, а прямо какъ бы говорила ему: да, закрыта, и это такъ должно быть и будетъ впередъ. Теперь онъ испытывалъ чувство, подобное тому, какое испытывалъ бы человѣкъ, возвратившійся домой и находящій домъ свой запертымъ. „Но, можетъ быть, ключъ еще найдется“, думалъ Алексѣй Александровичъ.
— Я хочу предостеречь тебя въ томъ, — сказалъ онъ тихимъ голосомъ, — что по неосмотрительности и легкомыслію ты можешь подать въ свѣтѣ поводъ говорить о тебѣ. Твой слишкомъ оживленный разговоръ сегодня съ графомъ Вронскимъ (онъ твердо и съ спокойною разстановкой выговорилъ это имя) обратилъ на себя вниманіе.
Онъ говорилъ и смотрѣлъ на ея смѣющіеся, страшные теперь для него своею непроницаемостью глаза и, говоря, чувствовалъ всю безполезность и праздность своихъ словъ.
— Ты всегда такъ, — отвѣчала она, какъ будто совершенно не понимая его и изъ всего того, что онъ сказалъ, умышленно понимая только послѣднее. — То тебѣ непріятно, что я скучна, то тебѣ непріятно, что я весела. Мнѣ не скучно было. Это тебя оскорбляетъ?
Алексѣй Александровичъ вздрогнулъ и загнулъ руки, чтобы трещать ими.
— Ахъ, пожалуйста, не трещи, я такъ не люблю, — сказала она.
— Анна, ты ли это? — сказалъ Алексѣй Александровичъ тихо, сдѣлавъ усиліе надъ собой и удержавъ движеніе рукъ.
— Да что жъ это такое? — сказала она съ такимъ искреннимъ и комическимъ удивленіемъ. — Что тебѣ отъ меня надо?
Алексѣй Александровичъ помолчалъ и потеръ рукою лобъ и глаза. Онъ увидалъ, что вмѣсто того, что онъ хотѣлъ сдѣлать, то-есть предостеречь свою жену отъ ошибки въ глазахъ свѣта, онъ волновался невольно о томъ, что касалось ея совѣсти, и боролся съ воображаемою имъ какою-то стѣной.
— Я вотъ что намѣренъ сказать, — продолжалъ онъ холодно и спокойно, — и я попрошу тебя выслушать меня. Я признаю, какъ ты знаешь, ревность чувствомъ оскорбительнымъ и унизительнымъ и никогда не позволю себѣ руководиться этимъ чувствомъ; но есть извѣстные каноны приличія, которые нельзя преступать безнаказанно. Нынче не я замѣтилъ, но, судя по впечатлѣнію, какое было произведено на общество, всѣ замѣтили, что ты вела и держала себя не совсѣмъ такъ, какъ можно было желать.
— Рѣшительно ничего не понимаю, — сказала Анна, пожимая плечами. „Ему все равно, — подумала она. — Но въ обществѣ замѣтили, и это тревожитъ его“. — Ты не здоровъ, Алексѣй Александровичъ, — прибавила она, встала и хотѣла уйти въ дверь; но онъ двинулся впередъ, какъ бы желая остановить ее.
Лицо его было некрасиво и мрачно, какимъ никогда не видала его Анна. Она остановилась и, отклонивъ голову назадъ, на бокъ, начала своею быстрою рукой выбирать шпильки.
— Ну-съ, я слушаю, что будетъ, — проговорила она спокойно и насмѣшливо. — И даже съ интересомъ слушаю, потому что желала бы понять, въ чемъ дѣло.
Она говорила и удивлялась тому натурально-спокойному, вѣрному тону, которымъ она говорила, и выбору словъ, которыя она употребляла.
— Входить во всѣ подробности твоихъ чувствъ я не имѣю права и вообще считаю это безполезнымъ и даже вреднымъ, — началъ Алексѣй Александровичъ. — Копаясь въ своей душѣ, мы часто выкапываемъ такое, что тамъ лежало бы незамѣтно. Твои чувства — это дѣло твоей совѣсти; но я обязанъ предъ тобой, предъ собой и предъ Богомъ указать тебѣ твои обязанности. Жизнь наша связана не людьми, а Богомъ. Разорвать эту связь можетъ только преступленіе, и преступленіе этого рода влечетъ за собой кару.
— Ничего не понимаю. Ахъ, Боже мой, и какъ мнѣ на бѣду спать хочется! — сказала она, быстро перебирая рукой волосы и отыскивая оставшіяся шпильки.
— Анна, ради Бога, не говори такъ, — сказалъ онъ кротко. — Можетъ быть, я ошибаюсь, но повѣрь, что то, что я говорю, я говорю столько же за себя, какъ и за тебя. Я мужъ твой и люблю тебя.
На мгновеніе лицо ея опустилось, и потухла насмѣшливая искра во взглядѣ; но слово люблю опять возмутило ее. Она подумала: „Любитъ? Развѣ онъ можетъ любить? Если бы онъ не слыхалъ, что бываетъ любовь, онъ никогда и не употреблялъ бы этого слова. Онъ и не знаетъ, что такое любовь“.
— Алексѣй Александровичъ, право, я не понимаю, — сказала она. — Опредѣли, что ты находишь…
— Позволь, дай договорить мнѣ. Я люблю тебя. Но я говорю не о себѣ; главныя лица тутъ — нашъ сынъ и ты сама. Очень можетъ быть, повторяю, тебѣ покажутся совершенно напрасными и неумѣстными мои слова; можетъ быть, они вызваны моимъ заблужденіемъ. Въ такомъ случаѣ я прошу тебя извинить меня. Но если ты сама чувствуешь, что есть хоть малѣйшія основанія, то я тебя прошу подумать и, если сердце тебѣ говоритъ, высказать мнѣ…
Алексѣй Александровичъ, самъ не замѣчая того, говорилъ совершенно не то, что́ приготовилъ.
— Мнѣ нечего говорить. Да и… — вдругъ быстро сказала она, съ трудомъ удерживая улыбку, — право, пора спать.
Алексѣй Александровичъ вздохнулъ и, не сказавъ больше ничего, отправился въ спальню.
Когда она вошла въ спальню, онъ уже лежалъ. Губы его были строго сжаты, и глаза не смотрѣли на нее. Анна легла на свою постель и ждала каждую минуту, что онъ еще разъ заговоритъ съ нею. Она и боялась того, что онъ заговоритъ, и ей хотѣлось этого. Но онъ молчалъ. Она долго ждала неподвижно и уже забыла о немъ. Она думала о другомъ, она видѣла его и чувствовала, какъ ея сердце при этой мысли наполнялось волненіемъ и преступною радостью. Вдругъ она услыхала ровный и спокойный носовой свистъ. Въ первую минуту Алексѣй Александровичъ какъ будто испугался своего свиста и остановился; но, переждавъ два дыханія, свистъ раздался съ новою, спокойною ровностью.
— Поздно, поздно ужъ, — прошептала она съ улыбкой. Она долго лежала неподвижно съ открытыми глазами, блескъ которыхъ, ей казалось, она сама въ темнотѣ видѣла.