Анна Каренина (Толстой)/Часть I/Глава XXXII/ДО
| ← Часть I, глава XXXI | Анна Каренина — Часть I, глава XXXII | Часть I, глава XXXIII → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 140—142. |
Первое лицо, встрѣтившее Анну дома, былъ сынъ. Онъ выскочилъ къ ней по лѣстницѣ, несмотря на крикъ гувернантки, и съ отчаяннымъ восторгомъ кричалъ: „Мама, мама!“ Добѣжавъ до нея, онъ повисъ ей на шеѣ.
— Я говорилъ вамъ, что мама! — кричалъ онъ гувернанткѣ. — Я зналъ!
И сынъ такъ же, какъ и мужъ, произвелъ въ Аннѣ чувство, похожее на разочарованіе. Она воображала его лучше, чѣмъ онъ былъ въ дѣйствительности. Она должна была опуститься до дѣйствительности, чтобы наслаждаться имъ такимъ, каковъ онъ былъ. Но и такой, каковъ онъ былъ, онъ былъ прелестенъ со своими бѣлокурыми кудрями, голубыми глазами и полными стройными ножками въ туго натянутыхъ чулкахъ. Анна испытывала почти физическое наслажденіе въ ощущеніи его близости и ласки и нравственное успокоеніе, когда встрѣчала его простодушный, довѣрчивый и любящій взглядъ и слышала его наивные вопросы. Анна достала подарки, которые посылали дѣти Долли, и разсказала сыну, какая въ Москвѣ есть дѣвочка Таня и какъ Таня эта умѣетъ читать и учитъ даже другихъ дѣтей.
— Что же, я хуже ея? — спросилъ Сережа.
— Для меня лучше всѣхъ на свѣтѣ.
— Я это знаю, — сказалъ Сережа улыбаясь.
Еще Анна не успѣла напиться кофе, какъ доложили про графиню Лидію Ивановну. Графиня Лидія Ивановна была высокая, полная женщина, съ нездоровымъ желтымъ цвѣтомъ лица и прекрасными задумчивыми черными глазами. Анна любила ее, но нынче она какъ будто въ первый разъ увидѣла ее со всѣми ея недостатками.
— Ну что, мой другъ, снесли оливковую вѣтвь? — спросила графиня Лидія Ивановна, только что вошла въ комнату.
— Да, все это кончилось, но все это и было не такъ важно, какъ мы думали, — отвѣчала Анна. — Вообще моя belle soeur слишкомъ рѣшительна.
Но графиня Лидія Ивановна, всѣмъ до нея некасавшимся интересовавшаяся, имѣла привычку никогда не слушать того, что ее интересовало; она перебила Анну:
— Да, много горя и зла на свѣтѣ, а я такъ измучена нынче.
— А что? — спросила Анна, стараясь удержать улыбку.
— Я начинаю уставать отъ напраснаго ломанія копій за правду и иногда совсѣмъ развинчиваюсь. Дѣло сестричекъ (это было филантропическое, религіозно-патріотическое учрежденіе) пошло было прекрасно, но съ этими господами ничего невозможно сдѣлать, — прибавила графиня Лидія Ивановна съ насмѣшливою покорностью судьбѣ. — Они ухватились за мысль, изуродовали ее и потомъ обсуждаютъ такъ мелко и ничтожно. Два-три человѣка, вашъ мужъ въ томъ числѣ, понимаютъ все значеніе этого дѣла, а другіе только роняютъ. Вчера мнѣ пишетъ Правдинъ…
Правдинъ былъ извѣстный панславистъ за границей, и графиня Лидія Ивановна разсказала содержаніе его письма.
Затѣмъ графиня разсказала еще непріятности и козни противъ дѣла соединенія церквей и уѣхала торопясь, такъ какъ ей въ этотъ день приходилось быть еще на засѣданіи одного общества и въ славянскомъ комитетѣ.
„Вѣдь все это было и прежде; но отчего я не замѣчала этого прежде? — сказала себѣ Анна. — Или она очень раздражена нынче? А въ самомъ дѣлѣ смѣшно: ея цѣль — добродѣтель, она христіанка, а она все сердится, и все у нея враги, и все враги по христіанству и добродѣтели“.
Послѣ графини Лидіи Ивановны пріѣхала пріятельница, жена директора, и разсказала всѣ городскія новости. Въ три часа и она уѣхала, обѣщаясь пріѣхать къ обѣду. Алексѣй Александровичъ былъ въ министерствѣ. Оставшись одна, Анна дообѣденное время употребила на то, чтобы присутствовать при обѣдѣ сына (онъ обѣдалъ отдѣльно) и чтобы привести въ порядокъ свои вещи, прочесть и отвѣтить на записки и письма, которыя у нея скопились на столѣ.
Чувство безпричиннаго стыда, которое она испытывала дорогой, и волненіе совершенно исчезли. Въ привычныхъ условіяхъ жизни она чувствовала себя опять твердою и безупречною.
Она съ удивленіемъ вспомнила свое вчерашнее состояніе. „Что же было? Ничего. Вронскій сказалъ глупость, которой легко положить конецъ, и я отвѣтила такъ, какъ нужно было. Говорить объ этомъ мужу не надо и нельзя. Говорить объ этомъ — значитъ придавать важность тому, что́ ея не имѣетъ“. Она вспомнила, какъ она разсказала почти признаніе, которое ей сдѣлалъ въ Петербургѣ молодой подчиненный ея мужа, и какъ Алексѣй Александровичъ отвѣтилъ, что, живя въ свѣтѣ, всякая женщина можетъ подвергнуться этому, но что онъ довѣряется вполнѣ ея такту и никогда не позволитъ себѣ унизить ее и себя до ревности. „Стало быть, не зачѣмъ говорить? Да славу Богу и нечего говорить“, сказала она себѣ.