Анна Каренина (Толстой)/Часть I/Глава XXXI/ДО
| ← Часть I, глава XXX | Анна Каренина — Часть I, глава XXXI | Часть I, глава XXXII → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 136—140. |
Вронскій и не пытался заснуть всю эту ночь. Онъ сидѣлъ на своемъ креслѣ, то прямо устремивъ глаза впередъ себя, то оглядывая входившихъ и выходившихъ, и если и прежде онъ поражалъ и волновалъ незнакомыхъ ему людей своимъ видомъ непоколебимаго спокойствія, то теперь онъ еще болѣе казался гордъ и самодовлѣющъ. Онъ смотрѣлъ на людей, какъ на вещи. Молодой нервный человѣкъ, служащій въ окружномъ судѣ, сидѣвшій противъ него, возненавидѣлъ его за этотъ видъ. Молодой человѣкъ и закуривалъ у него, и заговаривалъ съ нимъ, и даже толкалъ его, чтобы дать ему почувствовать, что онъ не вещь, а человѣкъ, но Вронскій смотрѣлъ на него все такъ же, какъ на фонарь, и молодой человѣкъ гримасничалъ, чувствуя, что онъ теряетъ самообладаніе подъ давленіемъ этого непризнаванія его человѣкомъ.
Вронскій ничего и никого не видалъ. Онъ чувствовалъ себя царемъ, не потому, чтобъ онъ вѣрилъ, что произвелъ впечатлѣніе на Анну, — онъ еще не вѣрилъ этому, — но потому, что впечатлѣніе, которое она произвела на него, давало ему счастіе и гордость.
Что изъ этого всего выйдетъ, онъ не зналъ и даже не думалъ. Онъ чувствовалъ, что всѣ его доселѣ распущенныя, разбросанныя силы были собраны въ одно и съ страшною энергіей были направлены къ одной блаженной цѣли. И онъ былъ счастливъ этимъ. Онъ зналъ только, что сказалъ ей правду: что онъ ѣхалъ туда, гдѣ была она, что все счастіе жизни, единственный смыслъ жизни онъ находилъ теперь въ томъ, чтобы видѣть и слышать ее. И когда онъ вышелъ изъ вагона въ Бологовѣ, чтобы выпить сельтерской воды, и увидалъ Анну, невольно первое слово его сказало ей то самое, что́ онъ думалъ. И онъ радъ былъ, что сказалъ ей это, что она знаетъ теперь это и думаетъ объ этомъ. Онъ не спалъ всю ночь. Вернувшись въ свой вагонъ, онъ не переставая перебиралъ всѣ положенія, въ которыхъ ее видѣлъ, всѣ ея слова, и въ его воображеніи, заставляя замирать сердце, носились картины возможнаго будущаго.
Когда въ Петербургѣ онъ вышелъ изъ вагона, онъ чувствовалъ себя послѣ безсонной ночи оживленнымъ и свѣжимъ, какъ послѣ холодной ванны. Онъ остановился у своего вагона, ожидая ея выхода. „Еще разъ увижу, — говорилъ онъ себѣ, невольно улыбаясь, — увижу ея походку, ея лицо: скажетъ что-нибудь, поворотитъ голову, взглянетъ, улыбнется можетъ быть“. Но прежде еще чѣмъ онъ увидалъ ее, онъ увидалъ ея мужа, котораго начальникъ станціи учтиво проводилъ между толпой. „Ахъ, да! мужъ!“ Теперь только въ первый разъ Вронскій ясно понялъ то, что мужъ было связанное съ нею лицо. Онъ зналъ, что у нея есть мужъ, но не вѣрилъ въ существованіе его, и повѣрилъ въ него вполнѣ, только когда увидѣлъ его, съ его головой, плечами и ногами въ черныхъ панталонахъ; въ особенности когда онъ увидалъ, какъ этотъ мужъ, съ чувствомъ собственности, спокойно взялъ ея руку.
Увидѣвъ Алексѣя Александровича съ его петербургски-свѣжимъ лицомъ и строго самоувѣренной фигурой, въ круглой шляпѣ, съ немного выдающеюся спиной, онъ повѣрилъ въ него и испыталъ непріятное чувство, подобное тому, какое испыталъ бы человѣкъ, мучимый жаждою и добравшійся до источника и находящій въ этомъ источникѣ собаку, овцу или свинью, которая и выпила, и взмутила воду. Походка Алексѣя Александровича, ворочавшаго всѣмъ тазомъ и тупыми ногами, особенно оскорбляла Вронскаго. Онъ только за собой признавалъ несомнѣнное право любить ее. Но она была все та же, и видъ ея все такъ же, физически оживляя, возбуждая и наполняя счастіемъ его душу, подѣйствовалъ на него. Онъ приказалъ подбѣжавшему къ нему изъ второго класса нѣмцу-лакею взять вещи и ѣхать и самъ подошелъ къ ней. Онъ видѣлъ первую встрѣчу мужа съ женой и замѣтилъ съ проницательностью влюбленнаго признакъ легкаго стѣсненія, съ которымъ она говорила съ мужемъ. „Нѣтъ, она не любитъ и не можетъ любить его“, рѣшилъ онъ самъ съ собой.
Еще въ то время какъ онъ подходилъ къ Аннѣ Аркадьевнѣ сзади, онъ замѣтилъ съ радостью, что она чувствовала его приближеніе и оглянулась было, и, узнавъ его, опять обратилась къ мужу.
— Хорошо ли вы провели ночь? — сказалъ онъ, наклоняясь предъ нею и предъ мужемъ вмѣстѣ и предоставляя Алексѣю Александровичу принять этотъ поклонъ на свой счетъ и узнать его или не узнать, какъ ему будетъ угодно.
— Благодарю васъ, очень хорошо, — отвѣчала она.
Лицо ея казалось усталымъ, и не было на немъ той игры просившагося то въ улыбку, то въ глаза оживленія; но на одно мгновеніе при взглядѣ на него что-то мелькнуло въ ея глазахъ, и, несмотря на то, что огонь этотъ сейчасъ же потухъ, онъ былъ счастливъ этимъ мгновеніемъ. Она взглянула на мужа, чтобы узнать, знаетъ ли онъ Вронскаго. Алексѣй Александровичъ смотрѣлъ на Вронскаго съ неудовольствіемъ, разсѣянно вспоминая, кто это. Спокойствіе и самоувѣренность Вронскаго здѣсь, какъ коса на камень, наткнулись на холодную самоувѣренность Алексѣя Александровича.
— Графъ Вронскій, — сказала Анна.
— А! Мы знакомы, кажется, — равнодушно сказалъ Алексѣй Александровичъ, подавая руку. — Туда ѣхала съ матерью, а назадъ съ сыномъ, — сказалъ онъ, отчетливо выговаривая, какъ рублемъ даря каждымъ словомъ. — Вы вѣрно изъ отпуска? — сказалъ онъ и, не дожидаясь отвѣта, обратился къ женѣ своимъ шуточнымъ тономъ: — Что жъ, много слезъ было пролито въ Москвѣ при разлукѣ?
Обращеніемъ этимъ къ женѣ онъ давалъ чувствовать Вронскому, что желаетъ остаться одинъ, и, повернувшись къ нему, коснулся шляпы; но Вронскій обратился къ Аннѣ Аркадьевнѣ:
— Надѣюсь имѣть честь быть у васъ, — сказалъ онъ.
Алексѣй Александровичъ усталыми глазами взглянулъ на Вронскаго.
— Очень радъ, — сказалъ онъ холодно, — по понедѣльникамъ мы принимаемъ. — Затѣмъ, отпустивъ совсѣмъ Вронскаго, онъ сказалъ женѣ: — И какъ хорошо, что у меня именно было полчаса времени, чтобы встрѣтить тебя, и что я могъ показать тебѣ свою нѣжность, — продолжалъ онъ тѣмъ же шуточнымъ тономъ.
— Ты слишкомъ ужъ подчеркиваешь свою нѣжность, чтобъ я очень цѣнила, — сказала она тѣмъ же шуточнымъ тономъ, невольно прислушиваясь къ звукамъ шаговъ Вронскаго, шедшаго за ними. „Но что мнѣ за дѣло?“ подумала она и стала спрашивать у мужа, какъ безъ нея проводилъ время Сережа.
— О, прекрасно! Mariette говоритъ, что онъ былъ милъ очень и… и долженъ тебя огорчить… не скучалъ о тебѣ, не такъ, какъ твой мужъ. Но еще разъ merci, мой другъ, что подарила мнѣ день. Нашъ милый самоваръ будетъ въ восторгѣ. (Самоваромъ онъ называлъ знаменитую графиню Лидію Ивановну за то, что она всегда и обо всемъ волновалась и горячилась.) Она о тебѣ спрашивала. И знаешь, если я смѣю совѣтовать, ты бы съѣздила къ ней нынче. Вѣдь у нея обо всемъ болитъ сердце. Теперь она, кромѣ всѣхъ своихъ хлопотъ, занята примиреніемъ Облонскихъ.
Графиня Лидія Ивановна была другъ ея мужа и центръ одного изъ кружковъ петербургскаго свѣта, съ которымъ по мужу ближе всѣхъ была связана Анна.
— Да вѣдь я писала ей.
— Но ей все нужно подробно. Съѣзди, если не устала, мой другъ. Ну, тебѣ карету подастъ Кондратій, а я ѣду въ комитетъ. Опять буду обѣдать не одинъ, — продолжалъ Алексѣй Александровичъ уже не шуточнымъ тономъ. — Ты не повѣришь, какъ я привыкъ…
И онъ, долго сжимая ей руку, съ особенною улыбкой посадилъ ее въ карету.