Анна Каренина (Толстой)/Часть I/Глава XXIX/ДО
| ← Часть I, глава XXVIII | Анна Каренина — Часть I, глава XXIX | Часть I, глава XXX → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 130—133. |
„Ну, все кончено, и слава Богу!“ была первая мысль, пришедшая Аннѣ Аркадьевнѣ, когда она простилась въ послѣдній разъ съ братомъ, который до третьяго звонка загораживалъ собой дорогу въ вагонѣ. Она сѣла на свой диванчикъ, рядомъ съ Аннушкой, и оглядѣлась въ полусвѣтѣ спальнаго вагона. „Слава Богу, завтра увижу Сережу и Алексѣя Александровича, и пойдетъ моя жизнь, хорошая и привычная, по-старому“.
Все въ томъ же духѣ озабоченности, въ которомъ она находилось весь этотъ день, Анна съ удовольствіемъ и отчетливостью устроилась въ дорогу; своими маленькими, ловкими руками она отперла и заперла красный мѣшочекъ, достала подушечку, положила себѣ на колѣни и, аккуратно закутавъ ноги, спокойно усѣлась. Больная дама укладывалась уже спать. Двѣ другія дамы заговаривали съ Анной, и толстая старуха укутывала ноги и выражала замѣчанія о топкѣ. Анна отвѣтила нѣсколько словъ дамамъ, но, не предвидя интереса отъ разговора, попросила Аннушку достать фонарикъ, прицѣпила его къ ручкѣ кресла и взяла изъ своей сумочки разрѣзной ножикъ и англійскій романъ. Первое время ей не читалось. Сначала мѣшали возня и ходьба; потомъ, когда тронулся поѣздъ, нельзя было не прислушаться къ звукамъ; потомъ снѣгъ, бившій въ лѣвое окно и налипавшій на стекло, и видъ закутаннаго мимо прошедшаго кондуктора, занесеннаго снѣгомъ съ одной стороны, и разговоры о томъ, какая теперь страшная метель на дворѣ, развлекали ея вниманіе. Далѣе все было то же и то же: та же тряска съ постукиваніемъ, тотъ же снѣгъ въ окно, тѣ же быстрые переходы отъ парового жара къ холоду и опять къ жару, то же мельканіе тѣхъ же лицъ въ полумракѣ и тѣ же голоса, и Анна стала читать и понимать читаемое. Аннушка уже дремала, держа красный мѣшочекъ на колѣняхъ широкими руками въ перчаткахъ, изъ которыхъ одна была прорвана. Анна Аркадьевна читала и понимала, но ей непріятно было читать, то-есть слѣдить за отраженіемъ жизни другихъ людей. Ей слишкомъ самой хотѣлось жить. Читала ли она, какъ героиня романа ухаживала за больнымъ, — ей хотѣлось ходить неслышными шагами по комнатѣ больного; читала ли она о томъ, какъ членъ парламента говорилъ рѣчь, — ей хотѣлось говорить эту рѣчь; читала ли она о томъ, какъ леди Мери ѣхала верхомъ за стаей и дразнила невѣстку и удивляла всѣхъ своею смѣлостью, — ей хотѣлось это дѣлать самой. Но дѣлать нечего было, и она, перебирая своими маленькими руками гладкій ножичекъ, усиливалась читать.
Герой романа уже началъ достигать своего англійскаго счастія, баронетства и имѣнія, и Анна желала съ нимъ вмѣстѣ ѣхать въ это имѣніе, какъ вдругъ она почувствовала, что ему должно быть стыдно и что ей стыдно этого самаго. Но чего же ему стыдно? „Чего же мнѣ стыдно?“ спросила она себя съ оскорбленнымъ удивленіемъ. Она оставила книгу и откинулась на спинку кресла, крѣпко сжавъ въ обѣихъ рукахъ разрѣзной ножикъ. Стыднаго ничего не было. Она перебрала всѣ свои московскія воспоминанія. Всѣ были хорошія, пріятныя. Вспомнила балъ, вспомнила Вронскаго и его влюбленное, покорное лицо, вспомнила всѣ свои отношенія съ нимъ: ничего не было стыднаго. А вмѣстѣ съ тѣмъ на этомъ самомъ мѣстѣ воспоминаній чувство стыда усиливалось, какъ будто какой-то внутренній голосъ именно тутъ, когда она вспомнила о Вронскомъ, говорилъ ей: „тепло, очень тепло, горячо“. „Ну, что же? — сказала она себѣ рѣшительно, пересаживаясь въ креслѣ. — Что же это значитъ? Развѣ я боюсь взглянуть прямо на это! Ну что же? Неужели между мной и этимъ офицером-мальчикомъ существуютъ и могутъ существовать какія-нибудь другія отношенія, кромѣ тѣхъ, какія бываютъ съ каждымъ знакомымъ?“ Она презрительно усмѣхнулась и опять взялась за книгу; но уже рѣшительно не могла понимать того, что читала. Она провела разрѣзнымъ ножомъ по стеклу, потомъ приложила его гладкую и холодную поверхность къ щекѣ и чуть вслухъ не засмѣялась отъ радости, вдругъ безпричинно овладѣвшей ею. Она чувствовала, что нервы ея какъ струны натягиваются все туже и туже на какіе-то завинчивающіеся колышки. Она чувствовала, что глаза ея раскрываются больше и больше, что пальцы на рукахъ и ногахъ нервно движутся, что внутри что-то давитъ дыханіе и что всѣ образы и звуки въ этомъ колеблющемся полумракѣ съ необычайною яркостью поражаютъ ее. На нее безпрестанно находили минуты сомнѣнія: впередъ ли ѣдетъ вагонъ, или назадъ, или вовсе стоитъ. Аннушка ли подлѣ нея, или чужая? „Что тамъ, на ручкѣ: шуба ли это, или звѣрь? И что сама я тутъ: я сама, или другая?“ Ей страшно было отдаваться этому забытью. Но что-то втягивало ее въ него, и она по произволу могла отдаваться ему и воздерживаться. Она поднялась, чтобы опомниться, откинула пледъ и сняла пелерину теплаго платья. На минуту она опомнилась и поняла, что вошедшій худой мужикъ въ длинномъ нанковомъ пальто, на которомъ недоставало пуговицы, былъ истопникъ, что онъ смотрѣлъ термометръ, что вѣтеръ и снѣгъ ворвались за нимъ въ дверь; но потомъ опять все смѣшалось… Мужикъ этотъ съ длинною таліей принялся грызть что-то въ стѣнѣ; старушка стала протягивать ноги во всю длину вагона и наполнила его чернымъ облакомъ; потомъ что-то страшно заскрипѣло и застучало, какъ будто раздирали кого-то; потомъ красный огонь ослѣпилъ глаза, и потомъ все закрылось стѣной. Анна почувствовала, что она провалилась. Но все это было не страшно, а весело. Голосъ окутаннаго и занесеннаго снѣгомъ человѣка прокричалъ что-то ей надъ ухомъ. Она поднялась и опомнилась; она поняла, что подъѣхали къ станціи и что это былъ кондукторъ. Она попросила Аннушку подать ей снятую пелерину и платокъ, надѣла ихъ и направилась къ двери.
— Выходить изволите? — спросила Аннушка.
— Да, мнѣ подышать хочется. Тутъ очень жарко.
И она отворила дверь. Метель и вѣтеръ рванулись ей навстрѣчу и заспорили съ ней о двери. И это ей показалось весело. Она отворила дверь и вышла. Вѣтеръ какъ будто только ждалъ ее: радостно засвисталъ и хотѣлъ подхватить и унести ее, но она рукой взялась за холодный столбикъ и, придерживая платокъ, спустилась на платформу и зашла за вагонъ. Вѣтеръ былъ силенъ на крылечкѣ, но на платформѣ за вагонами было затишье. Съ наслажденіемъ, полною грудью она вдыхала въ себя снѣжный морозный воздухъ и, стоя подлѣ вагона, оглядывала платформу и освѣщенную станцію.