Анна Каренина (Толстой)/Часть I/Глава XXVIII/ДО
| ← Часть I, глава XXVII | Анна Каренина — Часть I, глава XXVIII | Часть I, глава XXIX → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 126—129. |
Послѣ бала, рано утромъ, Анна Аркадьевна послала мужу телеграмму о своемъ выѣздѣ изъ Москвы въ тотъ же день.
— Нѣтъ, мнѣ надо, надо ѣхать, — объясняла она невѣсткѣ перемѣну своего намѣренія такимъ тономъ, какъ будто она вспомнила столько дѣлъ, что не перечтешь; — нѣтъ, ужъ лучше нынче!
Степанъ Аркадьевичъ не обѣдалъ дома, но обѣщалъ пріѣхать проводитъ сестру въ семъ часовъ.
Кити тоже не пріѣхала, приславъ записку, что у нея голова болитъ. Долли и Анна обѣдали однѣ съ дѣтьми и англичанкой. Потому ли, что дѣти непостоянны или очень чутки и почувствовали, что Анна въ этотъ день совсѣмъ не такая, какъ въ тотъ, когда они такъ полюбили ее, что она уже не занята ими, но только они вдругъ прекратили свою игру съ теткой и любовь къ ней, и ихъ совершенно не занимало то, что она уѣзжаетъ. Анна все утро была занята приготовленіями къ отъѣзду. Она писала записки къ московскимъ знакомымъ, записывала свои счеты и укладывалась. Вообще Долли казалось, что она не въ спокойномъ духѣ, а въ томъ духѣ заботы, который Долли хорошо знала за собой и который находитъ не безъ причины и большею частью прикрываетъ недовольство собой. Послѣ обѣда Анна пошла одѣваться въ свою комнату, и Долли пошла за ней.
— Какая ты нынче странная! — сказала ей Долли.
— Я? ты находишь? Я не странная, но я дурная. Это бываетъ со мной. Мнѣ все хочется плакать. Это очень глупо, но это проходитъ, — сказала быстро Анна и нагнула покраснѣвшее лицо къ игрушечному мѣшочку, въ который она укладывала ночной чепчикъ и батистовые платки. Глаза ея особенно блестѣли и безпрестанно подергивались слезами. — Такъ мнѣ изъ Петербурга не хотѣлось уѣзжать, а теперь отсюда не хочется.
— Ты пріѣхала сюда и сдѣлала доброе дѣло, — сказала Долли, внимательно высматривая ее.
Анна посмотрѣла на нее мокрыми отъ слезъ глазами.
— Не говори этого, Долли. Я ничего не сдѣлала и не могла сдѣлать. Я часто удивляюсь, зачѣмъ люди сговорились портить меня. Что я сдѣлала и что могла сдѣлать? У тебя въ сердцѣ нашлось столько любви, чтобы простить…
— Безъ тебя Богъ знаетъ что́ бы было! Какая ты счастливая, Анна, — сказала Долли. — У тебя все въ душѣ ясно и хорошо.
— У каждого есть въ душѣ свои skeletons, какъ говорятъ англичане.
— Какой же у тебя skeleton? У тебя все такъ ясно.
— Есть! — вдругъ сказала Анна, и неожиданно послѣ слезъ хитрая, смѣшливая улыбка сморщила ея губы.
— Ну, такъ онъ смѣшной, твой skeleton, а не мрачный, — улыбаясь сказала Долли.
— Нѣтъ, мрачный. Ты знаешь, отчего я ѣду нынче, а не завтра? Это признаніе, которое меня давило, я хочу тебѣ его сдѣлать, — сказала Анна, рѣшительно откидываясь на креслѣ и глядя прямо въ глаза Долли.
И, къ удивленію своему, Долли увидала, что Анна покраснѣла до ушей, до вьющихся черныхъ косицъ на шеѣ.
— Да, — продолжала Анна. — Ты знаешь, отчего Кити не пріѣхала обѣдать? Она ревнуетъ ко мнѣ. Я испортила… я была причиной того, что балъ этотъ былъ для нея мученіемъ, а не радостью. Но, право, право, я не виновата, или виновата немножко, — сказала она, тонкимъ голосомъ протянувъ слово „немножко“.
— О, какъ ты это похоже сказала на Стиву, — смѣясь сказала Долли.
Анна оскорбилась.
— О нѣтъ, о нѣтъ! Я не Стива, — сказала она хмурясь. — Я оттого говорю тебѣ, что я ни на минуту даже не позволяю себѣ сомнѣваться въ себѣ, — сказала Анна.
Но въ ту минуту, когда она выговаривала эти слова, она чувствовала, что они несправедливы; она не только сомнѣвалась въ себѣ, она чувствовала волненіе при мысли о Вронскомъ и уѣзжала скорѣе, чѣмъ хотѣла, только для того, чтобы больше не встрѣчаться съ нимъ.
— Да, Стива мнѣ говорилъ, что ты съ нимъ танцовала мазурку и что онъ…
— Ты не можешь себѣ представить, какъ это смѣшно вышло. Я только думала сватать, и вдругъ совсѣмъ другое. Можетъ быть, я противъ воли…
Она покраснѣла и остановилась.
— О, они это сейчасъ чувствуютъ! — сказала Долли.
— Но я была бы въ отчаянія, если бы тутъ было что-нибудь серьезное съ его стороны, — перебила ее Анна. — И я увѣрена, что это все забудется, и Кити перестанетъ меня ненавидѣть.
— Впрочемъ, Анна, по правдѣ тебѣ сказать, я не очень желаю для Кити этого брака. И лучше, чтобъ это разошлось, если онъ, Вронскій, могъ влюбиться въ тебя въ одинъ день.
— Ахъ, Боже мой, это было бы такъ глупо! — сказала Анна, и опять густая краска удовольствія выступила на ея лицѣ, когда она услыхала занимавшую ее мысль, выговоренную словами. — Такъ вотъ и я уѣзжаю, сдѣлавъ себѣ врага въ Кити, которую я такъ полюбила. Ахъ, какая она милая! Но ты поправишь это, Долли? Да?
Долли едва могла удерживать улыбку. Она любила Анну, но ей пріятно было видѣть, что и у нея есть слабости.
— Врага? Это не можетъ быть.
— Я такъ бы желала, чтобы вы всѣ меня любили, какъ я васъ люблю; а теперь я еще больше полюбила васъ, — сказала Анна со слезами на глазахъ. — Ахъ, какъ я нынче глупа.
Она провела платкомъ по лицу и стала одѣваться.
Ужъ передъ самымъ отъѣздомъ пріѣхалъ опоздавшій Степанъ Аркадьевичъ, съ краснымъ, веселымъ лицомъ и запахомъ вина и сигары.
Чувствительность Анны сообщилась и Долли и, когда она въ послѣдній разъ обняла золовку, она прошептала:
— Помни, Анна: что ты для меня сдѣлала, я никогда не забуду. И помни, что я любила и всегда буду любить тебя, какъ лучшаго друга!
— Я не понимаю за что, — проговорила Анна, цѣлуя ее и скрывая слезы.
— Ты меня поняла и понимаешь. Прощай, моя прелесть!