Степанъ Аркадьевичъ не обѣдалъ дома, но обѣщалъ пріѣхать проводитъ сестру въ семъ часовъ.
Кити тоже не пріѣхала, приславъ записку, что у нея голова болитъ. Долли и Анна обѣдали однѣ съ дѣтьми и англичанкой. Потому ли, что дѣти непостоянны или очень чутки и почувствовали, что Анна въ этотъ день совсѣмъ не такая, какъ въ тотъ, когда они такъ полюбили ее, что она уже не занята ими, но только они вдругъ прекратили свою игру съ теткой и любовь къ ней, и ихъ совершенно не занимало то, что она уѣзжаетъ. Анна все утро была занята приготовленіями къ отъѣзду. Она писала записки къ московскимъ знакомымъ, записывала свои счеты и укладывалась. Вообще Долли казалось, что она не въ спокойномъ духѣ, а въ томъ духѣ заботы, который Долли хорошо знала за собой и который находитъ не безъ причины и большею частью прикрываетъ недовольство собой. Послѣ обѣда Анна пошла одѣваться въ свою комнату, и Долли пошла за ней.
— Какая ты нынче странная! — сказала ей Долли.
— Я? ты находишь? Я не странная, но я дурная. Это бываетъ со мной. Мнѣ все хочется плакать. Это очень глупо, но это проходитъ, — сказала быстро Анна и нагнула покраснѣвшее лицо къ игрушечному мѣшочку, въ который она укладывала ночной чепчикъ и батистовые платки. Глаза ея особенно блестѣли и безпрестанно подергивались слезами. — Такъ мнѣ изъ Петербурга не хотѣлось уѣзжать, а теперь отсюда не хочется.
— Ты пріѣхала сюда и сдѣлала доброе дѣло, — сказала Долли, внимательно высматривая ее.
Анна посмотрѣла на нее мокрыми отъ слезъ глазами.
— Не говори этого, Долли. Я ничего не сдѣлала и не могла сдѣлать. Я часто удивляюсь, зачѣмъ люди сговорились портить меня. Что я сдѣлала и что могла сдѣлать? У тебя въ сердцѣ нашлось столько любви, чтобы простить…
— Безъ тебя Богъ знаетъ что́ бы было! Какая ты счастливая, Анна, — сказала Долли. — У тебя все въ душѣ ясно и хорошо.
