Анна Каренина (Толстой)/Часть I/Глава XXII/ДО
| ← Часть I, глава XXI | Анна Каренина — Часть I, глава XXII | Часть I, глава XXIII → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 101—105. |
Балъ только что начался, когда Кити съ матерью входила на большую, уставленную цвѣтами и лакеями въ пудрѣ и красныхъ кафтанахъ, залитую свѣтомъ лѣстницу. Изъ залъ несся стоявшій въ нихъ равномѣрный, какъ въ ульѣ, шорохъ движенія, и пока онѣ на площадкѣ между деревьями оправляли передъ зеркаломъ прически и платья, изъ залы послышались осторожно отчетливые звуки скрипокъ оркестра, начавшаго первый вальсъ. Штатскій старичокъ, оправлявшій свои сѣдые височки у другого зеркала и изливавшій отъ себя запахъ духовъ, столкнулся съ ними на лѣстницѣ и посторонился, видимо любуясь незнакомою ему Кити. Безбородый юноша, одинъ изъ тѣхъ свѣтскихъ юношей, которыхъ старый князь Щербацкій называлъ тютьками, въ чрезвычайно открытомъ жилетѣ, оправляя на ходу бѣлый галстукъ, поклонился имъ и, пробѣжавъ мимо, вернулся, приглашая Кити на кадриль. Первая кадриль была уже отдана Вронскому, она должна была отдать этому юношѣ вторую. Военный, застегивая перчатку, сторонился у двери и, поглаживая усы, любовался на розовую Кити.
Несмотря на то, что туалетъ, прическа и всѣ приготовленія къ балу стоили Кити большихъ трудовъ и соображеній, она теперь, въ своемъ сложномъ тюлевомъ платьѣ на розовомъ чехлѣ, вступала на балъ такъ свободно и просто, какъ будто всѣ эти розетки, кружева, всѣ подробности туалета не стоили ей и ея домашнимъ ни минуты вниманія, какъ будто она родилась въ этомъ тюлѣ, кружевахъ, съ этою высокою прической, съ розой и двумя листками наверху ея.
Когда старая княгиня, предъ входомъ въ залу, хотѣла оправить на ней завернувшуюся ленту пояса, Кити слегка отклонилась: она чувствовала, что все само собой должно быть хорошо и граціозно на ней и что оправлять ничего не нужно.
Кити была въ одномъ изъ своихъ счастливыхъ дней. Платье не тѣснило нигдѣ, нигдѣ не спускалась кружевная берта, розетки не смялись и не оторвались; розовыя туфли на высокихъ, выгнутыхъ каблукахъ не жали, а веселили ножку. Густыя бандо бѣлокурыхъ волосъ держались какъ свои на маленькой головкѣ. Пуговицы всѣ три застегнулись не порвавшись на высокой перчаткѣ, которая обвила ея руку, не измѣнивъ ея формы. Черная бархатка медальона особенно нѣжно окружила шею. Бархатка эта была прелесть, и дома, глядя въ зеркало на свою шею, Кити чувствовала, что эта бархатка говорила. Во всемъ другомъ могло еще быть сомнѣніе, но бархатка была прелесть. Кити улыбнулась и здѣсь, на балѣ, взглянувъ на нее въ зеркало. Въ обнаженныхъ плечахъ и рукахъ Кити чувствовала холодную мраморность — чувство, которое она особенно любила. Глаза блестѣли, и румяныя губы не могли не улыбаться отъ сознанія своей привлекательности. Не успѣла она войти въ залу и дойти до тюлево-ленто-кружевно-цвѣтной толпы дамъ, ожидавшихъ приглашенія танцовать (Кити никогда не стаивала въ этой толпѣ), какъ ужъ ее пригласили на вальсъ, и пригласилъ лучшій кавалеръ, главный кавалеръ по бальной іерархіи, знаменитый дирижеръ баловъ, церемоніймейстеръ, женатый, красивый и статный мужчина, Егорушка Корсунскій. Только что оставивъ графиню Бонину, съ которой онъ протанцовалъ первый туръ вальса, онъ, оглядывая свое хозяйство, то-есть пустившихся танцовать нѣсколько паръ, увидѣлъ входившую Кити и подбѣжалъ къ ней тою особенною, свойственною только дирижерамъ баловъ, развязною иноходью и, поклонившись, даже не спрашивая, желаетъ ли она, занесъ руку, чтобъ обнять ея тонкую талію. Она оглянулась, кому передать вѣеръ, и, улыбаясь ей, хозяйка взяла его.
— Какъ хорошо, что вы пріѣхали во́-время, — сказалъ онъ ей, обнимая ея талію, — а то что за манера опаздывать.
Она положила, согнувши, лѣвую руку на его плечо, и маленькія ножки въ розовыхъ башмакахъ быстро, легко и мѣрно задвигались въ тактъ музыки по скользкому паркету.
— Отдыхаешь, вальсируя съ вами, — сказалъ онъ ей, пускаясь въ первые небыстрые шаги вальса. — Прелесть какая легкость, précision, — говорилъ онъ ей то, что говорилъ почти всѣмъ хорошимъ знакомымъ.
Она улыбнулась но его похвалу и черезъ его плечо продолжала разглядывать залу. Она была не вновь выѣзжающая, у которой на балѣ всѣ лица сливаются въ одно волшебное впечатлѣніе; она и не была затасканная по баламъ дѣвушка, которой всѣ лица были такъ знакомы, что наскучили; но она было на серединѣ этихъ двухъ, — она была возбуждена, а вмѣстѣ съ тѣмъ обладала собой настолько, что могла наблюдать. Въ лѣвомъ углу залы, она видѣла, сгруппировался цвѣтъ общества. Тамъ была до невозможнаго обнаженная красавица Лиди, жена Корсунскаго, тамъ была хозяйка, тамъ сіялъ своей лысиной Кривинъ, всегда бывшій тамъ, гдѣ цвѣтъ общества; туда смотрѣли юноши, не смѣя подойти, и тамъ она нашла глазами Стиву и потомъ увидала прелестную фигуру и голову Анны въ черномъ бархатномъ платьѣ. И онъ былъ тутъ. Кити не видала его съ того вечера, когда она отказала Левину. Кити своими дальнозоркими глазами тотчасъ узнала его и даже замѣтила, что онъ смотрѣлъ на нее.
— Что жъ, еще туръ? Вы не устали? — сказалъ Корсунскій, слегка запыхавшись.
— Нѣтъ, благодарствуйте!
— Куда же отвести васъ?
— Каренина тутъ, кажется… отведите меня къ ней.
— Куда прикажете.
И Корсунскій завальсировалъ, умѣряя шагъ, прямо на толпу въ лѣвомъ углу залы, приговаривая: „pardon, mesdsames, pardon, pardon, mesdames“, и, лавируя между моремъ кружевъ, тюля и лентъ и не зацѣпивъ ни за перышко, повернулъ круто свою даму, такъ что открылись ея тонкія ножки въ ажурныхъ чулкахъ, а шлейфъ разнесло опахаломъ и закрыло имъ колѣни Кривину. Корсунскій поклонился, выпрямилъ открытую грудь и подалъ руку, чтобы провести ее къ Аннѣ Аркадьевнѣ. Кити, раскраснѣвшись, сняла шлейфъ съ колѣнъ Кривина и, закруженная немного, оглянулась, отыскивая Анну. Анна была не въ лиловомъ, какъ того непремѣнно хотѣла Кити, а въ черномъ, низко срѣзанномъ бархатномъ платьѣ, открывавшемъ ея точеныя, какъ старой слоновой кости, полныя плечи и грудь и округлыя руки съ тонкою крошечною кистью. Все платье было обшито венеціанскимъ гипюромъ. На головѣ у нея, въ черныхъ волосахъ, своихъ безъ примѣси, была маленькая гирлянда анютиныхъ глазокъ и такая же на черной лентѣ пояса между бѣлыми кружевами. Прическа ея была незамѣтна. Замѣтны были только, украшая ее, эти своевольныя короткія колечки курчавыхъ волосъ, всегда выбивавшіяся на затылкѣ и вискахъ. На точеной крѣпкой шеѣ была нитка жемчуга.
Кити видѣла каждый день Анну, была влюблена въ нее и представляла себѣ ее непремѣнно въ лиловомъ. Но теперь, увидавъ ее въ черномъ, она почувствовала, что не понимала всей ея прелести. Она теперь увидала ее совершенно новою и неожиданною для себя. Теперь она поняла, что Анна не могла быть въ лиловомъ и что ея прелесть состояла именно въ томъ, что она всегда выступала изъ своего туалета, что туалетъ никогда не могъ быть виденъ на ней. И черное платье съ пышными кружевами не было видно на ней; это была только рамка и была видна только она, простая, естественная, изящная, вмѣстѣ веселая и оживленная.
Она стояла, какъ и всегда, чрезвычайно прямо держась, и, когда Кити подошла къ этой кучкѣ, говорила съ хозяиномъ дома, слегка поворотивъ къ нему голову.
— Нѣтъ, я не брошу камня, — отвѣчала она ему на что-то, — хотя я не понимаю, — продолжала она, пожавъ плечами, и тотчасъ же съ нѣжною улыбкой покровительства обратилась къ Кити. Бѣглымъ женскимъ взглядомъ окинувъ ея туалетъ, она сдѣлала чуть замѣтное, но понятное для Кити, одобрительное ея туалету и красотѣ движеніе головой. — Вы и въ залу входите танцуя, — прибавила она.
— Это одна изъ моихъ вѣрнѣйшихъ помощницъ, — сказалъ Корсунскій, кланяясь Аннѣ Аркадьевнѣ, которой онъ не видалъ еще. — Княжна помогаетъ сдѣлать балъ веселымъ и прекраснымъ. Анна Аркадьевна, туръ вальса, — сказалъ онъ нагибаясь.
— А вы знакомы? — спросилъ хозяинъ.
— Съ кѣмъ мы не знакомы? Мы съ женой какъ бѣлые волки, насъ всѣ знаютъ, — отвѣчалъ Корсунскій. — Туръ вальса, Анна Аркадьевна.
— Я не танцую, когда можно не танцовать, — сказала она.
— Но нынче нельзя, — отвѣчалъ Корсунскій.
Въ это время подходилъ Вронскій.
— Ну, если нынче нельзя не танцовать, такъ пойдемте, — сказала она, не замѣчая поклона Вронскаго, и быстро подняла руку на плечо Корсунскаго.
„За что она недовольна имъ?“ подумала Кити, замѣтивъ, что Анна умышленно не отвѣтила на поклонъ Вронскаго. Вронскій подошелъ къ Кити, напоминая ей о первой кадрили и сожалѣя, что все это время не имѣлъ удовольствія ее видѣть. Кити смотрѣла, любуясь, на вальсировавшую Анну и слушала его. Она ждала, что онъ пригласитъ ее на вальсъ, но онъ не пригласилъ, и она удивленно взглянула на него. Онъ покраснѣлъ и поспѣшно пригласилъ вальсировать, но только что онъ обнялъ ея тонкую талію и сдѣлалъ первый шагъ, какъ вдругъ музыка остановилась. Кити посмотрѣла на его лицо, которое было на такомъ близкомъ отъ нея разстояніи, и долго потомъ, черезъ нѣсколько лѣтъ, этотъ взглядъ, полный любви, которымъ она тогда взглянула на него и на который онъ не отвѣтилъ ей, мучительнымъ стыдомъ рѣзалъ ея сердце.
— Pardon, pardon! Вальсъ, вальсъ! — закричалъ съ другой стороны залы Корсунскій и, подхвативъ первую попавшуюся барышню, сталъ самъ танцовать.