Анна Каренина (Толстой)/Часть I/Глава XXI/ДО
| ← Часть I, глава XX | Анна Каренина — Часть I, глава XXI | Часть I, глава XXII → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 98—100. |
Къ чаю большихъ Долли вышла изъ своей комнаты. Степанъ Аркадьевичъ не выходилъ. Онъ, должно быть, вышелъ изъ комнаты жены заднимъ ходомъ.
— Я боюсь, что тебѣ будетъ холодно наверху, — замѣтила Долли, обращаясь къ Аннѣ, — мнѣ хочется перевести тебя внизъ, и мы ближе будемъ.
— Ахъ, ужъ пожалуйста обо мнѣ не заботьтесь, — отвѣчала Анна, вглядываясь въ лицо Долли и стараясь понять, было или не было примиренія.
— Тебѣ свѣтло будетъ здѣсь, — отвѣчала невѣстка.
— Я тебѣ говорю, что я сплю вездѣ и всегда какъ сурокъ.
— О чемъ это? — спросилъ Степанъ Аркадьевичъ, выходя изъ кабинета и обращаясь къ женѣ.
По тону его и Кити и Анна сейчасъ поняли, что примиреніе состоялось.
— Я Анну хочу перевести внизъ, но надо гардины перевѣсить. Никто не сумѣетъ сдѣлать, надо самой, — отвѣчала Долли, обращаясь къ нему.
„Богъ знаетъ, вполнѣ ли помирились“, подумала Анна, услышавъ ея тонъ, холодный и спокойный.
— Ахъ, полно, Долли, все дѣлать трудности, — сказалъ мужъ. — Ну, хочешь, я все сдѣлаю…
„Да, должно быть, примирились“, подумала Анна.
— Знаю, какъ ты все сдѣлаешь, — отвѣчала Долли: — скажешь Матвѣю сдѣлать то, чего нельзя сдѣлать, а самъ уѣдешь, а онъ все перепутаетъ, — и привычная насмѣшливая улыбка морщила концы губъ Долли, когда она говорила это.
„Полное, полное примиреніе, полное, — подумала Анна, — слава Богу!“ и, радуясь тому, что она была причиной этого, она подошла къ Долли и поцѣловала ее.
— Совсѣмъ нѣтъ; отчего ты такъ презираешь насъ съ Матвѣемъ? — сказалъ Степанъ Аркадьевичъ, улыбаясь чуть замѣтно и обращаясь къ женѣ.
Весь вечеръ, какъ всегда, Долли была слегка насмѣшлива по отношенію къ мужу, а Степанъ Аркадьевичъ доволенъ и веселъ, но настолько, чтобы не показать, что онъ, будучи прощенъ, забылъ свою вину.
Въ половинѣ десятаго особенно радостная и пріятная вечерняя семейная бесѣда за чайнымъ столомъ у Облонскихъ была нарушена самымъ, повидимому, простымъ событіемъ, но это простое событіе почему-то всѣмъ показалось страннымъ. Разговорившись объ общихъ петербургскихъ знакомыхъ, Анна быстро встала.
— Она у меня есть въ альбомѣ, — сказала она, — да и кстати я покажу моего Сережу, — прибавила она съ гордою материнскою улыбкой.
Къ десяти часамъ, когда она обыкновенно прощалась съ сыномъ и часто сама предъ тѣмъ какъ ѣхать на балъ укладывала его, ей стало грустно, что она такъ далеко отъ него, и, о чемъ бы ни говорили, она нѣтъ-нѣтъ и возвращалась мыслью къ своему кудрявому Сережѣ. Ей захотѣлось посмотрѣть на его карточку и поговорить о немъ. Воспользовавшись первымъ предлогомъ, она встала и своею легкою, рѣшительною походкой пошла за альбомомъ. Лѣстница наверхъ въ ея комнату выходила на площадку большой входной теплой лѣстницы.
Въ то время, какъ она выходила изъ гостиной, въ передней послышался звонокъ.
— Кто это можетъ быть? — сказала Долли.
— За мной рано, а еще кому-нибудь поздно, — замѣтила Кити.
— Вѣрно съ бумагами, — прибавилъ Степанъ Аркадьевичъ, и, когда Анна проходила мимо лѣстницы, слуга взбѣгалъ наверхъ, чтобы доложить о пріѣхавшемъ, а самъ пріѣхавшій стоялъ у лампы; Анна, взглянувъ внизъ, узнала тотчасъ же Вронскаго, и странное чувство удовольствія и вмѣстѣ страха чего-то вдругъ шевельнулось у нея въ сердцѣ. Онъ стоялъ, не снимая пальто, и что-то доставалъ изъ кармана. Въ ту минуту какъ она поровнялась съ серединой лѣстницы, онъ поднялъ глаза, увидалъ ее, и въ выраженіи его лица сдѣлалось что-то пристыженное и испуганное. Она, слегка наклонивъ голову, прошла, а вслѣдъ за ней послышался громкій голосъ Степана Аркадьевича, звавшаго его войти, и негромкій, мягкій и спокойный голосъ отказывавшагося Вронскаго.
Когда Анна вернулась съ альбомомъ, его уже не было, и Степанъ Аркадьевичъ разсказывалъ, что онъ заѣзжалъ узнать объ обѣдѣ, который они завтра давали пріѣзжей знаменитости. — И ни за что не хотѣлъ войти. Какой-то онъ странный, — прибавилъ Степанъ Аркадьевичъ.
Кити покраснѣла. Она думала, что она одна поняла, зачѣмъ онъ пріѣзжалъ и отчего не вошелъ. „Онъ былъ у насъ, — думала она, — и не засталъ, и подумалъ, я здѣсь; но не вошелъ, оттого что думалъ поздно и Анна здѣсь“.
Всѣ переглянулись, ничего не сказавъ, и стали смотрѣть альбомъ Анны.
Ничего не было ни необыкновеннаго, ни страннаго въ томъ, что человѣкъ заѣхалъ къ пріятелю въ половинѣ десятаго узнать подробности затѣваемаго обѣда и не вошелъ; но всѣмъ это показалось странно. Болѣе всѣхъ странно и нехорошо это показалось Аннѣ.