зетки не смялись и не оторвались; розовыя туфли на высокихъ, выгнутыхъ каблукахъ не жали, а веселили ножку. Густыя бандо бѣлокурыхъ волосъ держались какъ свои на маленькой головкѣ. Пуговицы всѣ три застегнулись не порвавшись на высокой перчаткѣ, которая обвила ея руку, не измѣнивъ ея формы. Черная бархатка медальона особенно нѣжно окружила шею. Бархатка эта была прелесть, и дома, глядя въ зеркало на свою шею, Кити чувствовала, что эта бархатка говорила. Во всемъ другомъ могло еще быть сомнѣніе, но бархатка была прелесть. Кити улыбнулась и здѣсь, на балѣ, взглянувъ на нее въ зеркало. Въ обнаженныхъ плечахъ и рукахъ Кити чувствовала холодную мраморность — чувство, которое она особенно любила. Глаза блестѣли, и румяныя губы не могли не улыбаться отъ сознанія своей привлекательности. Не успѣла она войти въ залу и дойти до тюлево-ленто-кружевно-цвѣтной толпы дамъ, ожидавшихъ приглашенія танцовать (Кити никогда не стаивала въ этой толпѣ), какъ ужъ ее пригласили на вальсъ, и пригласилъ лучшій кавалеръ, главный кавалеръ по бальной іерархіи, знаменитый дирижеръ баловъ, церемоніймейстеръ, женатый, красивый и статный мужчина, Егорушка Корсунскій. Только что оставивъ графиню Бонину, съ которой онъ протанцовалъ первый туръ вальса, онъ, оглядывая свое хозяйство, то-есть пустившихся танцовать нѣсколько паръ, увидѣлъ входившую Кити и подбѣжалъ къ ней тою особенною, свойственною только дирижерамъ баловъ, развязною иноходью и, поклонившись, даже не спрашивая, желаетъ ли она, занесъ руку, чтобъ обнять ея тонкую талію. Она оглянулась, кому передать вѣеръ, и, улыбаясь ей, хозяйка взяла его.
— Какъ хорошо, что вы пріѣхали во́-время, — сказалъ онъ ей, обнимая ея талію, — а то что за манера опаздывать.
Она положила, согнувши, лѣвую руку на его плечо, и маленькія ножки въ розовыхъ башмакахъ быстро, легко и мѣрно задвигались въ тактъ музыки по скользкому паркету.
— Отдыхаешь, вальсируя съ вами, — сказалъ онъ ей, пуска-
