Анна Каренина (Толстой)/Часть I/Глава XVII/ДО
| ← Часть I, глава XVI | Анна Каренина — Часть I, глава XVII | Часть I, глава XVIII → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 78—81. |
На другой день въ 11 часовъ утра Вронскій выѣхалъ на станцію петербургской желѣзной дороги встрѣчать мать, и первое лицо, попавшееся ему на ступенькахъ большой лѣстницы, былъ Облонскій, ожидавшій съ этимъ же поѣздомъ сестру.
— А! ваше сіятельство! — крикнулъ Облонскій. — Ты за кѣмъ?
— Я за матушкой, — улыбаясь, какъ и всѣ, кто встрѣчался съ Облонскимъ, отвѣчалъ Вронскій, пожимая ему руку, и вмѣстѣ съ нимъ взошелъ на лѣстницу. — Она нынче должна быть изъ Петербурга.
— А я тебя ждалъ до двухъ часовъ. Куда же ты поѣхалъ отъ Щербацкихъ?
— Домой, — отвѣчалъ Вронскій. — Признаться, мнѣ такъ было пріятно вчера послѣ Щербацкихъ, что никуда не хотѣлось.
— Узнаю коней ретивыхъ по какимъ-то ихъ таврамъ, юношей влюбленныхъ узнаю по ихъ глазамъ, — продекламировалъ Степанъ Аркадьевичъ точно такъ же, какъ прежде Левину.
Вронскій улыбнулся съ такимъ видомъ, что онъ не отрекается отъ этого, но тотчасъ же перемѣнилъ разговоръ.
— А ты кого встрѣчаешь? — спросилъ онъ.
— Я? я хорошенькую женщину, — сказалъ Облонскій.
— Вотъ какъ!
— Honni soit qui mal y pense! Сестру Анну.
— Ахъ, это Каренину! — сказалъ Вронскій.
— Ты ее вѣрно знаешь?
— Кажется, знаю! Или нѣтъ… Право, не помню, — разсѣянно отвѣчалъ Вронскій, смутно представляя себѣ при имени Карениной что-то чопорное и скучное.
— Но Алексѣя Александровича, моего знаменитаго зятя, вѣрно знаешь. Его весь міръ знаетъ.
— То-есть знаю по репутаціи и по виду. Знаю, что онъ умный, ученый, божественный что-то… Но ты знаешь, это не въ моей… not in my line, — сказалъ Вронскій.
— Да, онъ очень замѣчательный человѣкъ; немножко консерваторъ, но славный человѣкъ, — замѣтилъ Степанъ Аркадьевичъ, — славный человѣкъ.
— Ну, и тѣмъ лучше для него, — сказалъ Вронскій, улыбаясь. — А, ты здѣсь, — обратился онъ къ высокому старому лакею матери, стоявшему у двери; — войди сюда.
Вронскій въ это послѣднее время, кромѣ общей для всѣхъ пріятности Степана Аркадьевича, чувствовалъ себя привязаннымъ къ нему еще тѣмъ, что онъ въ его воображеніи соединялся съ Кити.
— Ну что жъ, въ воскресенье сдѣлаемъ ужинъ для дивы? — сказалъ онъ ему, съ улыбкой взявъ его подъ руку.
— Непремѣнно. Я соберу подписку. Ахъ, познакомился ты вчера съ моимъ пріятелемъ Левинымъ? — спросилъ Степанъ Аркадьевичъ.
— Какъ же. Но онъ что-то скоро уѣхалъ.
— Онъ славный малый, — продолжалъ Облонскій. — Не правда ли?
— Я не знаю, — отвѣчалъ Вронскій, — отчего это во всѣхъ москвичахъ, разумѣется, исключая тѣхъ, съ кѣмъ говорю, — шутливо вставилъ онъ, — есть что-то рѣзкое. Что-то они все на дыбы становятся, сердятся, какъ будто все хотятъ дать почувствовать что-то.
— Есть это, правда, есть… — весело смѣясь, сказалъ Степанъ Аркадьевичъ.
— Что, скоро ли? — обратился Вронскій къ служащему.
— Поѣздъ вышелъ, — отвѣчалъ служитель.
Приближеніе поѣзда все болѣе и болѣе обозначалось движеніемъ приготовленій на станціи, бѣганьемъ артельщиковъ, появленіемъ жандармовъ и служащихъ и подъѣздомъ встрѣчающихъ. Сквозь морозный паръ виднѣлись рабочіе въ полушубкахъ, въ мягкихъ валеныхъ сапогахъ, переходившіе черезъ рельсы загибающихся путей. Слышался свистъ паровика на дальнихъ рельсахъ и передвиженіе чего-то тяжелаго.
— Нѣтъ, — сказалъ Степанъ Аркадьевичъ, которому очень хотѣлось разсказать Вронскому о намѣреніяхъ Левина относительно Кити. — Нѣтъ, ты не вѣрно оцѣнилъ моего Левина. Онъ очень нервный человѣкъ и бываетъ непріятенъ, правда, но зато иногда онъ бываетъ очень милъ. Это такая честная, правдивая натура, и сердце золотое. Но вчера были особенныя причины, — съ значительною улыбкой продолжалъ Степанъ Аркадьевичъ, совершенно забывая то искреннее сочувствіе, которое онъ вчера испытывалъ къ своему пріятелю, и теперь испытывая такое же, только къ Вронскому. — Да, была причина, почему онъ могъ быть или особенно счастливъ, или особенно несчастливъ.
Вронскій остановился и прямо спросилъ:
— То-есть что же? Или онъ вчера сдѣлалъ предложеніе твоей belle soeur?..
— Можетъ быть, — сказалъ Степанъ Аркадьевичъ. — Что-то мнѣ показалось такое вчера. Да, если онъ рано уѣхалъ и былъ еще не въ духѣ, то это такъ… Онъ такъ давно влюбленъ, и мнѣ его очень жаль.
— Вотъ какъ!.. Я думаю, впрочемъ, что она можетъ разсчитывать на лучшую партію, — сказалъ Вронскій и, выпрямив грудь, опять принялся ходить. — Впрочемъ, я его не знаю, — прибавилъ онъ. — Да, это тяжелое положеніе! Отъ этого-то большинство и предпочитаетъ знаться съ Кларами. Тамъ неудача доказываетъ только, что у тебя недостало денегъ, а здѣсь — твое достоинство на вѣсахъ. Однако вотъ и поѣздъ.
Дѣйствительно, вдали уже свистѣлъ паровозъ. Черезъ нѣсколько минутъ платформа задрожала, и, пыхая сбиваемымъ книзу отъ мороза паромъ, прокатился паровозъ съ медленно и мѣрно нагибающимся и растягивающимся рычагомъ средняго колеса и съ кланяющимся, обвязаннымъ, заиндевѣлымъ машинистомъ; а за тендеромъ, все медленнѣе и болѣе потрясая платформу, сталъ подходить вагонъ съ багажомъ и съ визжавшею собакой; наконецъ, подрагивая передъ остановкой, подошли пассажирскіе вагоны.
Молодцеватый кондукторъ, на ходу давая свистокъ, соскочилъ, и вслѣдъ за нимъ стали по одному сходить нетерпѣливые пассажиры: гвардейскій офицеръ, держась прямо и строго оглядываясь; вертлявый купчикъ съ сумкой, весело улыбаясь; мужикъ съ мѣшкомъ черезъ плечо.
Вронскій, стоя рядомъ съ Облонскимъ, оглядывалъ вагоны и выходившихъ и совершенно забылъ о матери. То, что онъ сейчасъ узналъ про Кити, возбуждало и радовало его. Грудь его невольно выпрямлялась, и глаза блестѣли. Онъ чувствовалъ себя побѣдителемъ.
— Графиня Вронская въ этомъ отдѣленіи, — сказалъ молодцеватый кондукторъ, подходя къ Вронскому.
Слова кондуктора разбудили его и заставили вспомнить о матери и предстоящемъ свиданіи съ ней. Онъ въ душѣ своей не уважалъ матери и, не отдавая себѣ въ томъ отчета, не любилъ ея, хотя, по понятіямъ того круга, въ которомъ жилъ, по воспитанію своему, не могъ себѣ представить другихъ къ матери отношеній, какъ въ высшей степени покорныхъ и почтительныхъ, и тѣмъ болѣе внѣшне покорныхъ и почтительныхъ, чѣмъ менѣе въ душѣ онъ уважалъ и любилъ ее.