Философия права (Гегель; Столпнер)/Часть 3/Отдел 1

Сочинения
автор Георг Вильгельм Фридрих Гегель
Источник: Георг Вильгельм Фридрих Гегель. Сочинения. — М.-Л.: Соцэкгиз, 1934. — Т. VII. — С. 191—210.

[191]
Отдел первый
СЕМЬЯ
§ 158

Семья как непосредственном субстанциальность духа имеет своим определением свое чувствующее себя единство, любовь, так что соответствующее умонастроение состоит в обладании самосознанием своей индивидуальности в этом единстве, как во в себе и для себя сущей существенности, чтобы быть в нем не как самостоятельное лицо, а как член этого единства.

Прибавление. Любовь означает вообще сознание моего единства с другим, так что я для себя не изолирован, а приобретаю свое само­сознание лишь как отказ от своего особенного бытия и посредством знания себя моим единством с другим и единством другого со мною. Но любовь есть чувство, т. е. нравственность в природной форме; в государстве нет уже любви: в нем мы сознаем единство как закон; в нем содержание необходимо должно быть разумным, и я необходимо должен его знать. Первым моментом в любви является то, что я не хочу быть самостоятельным, стоящим отдельно лицом и что, если бы я был таковым, я чувствовал бы себя несовершенным и неполным. Вторым моментом является то, что я обретаю себя в другом лице, что я обладаю значимостью в нем, и что оно в свою очередь достигает этого же во мне. Любовь поэтому представляет собою чудовищнейшее про­тиворечие, которого рассудок не в состоянии разрешить, так как нет ничего более неподатливого, чем эта точечность самосознания, кото­рая подвергается отрицанию, и которою я все же должен положи­тельно обладать. Любовь есть одновременно и порождение, и разрешение противоречия; в качестве разрешения последнего она есть нрав­ственное единение.

§ 159

Право, которое принадлежит единичному индивидууму на осно­вании семейного единства и которое есть ближайшим образом его жизнь в самом этом единстве, лишь постольку выступает в форме [192]права как абстрактный момент определенной единичности, поскольку семья начинает распадаться, и те, которые должны быть ее членами, становятся в своем умонастроении и действительности самостоятель­ными лицами и сохраняют теперь лишь в отрозненности, следова­тельно, лишь с внешних сторон (имущество, алиментация, расходы на воспитание и т. д.), то что́ составляло в семье некоторый опреде­ленный момент.

Прибавление. Право семьи состоит, собственно говоря, в том, что ее субстанциальность должна иметь наличное бытие; это, следова­тельно, — право, направленное против внешнего и против выступле­ния из этого единства. Но любовь, напротив того, есть в свою очередь чувство, некое субъективное, на которое единение не может изъявлять притязания. Если, следовательно, требуют единения, то это требо­вание может быть предъявлено лишь по отношению к таким вещам, которые сами по своей природе внешни и не обусловлены чувством.

§ 160

Семья завершается в следующих трех сторонах:

a) в образе своего непосредственного понятия как брак;

b) во внешнем наличном бытии, в семейной движимой и недвижи­мой собственности и заботе о ней;

c) в воспитании детей и распаде семьи.

А. БРАК
§ 161

Брак как непосредственное нравственное отношение содержит в себе, во-первых, момент природной жизни, а так как это нравственное отношение есть субстанциальное отношение, то он имеет в себе жизнь в ее целостности, а именно в качестве действительного рода и его процесса. Но в самосознании исключительно лишь внутреннее или в себе сущее единство и именно поэтому, представляющее собою в своем суще­ствовании лишь внешнее единство естественных полов, превращается, во-вторых, в духовное единство, в самосознательную любовь.

Прибавление. Брак представляет собою по своему существу нрав­ственное отношение. Раньше он рассматривался, в особенности в боль­шинстве сочинений о естественном праве, лишь с физической стороны, со стороны того, что̀ он представляет собою от природы. Его рассматривали, таким образом, лишь как половое отношение, и всякий путь к другим определениям брака оставался закрытым. Но столь же грубо [193]понимание брака как гражданского контракта, представление, встре­чающееся также еще у Канта; согласно этому представлению произвол обеих сторон договаривается относительно вступающих в договор ин­дивидуумов, и брак низводится к форме взаимного соответствующего договору потребления. Третье представление полагает брак лишь в любви; это последнее представление также должно быть отвергнуто, ибо любовь, представляющая собою чувство, допускает случайность во всех отношениях, а это — образ, которого нравственность не должна принимать. Брак мы должны поэтому ближе определить сле­дующим образом: он есть правовая нравственная любовь; при таком определении из последней исключается все, что в ней преходяще, капризно и лишь субъективно.

§ 162

Субъективным исходным пунктом брака может представляться ско­рее особая склонность друг к другу тех двух лиц, которые вступают в это отношение, или забота и подготовительные шаги родителей, и т. п.; но объективным исходным пунктом является свободное согла­сие лиц именно на то, чтобы составить единое лицо, на то, чтобы, погрузившись в это единство, отказаться от своей природной и еди­ничной личности; это единство представляет собою в таком смысле самоограничение, но на самом деле является освобождением входя­щих в его состав единичных личностей, так как они в нем обретают свое субстанциальное самосознание.

Примечание. Объективным назначением и, следовательно, нрав­ственной обязанностью единичных личностей является вступление в состояние брака. Каков будет характер внешнего исходного пункта, это но своей природе случайно и зависит, в особенности, от харак­тера рефлективной культуры. Одной крайностью являются те слу­чаи, в которых начало браку полагается предусмотрением благожела­тельных родителей, и в душах лиц, которых предназначают для еди­нения в любви друг с другом, возникает склонность, так как они узнают о том, что их к этому предназначили; другой крайностью являются те случаи, в которых сначала появляется склонность в ду­шах вступающих в брак, именно как этих, бесконечно партикуляризованных лиц. — Первую крайность, или вообще, путь, на котором началом является решение вступить в брак друг с другом, а склонность является следствием этого решения, так что к моменту действи­тельного бракосочетания имеется налицо и то, и другое, можно даже рассматривать как более нравственный путь. — В другой крайности [194]предъявляет свое притязание бесконечно особенное своеобразие и оно находится в связи с субъективным принципом современного мира (см. выше § 124). — В новейших драмах и других произведениях искус­ства, в которых половая любовь составляет главный интерес, элемент пронизывающего холода, имеющийся в этом притязании, вносится в пыл изображаемой страсти, благодаря связанной с нею полной слу­чайности, благодаря именно тому, что в них представляется поло­жение так, будто весь интерес концентрируется на этих лицах, что́ для этих лиц, может быть, и бесконечно важно, но вовсе не так важно само по себе.

Прибавление. У народов, которые мало уважают женщин, роди­тели устраивают браки по своему произволу, не спрашивая своих детей, и последние допускают это, так как особенность чувства еще не предъявляет притязаний. Девушке нужен лишь муж вообще, и юноше — лишь жена вообще. При других обстоятельствах могут иметь определяющее влияние имущественные соображения, родови­тость, политические цели. Тут могут иметь место очень крутые дей­ствия, так как брак превращается здесь в средство для других целей. В новейшее время, напротив, влюбленность рассматривается как един­ственно важный, субъективный исходный пункт. При этом предста­вляют себе, что каждый должен ждать того момента, когда пробьет его час, и что можно отдать свою любовь лишь определенному инди­видууму.

§ 163

Нравственная сторона брака состоит в сознании этого единства как субстанциальной цели, следовательно, в любви, доверии и общ­ности всего индивидуального существования; в таком умонастроении и в такой действительности природное влечение низводится на сте­пень модальности природного момента, которому именно и предназна­чено исчезнуть после его удовлетворения, а выступает в своем праве духовная связь в качестве субстанциального, следовательно, в каче­стве того, что́ само по себе стоит выше случайности страстей и времен­ного особенного каприза.

Примечание. Что брак в его существенной основе не есть отно­шение договора, это мы уже указали выше (§ 75), ибо сущность его именно и состоит в том, что он исходит из договорной точки зрения, из самостоятельной в своей единичности личности, чтобы затем упразднить эту точку зрения. Отожествление личностей, благодаря чему семья есть одно лицо, а ее члены суть акциденции (субстанцию [195]же представляет собою по существу отношение акциденций к ней са­мой), есть нравственный дух брака; этот дух сам по себе, освобожден­ный от многих внешних черт, которые он носит в своем наличном бы­тии, именно, в данных, этих индивидуумах и в данных определен­ных во времени и многообразными способами интересах, — этот нрав­ственный дух, выделенный как образ для представления, был пред­метом культа в качестве пенатов и т. п., и он вообще составляет то, в чем заключается религиозный характер брака и семьи, благоговей­ная родственная любовь (Pietät). Дальнейшей ступенью абстракции является отделение божественного, субстанциального от его налич­ного бытия и фиксирование, таким образом, чувства и сознания ду­ховного единства в качестве ошибочно так называемой платонической любви; это отделение находится в связи с монашеским воззрением, в котором момент естественной жизни определяется как исключи­тельно отрицательный, и ему сообщается, именно благодаря этому отделению, бесконечная важность, самостоятельное значение.

Прибавление. Врак отличается от сожительства тем, что в послед­нем имеет значение главным образом удовлетворение естественной потребности, между тем как в браке эта потребность оттесняется на задний план. Поэтому в браке говорят не краснея о таких естествен­ных происшествиях, упоминание о которых при внебрачных отно­шениях вызывало бы чувство стыда. Но по той же причине брак дол­жен быть признан в себе нерасторжимым, ибо брак имеет нравствен­ную цель, стоящую так высоко, что все другое представляется лишен­ным какой бы то ни было силы по сравнению с нею и подчиненным ей. Браку не должна мешать страсть, ибо последняя есть нечто ему подчиненное. Но он нерасторжим лишь в себе, ибо, как говорит Хри­стос: лишь из-за жестокости их сердца дозволен развод. Так как брак заключает в себе момент чувства, то он не абсолютен, а неустойчив и содержит в себе возможность расторжения. Но законодательства должны в высшей степени затруднять осуществление этой возможности и охранять право нравственности против каприза.

§ 164

Подобно тому как стипуляция договора уже сама по себе содер­жит подлинный переход собственности (§ 79), так и торжественное за­явление о согласии на нравственный брачный союз и соответственно признание и подтверждение этого заявления семьей и общиной (вы­ступление в этом случае церкви есть дальнейшее определение, о [196]котором здесь не место говорить) составляет формальное заключение брака и его действительность, так что этот союз конституируется как нрав­ственный союз путем предшествования одной только этой цере­монии, являющейся совершением субстанциального посредством знака, языка, представляющего собою наиболее духовное наличное бытие духовного (§ 78). Чувственное, момент, входящий в состав стороны его природной жизни, этим заявлением положено в нрав­ственном отношении брака как следствие и акциденциальное, входя­щее лишь во внешнее наличное бытие нравственного союза, который может также исчерпываться одной только взаимной любовью и по­мощью.

Примечание. Когда спрашивают, что̀ мы должны рассматривать как главную цель брака, желая посредством ответа на этот вопрос по­лучить возможность черпать юридические определения или судить о них, то под «главной целью» разумеют ту из отдельных сторон его действительности, которую нужно рассматривать как наиболее суще­ственную по сравнению со всеми другими. Но ни одна из этих сто­рон, взятая отдельно, не составляет всего объема его в себе и для себя сущего содержания, нравственного, и одна или другая сторона суще­ствования брака может отсутствовать без ущерба для его сущности. Если заключение брака как таковое, та торжественная церемония, по­средством которой высказывается и констатируется сущность этого союза как некоего нравственного, стоящего выше случайности чув­ства и особенной склонности, — если эта церемония признается внеш­ней формальностью и лишь так называемым гражданским требова­нием, то этому акту остается только служить, скажем, цели назида­ния и удостоверением гражданского отношения, а то даже оно начи­нает считаться просто положительным произволом гражданского или церковного установления, которое не только безразлично для природы брака, а даже оскверняет чувство любви, и как нечто чуждое противоречит интимности этого союза, поскольку, благодаря ему, сердце придает значение этому формальному заключению брачного союза и рассматривает таковое как предшествующее условие пол­ной взаимной отдачи себя. Такое мнение, претендующее дать высшее понятие о свободе, интимности и совершенстве любви, на самом деле скорее отрицает нравственное в любви, более высокую задержку и оттеснение чисто природного влечения, которое (оттеснение) природ­ным образом содержится уже в чувстве стыда, и благодаря более определенному духовному сознанию поднимается до целомудрия и чи­стоты. Говоря более точно, мы должны сказать, что этим воззрением [197]отвергается нравственное определение, состоящее в том, что сознание выходит из своей природности и субъективности, собирает себя в мысль о субстанциальном, и вместо того чтобы все еще оставлять за собою возможность выбрать случайное и произвол чувственной склонности, изъемлет этот союз из сферы произвола и, связывая его перед пена­тами, передает его субстанциальному, низводя чувственный момент на степень некоего лишь обусловленного момента, момента, зависимого от того, что̀ есть подлинного и нравственного в этой связи, и от при­знания последней нравственной связью. — Наглость и поддерживаю­щий ее рассудок не в состоянии постичь спекулятивной природы суб­станциального отношения; но нравственно не испорченное чувство, равно как и законодательства христианских народов, находятся в согласии с нею.

Прибавление. Что церемония заключения брака излишня и пред­ставляет собою формальность, без которой можно было бы обойтись, так как субстанциальным является любовь, а последняя даже теряет в своей ценности благодаря этой торжественной церемонии, — это поло­жение было выставлено Фридрихом фон Шлегелем в «Люцинде» и после­дователем его в «Письмах анонима» (Любек и Лейпциг, 1800). Чув­ственная отдача себя выставляется там как необходимое доказатель­ство свободы и глубины любви, — аргументация, не чуждая соблаз­нителям. Относительно связи между мужчиной и женщиной следует заметить, что девушка, отдаваясь чувственно, жертвует своей честью, с мужчиной же, имеющим кроме семьи еще и другое поле нравствен­ной деятельности, дело не обстоит так. Предназначение девушки со­стоит существенно лишь в браке; требуется поэтому, чтобы любовь получила форму брака, и чтобы различные моменты, заключающиеся в любви, получили свое истинно-разумное отношение друг к другу.

§ 165

Природная определенность полов получает, благодаря своей ра­зумности, интеллектуальное и нравственное значение. Это значение определено различием, на которое нравственная субстанциальность как понятие раскалывается в себе самой, чтобы, исходя из него обрести свой жизненный характер как конкретное единство.

§ 166

Поэтому один пол представляет собою духовное как раздваивающееся, заключающее в себе момент для себя сущей личной [198]самостоятельности и момент знания и воления свободной всеобщности, само­сознания постигающей мысли и воления объективной окончательной цели (Endzweck); другой пол представляет собою сохраняющееся в единстве духовное как знание и воление субстанциального в форме конкретной единичности и чувства; первый пол представляет собою сильное и деятельное начало, направленное во вне, а второй — пассив­ное и субъективное начало. Действительная субстанциальная жизнь мужчины протекает и проявляется поэтому в государстве, в науке и т. п., а затем — в борьбе с внешним миром и с собою, равно как и в работе над ними, так что лишь пройдя через раздвоение, он отвое­вывает себе самостоятельное единство с собою; спокойным созерца­нием этого единства и чувствующей субъективной нравственностью он обладает в семье, в которой женщина имеет свое субстанциальное назначение, и в этой благоговейной родственной любви находит себе выражение также и ее нравственное умонастроение.

Примечание. Поэтому в одном из возвышеннейших изображений этого чувства, в софокловой «Антигоне», благоговейная родственная любовь провозглашается законом преимущественно женщины и законом чувствующей субъективной субстанциальности, внутренней жизни, еще не достигшей своего полного осуществления, законом древних, подземных богов, вечным законом, о котором никто не знает, откуда он появился, и который находится в антагонизме с явным законом государства; этот антагонизм двух законов представляет собою вели­чайший нравственный антагонизм и потому он есть также и величай­ший трагический антагонизм, который находит в этом произведении индивидуализированное воплощение в женском и мужском началах. Ср. Phänomenologie des Geistes, стр. 383 и сл., 417 и сл.

Прибавление. Женщины могут быть образованными, но для выс­ших наук, как философия, и для некоторых произведений искусства, требующих всеобщего, они не созданы. Женщины могут обладать остроумием, вкусом, изяществом, но идеальным они по обладают. Различие между мужчиной и женщиной таково же, как различие между животным и растением: животное больше соответствует харак­теру мужчины, растение больше — характеру женщины, ибо она больше представляет собою спокойное раскрытие, получающее своим началом более неопределенное единство чувства. Государство подвер­гается опасности, когда женщины находятся во главе правительства, ибо они действуют не согласно требованиям всеобщего, а руководясь случайными склонностями и мнениями. Женщины получают свое образование какими-то неведомыми путями и как бы через атмосферу [199]представления, больше благодаря жизни, чем благодаря приобрете­нию знаний, между тем как мужчина достигает своего положения лишь посредством завоеваний мысли и многих технических стараний.

§ 167

Брак есть по существу моногамия, ибо в это отношение вкладывает себя и в нем отдается личность, непосредственная исключающая единичность, и истина и задушевность (субъективная форма субстан­циальности) этого отношения проистекает лишь из взаимной нераздельной отдачи себя этой личности; последняя лишь постольку до­стигает осуществления своего права сознавать самое себя в другом, поскольку другой имеется в этом тожестве как личность, т. е. как не­делимая единичность.

Примечание. Брак, по существу моногамия, представляет собою один из тех абсолютных принципов, на которых зиждется нравствен­ность общественного союза; об учреждении брака рассказывается по­этому как об одном из моментов божественного или героического осно­вания государств.

§ 168

Далее, так как брак получается из свободной отдачи себя этой бес­конечно своеобразной для самой себя личности обоих полов, то он не должен быть заключен внутри круга уже природно тожественного, члены которого знают друг друга до мельчайших подробностей, близки между собою во всех отношениях и потому не являются друг для друга бесконечно своеобразной для самой себя личностью; браки должны заключаться между несвязанными друг с другом, первона­чально отличными друг от друга личностями, принадлежащими к раз­ным семьям. Поэтому брак между кровными родственниками противо­речит понятию, для которого брак есть нравственное деяние свободы, а не союз непосредственно природных существ и их влечений; такой брак между близкими родственниками противоречит, следовательно, также и подлинному естественному чувству.

Примечание. Сам брак рассматривался часто как учреждение, име­ющее свое основание не в естественном праве, а лишь в естественном половом влечении, и как произвольный договор; даже моногамию часто обосновывают такого рода внешними соображениями, как например, отношением между числом женщин и мужчин, и подобным же обра­зом запрет браков между близкими родственниками обосновывают [200]лишь смутными чувствами. В основании всех этих объяснений лежит обычное представление об естественном состоянии и о природности права и отсутствие понятия разумности и свободы.

Прибавление. Ближайшим образом против брака между близкими родственниками восстает уже чувство стыда, но это отступление в страхе перед таким браком оправдывается понятием предмета. То, что уже соединено, не может быть соединено впервые посредством брака. Если подойдем к этому вопросу со стороны чисто природных отношений, то мы знаем, что случки между животными, принадлежа­щими к одному семейству, дают более слабосильный приплод, ибо то, чему нужно соединиться, должно раньше быть раздельным; сила фи­зического рождения, как и сила духа, тем больше, чем больше также и те противоположности, из которых оно восстановляется. Близость, знакомство, привычка к общим действиям не должны существовать еще до брака; они должны быть обретены в браке, и это обретение тем ценнее, чем оно богаче и чем большим количеством частей оно обла­дает.

§ 169

Семья в качестве лица имеет свою внешнюю реальность в некото­рой собственности; в собственности она обладает наличным бытием своей субстанциальной личности лишь как в некотором имуществе.

В. СЕМЕЙНОЕ ИМУЩЕСТВО
§ 170

Семья не только обладает собственностью, а для нее, как для всеобщего и непрерывно существующего лица, наступает потребность в пребывающем и обеспеченном владении, в имуществе. Имеющийся в аб­страктной собственности произвольный момент особенной потреб­ности лишь единичного лица и эгоизм вожделений преображается здесь в заботу о чем-то общем и в добывание средств для чего-то общего, в нечто нравственное.

Примечание. В сказаниях об основании государства или, по край­ней мере, нравственно упорядоченной общественной жизни введение прочной собственности появляется в связи с введением брака. Ответ на вопрос, в чем состоит это имущество, и каков подлинный способ его упрочения, получается, впрочем, не здесь, а в сфере гражданского общества. [201]

§ 171

Представительство семьи как правового лица перед другими при­надлежит мужу как ее главе. На его долю должно, далее, преимущественно выпадать добывание средств вне семьи, забота об удовлетво­рении ее потребностей, равно как ему принадлежит право распоряже­ния и управления семейным имуществом. Последнее есть общая соб­ственность, так что ни один член семьи не обладает особенной соб­ственностью, но каждый из них обладает некоторым правом на общую собственность. Но это право и принадлежащее главе семьи право рас­поряжения могут приходить в столкновение друг с другом, так как в семье мы еще имеем перед собою непосредственное нравственное умонастроение (§ 158), подверженное обособлению и случайности.

§ 172

Посредством брака конституируется новая семья, которая есть не­кое для себя самостоятельное по отношению к родам или домам, из которых она вышла; в последних связь имеет своей основой кровное родство, а новая семья основана на нравственной любви. Собствен­ность индивидуума находится поэтому в существенной связи с его брачными отношениями и лишь в более отдаленной связи с его родом или домом.

Примечание. Брачные договоры, в которых имеется ограничение общности имущества супругов, законы о правовой защите жены и т. п., имеют свой смысл лишь потому, что они предусматривают слу­чаи расторжения брака благодаря естественной смерти, разводу и т. п. и представляют собою меры предосторожности, посредством ко­торых в таких случаях за разошедшимися или оставшимися в живых членами прежней семьи сохраняется их доля в общем имуществе.

Прибавление. Во многих законодательствах удержан более широ­кий объем семьи и эта более широкая семья рассматривается как су­щественная связь, между тем как другая связь, связь каждой особой семьи, представляется менее важной. Так, например, в древнейшем римском праве женщина, вступившая в шаткий брак, более близко связана со своими родственниками, чем со своими детьми и своим мужем, а в эпоху феодального права сохранение splendor familiae (блеска семьи) делало необходимым, чтобы к ней причислялись лишь члены мужского пола, а также и то, что семья как целое считалась главным, а новообразовавшаяся семья по сравнению с нею стушевывалась. Несмотря на это, каждая новая семья является [202]более существенной, чем более обширная связь родства, и супруже­ская чета и дети образуют подлинное ядро семьи в противополож­ность тому, что в известном смысле также называется семьей. Иму­щественные отношения индивидуумов должны поэтому находиться с браком в более существенной связи, чем с более широким кругом кровного родства.

С. ВОСПИТАНИЕ ДЕТЕЙ И РАСПАДЕНИЕ СЕМЬИ
§ 173

Единство брака, которое как субстанциальное единство представляет собою лишь задушевность и умонастроение, но как существую­щее имеется раздельно в двух субъектах, — это единство брака как единство становится в детях самостоятельно сущим существованием и предметом, который эти субъекты любят как свою любовь, как свое субстанциальное наличное бытие. — С природной стороны пред­посылка о непосредственно наличных лицах — о родителях — превра­щается здесь в результат, и это движение вперед совершается в бес­конечном поступательном шествии рождающих и предполагающих друг друга поколений. Это — тот способ, каким простой дух пенатов воплощает в конечной природности свое существование как род.

Прибавление. Между мужем и женою отношение любви еще не объективно, ибо хотя чувство и есть субстанциальное единство, послед­нее все же еще не обладает предметностью. Такой предметности родители достигают лишь в своих детях, в которых они имеют перед со­бою целое связи. Мать любит в ребенке супруга, а последний — жену; оба имеют в нем свою любовь перед собою. В то время как в имуществе единство находится лишь во внешней вещи, в детях оно пребывает в некоторой духовной связи, в которой родители любимы, и которое любимо ими.

§ 174

Дети имеют право получать питание и воспитание за счет общего семейного имущества. Право родителей на услуги детей как услуги основывается на общем элементе заботы о семье вообще и им и исчер­пывается. Точно так же и право родителей располагать произволом детей определяется целью их дисциплинирования и воспитания. Цель ваказания детей — не справедливость как таковая, а носит субъек­тивный моральный характер; целью такого наказания является устра­шение еще плененной природой свободы и возвышение всеобщего в их сознании и их воле. [203]

Прибавление. Человек не обладает инстинктивно тем, чем он дол­жен быть, и ему приходится сначала приобрести себе эти свойства. На этом основывается право детей получить воспитание. Точно так же обстоит дело с народами, управляемыми патриархальными прави­тельствами. Здесь люди получают пропитание из складов и не рас­сматриваются как самостоятельные, совершеннолетние. Услуги, ко­торые родители в праве требовать от своих детей, могут поэтому иметь своей целью лишь их воспитание и относиться лишь к последнему: они не должны превращаться в нечто самодовлеющее, ибо из всех вообще безнравственных отношений — отношение к детям как к рабам есть самое безнравственное. Главным моментом воспитания является дисциплина, смысл которой — сломить своеволие детей, что­бы истребить чисто чувственное и природное. Не надо думать, что здесь можно обойтись добротой, ибо как раз непосредственная воля действует, руководясь непосредственными причудами и прихотями, а не основаниями и представлениями. Если детям излагают основа­ния, то предоставляют им признать или не признать эти основания и ставят поэтому все в зависимость от их каприза. То обстоятельство, что родители составляют всеобщее и существенное, влечет за собою необходимость послушания детей. Если не питать в детях чувства подчиненности, вызывающего в них стремление стать большими, они делаются назойливыми и начинают умничать.

§ 175

Дети суть в себе свободные, и жизнь есть непосредственное налич­ное бытие лишь этой свободы; они не принадлежат поэтому как вещи ни другим, ни родителям. Их воспитание в семье имеет своим положи­тельным назначением доведение нравственности в детях до непосредственного, еще лишенного противоположностей ощущения, чтобы душа прожила свою первую жизнь в этом чувстве как в основе нравственной жизни, прожила ее — в любви, доверии и послушании. Но помимо этого, оно имеет в семье же своим отрицательным назначением поднять детей выше той природной непосредственности, в которой они первоначально находятся, превратить их в самостоятельные и свобод­ные личности и сделать их, таким образом, способными выступить из природного единства семьи.

Примечание. Рабское положение римских детей есть одно из уста­новлений, наиболее позорящих римское законодательство, и это оскор­бление нравственности в ее интимнейшей и нежнейшей жизни пред­ставляет собой один из наиважнейших моментов, помогающий нам [204]понять всемирно исторический характер римлян и их тенденцию к юридическому формализму. — Необходимость получить воспитание присутствует в сознании детей как испытываемое ими самими чувство неудовлетворения собою, взятыми таковыми, каковы они суть, — как влечение войти в мир взрослых, в котором они предчувствуют нечто высшее, как желание сделаться большими. Играющая педагогика при­нимает уже само ребяческое как нечто, имеющее самостоятельное зна­чение, дает его в качестве такового детям и унижает для них как серьезное дело, так и себя самих до ребяческой формы, которую сами дети ставят невысоко. Стремясь, таким образом, представить в гла­зах детей незавершенность, чувствуемую ими в себе, завершенностью и внушить им довольство этой незавершенностью, указанная педагогика нарушает и оскверняет подлинную и лучшую собственную потреб­ность детей и порождает частью безучастность и невосприимчивость к субстанциальным отношениям духовного мира, частью презрение к людям, так как сами люди представляются теперь им как детям ребя­ческими и достойными презрения, а затем у детей возникает услажда­ющееся собственным превосходством тщеславие и самомнение.

Прибавление. Ребенком человек должен находиться у родителей в сфере любви и доверия, и разумное должно в нем появиться как его наисобственнейшая субъективность. В первое время важнее всего ма­теринское воспитание, ибо нравственность должна быть насаждена в ребенке как чувство. Надо заметить, что в целом дети любят родите­лей меньше, чем родители детей, ибо они идут навстречу самостоя­тельности и крепнут, оставляют, следовательно, родителей за собою, между тем как родители обладают в них объективной предметностью своей же связи.

§ 176

Так как брак есть пока что лишь непосредственная нравственная идея и, следовательно, обладает своей объективной действительно­стью в задушевности субъективного умонастроения и чувства, то в этом заключается первая случайность его существования. Сколь мало может иметь место принуждение вступить в брак, столь же мало су­ществует вообще исключительно лишь положительная, правовая связь, которой было бы дано удержать в совместной жизни субъектов, между которыми возникли антипатия, раздор и враждебные действия. Но тре­буется третий нравственный авторитет, который поддерживает право брака, нравственной субстанциальности против голого мнения об анти­патии и против случайности лишь временного настроения и т. п.; он [205]проводит различие между такими душевными состояниями и полным отчуждением, констатирует последнее, чтобы лишь в таком случае дать возможность расторгнуть брак.

Прибавление. Так как брак зиждется лишь на субъективном, слу­чайном чувстве, то он может быть расторгнут. Напротив, государство не подлежит расторжению, ибо оно зиждется на законе. Брак, правда, должен быть нерасторжимым, но здесь мы и остаемся при одном долженствовании. Но так как он однако есть нечто нравственное, то он может быть расторгнут не произвольным решением, а лишь нравственным авторитетом, церковью или судом. Если наступило полное отчу­ждение, как например, в случае прелюбодеяния, тогда религиозный авторитет должен разрешить развод.

§ 177

Нравственное распадение семьи состоит в том, что дети, ставшие благодаря воспитанию свободными личностями, признаются совер­шеннолетними юридическими лицами и способными частью обладать собственной свободной собственностью, частью — основать собствен­ную семью (сыновья в качестве глав семьи и дочери — в качестве жен), в которой они теперь находят свое субстанциальное предназна­чение и по сравнению с которой первая семья, как представляющая собой лишь первое основание и исходную точку, отступает на задний план, а еще меньшими правами обладает абстракция рода.

§ 178

Естественное распадение семьи благодаря смерти родителей и, в особенности, мужа имеет своим результатом наследование имущества; по своему существу это наследование есть вступление в особое владение в себе общим имуществом — вступление во владение, которое при более отдаленных степенях родства и при характерном для граждан­ского общества рассеянии, делающем лица и семьи самостоятельными, становится тем более неопределенным, чем больше теряется умо­настроение единства, и чем больше каждый брак становится отказом от прежних семейных отношений и основанием новой самостоятель­ной семьи.

Примечание. Существует странная мысль, усматривающая основание наследования в том, что благодаря смерти имущество становится бесхозяйным, в качестве такового делается собственностью того, кто первым вступает во владение им, и что такое вступление во владение [206]чаще всего будет совершаться родственниками, так как они обычно со­ставляют ближайшую среду покойного; такой обычный случай возводится-де положительными законами в правило в целях сохранения порядка. Эта странная мысль оставляет без внимания природу семей­ных отношений.

§ 179

Благодаря этому распадению создается, таким образом, свободное поприще для произвола индивидуумов, возможность частью употреб­лять вообще свое имущество, руководясь больше капризами, мне­ниями и целями единичного, частью рассматривать круг друзей, зна­комых и т. п. как свою семью и делать подобные заявления в завеща­нии, причем эти заявления будут иметь своим юридическим послед­ствием наследование.

Примечание. В образовании такого круга, в чем и могло бы заклю­чаться нравственное право на подобное распоряжение имуществом, выступает столько случайности, произвола, намеренного преследова­ния эгоистических целей и т. п., в особенности, поскольку оно уже сближается с оставлением имущества по завещанию, что нравствен­ный момент оказывается чем-то очень неопределенным, и призна­ние правомочия произвола составлять завещания скорее становится поводом для оскорбления нравственных отношений, для подлых ма­хинаций и столь же подлой зависимости; оно дает также случай и право глупому произволу и хитрости связывать с так называемыми благодеяниями и подарками на случай смерти, после которой и без того моя собственность перестает быть моей, условия, доставляющие удовлетворение тщеславию и стремлению к деспотическому мучительству.

§ 180

Принцип, согласно которому члены семьи становятся самостоя­тельными правовыми лицами (§ 177), вводит в круг семьи некоторое произвольное различение между естественными наследниками; такое произвольное различение может однако иметь место лишь в чрезвы­чайно ограниченных размерах, дабы оно не нарушало основного по­ложения.

Примечание. Один лишь прямой произвол умершего нельзя сделать принципом права завещания, поскольку в особенности он противо­положен субстанциальному праву семьи; ведь преимущественно лишь чувство любви и уважения к своему прежнему члену может побудить [207]семью считаться с его произволом после его смерти. Подобный произ­вол, сам по себе взятый, не содержит в себе ничего такого, что надо было бы ставить выше, чем само семейное право. Как раз напротив: ведь сила, которую имеет последняя воля, заключается лишь в произ­вольном признании другими. Такую силу можно признавать за нею преимущество лишь постольку, поскольку семейная связь, которой она поглощается, становится более отдаленной и менее действитель­ной. Недействительность же этой связи в тех случаях, когда она на самом деле существует, безнравственна, и в расширении силы выше­указанного произвола за счет таковой семейной связи содержится ослабление нравственности последней. Но как раз превращение этого произвола внутри семьи в главный принцип наследования и соста­вляет одну из черт вышеуказанной жестокости и безнравственности римских законов, согласно которым отец мог также продавать сына в рабство, а если его другие отпускали на волю, он возвращался снова во власть отца и лишь после троекратного отпущения его на волю становился действительно свободным. Согласно этим законам сын во­обще не делался de jure совершеннолетним и правовой личностью и мог владеть в качестве собственности лишь военной добычей, peculium castrense, a после того как он, благодаря троекратной продаже в рабство и отпущению на волю, выходил из-под власти отца, не на­следовал без завещания вместе с теми, которые еще оставались под властью отца. Точно так же и жена (поскольку она вступала в брак не как в состояние рабства, in manum conveniret, in mancipio esset, а в качестве матроны) не столько была членом семьи, которую она вместе с мужем основала посредством брака и которая теперь есть действительно ее семья, сколько оставалась скорее членом той семьи, из которой она происходила, и поэтому исключалась из числа наследователей имущества ее действительной семьи, равно как и послед­няя не наследовала имущества супруги и матери. — С дальнейшим ростом чувства разумности безнравственность таких и других подобного рода законов была устранена в порядке судебных решений, на­пример, с помощью выражения bonorum possessio [владение имуще­ством] (то обстоятельство, что между этим выражением и выражением possessio bonorum проводилось в свою очередь различие, принадлежит к тем познаниям, обладание которыми делает человека ученым юри­стом) вместо hereditas (наследования), посредством фикции превра­щения filia (дочь) в filius (сына). Этот факт уже отмечен выше (§ 3) как образчик печальной необходимости для судей бороться с дурными законами путем хитроумного контрабандного введения [208]разумного, хотя бы по отношению к некоторым последствиям этих законов. С этим была связана также и неустойчивость важнейших институтов и беспорядочное законодательствование, имевшее целью бороться с возникновением проистекавших из них зол. — Какие нравственные последствия имело у римлян это право произвола в составлении завещания, достаточно известно из истории и из опи­саний Лукиана и других. — В природе самого брака как непосред­ственной нравственности лежит смешение субстанциального отноше­ния, природной случайности и внутреннего произвола. У римлян, благодаря рабскому состоянию детей, другим вышеуказанным обстоя­тельствам, равно как и связанным с ними определениям и, наконец, благодаря легкости разводов, произволу отдавалось преимущество пе­ред правом субстанциального, так что даже сам Цицерон — сколько бы он ни наговорил красивых слов о honestum и decorum в своих De officiis и всюду в других сочинениях — не постеснялся прибегнуть к спекуляции, разведшись со своей женой, чтобы, получив в приданое за новой женой имение, расплатиться с долгами. В подобных слу­чаях порче нравов пролагается легальный путь, или, вернее, законы делают такую порчу нравов необходимой.

Использование института наследственного права для поддержания блеска рода посредством субституций, заповедных семейных имений, или посредством исключения из наследования дочерей в пользу сыновей или исключения остальных детей в пользу старшего сына, или вообще посредством введения какого-нибудь неравенства, частью оскорбляет принцип свободы собственности (§ 62), частью же основано на произ­воле, который сам по себе не имеет никакого права на признание; точ­нее говоря, такое использование основано на мысли, что нужно поддер­живать данный дом или род, а не данную семью. Но не данный дом или род, а семья как таковая есть та идея, которая обладает таким пра­вом, — и посредством свободы имущества и равенства в наследствен­ном праве как нравственная форма, так и сами семьи лучше сохра­няются, чем посредством противоположных им несвободы и неравен­ства. — В подобного рода институтах, как и в римских, не получает вообще признания право брака (§ 172), не признается, что он есть полное основание особой действительной семьи, и что по сравнению с последней то, что называется семьей вообще, stirps, gens становится лишь с каждым поколением все больше и больше отдаляющейся, все больше и больше превращающейся в нечто недействительное абстрак­цией (§ 177). Любовь как любовь, этот нравственный момент брака, есть чувство, имеющее своим предметом действительных, наличных [209]индивидуумов, а не нечто абстрактное. — О том, что рассудочная абстракция оказывается всемирно историческим принципом римской империи, см. ниже § 356. — Относительно же того, что высшая поли­тическая сфера необходимо приводит с собою право перворожденного и неприкосновенное родовое имущество, но не как произвол, а как меру, вытекающую из идеи государства, см. ниже § 306.

Прибавление. В более ранние эпохи у римлян отец мог лишать своих детей наследства точно так же, как он мог умерщвлять их; в более поздние эпохи не разрешалось ни то, ни другое. Это непоследо­вательное соединение безнравственной основы с приданным ей позже более нравственным характером пытались систематизировать, и цеп­лянье за эту систему и есть причина того затруднительного и ошибоч­ного, что имеется в нашем наследственном праве. Составление заве­щаний можно, правда, дозволять, но при этом нужно исходить из той точки зрения, что это право на произвол возникает или возрастает вместе с распадением семьи и отделением друг от друга ее членов, и что так называемая семья дружбы, которую создает завещание, может выступать лишь за отсутствием ближайшей семьи брака — супруга, супруги или детей. С завещанием связано вообще нечто от­вратительное и неприятное, ибо я объявляю в нем, кто — те, к кото­рым я благосклонен. Но склонность произвольна; ее можно добиться нечестно тем или другим путем, она может быть связана с тем или другим нелепым основанием, и завещатель может потребовать, чтобы назначенный наследником, совершал из-за этого величайшие низости. В Англии, где чудачества являются вообще обычным делом, с заве­щаниями связывается бесконечно много нелепых капризов.

Переход семьи в гражданское общество
§ 181

Семья естественным образом, преимущественно благодаря прин­ципу личности, разделяется на множество семей, которые ведут себя как самостоятельные конкретные личности и поэтому относятся внешне друг к другу. Или, иначе говоря, моменты, связанные в единстве семьи, как нравственной идеи пока что еще сущей в своем понятии, должны быть отпущены последним, чтобы они стали самостоятельными реаль­ностями; — это ступень диференции. В ближайшем абстрактном выражении здесь получается определение особенности, которая, правда, соотносится с всеобщностью так, что последняя представляет собою основу, но основу лишь внутреннюю, и она (всеобщность) [210]поэтому существует лишь формальным образом, как свет, который лишь проникает в особенность (auf formelle in das Wesen nur scheinende Weise). Это рефлективное отношение воплощает поэтому ближайшим образом потерю нравственности, или, иначе говоря, так как нравственность в качестве сущности необходимо есть являющаяся (schei­nend), то эта ступень составляет мир явлений нравственности, гражданское общество.

Примечание. Расширение семьи как ее переход в другой принцип есть в реальной истории (in der Existenz), отчасти ее спокойное рас­ширение до превращения в народ — в нацию, которая, таким образом, имеет общее с семьей природное происхождение, частью же оно есть собирание рассеянных семейных общин либо посредством принужде­ния властной руки, либо посредством добровольного объединения, начало которому было положено общими потребностями и взаимо­действием в их удовлетворении.

Прибавление. Всеобщность имеет здесь исходным пунктом само­стоятельность особенности, и нравственность кажется на этой точке зрения потерянной, так как для сознания тожество семьи есть, соб­ственно говоря, первое божественное и внушающее заповедь долга. Теперь же выступает такое отношение, что особенное должно быть для меня первым определяющим, и, таким образом, нравственное определение упразднено. На самом же дело я здесь лишь нахожусь в заблуждении, ибо, когда я полагаю, что держусь за особенное, всеобщее и необходимость связи все же остаются первыми и суще­ственными; я, следовательно, нахожусь вообще на ступени видимости, и когда моя особенность остается для меня определяющей, т. е. целью, я этим служу всеобщности, которая, собственно говоря, в последнем счете сохраняет надо мною власть.