Энеида (Вергилий; Шершеневич)/Песнь девятая
| ← Песнь осьмая | Энеида Вергилия Песнь девятая | Песнь десятая → |
| Оригинал: лат. Aeneis. — Источник: Современник, Литературный журнал, том XXXIV, Санктпетербург, 1852 |
- Википроекты
Ferte citi ferrum, date tela, scandite muros:
Hostis adest, eia!(Из девятой песни.)
Между тем как с обеих сторонь готовились к брани,
Дочь Сатурна, Юнона, с небес посылает Ириду
К храброму Турну. В то время, в священной долине Пилумна,
Турн предавался покою, под тенью родительской рощи.
И из розовых уст Ирида так говорила:
«Если б желал ты, о Турн, то никто из богов не дерзнул бы
Сделать того, что случай и день представляет текущий:
Вождь Эней, оставив товарищей, город и флот свой,
Ныне отправился в путь в палатинское царство Эвандра.
Мало того: он прошёл к городам отдалённым Корифа,
Там он лилийских селян на брань ополчает с тобою.
Что же ты медлишь? впрягай скакунов в колесницу ретивых,
Быстро ударь и врагов захвати в их встревоженном стане.»
Так сказала и к небу взвилась на крылах одинаких,
След свой чертя преогромной дугою под самые тучи.
Юноша деву узнал, и, к небесным светилам поднявши
Длани, он речи такие послал за бегущею девой:
«Кто из бессмертных тебя с облаков посылает на землю,
К нам, о Ирида, небес красота? отчего так внезапно
Всё озарилось сияньем? я вижу разверзтое небо,
По небу звезды блуждают. Кто бы ты ни был, бессмертный,
Ты, что на брань призываешь, я знаменье это приемлю.»
И подошёл он к воде, и от верхней волны зачерпнул он
В длани, молитву творя и богам посылая обеты.
И уже по широкому полю текли светлобронные рати,
Дивно красуясь конями и золотом пышной одежды.
В первых отрядах Мессап, а последние тирровы дети
Вместе ведут; в средине же строев, бронёю сверкая,
Турн предводитель несётся и всех головой превышает:
Так семиречный Ганг, усмиривши вздутые воды,
Тихо течёт по широким полям; иль волной плодородной
Ниль, затопивший долины, в своё возвращается ложе.
Видят трояне, как по полю чёрное облако пыли
Вдруг заклубилось и мглою восставшей подёрнулись нивы.
Первый Каик, супротив на вале стоявший, воскликнул:
«Что там за облако, граждане, чёрною мглою катится?
Дайте оружье, бегите, всходите на стены скорее:
Враг подступает, — к оружью!» — И, криком на крик отвечая,
Бросились тевкры к воротам и воинством стены покрыли.
Опытный в ратном деле Эней приказал, отъезжая,
Что б ни случилось, какое бы ни было дел положенье,
В правильный бой не вступать и в поле открытом не биться;
Только держаться в окопах и твёрдо отстаивать стены.
Храбрость и стыд вызывали их в чистое поле сразиться;
Но, повинуясь Энею, они запирают ворота
И, на бойницы взойдя, с оружьем врага ожидают.
Вот, обгоняя отставшие рати, внезапно явился
Турн на ретивом коне, подскакавший под самые стены.
С белыми пятнами конь под ним фракийской породы,
Гребень багряного цвета шелом золотой осеняет.
Двадцать отборных наездников с ним, молодёж удалая.
Воины! — крикнул им Турн — кто ж первый со мною ударит?
Вот им! — сказал он — и, в сильной руке потрясая, на воздух
Дрот свой пустил — нападенья начало, и смело понёсся
В поле. И приняла криком дружина вождя и толпою
Шумной за ним поскакала. Дивятся бездействию тевкров:
В чистое поле они не выходят и биться не смеют;
Только стоят за стенами. Досадой и гневом кипащий,
Турн на коне и сюда и туда объезжает окопы,
Ищет он места, куда бы прорваться, но ищет напрасно.
Словно терзаемый голодом волк у полной овчарни
Рыщет во мраке ночном и, дрожа от ненастья и вьюги,
Воет под самой оградой; жмутся с блеяньем ягнята
К маткам своим; а зверь, раздражённый блеяньем,
Жертвы не видя, терзается злобой; давно уж и голод
Мучит его, и пасть уж засохла от жажды кровавой:
Так и рутулов вождь, смотря ва окопы и стены,
Гневом пылает, и жжёт его твердые кости досада.
Ищет он к приступу средства; троян, ограждённых стенами,
Хочет из лагеря вызвать и вывести в чистое поле.
Вот к кораблям устремляется он, у лагеря с боку
Тут же стоявшим, под верной защитой реки и окопов.
И, захвативши пожарное пламя, дружина с восторгом
Бросилась к флоту, и сам он с пылающим факелом в длани
Бросились дружно: их ободряет присутствие Турна.
Факелом чёрным вооружились одни, а другие
На очаге пылавшим огнём: смолистые сосны
Пламя и дым извергают и искры под самое небо.
Кто из бессмертных, о Музы, то страшное пламя пожара
От кораблей отвратил? кто спас их от гибели верной?
Древность покрыла преданье, но память о нём не погибнет.
В те времена, как Эней на Иде фригийской впервые
Строил свой флот и готовился плыть океаном глубоким,
Матерь бессмертных богов, сама Берецинта богиня,
Так говорила великому Зевсу: «о сын мой, исполни
Матери милой желанье, великий смиритель Олимпа:
Есть на вершине Иды горы сосновая роща,
Многие годы любимая мною; под чёрною тенью
Сосен и клёнов ветвистых фригийцы мне жертвы носили.
Эту любимую рощу дала я дарданскому мужу,
Чтоб корабли он построил; теперь неизвестная участь
Флота тревожит меня. Разреши же мой страх и сомненье,
Матери просьбе внемли: да путь никакой не разрушит
Флота троян и бурные ветры не губят; да будет
С ними неразлучна та честь, что вырос он в роще богини.»
И отвечает ей сын, что движет светилами мира:
«Что говоришь ты, о матерь? судьбу ль изменить ты желаешь?
Что ты готовишь для них? возможно ль, чтоб смертной рукою
Созданный тленный корабль имел на бессмертие право?
Иль чтоб Эней безнаказанно вынес опасности моря?
Кто ж из бессмертных смертным дарует подобное право?
Но когда корабли, теченье пути уж исполнив,
В пристани станут авзонской, тогда уцелевшим от бури
Всем, на лаврентовы нивы принёсшим дарданского мужа,
Дам я бессмертия вид, повелю им великого моря
Быть божествами, подобно переевым чадам, подобно
Той Галатее и Дото, блестящею грудью секущим
Воды вспенённого моря.» Сказал и поклялся волнами
Стиксовой братней реки и смолою кипящей пучиной.
Он головою кивнул, — и Олимп всколебался и дрогнул.
Вот и настал тот обещанный день, и Парки отсекли
Времени пряжу, когда беззаконная турнова ярость
Матерь Зевеса к спасенью священных ладей побудила.
Новым сиянием вдруг озарились небесные выси.
Видно было, как огромное облако шло от востока,
Путь рассекая воздушный; явились идейские хоры;
Грому подобные звуки с небес раздалися, — и тевкров,
Рутулов войско наполнилось страхом великим: «О, тевкры!
Ваших ладей защищать не спешите и не обнажайте
Тщетно мечей: скорее морям запылать от пожарных
Факелов Турна, чем этим соснам священным; идите,
Моря богини, свободно: так хочет великая матерь.»
И мгновенно ладьи, расторгнув у берега узы,
Словно дельфины, носы погружают в глубокие волны
И опускаются долу. И — о непонятное чудо! —
Сколько ладей медногрудых у берега прежде стояли,
Столько прекрасных дев понеслись по волнам океана.
Рутулов ужас объял; и страхом Мессап поражённый
Стал, и ретивые кони взвились от испуга, и волны
Тибра журчать перестали, в течении попятившись быстром.
Но не покинула Турна кипучая храбрость: напротив,
Смело восстав на испуганных речью, он гневно сказал им:
«Те чудеса угрожают троянам; у них сам Юпитер
Средства отъемлет к войне; и не ждут ни мечи, ни пожары
Рутулов: непроходимы для тевкров моря, и надежды
На отступленье им нет: похищено море у тевкров.
В нашей же власти земля: нам царств италийских народы
Ратную помощь ведут. Не страшусь я богов, ни ответов
Их роковых; и пусть их чванятся тевкры богами.
Слишком довольно для них и Венеры достигнуть авзонских
Нив плодородных: я также имею свои притязанья,
Определенье судьбы — мечём истребить тот преступный
Род, за невесты моей похищенье; не только атридов
Это бесчестье коснулось; не только Мицены оружьем
Могут за честь постоять. Для них не довольно ль погибнуть
Раз один, и ирежних злодейств не довольно ль? и после
Бедствий таких весь женский род не возненавидят?
Валом они защищнют себя; за стенами и рвами
Храбры они — за этой ничтожной защитой от смерти;
Разве они не видали, как гибла их Троя — творенье
Бога Нептуна? как пламя пожрало их домы и стены?
Воинства храброго цвет! кто хочет мечём сквозь окопы
Путь проложить и ударить со мной на встревоженный лагерь?
Я не нуждаюсь в оружьи Вулкана; на тевкров не нужно
Мне кораблей без числа; и пусть все этруски пристанут
К нашим врагам; им нечего мрака ночного бояться:
Мы не похитим у них ни образа девы Паллады;
Не умертвим мы ни стражей в их замке высоком; ни в тёмном
Чреве коня мы скрываться не будем; но днём и открыто
Стены хотим истребить огнём и оружием нашим.
Пусть и не думают так, что с данайцами дело имеют,
Или с толпою пелазгов, которых все грозные силы
Гектор один удержал на десятое лето. Теперь же,
Воины, день уж склоняется к ночи; часы остальные
Весело вы проводите, тела укрепите покоем
После хорошего дела и к битве готовьтесь с надеждой.»
Между тем поручают Мессапу заботу, чтоб ночью
Стражу держал у ворот и огнём окружил бы окопы.
Вот избирают четырнадцать мужей, начальников стражи;
Воинов по сту за каждым идут из рутулов рати
Пурпуром шлемы красуются их, золочёные брони
Ярко сияют. Одни чередуются, ходят, другие
Долу простёрлись на мягкой траве и вином веселятся:
Медные кубки звенят, из рук переходят в другя.
Светятся всюду огни и стража игрой сокращает
Скуку бессонных часов.
А трояне с высокого вала
Смотрят на всё и не дремлют: стоят на стенах часовые;
С трепетом тайным подходят к воротам; мосты и бойницы,
Валы, окопы, — всё стерегут и готовят оружье.
Храбрый Мнестей и пылкий Серест побуждают их к делу.
Этим вождям Эней, отъезжая к Эвандру, назначил,
В случае, если потребует нужда и дело укажет,
Ведать войска и по усмотрению править делами.
И, разделив меж собою труды и опасности бденья,
Воины бодрствуют все, и каждый в назначенном месте.
Был у ворот на страже Низ, один из храбрейших,
Гиртака сын; он, покинув охотничью Иду, к Энею
Спутником прибыл, летучего дрота и стрел легкокрылых
Славный метатель. С ним вместе деля все опасности стражи,
Юный стоял Эвриал, из тевкров прекраснейший воин:
Был он прекраснее всех, носивших троянские брони;
Лёгкий пушок едва пробивался на юных ланитах.
Страстно любили друг друга они и всегда неразлучно
В битву ходили. И в это же время случилось им вместе
Стражу держать у ворот. И Низ говорил Эвриалу:
«Друг мой! иль боги вдохнули мне в сердце такую отвагу,
Иль вдохновением неба зовём мы влечение наше, —
Не понимаю; но что-то давно уж меня увлекает
Броситься ль в битву, иль подвиг какой либо славный затеять.
Скучно мне; я недоволен бездействием нашим; послушай:
Видишь ли ты, как рутулов войско беспечно; в их стане
Редко мелькают огни; побеждённые сном и весельем,
Стражи склонились к покою; везде тишина и безмолвье.
Знаешь ли, что мне приходит на ум и что я затеял?
Воинство всё и вожди с нетерпеньем желают Энея
В лагерь призвать и мужей отправить к нему с донесеньем
Верным; и если тебе обещают, о чём попрошу я,
То для меня той славы довольно: я, кажется, мог бы,
Ту высоту обогнув, достигнуть стен Паллантеи.»
Юноша вспыхнул, несытою жаждой хвалы увлечённый,
И, обратившись к отважному другу, так отвечает:
«Друг мой, меня ли сподвижником в деле великом и славном
Ты не захочешь иметь? Одного ли тебя отпущу я,
Низ, на такую опасность? о, нет! не так я воспитан
Был и не так я был вскормлен: Офельт, мой родитель, привыкший
К ратным тревогам средь ужасов брани, во время аргивских
Смут и несчастья Трои меня воспитал; не таков был
Я и с тобою, мой друг, с тех пор, как последовал всюду
За благородным Энеем, его неизбежной судьбою.
Есть у меня, — о есть благородное сердце; умеет
Жизни оно не щадить, и знает, что слава, которой
Жаждешь ты, друг мой, стоит и жизни и радостей света.»
«Я о тебе и не думал иначе — Низ отвечает —
Да и грешно бы... о нет, я не думал: пусть Зевс громовержец
Так мне дарует к тебе возвратиться с победой и славой,
Или бессмертный иной, взирающий праведным оком.
Если же— друг мой, ты знаешь, как много опасности в этом —
Если же случай меня иль судьба увлечёт на погибель,
Я бы желал, чтоб меня пережил ты: твой нежный и юный
Возраст достойнее жизни. И будет кому, от позора
С поля похитив мой труп, иль выкупив золотом, с честью
В землю ролную сокрыть; иль если то будет противно
Воле судьбы, то тени моей воздать по обряду
Должную честь и память почтить и украсить могилой.
Матери бедной твоей я ль буду причиною горя?
Матери бедной, которая всё — и труды и опасность, —
Всё победив для тебя, пустилась в далёкие страны
И не хотела остаться в покойных жилищах Ацеста.»
«Ты говоришь мне пустое, мой друг — Эвриал возражает —
Если решился я раз, то назад отступать не умею.
К делу! пойдём.» —И, сказав, он товарищей будит: сменяют
Воины их, у ворот становятся, а Низ с Эвриалом,
Стражу покинув свою, идут и Аскания ищут.
Время было, когда все твари земные, покинув
Тягость трудов и заботы, покоились в сладком забвении
Только первейшие витязи тевкров, отборные мужи,
Вместе держали совет о своём положении трудном,
Как поступить и кого им с вестью отправить к Энею?
И со щитами в руках, опираясь на длинные копья,
Воины грустно средь стана стояли, как вдруг появились
Низ с Эвриалом, скорейшего просят свиданья с вождями,
Важное дело желают открыть, которое стоит
Выслушать. Вот и вошли; их первый встречает Асканий,
Низу велит говорить, и Гиртака сын говорит так:
«О благородные тевкры, внемлите вы нам благосклонно
И не судите по нашим летам о важности дела.
Вакхом и сном упоённые, рутулов рати уснули;
Мы усмотрели со стен для вылазки место, где на два
Делится путь от ворот, ближайших к берегу моря.
Там уж погасли огни; до звезд поднимаются клубы
Чёрного дыму: и если позволите нам попытаться,
Вскоре прибудет желанный Эней от стен паллантейских,
Вскоре увидите нас, совершивших кровавую сечу,
С бранной добычей пред вами; нас путь не обманет: мы знаем
Все берега по реке, охотясь по ним беспрерывно;
Видели даже и город в туманной дали, за валами.»
Зрелого разума муж Алет, убелённый годами,
«Боги — сказал — покровители Трои, не вовсе погибнет
Тевкров народ, когда вы в юное сердце героев
Доблесть такую вдохнули, когда меж троянами души
Столь благородны!» И, так говоря, старик обнимал их,
Плакал, и капали слёзы на грудь и ланиты. — «О мужи —
Молвил он — чем же, о чем наградить вас за доблесть такую?
Боги стократ наградят вас; вам будет прекраснейшей мздою
Славный ваш подвиг; Эней благородный и юный Асканий
Вам воздадут по заслугам, всегда справедливые судьи.»
— «Я же — Асканий сказал — которого жизнь и спасенье
Только в возврате отца, о Низ, тебя умоляю,
Всем, что священно тебе: и великими Трои богами,
И ассараковым ларом, и Весты главой седовласой,
Счастье, надежду мою, — вам всё поручаю; идите
И призовите отца и взорам моим возвратите:
С ним и опасности нет и горе легко забываешь.
Я подарю вам по два серебряных кубка с резьбою,
Чудной работы, которые взял мой родитель в Арисбе;
Дам и треножников два и два золотые таланта;
Дам и старинную чашу, подарок сидонской Дидоны.
Если ж удастся Энею врагов победить и под скиптр свой
Взять италийскую землю, и жребий разделит добычу;
Видел ли ты, на каком скакуне красовался могучий
Турн и в какой был броне золотой? Я коня боевого,
Щит и шелом пурпуровый, из жребья изъяв, назначаю,
Низ, для тебя, и отныне то будет твоею наградой.
Кроме того мой родитель двенадцать пленниц прекрасных
Даст и столько же воинов пленных с бронёй и оружьем.
Даст он ещё и земли, что ныне владенье Латина.
Ты же, к которого летам мои приближаются лета,
Юноша, чести достойный, отныне душою и сердцем
Буду привязан к тебе; ты будешь мой спутник повсюду;
Буду с тобою отныне и славу делить и деянья,
В мире и в брани; ты будешь и дела душой и совета.»
— И отвечает ему Эвриал: «Неизменен я буду
Доблести прежней; в несчастье и в счастье таким же
Буду всегда; но я об одном лишь тебя умоляю,
Всякой награды твоей оно и дороже и выше:
Есть у меня из древнего рода приамова матерь;
Бедная матерь! ни стены родного Ильона, ни мирный
Город Ацеста царя не могли удержать от желанья
Всюду за мною идти. А теперь, не простившись с родною,
Я покидаю её; и не знает несчастная, сколько
Мне угрожает опасность. Клянуся светилами ночи,
Этой рукою клянусь, я матерних слёз бы не вынес.
Я умоляю тебя, о будь утешеньем несчастной;
Не покидай ты в горе её; позволь мне надежду
Эту с собой унести: я смелее пойду на опасность.»
Сжались от горя героев сердца; на лица их слёзы
Брызнули градом; наиболее плакал Асканий прекрасный:
Юное сердце его сыновней любовью билось.
«Да — говорил он — я всё обещаю, чего твой прекрасный
Подвиг достоин. А матерь твоя отныне моею
Матерью будет, без всяких различий; названья Креузы
Только не будет носить; рожденье же сына такого
Будет ей честью великой; каков бы конец ни случился
Вашего дела, клянусь головою, которой родитель
Клялся всегда: всё то,что тебе обещал я к возврату,
Если вам дело удастся, всё тоже для матери будет,
Тоже для вашего рода.» И, так говоря, прослезился
Юный Асканий. Снимает с плеча дорогой, золочёный
Меч, превосходной работы Ликаона в Крите, — прекрасный
Меч, и удобный и лёгкий, в ножнах из кости слоновой.
Низу Мнестей подарил преогромную, страшную шкуру
Льва, а Алет поменялся шеломом. И вот уж немедля
Идут герои в доспехах, за ними и старцев и юных
Воинов сонм, до самых ворот провожая, стремится,
Тысячу сыплет желаний; с ними и юный Асканий,
В возрасти нежном носящий заботы и ум возмужалый,
Множество разных даёт поручений к отцу; всё напрасно:
Ветер уносит слова и в дар облакам посылает.
Вышли они, миновали окопы и в сумраке ночи
К вражьему стану пошли; но прежде, чем стан тот покинут,
Сколько погубят врагов! И вот на траве распростёртых
Множество воинов видят, и сном и виноиъ упоённых.
Здесь колесницы стоят; средь вожжей и колёс в беспорядке
Люди лежат; там оружье, вино и следы пированья.
Первый Гиртака сын говорить: «Эвриал, не робей же,
Смело ударим намних: зовут нас и случай и время.
Путь наш сюда; я иду, а ты береги, чтоб случайно
С тылу на нас не ударил никто, и будь осторожен.
Всё здесь предам я мечу, и тебе я открою широкий
Путь на врагов » — Так шёпотом он говорил и с булатом
Бросился вдруг на Рамнета, который лежал величаво
На изголовьи высоком и, в сон погружённый глубокий,
Полною грудью храпел. Он царь был и вместе гадатель,
Турна любимец; но этой беды отгадать не умел он.
Трёх рабов умерщвляет потом, беспечно лежавших
Между оружьем, и оруженосца Рема зарезал
И под конями возницу его: булатом пресек он
Выю висевшую мужа и голову снял господину,
Труп обезглавленный бросив, потоками кровь извергавший, —
Чёрную кровь, обагрившую всюду и ложа и землю.
Он и Ламира и Ламо, он молодого Саррана
Смерти предал, который в ту ночь игре предавался.
Много и Вакху, красавец, и, силой вина побеждённый,
В сон погрузился глубокий; о счастлив, когда бы в забаве
Ночь он провёл до конца и игру продолжал до рассвета!
Словно голодный лев свирепствует в полной овчарне;
Голод безумный терзает его: он жрёт и уносит
Кротких овец, онемевших от страха; из пасти струится
Кровь. Эвриал избивает не менее Низа: он также
Жаждой убийства пылает; он много без имени мужей
К теням усопших послал: и Гербеза, и Фада, и Рета,
И Абариса, захваченных в сне: но Рет, не дремавший,
Видел, что было: в испуге, несчастный, за чашей большою
Спрятался он; Эвриал с быстротою подпрянув, вонзает
В лоно привставшему меч свой по самый предел рукояти;
Вынул обратно из раны широкой; а тот, умирая,
Выпустил алую душу и с кровью вино извергает.
Юный герой, распалённый удачей, уже устремился
Прямо к дружине Мессапа, где видел огонь догоравший
И на зелёной траве паслись распряжённые кони
Низ же ему говорит (он чувствовал, сколько опасно
Слишком далеко увлечься несытою жаждою крови):
«Стой, Эвриал! уж довольно: опасный рассвет недалёко.
Вдоволь насытились кровью; теперь нам открыта дорога
Чрез неприятельский стан.» И много они оставляют
Кубков и чаш дорогих из литого металла, оружья,
Много доспехов прекрасных, ковров; Эвриал же похитил
Прелести чудной попону Рамнета и перевязь, густо
Из золотых соплетённую колец; ту перевязь Цедик,
Некогда муж богатейший, Ремулу в дар тибуртинцу
В память о дружбе прислал; но Ремул её, умирая,
Внуку иметь повелел: но умер и внук, и в сражении
Рутулы с боя её захватили; а витязь троянский
Сильное рамя своё уврасил ею; напрасно!
Вздел на чело и мессапов шелом преудобный, с красивым
Гребнем. И воть уж из лагеря вышли на путь безопасный.
Между тем от латинского города конных дружина,
Опередивши войска, в боевом подходившие строе,
По полю ехала к Турну, везя от царя порученье.
Триста было под началом Вольсцента и все со щитами,
К стану уже приближались, уж близко к стенам подходили,
Вдруг примечают вблизи идущих у берега влево.
Шлем изменил Эвриалу: блестящий сверкнул он во мраке
Ночи, едва освещённой утренним светом денницы.
«Точно ль я воинов вижу? — Вольсцент закричал от дружины —
— Воины, стойте! зачем здесь? куда вы, откуда и кто вы?»
Теже в ответь ничего, лишь в бегство ударились быстро,
В мраке ночном полагая надежду. Дружина в погоню
Вслед поскакала за ними сюда и туда, пресекая
Им отступленье и ратников цепью пути охватила.
Был недалеко лес: там дубы и чёрные клёны
Густо сплетались и мрачную тень расстилали на землю;
Всюду кустарник торчал; кой-где по заглохшим дорогам
Чуть пролегали тропинки. Мешают бежать Эвриалу
Ветви густые дерев и добычи излишнее бремя;
Страхом волнуемый юноша сбился с пути совершенно.
Низ от погони бежал; и уже безрассудный далеко
Был от врагов и озера вод достигал он, которым
Дано впоследсти имя албанских, от города Альбы;
В те ж времена царь Латин имел там высокие стойла.
Стал он и тщетно, назад озираясь, несчастного друга
Взором искал. «Эвриал! в какой стороне я покинул,
Друг мой, тебя? — говорил он — куда мне идти за тобою?»
Так говоря, он обратным путём по тёмному лесу
Снова идёт; он ищет следов, им замеченных прежде
Между дерев, и бродит в колючих кустах одинокий.
Слышит он шум и топот коней и близость погони.
В это же время до слуха его долетают и крики:
Он Эвриала несчастного видит, толпой окружённый,
Ночью и местом обманутый, криком встревоженный ратным,
Он был подавлен числом и тщетные делал усилья.
Что ты предпримешь, о Низ? иль силой какой, иль оружьем
Можешь ты друга спасти? иль в средину врагов раздражённых
Бросишься ты на мечи, чтоб, славною смертью погибнуть,
Дни прекратив? И, дрот свой подняв и в руке потрясая,
Взор обратил он к высокой Луне с такою молитвой:
«Ты, о богиня, молитве внемли и прибудь мне на помощь, —
Ты, украшенье небес, — ты, прелесть лесов и защита.
Если родитель мой Гиртак жертвы носил на алтарь твой,
За благоденствие сына; иль сам я ловлей моею
Жертвы тебе увеличил, иль вешая к своду добычу,
Иль на вершине священного храма: то дай мне расстроить
Эту дружину врагов и направь во мраке оружье.»
Так сказал и, со всем напрягаясь усильем, бросает
Дрот: он летит, рассекает во мраке воздушные волны
И вонзается в спину стоявшего тылом Сульмона;
Древко сломилось, но силой полёта сквозь грудь пролетело:
Воин свалился, потоками тёплую кровь извергает.
Бьётся по праху и долгими вздохами недра колеблет.
Рутулы смотрят кругом и дивятся; но вот и другое,
С большею силой, копьё высоко колебля, бросает
Низ: и со свистом копьё понеслось и, на вылет вонзившись
В оба виска злополучного Тага и в мозге согревшись,
Тёплое вышло насквозь. И злится Вольсцент разъяренный:
Он не видит нигде метателя дрота, не знает
Он, на кого бы броситься в гневе. «Но ты мне заплатишь
Тёплою кровью — сказал он — за кровь обоих.» И не медля
Меч обнажил и бросился с ним к Эвриалу. Тогда-то
В ужасе Низ и словно безумный не мог уж скрываться
Ыъ мраке ночном, и не в силах вынести горе такое,
«Рутулы! — крикнул — меня, о меня поразите; виновник
Хитрости я, я один; он не мог и не смел бы, клянусь вам
Небом, луною!» Так нежно любил он несчастного друга.
Так он кричал; но сильной опущенный дланью Вольсцента,
Меч ударяет меж рёбр и белую грудь рассекает;
Юноша долу повергся, кровь полилась по прекрасным
Членам его, и, повиснув, чело на плечо опустилось:
Словно алый цветок, подрезанный плугом на ниве,
Вянет и гибнет; иль мак, на своём стебелёчке сгибаясь,
Алую клонит головку, дождём отягчённую лишним.
Бросился Низ в средину врагов: он только Вольсцента
Ищет в рядах, к нему одному он стремится. Враги же
Кинулись в помощь вождю и, его окружив, отражают
Низа удары; но Низ не глядит на опасность: он смело
Рвётся вперёд, он вращает свой меч молньеносный и прямо
В рот погружает Вольсценту, кричавшему к мужам, и мёртвым
В прах низвергает врага, и сам, испуская дыханье,
Ранами взрытый, пал на бездушный труп Эвриала;
Там лишь от горя нашел утешенье в отрадном покое.
Счастливы оба! и если творенья мои обессмертить
Могут героев, то день никакой из веков не изгладит
Память о вас, доколе потомки Энея пребудут
В твёрдых стенах Капитолья и римлянин властвовать булет.
Вот и с добычей победы, с доспехами павших героев
Рутулы к лагерю шли и труп бездыханный Вольсцента
С плачем несли. И в лагере плач и тревога: находят
Бледное тело Рамнета и столько вождей знаменитых,
Страшно погибших, Саррана и Нуму. Толпы обступили
Трупы и мужей полу-умерщвлённых; ещё не остыло
Свежим убийством согретое место; пенящейся крови
Лужи стоять. Узнают меж собою добычу: блестящий
Видят мессапов шелом и попону, которая столько
Стоила крови.
И вот молодая Аврора, покинув
Алое ложе Титона, уж брызнула светом румяным;
Вот уж и солнца всплыло и лучами покрылись предметы.
Турн побуждает к оружью и сам, облечённый бронёю,
Медью блестящие рати сзывает и строит для битвы;
С ним и другие вожди, и в воинах гнев подстрекают
Разною речью. И головы взяв Эвриала и Низа —
Зрелище скорби! — на длинные копья наткнули и с криком,
Копья поднявши, бегут. Энеевы рати с стеснённым
Сердцем, но твёрдым, по левую руку своих укреплений,
Стали в строю боевом (направо река защищала),
Те над глубокими рвами, другие на башнях высоких
Стали печальные: горем сердца обливались при виде
Смертью позорной погибших собратов; им слишком знакомы
Лица несчастных были, истекавшие чёрною кровью.
Между тем по города стогнам, кипящим тревогой,
Быстро летает Молва; узнала об участи сына
Мать Эвриала: вся кровь у старухи с лица отступила.
Выпала прялка из рук и с пряжей кудель покатилась.
Бедная мать! подобно безумной, за дверь вылетает,
Волосы рвёт на себе и кричит, и рыдает, и воет,
Прямо несётся к стенам, бежит на окопы, меж ратей:
Нет для неё ни оружья, ни мужей; опасности битвы
Нет для неё. Она посылает жалобы небу:
«Ты ли , о сын мой, ты ль, Эвриал? ты ль матери дряхлой
То утешенье, та радость моя? ты мог ли, жестокий,
Мать одинокую бросить? Родное дитя не пустили
Матери слово сказать, а пустили в такую опасность!
О, я несчастная! чадо родное, в земле неизвестной
Будешь лежать ты и птицам и псам на добычу латинским!
Не схорогила тебя я, родимый, очей не закрыла,
Бедная мать, ни ран не омыла твоих, ни одеждой
Труп не покрыла, — одеждой, которую день я и ночь я
Ткала тебе, услаждая старости тяжкой заботы!
Где отыщу я тебя? где труп, — обезглавленный труп твой?
Где он? в какой он земле? Так вот что на радость осталось
Мне от дитяти родного? и я для того ли повсюду
Шла за тобой по морям и землям? О, меня вы убейте,
Рутулы, если в вас есть состраданье; в меня вы бросайте
Копья и стрелы; мне первой пошлите жизни кончину.
Ты же, великий небесный отец, надо мной смилосердись:
Громом меня порази и в Тартара бездну низвергни,
Если иначе жестоких дней прекратить не могу я.»
Этим рыданьем умы взволновались; повсюду стенанья
Слышались, всюду печаль; и твёрдая ратников храбрость
Поколебалась. И, по Ильонея совету, по воле
Много рыдавшего Юла, старуху Актор с Идеем
На руки взяли и в дом отнесли и в постель уложили.
Звонкою медью труба уж вблизи загремела тревогу:
Ратные клики несутся, о свод отражаясь небесный.
Волски на приступ идут и, щит со щитом над собою
Тесно сомкнувши, рвы засыпают, взрывают окопы,
Ищут прорваться одни и лестницы ставят другие,
Там, где защита слабее, где реже броня осаждённых
Мужей блестит на стенах. Трояне, напротив, все средства
Ищут к защите, все роды оружья с высот низвергают;
Помощью длинных шестов сбивают врагов с укреплений,
В долгой, упорной войне приучившись к такой обороне.
Даже и камни катят преогромные весом, чтоб ими
Крытые строи прервать; но строи упорно и твёрдо
Все отражают усилья. Но вот и они подаются.
Там, где густая толпа сильнее стенам угрожала,
Тевкры катят преогромную глыбу и разом пускают:
С шумом свалилась громада на рутулов рати и поле
Трупы покрыли широко, и кровля щитов разлетелась.
И не посмели уж рутулы бою слепому вверяться;
Только стрелами и дротами мужей хотят с укреплений
Сбить. А с другой стороны ужасного вида Мезенций,
Факел этрусский в руке потрясая, метает пожары.
А Мессап, укротитель коней, нептуново племя,
Сквозь окопы прорвался н требует лестниц на стены.
К вам обращаюсь, о Музы; к тебе, о Калльопа богиня:
Вы вдохновите певца; расскажите, какие в то время
Подвиги Турн совершил; какие нанёс пораженья;
Кто из героев кого низвергнул в Тартара бездну,
И предо мною раскройте картину великую брани:
Ибо и помните вы, и можете помнить, богини.
Башня была. Высоко возносясь над стенами, имела
Много высоких мостов. С вершины её открывалось
Взорам далёкое поле; на выгодном месте стояла.
Против неё напрягали все силы свои италийцы,
Сильно стараясь её опрокинуть и сбить осаждённых.
Тевкры, напротив того, на врагов низвергали то камни,
То сквозь отверстия градом и копья и стрелы метали.
Первый Турн бросает в неё пылающий факел:
Пламя прильнуло к бокам; раздутое ветром, мгновенно
Доски и пол охватило, и вот запылала бойница.
А внутри поднялася тревога: несчастные тщетно
Бегством хотели спастись; и когда в испуге, столпившись,
К той стороне подались, где пламя ещё не достигло,
Тяжестью мужей склоненная рухнула разом бойница:
Тот изувеченный пал, другой — раздавленный башней:
Тех же пронзило оружье своё; тех груди пробиты
Деревом твёрдым. Погибли. Но Лик уцелел и Геленор:
Этот Мэонии царя и рабыни Лицимнии сын был,
Старший из двух; он, матерью тайно воспитанный, прибыл
К Трои стенам, незаконный воитель; при нём обнажённый
Лёгкий был меч, а на рамени щит был бъмыи ничтожный.
Он лишь увидел себя меж тысячью воинов Турна,
Видя и с той и с другой стороны латинские рати,
Словно зверь, окружённый густою охотников цепью,
Злится на копья и, чувствуя гибель, несётся безумно
Против ловцов и сильным прыжком чрез рогатины скачет:
Так и троянский воин на смерть устремился в средину
Вражьих отрядов, где видел наиболее копий сгущённых.
Лик же, ногами быстрее собрата, сквозь копья и строи
Шибко прорвавшись, достигнул твердыни и силится дланью
Стен высоту захватить и простёртые руки собратов.
Турн устремился за ним, и, оружьем его настигая,
«Ты ли, безумный — сказал он — смел думать,что можешь от этих
Рук избежать?» и, сказавши, отторгнул висевшего мужа,
Вместе с немалою частью стены: так точно, как зайца
Иль белоперого лебедя схватит орёл, громоносец
Зевса, в когтистые лапы и с ним в облака улетает;
Или, похитив у матки, с блеяньем ищущей, агнца
Волк из овчарни уносит голодный. Отвсюду поднялся
Крик, и хлынули рати. Те рвы засыпают, другие
Кверху на кровли метають пылающих факелов пламя.
Вот Ильоней громадным обломком скалы поражает
Мужа Луцетья, к вратам подходившего с факелом в длани.
А Эматиона Лигер сразить, а Азил Коринея;
Тот превосходный копьём, а этот далёкий стрелою.
Ценей Ортигия, Турн победитель Ценея свергнул;
Турн Диоксиппа, Ифита, Клонья, Промола сражает,
И Сагариса и башни высокой защитника Ида;
Капис Приверна: сперва лишь задетый лёгким Темилла
Дротом, он щит свой бросает и рану рукою, безумный,
Хочет закрыть, но в тоже мгновенье летучая стрелка
В руку вонзилась и к левому боку её пригвоздила:
Рана смертельна была, и дыханье оставило мужа.
Сын Арцента стоял и прекрасной бронёй красовался:
Плащ на нём, искусной иглою расшитый, прекрасный
Ярко сиял иберийским багрянцем, и сам он красавец.
Вскормленный в роще Цибелы, где воды Симета струятся,
Там, где Палика храм и богатый и силою славный;
Сам родитель Арцент прислал злополучного к Трое.
Бросил Мезенций свой дрот, развервул он шипящую пращу:
Трижды ремнём замахал вокруг головы, и, со свистом
Выпав из пращи, свинец висок раздробил; и простёртый
Юноша в прах собою покрыл немало пространства.
В этой войне, говорят, юный Асканий, привыкший
Робких зверей лишь гонять, впервые лук натянувши,
Сильного мужа Нумана сразил легкокрылой стрелою.
Этот женат был на турновой младшей сестре; он недавно
В брачные узы вступил, прозваньем Ремула славный.
В первых сражаясь рядах и глася недостойные речи,
Гордую душу свою воздымая,
Шёл он и речью такою троян громогласно позорил:
«Как вам не стыдно снова в стенах и окопах держаться,
Дважды пленённые тевкры, и Марса встречать за стенами!
Вот те мужи, что с нами хотят воевать за невесту!
Кто из богов, иль какое безумье сюда привело вас?
Нет здесь атридов, ни хитрого речью Улисса. Народ наш
Храбр от природы: нас прежде всего погружают младенцев
В воды холодной реки, и во льду и в волнах закаляют.
Дети на ловле живут, охотой леса утомляют,
Скачут на быстрых конях, метают стрелу тетивою —
Вот их забава! А юноши наши в трудах неусыпны,
Скудною пищей довольны; иль плугом поля укрощают,
Или мечём городов потрясают твердыни. Мы век наш
Вместе с оружьем проводим, и даже быков понуждаем
Мы обращённым копьём; ни самая поздняя старость
Не ослабляет сердец и умов, ни бодрости духа.
Мы седину покрываем шеломом, мы любим добычи
Новой искать, и живём мы добычей. У вас же одежда
Ярко сияет цветами и пурпуром блешет багряным;
Трусость в сердцах; вам нравятся пляски и нежные песни;
В туниках ваших висят рукава, на митрах повязки;
О, фригиянки, а не фригийцы, идите на гору
Диндим высокий, где слух ваш привык к упоительным звукам
Флейты двойной, — где вас призывают идейской богини
Бук и тимпаны; идите, оставьте оружие мужам.»
Речи такие Нуман говориль, но юный Асканий
Вынесть позора не мог. Натянув тетивой лошадиной
Лук свой и руки к владыке небес простирая с молитвой,
Стал и такие обеты ему воссылает: «да будешь,
Зевс всемогущий, со мною и замысел смелый исполнишь.
Сам я тебе, о отец, принесу на алтарь твой великий
Много даров и тельца заколю я с челом золочёным,
Белого, ростом высокого, столько ж как матерь; он бьёт уж
Острым рогом и копытом песок уж взрывает. Услышал
Неба родитель: по левую сторону светлого неба
Гром загремел. И бракнула вдруг тетива роковая.
Страшно шипя полетела пернатая трость и, пробивши
Ремула череп, чело насквозь пронзила железом.
«Можешь теперь, гордец, насмехаться над храбростью нашей:
Рутулам так отвечают дважды пленённые тевкры.»
Юлий умолк. Одобрительный крик пробежал меж рядами
Воинов Трои; в восторге свой дух до небес поднимают.
Сидя на облаке светлом, с высот поднебесных кудрявый
Феб на авзонские рати взирал и на город троянский.
И к победителю Юлу послал он речи такие:
«Славься доблестью новой, дитя! то путь твой ко славе,
О рожденье богов и богов рождать обреченный.
Время не даром придёт, когда ассараково племя
Доблестью мужей смирит всю брань, возбуждённую роком;
Троя тесна для тебя.» И, сказавши, он с высей небесных
Долу слетает, полётом сечёт воздушные волны,
К югу несётся. Он вид на себя принимает и образ
Старого Бутиса; этот был прежде оруженосцем
Мужа Анхиза и верным хранителем дома; потоиъ же
Юлу сопутником дан от Энея. Так Феб приближался
Старцу подобный во всём: в нём тот же и голос и бледность,
Та ж седина в волосах и та же броня боевая.
И обратил он речи такие к пылкому Юлу:
«Сын энеев, довольно с тебя, что сразил ты Нумана;
Этою первой хвалой ты обязан великому Фебу.
Он не завидует славе твоей: но более славы
Ты не ищи и оставь то оружье.» Так говорящий
Феб оставляет смертного образ и, речи прервавши,
Быстро от взоров исчез и слился с светлым эфиром.
Первые мужи троянские бога узнали; узнали
Стрелы его и колчан, зазвеневший в воздушном полёте.
Внемля божественной речи, они удержали от битвы
Юла, горевшего жаждою боя, а сами обратно
В сечу идут и жизнь подвергают опасности явной.
Бранные крики везде огласили бойницы и стены,
Те напрягают луки тугие, те пращами машут;
Поле покрыто оружьем; звенят и щиты и шеломы
От богатырских ударов, и грянула страшная битва.
Словно от западных стран Козерогом дождливым гонимый
Ливень потоками хлынет; иль град, низвергаясь из тучи,
Ринется в море, когда громовержец Юпитер на землю
Страшную двинет грозу и на небе тучи расторгнет.
Пандар и Битий, Альканора дети из Иды, которых
Матерь лесная Гиера вскормила в зевесовой роше,
Юноши, елям подобные горным отеческих высей,
Гордые силой оружья, врата растворили, что страже
Вверены их, и дерзкие в стены врагов приглашают,
Сами же, справа и слева ворот, под башнями стали;
В длани железо, на чёлах высоких косматые шлемы:
Так на прекрасных равнинах, у вод иль Атеза, иль Пада,
Два поднебесных дуба встают, к небесам поднимают
Выси нестриженых чёл и вершиной высокою машут.
Видя ворота разверзтые, рутулы хлынули в город:
Кверцент, стремительный Тмар и бронёю прекрасный Аквикол;
С ними воинственный Гемон, иль целой толпою бежали,
Тыл обратив, иль у самых ворот живот положили.
Пуще вскипело враждующих сердце жаждою боя;
И уже отряды троян собирались к воротам
Силы померять с врагом и дальше дерзали пускаться.
К Турну вождю, повсюду у стен сражавшему мужей,
В части различной, вести несутся, что битвою новой
Тевкры кипят и, врата распахнув, предлагают сразиться.
Всякое дело покинув и гневом вскипевши великим,
Турн устремился к дарданским воротам и к братьям
бесстрашным.
Он Антифата первого мужа (тот встретился первый;
Матерь фивянка его родила с Сарпедоном высоким)
Брошенным дротом простёр: летит роговой италийский
Дрот; рассекает воздушные волны и, в чрево вонзившись,
В грудь глубоко погрузился, и раны отверстием чёрной
Хлынула кровь опенённым потоком; согретое в лёгком,
Вышло железо насквозь. За ним Эриманта, Меропа
Мужей сразил и Афидна и Бития. С пламенным взором,
С сердцем, пылающим гневом, ждал пападения Битий.
Турн же бросает не дрот: у Бития дрот не отнял бы
Жизни; но вот с ужасающим свистом фаларика мчится,
Словно стрела громовая: ни кожи воловой двойные
Кровы щита, ни панцирь с двойной чешуёю, надёжный,
Золотом тканный не вынес удара: и долу свалились
Члены громадные мужа, земля застонала, и павший
Щит зазвенел преогромный. Так точно у берега Байев
Рухнула некогда камней громада из глыб преогронных,
Крепкой плотиною бывшая там; так точно свалилась
В бездну морскую она: вскипели глубокие воды,
Чёрный песок заклубился и дрогнул Прохит высокий,
Дрогнул Инарим, по воле Зевеса гнетущий Тифея.
Тут бронемощный Марс и силу и бодрость латинам
Дал и в сердцах их возжёг вожделение к брани, и тевкров
Бегством и Ужасом чёрным встревожил. Сбегаются рати,
Пользуясь случаем к битве; бог брани сердца возбуждает.
Пандар едва лишь увидел падение брата, увидел
Трудное дел положенье и явную битвы опасность.
Тотчас на крючьях врата повернул с великою силой
И, упираясь широким плечом, затворил и задвинул.
Многих собратов своих он вне укреплений оставил,
В сече ужасной; других же с собой заключил он и в город
Принял, безумный: не видел, что рутулов вождь за своими
В стены ворвался; не видел и запер его в укрепленьях,
Словно огромного тигра средь робкого стада овечек.
Вдруг неожиданный блеск поразил удивлённые взоры:
Страшно взгремела броня; трясется на шлеме косматом
Гребень кровавый, и мелньями блещет, как грозная туча,
Щит великана. И тевкры узнали тот образ враждебный,
Члены громадные мужа; сердца их забились тревогой.
Выступил Пандар огромный и, местью за брата пылая,
Так говорит: «не чертоги, Аматы приданое, видишь;
И не родные Ардеи стены приняли Турна:
Видишь здесь лагерь враждебный и выйти отсюда не можешь.»
И, улыбнувшись ему, спокойно Турн отвечает:
«Если ты храбр, то начни и силы померяй со мною;
Помни Приаму сказать, что и здесь ты нашёл Ахиллеса.»
Кончил, а Пандар, всю силу собравши, дрот узловатый,
Жосткой корою покрытый, пускает; но пущенный сильно
Дрот, лишь по воздуху грянув, вонзился в ворота: Юнона,
Дочерь Сатурна, удар отклонила. — «Но ты не избегнешь
Силы меча моего: не таков и удар и оружье» —
Турн говорит и, меч свой подняв высоко, поражает:
Грянул булат в средину чела, и сь черепом вместе
Страшною раной распалась ещё безбородая челюсть.
Грохот раздался; от тяжести мужа земля задрожала;
В прахе простерлись бездушные члены; доспехи героя
Мозгом и кровью текут; и, на равные части распавшись,
Череп сюда и туда на оба плеча перевиснул.
Страхом внезапным объятые тевкры бежали. И если б,
Пользуясь случаем данным, Турн победитель подумал
Только затворы сломить и ворота раскрыть для собратов,
Был бы последним тот день для тевкров и города. Гнев же,
Ярость и жажда несытая крови его увлекают
Против троян. И Фалерис, с подрубленным Гигес коленом
Пали во прах; он дроты схватил у бегущих и ими
В тыл поражает врагов: Юнона и храбрость и силу
Мужу даёт. Он Фегея сквозь щит поражает, Галиса,
Он Пританиса сражает, Алькандра, Гала, Немона.
Стоя на стенах, не знали они о случившемся деле,
Битвой согретые. Вот устремился Линцей и собратов
Громко зовёт; но герой потрясает булатом и справа
Мужа разит: от удара его голова покатилась
Вместе с шеломом далеко; за ним и Амика сражает:
Ужасом был он зверей, и никто не умел так искусно
В зельях закалывать брони и стрелы напитывать ядом.
Далее Клития, сына Эола; за ним и Кретея, любимца
Муз; он лиру и песни страстно любил и на струнах
Пел он коней я героев и славные подвиги брани.
Вот наконец, узнав о падении несчастных собратов,
Тевкры сбежались. И храбрый Серест и Мнестей прибежали,
Видят бегущую рать и врага в укреплениях видят.
«Стойте, товарищи! — кликнул Мнестей — куда вы бежите?
Есть ли у вас иль другое жилище, иль стены другие?
Как, и возможно ли? воин один, окружённый отвсюду
Вашей стеною, о граждане, мог безнаказанно сделать
В городе столько беды, и воинов столько найлучших
В Тартара бездну послать? иль о родине вашей несчастной
Вы позабыли, о трусы, о ваших богах позабыли?
Вам ли великого мужа Энея не жаль и не стыдно?»
Речью такой ободрённые тевкры сгущённою ратыо
Остановились. И медленно Турн отступление начал;
Ов отступает к реке, к стороне, окружённой водою.
Тем сильнее трояне теснят, наступают и с громким
Криком преследуют мужа: так точно охотников смелых
Сонм наступает на лютого льва и сыплет отвсюду
Копья и стрелы в него; а встревоженный зверь, отступая
Мало-помалу, идёт и, зубы оскалив, очами
Страшно сверкает: смелость и злоба ни броситься в бегство,
Ни устремиться вперёд не дают; он хотел бы прорваться
Сквозь устремлённых копий, сквозь мужей и стрел, но не может:
Так и расстроенный Турн отступал от вратов, нападавших,
Медленным шагом идя и яростью в сердце пылая.
Дважды ещё нападал он на тевкров дружину, и дважды
Строи смешались её и к стенам в беспорядке бежали.
Вскоре вся тевкрова рать собралася отвсюду на Турна;
Матерь Юнона противиться силе не может: Юпитер
С неба воздушную деву Ириду послал с повеленьем
Строгим сестре и угрозой, если немедля не выйдет
Турн из твердыни высокой. И вот уж десница не может
Выдержать силы врагов, ни щит не вмещает ударов:
Так на героя отвсюду сыплются копья и стрелы.
Только стучат вокруг головы по шелому удары;
Гнутся доспехи под градом метаемых камней; со шлема
Гребень ударами сбит; и удары трояне сугубят;
Сам молньебыстрый Мнестей поражает; по целому телу
Турна пот чёрный струится: ни отдыху нет, ни покоя;
Грудь и бока у героя волнуются трудной одышкой.
И наконец, утомлённый, со всеми доспехами в воду
Бросился он: и река, на глубь золотистой пучины
Павшего мужа приняв, на мягкие вынесла волны,
Смыла убийства и кровь и собратам его возвратила.