Экскурсы въ область русскаго эпоса[1].
III.
Илья и Рустемъ.
Всякій, кто знакомъ съ эпическими подвигами Ильи Муромца и съ похожденіями иранскаго Рустема, разбросанными на множествѣ страницъ персидской Книги царей, не найдетъ между тѣми и другими такого поразительнаго сходства, которое давало бы основаніе для выставленія нашей гипотезы, предполагающей вліяніе восточнаго типа Рустема на былевой типъ Ильи. Дѣйствительно, мы не находимъ, по крайней мѣрѣ, съ перваго взгляда, въ Рустеміадѣ такихъ похожденій, которыя разительно напоминали бы бой Ильи съ Соловьемъ-разбойникомъ, съ Идолищемъ, Жидовиномъ, разбойниками и т. под., не говоря уже о томъ, что иранскій національный герой — не крестьянскій сынъ, а могущественный полунезависимый властитель Сейестана. Поэтому, чтобы представиться убѣдительнымъ, наше предположеніе, что личность Рустема значительно повліяла на образованіе эпическаго типа Ильи Муромца, должно быть обставлено подробными и детальными розысканіями, которыя должны, между прочимъ, уяснить путь, которымъ иранскіе отголоски достигали южной Руси, и послѣдовательныя измѣненія, постигнувшія личность Ильи въ развитіи нашего эпоса.
Въ дальнѣйшемъ мы думаемъ держаться слѣдующаго плана. Сначала мы сопоставимъ обоихъ богатырей — Илью и Рустема — въ общихъ чертахъ характера и постараемся уяснить сходство въ основномъ типѣ. Затѣмъ разсмотримъ отдѣльные эпизоды эпической исторіи того и другаго богатыря.
Изъ моей статьи Отголоски иранскихъ сказаній на Кавказѣ[2] видно, что отголоски иранскаго эпоса на Кавказѣ сводятся почти исключительно къ нѣкоторымъ, наиболѣе популярнымъ, похожденіямъ Рустема. Исторія персидскихъ царей, къ царствованіямъ которыхъ пріурочиваетъ иранскій эпосъ различные подвиги своего національнаго богатыря, не могла сама по себѣ интересовать туземцевъ Кавказа, и только богатырская личность Рустема была выдвинута изъ массы другихъ иранскихъ сказаній и, усвоенная народною памятью, контаминировалась личностями другихъ кавказскихъ богатырей вродѣ Батраза, Урызмэга, Амирана и проч. Такое ко центральное положеніе занимаетъ Рустемъ и вообще Рустеміада въ народныхъ персидскихъ преданіяхъ. Эпическая исторія Рустема есть, вмѣстѣ съ тѣмъ, исторія великой національной борьбы Ирана съ Тураномъ, такъ что смертью Рустема, можно сказать, почти оканчиваются и борьба съ Тураномъ, и иранскій эпосъ. Подобно тому, какъ Илья Муромецъ въ дѣятельности своей связывается, главнымъ образомъ, съ татарами и можетъ считаться главнымъ героемъ татарскаго періода[3], такъ Рустемъ въ народномъ сознаніи персовъ до сихъ поръ неразрывно связанъ съ идеей о борьбѣ Ирана съ сѣверными кочевниками тюрками. До сихъ поръ имя національнаго пехлевана прикрѣплено и къ родной его области Сейестану, и ко многимъ другимъ, которыя были свидѣтелями его подвиговъ. "Современные персы, — говоритъ г. Зиновьевъ[4], — соединяютъ съ Сейестаномъ воспоминаніе о Рустемѣ, котораго славный родъ тамъ царствовалъ. Жители этой области называютъ его именемъ неизвѣстныя имъ по происхожденію развалины[5]. Да и внѣ Сейестана въ Гирканѣ Узелей видѣлъ престолъ Рустема и другой такой же въ Исфаханѣ. Въ Мазандеранѣ, театрѣ многихъ великихъ подвиговъ героя, гдѣ, по свидѣтельству Еазвкни, цѣлая горная область называется Рустемдаръ[6], ему показывали двѣ или три Рустемовы дороги, подобныя которымъ Поттингеръ видѣлъ въ степи. Войско Тимура, во время нашествія на Сейестанъ, разрушило такъ называемую плотину Рустема (bendi Rustam) такъ, что, по выраженію Шерифъ-Эддина, тамъ не осталось и слѣдовъ древняго памятника; а прі разореніи древней столицы этой страны, во всемъ Сейестанѣ раздавались крики, которыми заклинали духъ героя: «Рустемъ, подними изъ гробницы свою голову и взгляни на Иранъ, доставшійся въ руки твоихъ смертельныхъ враговъ, туранскихъ воиновъ».
Воплотивъ преимущественно въ Рустемѣ идею великой національной борьбы съ Тураномъ, персидскій эпосъ долженъ былъ поставить своего пехлевана на недосягаемую высоту, сдѣлать его и физическимъ, и духовнымъ главою всѣхъ современныхъ ему богатырей Ирана. Дѣйствительно, сила его необычайна: по свидѣтельству армянскаго историка Моисея Корейскаго (въ V в.), разсказывали, что она равна силѣ 120 слоновъ. Рустемъ одинъ поражаетъ цѣлое войско, вырываетъ съ корнемъ огромныя деревья[7], поднимаетъ и бросаетъ съ легкостью такіе громадные камни, которыхъ не могутъ и приподнять всѣ другіе пехлеваны[8], подставляетъ себя подъ скатывающуюся съ горы каменную глыбу и т. под. Такая необычайная сила дана Рустему отъ Бога (о чемъ герой самъ нерѣдко заявляетъ)[9] для совершенія подвиговъ, полезныхъ его народу. По волѣ божества, Рустемъ родится необычайнымъ путемъ (чрезъ кесарское сѣченіе)[10], причемъ представитель божества, вѣщая птица Симургъ, предвѣщаетъ его отцу, что Рустемъ будетъ величайшимъ героемъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, мудрымъ въ совѣтѣ[11].
Фирдоуси, который черпалъ матеріалъ для своего изложенія подвиговъ Рустема изъ народныхъ сказаній, несомнѣнно представлявшихъ много варіантовъ, не сообщаетъ подробностей преданія о томъ, что чрезмѣрная сила Рустема была уменьшена божествомъ, такъ какъ земля не могла держать его тяжести. Но такое преданіе несомнѣнно существовало. Въ эпизодѣ о Сохрабѣ, описавъ неудачный для Рустема второй бой съ сыномъ, поэтъ говоритъ: «Я слышалъ, что Рустемъ получилъ отъ Бога вначалѣ такую силу, что его ноги погрязали, когда онъ становился на камень. Онъ былъ недоволенъ такою непомѣрною силой, которой не желалъ. Онъ обратился къ Творцу съ мольбою освободить его отъ части силы, такъ чтобы онъ могъ ходить по землѣ; и благой Богъ, по желанію гороподобнаго Рустема, уменьшилъ его силу. Но когда онъ находился въ опасности и его сердце раздиралось боязнью, внушаемой ему Сограбомъ, онъ снова обратился къ Богу съ мольбой: „Творецъ! помоги рабу твоему въ этихъ обстоятельствахъ! О, Всемогущій Боже и Всесвятѣйшій, отдай мнѣ мою силу такою, какою ты даровалъ мнѣ ее сначала“. Богъ отдалъ ему ее, какъ онъ просилъ, и увеличилъ силу его тѣла настолько, насколько ее раньше убавилъ[12].
Остановимся здѣсь и припомнилъ нѣкоторыя черты Ильи. Сила Ильи также божественнаго происхожденія и дана ему для полезныхъ подвиговъ. Не останавливаясь на разборѣ преданія о приходѣ къ Ильѣ каликъ, сложившагося подъ вліяніемъ агіологіи, отмѣтимъ только сходство въ общей идеѣ. Представители божества уменьшаютъ силу богатыря на половину[13], причемъ это уменьшеніе силы мотивируется каликами (въ одной сказкѣ)[14] такъ: „много дано силы Ильѣ: земля не снесетъ“. Хотя не самъ Илья просить странниковъ уменьшить ему силу (какъ Рустемъ проситъ объ этомъ божество), но, все-таки, подобно Рустему, сознаетъ, что чрезмѣрной силы ему не надобно. Такъ, отказываясь во второй разъ наклониться къ щели гроба, изъ которой Святогоръ дуновеніемъ передалъ ему часть своей силы, Илья говоритъ: „Будетъ съ меня, большій братецъ, не то земля на себѣ носить не станетъ“[15]. Другое сходство силы Ильи и Рустема представляется въ томъ, что, уменьшенная временно, она по молитвѣ богатырей возростаетъ, когда они находятся въ критическомъ положеніи. Подобно тому, какъ Рустемъ, посредствомъ молитвы, передъ третьимъ боемъ съ Сохрабомъ получаетъ всю свою прежнюю силу, такъ и нашъ Илья, лежа подъ сыномъ (подсокольничкомъ), взмолился Спасу Пречистому и вздохнулъ крѣпко:
„Стоялъ я за церкви Божіи, за тѣ же честна монастыри,
И хранилъ я стольной Кіевъ-градъ,
Да еще я хранилъ Черниговъ-градъ,
Да еще очистилъ я дорогу прямоѣзжую“ *).
*) Ефименко: „Матеріала ко этногр. русск. насел. Архангельской губ.“, ч. II, стр. 81.
И немедленно, укрѣпившись въ силахъ, сбросилъ съ себя подсокольника. По другому пересказу[16], Илья въ томъ же положеніи вспоминаетъ святыхъ отцовъ и апостоловъ, и немедленно у него „лежучи втрое силы прибыло“[17].
Подобно тому, какъ громадная сила Рустема выражается въ несовсѣмъ обычныхъ пріемахъ, напримѣръ: вырываніи дерева съ корнемъ, такъ при случаѣ и Илья даетъ такія же доказательства чрезвычайной силы.
„Пріѣхалъ (Илья) къ заставѣ — дремучимъ лѣсамъ:
Онъ лѣвой рукой коня ведетъ,
А правой рукой дубы рветъ“ *).
- ) Ефименко, назв. соч., стр. 20. Срав. Кирѣевск., I, стр. 81 (правой рукой рветъ дубье съ кореньями), и сказка оба Ильѣ М. (Кирѣевск., I, приложеніе № 1): шедши она за водою, за которое дерево онъ ни ухватится, изъ корню видернеи. Также Рыбниковъ, II, стр. 826; III, стр. 17, 25; IV, стр. 9.
Одинъ изъ пріемовъ Рустема въ борьбѣ состоитъ въ томъ, что онъ поднимаетъ противника вверхъ и бросаетъ его на землю[18]. Къ такому же пріему прибѣгаетъ, какъ извѣстно, Илья[19]. Рустемъ въ увлеченіи боя съ тюрками охватываетъ тюрка и избиваетъ имъ другихъ[20]. Такъ Илья въ разныхъ былинахъ, но преимущественно въ былинѣ о Калинѣ-царѣ, схватываетъ татарина и прокладываетъ, размахивая имъ, себѣ путь въ татарскомъ войскѣ[21].
Соотвѣтственно непомѣрной силѣ Рустемъ отличается и огромнымъ аппетитомъ. Онъ съѣдаетъ заразъ по цѣлому онагру[22], но особенно много пьетъ. Ему подносятъ огромную чашу вина, въ увѣренности, что онъ неосушитъ ея, и онъ не только выпилъ до дна этотъ «красный фонтанъ» (какъ выражается Фирдоуси), но потребовалъ, чтобы другая чаша была безъ примѣси воды[23]. Рустемъ любитъ бражничать, такъ что обыкновенно, когда послы отъ царя приходятъ звать его на службу, онъ удерживаетъ ихъ и пьянствуетъ съ ними нѣсколько дней. Нашъ Илья въ этомъ отношеніи еще превосходитъ иранскаго богатыря. Между всѣми русскими богатырями, въ числѣ которыхъ есть и спеціалистъ-пьяница Василій, Илья можетъ выпить заразъ всѣхъ больше. Такъ Васька-пьяница, собираясь на Батыгу, говоритъ Владиміру:
«Поднеси-ка мнѣ чарычьку похмѣльную,
Которой чарой пьетъ Илья Муромецъ.
А Илья пьетъ чарой въ полсема ведра» *).
*) Кирѣевскій, II, стр. 94.
На этомъ свойствѣ Ильи народная былина любитъ останавливаться и смаковать самый процессъ испиванія. Такъ, Илья говоритъ Владиміру:
«Еще ты, славный князь кіевской да Владимірской!
Ты неси-ко цяшу большую да обѣручьную,
Зелена вина да полтора ведра!»
Илья-то беретъ ее да одной рукой,
Онъ и пьетъ ее да на одинъ духъ,
Еще все-то ему мало кажется:
«Ты неси еще, князь, цяшу большую,
Цяшу большую да обѣручьную,
Еще два ведра да зелена вина,
Все со водоцькой, да со наливоцькой,
Со крѣпкими да со напитками».
Илья примаится да одной рукой,
Онъ и пьетъ ее на одиной духъ" *).
- ) Кирѣевскій, I, стр. 84 и слѣд.
Впомнимъ далѣе, какъ голи кабацкіе угощаютъ, сложившись по копѣечкѣ, Илью виномъ, причемъ богатырь, переодѣтый каликой, выпиваетъ полтора ведра единымъ духомъ и говоритъ:
«Да и ой же вы, толи да кабацкіе!
Не напоили старика, лишь раззадорили» *).
*) Гильфердингъ, ст. 1120, 1134.
Затѣмъ онъ въ свою очередь угощаетъ гостей и упивается уже основательно. Отмѣтимъ тутъ же, что какъ персидскій эпосъ не вмѣняетъ своему богатырю въ вину то, что онъ, предаваясь пьянству, не спѣшитъ на призывъ царя, такъ и наши былины, повидимому, съ удовольствіемъ отмѣчаютъ это свойство Ильи. Такъ, въ былинѣ о Мамаѣ, Илья посланъ звать богатырей, стоящихъ на полѣ Куликовѣ.
"Говорятъ тутъ могучіе богатыри
Старому козаку Ильѣ Муромцу: --
Ты сойди-ко къ вамъ во бѣлъ шатеръ,
Выпить у насъ чару зелена вина! --
Сходилъ Илья Муромецъ съ добра коня,
Входилъ онъ къ нимъ во бѣлъ шатеръ,
Выпивалъ онъ чару зелена вина,
Зелена вина въ полтора ведра.
Наливали богатыри другу чару,
Подносили чару Ильѣ Муромцу;
Съ той ли чары Илью хмель зашибъ.
Ложился Илья Муромецъ во бѣломъ шатрѣ,
Во бѣломъ шатрѣ опочивъ держать.
Богатырскій сонъ на двѣнадцать день.
А Владимірѣ князь Илью ждетъ — пождетъ,
Илью ждетъ-пождетъ и не дождется *).
- ) Кирѣевскій, I, стр. 61.
Обратимъ теперь вниманіе на тѣ черты нравственнаго характера Рустема и Ильи, которыя дѣлаютъ этихъ богатырей естественными глазами среди другихъ.
Тотъ и другой, будучи увѣрены въ свой силѣ, отличаются спокойнымъ мужествомъ и этимъ противу полагаются другимъ, болѣе юнымъ и заносчивымъ богатырямъ. Фирдоуси отмѣчаетъ именно эту черту Рустема, называя его «славнымъ, многолюбимымъ пехлеваномъ, благороднымъ и спокойнымъ»[24]. Та же черта настолько уяснена нашими изслѣдователями въ Ильѣ Муромцѣ, что не считаемъ нужнымъ приводить примѣры изъ былинъ. Тотъ и другой пренебрегаютъ земными благами и отличаются нестяжательностью. Эта черта также въ достаточной степени указана въ Ильѣ. Примѣрами нестяжательности Рустема можетъ служить слѣдующее: царь мазандеранскій предлагаетъ Рустему, посланному къ нему Кейкаусонъ, царственный подарокъ. Но онъ отказался отъ его даровъ: одеждъ, коней, золота, такъ какъ презиралъ и вѣнцы, и пояса[25]. Въ другой разъ Рустемъ пригналъ въ Иранъ табунъ отличныхъ коней Афрасіаба и роздалъ ихъ иранцамъ, не желая самъ имѣть другого коня, кромѣ Ракша, и послалъ отбитыхъ въ Туранѣ слоновъ царю[26]. Отсутствіе корыстолюбія, однакоже мѣшаетъ иранскому и русскому богатырямъ добывать богатую добычу или получать «заработное». Рустемъ, какъ владѣтельный князь Сейестана, богатъ уже по рожденію и получаетъ драгоцѣнные подарки отъ царей Ирана за свои безчисленныя услуги. Нашъ Илья, хотя и не цѣнитъ богатства, нерѣдко въ былинахъ представляется весьма богатымъ. Въ этомъ, какъ и въ другихъ чертахъ Ильи, замѣчается какая-то двойственность, причины которой мы постараемся уяснитъ ниже. Вотъ, напримѣръ, какія богатства возитъ съ собой старый козакъ:
«Только взять вамъ у стараго:
Кожа на плечахъ въ пятьсотъ рублей,
Чуденъ крестъ на груди въ три тысячи,
По карманамъ золотой казны смѣты нѣтъ,
А косматому бурушкѣ у меня и цѣны нѣтъ» *).
*) Рыбниковъ, I, стр. 63.
Или:
«Въ колчанѣ у меня стрѣлъ до пяти сотъ есть,
Что кажняя стрѣла стоитъ пять рублей.
А чистыхъ со мной денегъ сорокъ тысячей» *).
*) Кирѣевскій, I, стр. 15. См. также: Кирѣев., стр. 17, 23, 27. Гильфердингъ, столб. 923, 924, 1023, 1186.
Эти деньги Илья заработалъ своими подвигами. Такъ, когда онъ освободилъ городъ Бекетовецъ отъ татаръ, то
«Тутъ мужики бекетовцы
Насыпали ему чашу красна золота,
Другую чашу чиста серебра,
Третью насыпали скатна жемчуга.
Подносятъ, подаваютъ ему,
Принялъ старичекъ, самъ проговоритъ:
— Это, братцы, мое зарабочее» *).
*) Рыбниковъ, I, стр. 47
Такіе же подарки, какъ зарабочее, принимаетъ Илья отъ дѣтей Соловья-разбойника[27], отъ царя Константина Боголюбовича[28] и находить золотой казны безъ смѣты въ одну изъ своихъ поѣздокъ[29]. Вообще слѣдуетъ подчеркнуть для дальнѣйшаго тотъ фактъ, что великорусскій крестьянинъ-пахарь видитъ въ своемъ идеальномъ представителѣ Ильѣ не мужика-пахаря, а вольнаго козака, добывающаго богатство на полѣ бранномъ палицею и мечомъ булатнымъ, т.-е. тѣмъ способомъ, которымъ обогащались представители высшаго боеваго сословія.
Отмѣчая дальнѣйшія черты характера Рустена и Ильи, слѣдуетъ указать на ихъ благочестіе. Эта черта тѣмъ болѣе естественна, что у обоихъ сила божественнаго происхожденія. Рустемъ нерѣдко обращается съ молитвой къ божеству, испрашивая у него помощи. Примѣры благочестія Ильи можно найти во множествѣ былинъ.
Соединеніе необыкновенной физической силы съ высокими нравственными свойствами — благородствомъ, великодушіемъ, благочестіемъ, нестяжательностью и др. — возвышаетъ Рустема и Илью надъ всѣми современными имъ богатырями, которые, какъ мы увидимъ, относятся къ нимъ съ глубокимъ уваженіемъ. Оба народа — персы и русскіе — вмѣстѣ съ тѣмъ, даютъ своимъ идеальнымъ представителямъ преклонный возрасть. Персидскій эпосъ, представляя полную біографію Рустема, отъ рожденія до смерти, какъ бы скользить надъ его ранними подвигами. Всѣ дивныя дѣла, прославившія его имя, совершены имъ уже въ зрѣломъ возрастѣ, ä нѣкоторыя въ глубокой старости. Въ теченіе его жизни смѣняется на престолѣ Ирана цѣлый рядъ царей — Маночихръ (царствовавшій, по Фердоуси, 120 лѣтъ), Невдеръ (7 лѣтъ), Зевъ (6 лѣтъ), Гершаспъ (5 лѣтъ), Кейкобадъ (100 лѣтъ), Кейкаусъ (150 лѣтъ), Кейхосровъ (60 лѣтъ), Лохраспъ (120 л.), Гуштаспъ (100 л.), но главные подвиги Рустема приходятся на царствованія Кейкауса (походъ въ Мазандеранъ, война съ Афрасіабомъ) и Кейхосрова (продолженіе борьбы съ туранцами, бой съ дивомъ Айваномъ, освобожденіе Бижена), когда Рустему было уже нѣсколько сотъ лѣтъ. Говоря о своихъ подвигахъ съ Исфендіаромъ, маститый герой выражается о себѣ въ слѣдующихъ словахъ: «Уже болѣе 600 лѣтъ, какъ я родился отъ Заля, и въ теченіе всего этого времени я былъ пехлеваномъ міра и не боялся ничего, ни явнаго, ни сокрытаго»[30]. Нѣтъ сомнѣнія, что эпическая біографія Рустема была составлена не народными «сказителями», а предшествовавшими Фердоуси собирателями народныхъ сказаній, причемъ и тусскій поэтъ принялъ участіе въ ея пополненіи. Народъ зналъ отдѣльныя сказанія о томъ или другомъ подвигѣ Рустема, причемъ, какъ всегда бываетъ, пріурочивалъ къ имени своего національнаго героя подвиги другихъ эпическихъ и сказочныхъ личностей. Такимъ образомъ, въ теченіе вѣковъ и въ равныхъ областяхъ Ирана накопилась такая масса отрывковъ Рустеміады, что ученымъ составителямъ Книги царей приходилось разбитъ исторію Рустема и его предковъ на цѣлый радъ царствованій не менѣе эпическихъ царей Ирана. Біографія Рустема была сведена изъ отдѣльныхъ сказаній подобно тому, какъ нѣкоторые изъ нашихъ изслѣдователей былинъ дѣлаютъ попытки (на нашъ взглядъ неудачныя) составить эпическую біографію Ильи Муромца или Садка. Такія попытки разверстать въ извѣстной послѣдовательности отдѣльные подвиги Ильи дѣлаютъ, впрочемъ, и нѣкоторые «сказители», причемъ обыкновенно впадаютъ въ явное противорѣчіе, какъ мы увидимъ ниже. Поэтому лучшими былинами, въ смыслѣ сохраненія большей полноты деталей, представляются обыкновенно такія, въ которыхъ воспѣвается тотъ или другой подвигъ Ильи или рядъ подвиговъ, уже давно связанныхъ въ одномъ разсказѣ. Относительно Рустема можно установить фактъ, что въ народныхъ сказаніяхъ о его подвигахъ онъ представлялся не молодымъ героемъ (вродѣ Сіавуша, Исфендіара), а богатыремъ солиднаго или преклоннаго возраста, который уже самъ по себѣ давалъ ему право на уваженіе болѣе юныхъ богатырей. Передъ его глазами смѣняется нѣсколько поколѣній царей и богатырей, какъ видно изъ тѣхъ «былинъ», въ которыхъ онъ является воспитателемъ и руководителемъ молодыхъ пехлевановъ (Сіавуша, Бахмана и др.).
Спрашивается теперь, въ какомъ возрастѣ совершаетъ свои подвига Илья Муромецъ и что извѣстно про его юность?
Просматривая былины объ Ильѣ, нетрудно убѣдиться, что всѣ подвига совершены имъ уже въ преклонномъ возрастѣ, «старымъ» козакомъ.
Хотя нерѣдко говорится въ былинахъ:
«А ѣздилъ-то старъ по чисту полю,
И отъ младости да старъ до старости,
И отъ старости да до гробной доски» *);
- ) Гильфердингъ, столб. 310; также ст. 1052, 1201, 1246.
но ни одинъ подвигъ, совершенный Ильей во младости, народу не извѣстенъ[31]. Илья называется старымъ въ то время, когда ранитъ Соловья и привозитъ его въ Кіевъ[32], когда встрѣчаетъ разбойниковъ[33], бьется съ Нахвальщикомъ[34], съ Мамаемъ[35], когда ѣдетъ въ Царьградъ[36], когда ссорится съ Владиміромъ[37], бьется съ Калиномъ-царемъ[38], съ сыномъ, убиваетъ королевишну и проч. Можетъ явиться мысль, что эпитетъ «старый козахъ», встрѣчавшійся въ нѣкоторыхъ эпизодахъ изъ подвиговъ Ильи (положимъ, наприм., въ боѣ съ сыномъ), затѣмъ обобщился и былъ безсознательно переносимъ народомъ и въ такія былины, въ которыхъ нѣкогда Илья являлся молодымъ. Такая эпическая забывчивость свойственна народнымъ былинамъ, въ которыхъ, напримѣръ, Калинъ-царь преспокойно самъ себя называетъ «собака-Калинъ-царь», или татаринъ самъ прибавляетъ къ себѣ эпитетъ «поганаго». Но подобною эпическою наивностью можно объяснить только появленіе эпитета «старый» въ такъ называемыхъ сводныхъ былинахъ, въ которыхъ сказители соединяютъ въ одно цѣлое всѣ подвиги Ильи[39]. Изъ отдѣльныхъ же былинъ видно, что народъ дѣйствительно представлялъ себѣ Илью старикомъ со всѣми атгрибутами старости. Такъ, въ былинѣ изъ с. Усть-Уреня[40], содержащей встрѣчу съ разбойниками и Соловьемъ, про Илью говорится:
«Побѣлѣла его головушка,
Посѣдѣла его бородушка».
Самъ Илья въ былинѣ о Мамаѣ[41], описывая свою наружность царю, говоритъ:
«У стараго-то бородушка сивая,
Сивая бородушка да красивая».
Наконецъ, прямое указаніе на глубокую старость Ильи, только вполовину уступающую возрасту Рустема, находимъ въ былинѣ № 197 Гильфердинга, содержащей начало, разсказа о трехъ поѣздкахъ и открывающейся слѣдующимъ образомъ:
"Ѣздитъ-то старъ по чисту полю,
А самъ себѣ, старый, дивуется:
«Ахъ, ты, старость, старость ты старая,
А старая старость глубокая,
А глубокая старостъ триста годовъ,
А триста годовъ да пятьдесятъ годовъ!
Застала ты стараго во чистомъ полѣ» и т. д.
Такимъ образомъ, оказывается, что всѣ подвиги были совершены Ильей въ старомъ возрастѣ и что онъ искони представлялся «старымъ козакомъ» воображенію великорусскаго сказителя. До насъ не дошло ни одной былины о подвигахъ, совершенныхъ Ильей въ молодости, и такихъ подвиговъ за нимъ не зналъ и самъ народъ. Съ нашей точки зрѣнія объясненіе этому факту можетъ быть слѣдующее. Самою раннею чертой въ типѣ Ильи мы считаемъ именно ту, которая, такъ сказать, закрѣплена за нимъ его постояннымъ эпитетомъ «старый козакъ». Древнѣйшій прототипъ Ильи былъ старый козакъ (т.-е. вольный, независимый богатырь) Рустемъ, перешедшій изъ Ирана въ степные разсказы тюркскихъ кочевниковъ (половцевъ) и подъ новыми именами продолжавшій поляковать на просторѣ южно-русскихъ и сѣверо-кавказскихъ степей. Изъ этихъ степныхъ разсказовъ образъ вольнаго богатыря-всадника перешелъ въ разсказы русскіе, сохранивъ тотъ возрастъ, въ которомъ Рустемъ совершалъ свои подвиги въ Иранѣ. Одинъ изъ наиболѣе популярныхъ и распространенныхъ эпизодовъ Рустеміады несомнѣнно бой отца съ сыномъ, и этотъ эпизодъ необходимо предполагаетъ въ отцѣ уже почтенный возрасть. Мы увидимъ ниже, что наши сказанія объ Ильѣ и сынѣ всего ближе примыкаютъ къ восточнымъ и сложились подъ вліяніемъ Рустеміады. Старымъ является также Рустемъ сравнительно съ посаженнымъ имъ на престолъ безумнымъ царемъ Кейкаусомъ. По нашей теоріи, отношенія Рустема къ иранскому царю отразились на отношеніяхъ Ильи къ Владиміру, какъ и самъ эпическій Владиміръ во многихъ чертахъ напоминаетъ Кейкауса. Отсюда естественно, что во всѣхъ былинахъ, гдѣ изображается Илья Муромецъ на службѣ Владиміра, онъ является уже старымъ. Старшимъ по возрасту представлялся далѣе иранскій Рустемъ въ отношеніи другихъ пехлевановъ, во главѣ которыхъ онъ стоитъ; старымъ являлся замѣститель Рустема и въ южнорусскихъ степныхъ разсказахъ, находясь также во главѣ прочихъ богатырей. Старымъ поэтому оказывается Илья, стоя на заставѣ богатырской съ дружиной богатырей. Такимъ образомъ, разъ усвоенный южною Русью типъ стараго козака, — типъ, сложившійся подъ вліяніемъ степныхъ отголосковъ Рустеміады, переходитъ затѣмъ на?сѣверъ и сохраняется по консерватизму эпоса въ великорусскихъ сѣверныхъ областяхъ, среди мужиковъ-пахарей, чуждыхъ полякованію по степи, не знающихъ ни сѣделышекъ черкасскихъ, ни бѣлыхъ шатровъ, ни тугихъ луковъ, — словомъ, никакихъ аттрибутовъ жизни степныхъ рыцарей. Впрочемъ, на этого степнаго рыцаря Суздальско-Ростовская Русь старалась наложить свою печать. При переходѣ типа «стараго козака» въ великорусскую крестьянскую среду, козакъ становится сыномъ крестьянина, указывается даже село, въ которомъ онъ родился, и называются по имени его родители. Но крестьянское происхожденіе пришито къ козаку (и, въ концѣ-концовъ, къ владѣтельному князю Рустему) лишь живыми нитками. Илья уходитъ изъ дому, какъ только ноги начали ему служить, и оказывается «старымъ козакомъ» уже сейчасъ за воротами отцовскаго дома {Чтобы согласить названіе козака съ крестьянскимъ происхожденіемъ, одна былина (Калинина, Гильферд., № 5) указываетъ поводъ, по которому Ильи получилъ это прозвище. За убіеніе Соловья-разбойника Владиміръ благодаритъ Илью и говоритъ:
«Нареку тебѣ я имя да по новому:
Будь-ко ты козакъ да Илья Муромецъ,
А живи-тко ты у насъ во Кіеви».}. Такъ и не удалось великорусскому сказителю по сю пору согласить несогласимое — сдѣлать «вольнаго» человѣка крестьяниномъ-пахаремъ[42].
Впрочемъ, въ гаданіяхъ о «первоначальномъ» Ильѣ мы зашли дальше, чѣмъ позволяютъ разсмотрѣнные до сихъ поръ факты. Возвращаемся къ дальнѣйшему сопоставленію Рустема и Ильи, именно обратимъ вниманіе на отношенія того и другаго къ другимъ богатырямъ и послѣднихъ къ нимъ обоимъ.
Рустемъ можетъ быть названъ facile princeps по отношенію къ современнымъ ему пехлеванамъ Ирана. Онъ ихъ предводитель въ бою, всегда принимающій на себя самую трудную и опасную работу. Во время натиска на войско непріятелей онъ вламывается въ центръ, между тѣмъ какъ другіе вожди нападаютъ на фланги. На него одного возлагаютъ всѣ надежды, когда Иранъ находится въ критическомъ положеніи, и эти надежды никогда не обманываютъ. Онъ блюститель царскаго престола[43] и границъ Ирана (Сейестана, Забулистана или Нимруза). Онъ спасаетъ и царя (Кейкауса), и все иранское войско, попавшее въ плѣнъ къ царю Мазандерана. Онъ воспитываетъ царевича Сіавуша (сына Кейкауса), чтобы сдѣлать его достойнымъ престола, онъ же впослѣдствіи, по завѣту умирающаго Исфендіара, беретъ къ себѣ его сына, царевича Бахмана, и заботится о немъ, «какъ о своей душѣ»[44]. Всѣ современные ему богатыри цѣнятъ его высоко; былъ даже, случай, когда ему предлагали корону Ирана, но онъ отказался отъ этой чести[45]. Когда Кейкаусъ оскорбилъ Рустема, всѣ неіхеваны были возмущены этимъ поступкомъ и убѣждали царя примириться съ великимъ героемъ. Когда царь Кейхосровъ отвернулся отъ своихъ пехлевановъ, то они, подозрѣвая, что онъ подпалъ вліянію дива, вызываютъ Рустема изъ его области и ищутъ у него совѣта[46].
Такое же почетное мѣсто занимаетъ Илья среди другихъ богатырей. Почти все, что выше сказано о Рустемѣ, можетъ быть отнесено и къ Ильѣ. Онъ многократно выручаетъ князя изъ бѣды неминучей, одолѣваетъ такихъ противниковъ, отъ которыхъ отказались другіе богатыри (Добрыня, Алеша), беретъ себѣ середку татарской рати[47], и потому богатыри смотрятъ на него, какъ на своего естественнаго вождя, и повинуются ему безпрекословно. Такъ, желая потѣшиться надъ Владиміромъ, созывающимъ въ страхѣ богатырей противъ Калина, угрожающаго отнять у него Опраксію, Илья говоритъ богатырямъ:
«Ай же вы, братьица крестовые,
Крестовые братьица, названые,
Молодой Потокъ сынъ Ивановичъ,
Молодой Добрынюшка Никитичъ!
Видно, пришла князю тревогушка,
Тревога, бѣда неминучая,
Что тревожитъ насъ, могучіихъ богатырей,
А подите-ка, братцы, отказывайтесь,
Что не можемъ мы служить за Кіевъ градъ» *),
*) Рыбниковъ, I, стр. 99.
и богатыри немедленно отказываются передъ Владиміромъ. Въ другой былинѣ «князья-бояре», высказывая свой взглядъ на Илью, какъ на защитника государства, говорятъ Владиміру:
«Гой еси ты, ласковъ Володимеръ князь!
Мы всѣ съ тобою, со княгинею,
За тебя мы положимъ наши головы,
А рать поведетъ Илья Муромецъ:
Мы дадимъ ему нашихъ дѣтушекъ,
Коней смѣлы ихъ, сабли острыя,
Стрѣлы мѣткія со туги луки» *).
- ) Кирѣевскій, I, стр. 56.
Такимъ образомъ, всѣ приближенные къ князю будутъ отсиживаться съ нимъ въ Кіевѣ, а отразить врага (Тугарина Бѣлевича) въ чистокъ полѣ посылаютъ Илью Муромца. Самъ Владиміръ нерѣдко въ былинахъ называетъ Илью «первымъ русскимъ богатыремъ» (наприм., Рыбнин., I, № 38, стр. 228; II, № 17, стр. 80), повторяя этимъ лишь всеобщее мнѣніе {Напримѣръ: «Кого нѣтъ сильнѣе да могучѣе?
Старика Ильи да Ильи Муромца» (Гильфердингъ, № 248).}. Любопытныя черты, характеризующія отношенія другихъ богатырей къ Ильѣ, содержитъ старина про Алешу Поповича изъ собранія Ефимемо. Алеша съ дружиной выѣзжаетъ изъ Ростова на подвиги и спрашиваетъ дружину, ѣхать ли имъ въ Кіевъ, Черниговъ или къ морю синему? Дружина совѣтуетъ ѣхать въ Кіевъ. По дорогѣ встрѣчается рать Василія Прекраснаго, угрожающая Кіеву, и Алеша хочетъ «ослободить крашенъ Кіевъ-градъ», мотивируя свое рѣшеніе такими словами:
«Выслуга наша не забудется;
А пройдетъ про насъ слава великая,
Про выслугу нашу богатырскую,
И узнаетъ про насъ старый козакъ Илья Муромецъ,
Илья Муромецъ, сынъ Ивановичъ:
Не дошедши, старикъ намъ поклонится».
Такимъ образомъ, богатыремъ и его дружиной руководитъ не желаніе снискать благодарность князя Владиміра, а желаніе заслужить похвалу отъ главнаго русскаго богатыря. Въ той же былинѣ далѣе Алеша, приглашенный на княжескій пиръ,
«Отдаетъ чело на всѣ четыре стороны,
А особенно поклонился старику Ильѣ Муромцу» *).
- ) См. Ефименко, стр. 26 и 28.
Не съ меньшимъ уваженіемъ относится къ Ильѣ пріѣзжій богатырь Дюкъ Степановичъ. Онъ подъѣзжаетъ къ нему и, на предложеніе Ильи побороться, падаетъ ему во бѣлы ноги со словами:
«Одно у насъ на небѣ солнце красное,
Печетъ во всю землю святорусскую;
А одинъ на Руси могучъ богатырь,
Старый козакъ да Илья Муромецъ.
Кто смѣетъ съ нимъ поборотися,
Тотъ боками отвѣдати матки травы» *).
*) Рыбн., III, № 29, стр. 162; срав. I, стр. 140, и III, стр. 169.
Приведенные примѣры достаточно уясняютъ, съ какимъ почтеніемъ относятся другіе богатыри къ Ильѣ Муромцу. Разсмотримъ теперь его отношенія къ болѣе молодымъ богатырямъ.
Преобладающею чертой въ этихъ отношеніяхъ являются добродушіе и ласковость. Илья братается съ Добрыней и Алешей, причемъ считается ихъ старшимъ крестовымъ или названымъ братомъ. Онъ научаетъ Добрыню, какъ справиться съ бабой Горынинкой[48].
Онъ не сердится на молодаго Дюка Степановича за то, что онъ разбудилъ его, желая научиться у него всѣмъ похваткамъ, поѣздкамъ богатырскимъ; братается съ нимъ крестами и, отпуская его въ Кіевъ, даетъ ему совѣтъ не хвастать на пиру.
«А станутъ обижать тебя на честномъ пиру,
Держи ко мнѣ вѣсточку во чисто поле,
Ко моему шатру бѣлополотняному --
Такъ не обидятъ тебя во городѣ во Кіевѣ» *).
*) Рыбн., I, № 47. См. отношенія Ильи къ Дюку также у Рыбн., II, стр. 141, 164, 188.
Онъ безпокоится душою о молодомъ Ермакѣ, бьющемся съ татарами, посылаетъ остановить его сначала Алешу, затѣмъ Добрыню, наконецъ, ѣдетъ самъ.
«Подъѣхалъ къ богатырю святорусскому,
Наложилъ онъ свои храпы крѣпкіе
На его на плечики могучія,
Прижималъ его къ свожу ретивому сердечушку» *).
*) Рыбн., I, стр. 118.
Онъ оказываетъ услугу крестовому младшему брату Потыку, извѣстивъ его о бѣгствѣ его коварной жены съ королемъ Политовскимъ[49].
Вообще Илья чуждъ чувства соперничества или соревнованія. Онъ относится къ другимъ богатырямъ благодушно, какъ къ братьямъ, всегда готовъ помочь имъ совѣтомъ и выручить изъ бѣды. Особенно теплы его отношенія къ молодому Ермаку, который въ нѣкоторыхъ былинахъ называется поэтому его племянникомъ[50]. Примѣромъ отсутствія зависти къ молодымъ богатырямъ можетъ служить событіе, разсказанное въ былинѣ Ефименко. Когда Алеша очистилъ дорогу въ Кіевъ, разбивъ войско Василія Прекраснаго, но не былъ почтенъ Владиміромъ и приглашенъ на пиръ, Илья ѣдетъ къ князю въ Кіевъ и настаиваетъ передъ Владиміромъ, чтобъ онъ почтилъ молодаго богатыря:
«Соберитко-cя, князь Владиміръ, почестенъ пиръ,
Позовитко-cя Алешу Поповича на почестенъ пиръ,
Посажетко-cя Алешу во большо мѣсто
И уотчуй ко-ея Алешу зеленымъ виномъ,
Зеленымъ виномъ, да медомъ сладкиимъ» *),
*) Ефименко, стр. 27.
И князь слушается совѣта стараго богатыря.
Подобно тому, какъ здѣсь Илья ходатайствуетъ передъ княземъ за молодаго Алешу, такъ Рустемъ старается оправдать своего воспитанника Сіавуша передъ его отцомъ Кейкаусомъ. Кейкаусъ негодуетъ на сына за то, что онъ прекратилъ войну съ Афрасіабомъ и заключилъ съ нимъ міръ, хотя и на выгодныхъ для Ирана условіяхъ. Отецъ хочетъ отозвать сына и замѣнить его другимъ полководцемъ. Тогда Рустемъ горячо ходатайствуемъ передъ Кейкаусомъ за сына, оправдываетъ его поступокъ и свош правдивыми рѣчами возбуждаетъ противъ себя гнѣвъ царя. Послѣдній доходить до того, что отсылаетъ Рустема въ его область: «Я пересталъ, — говоритъ царь, — называть тебя другомъ и не хочу, чтобы ты сражался за меня»[51]. Разгнѣванный герой съ дружиной поспѣшно уѣзжаетъ въ Сейестанъ.
Относясь благожелательно къ младшимъ богатырямъ, Илья является миротворцомъ въ ихъ взаимныхъ ссорахъ и не дозволяетъ дѣлу дойти до убійства. Такъ, когда расходившійся Добрыня кинулъ коварнаго Алешу о кирпиченъ полъ и хотѣлъ «переправить второй-етъ разъ»,
«Такъ скочилъ старый козакъ Ильи Муромецъ,
Захватилъ за плечики за могутами за молодецкія,
Ай же ты, Добрынюшка Никитиничъ,
Не убей ты смертію напрасною
Меньшаго братца Алешу Поповича!» *).
*) Рыбн., I, 26, стр. 146.
Такъ же удерживаетъ Илья Дюка, хотѣвшаго, согласно условію состязанія, отсѣчь голову Чурилѣ Пленковичу[52].
Заканчивая параллельную характеристику обоихъ національныхъ богатырей — иранскаго и русскаго, намъ слѣдуетъ указать еще на сходство въ отношеніяхъ Рустема къ царю и Ильи къ князю, о чемъ уже была у насъ рѣчь въ экскурсѣ по поводу сопоставленія Владиміра съ Кейкаусомъ. Мы видѣли, что оба богатыря посвящаютъ всѣ свои силы на службу отечеству, служатъ «дѣлу, а не лицамъ» и держатъ себя весьма самостоятельно по отношенію къ предержащей власти. Тотъ же тонъ, который слышится часто въ словахъ Рустема, звучитъ и въ устахъ Ильи, когда онъ склоняется на подвиги не ради царя и княгини, а ради вѣры христіанской, бѣдныхъ вдовъ и малыхъ дѣтей[53].
Мы видѣли также, что представители власти — Кейкаусъ и Владиміръ — личности довольно низменныя въ нравственномъ отношеніи — поступаютъ иногда недостойнымъ образомъ съ главнымъ національнымъ богатыремъ, оберегателемъ ихъ особы и государства. Кейкаусъ изъ-за мелкаго раздраженнаго самолюбія угрожаетъ повѣсить Рустема, Владиміръ сажаетъ Илью въ пожизненное заключеніе въ погреба глубокіе.
Но за несправедливымъ гнѣвомъ властелина на богатыря слѣдуетъ съ ихъ стороны раскаяніе и народный эпосъ — иранскій и русскій — ставитъ ихъ въ унизительное положеніе передъ національными богатырями. Особенно ярко выставлено униженіе Владиміра въ одной былинѣ о Батыѣ (изъ собранія Кирѣевскаго), содержащей, какъ мы сейчасъ увидимъ, еще одну интересную для насъ черту. Батый съ огромною ратью подступаетъ къ Кіеву съ обычными угрозами и требуетъ выдачи богатырей Ильи, Добрыни и Алеши. Ильи въ Кіевѣ не было, такъ какъ пріѣздъ къ князю билъ ему запрещенъ. Владиміръ идетъ въ страхѣ молиться Богу въ церковь, встрѣчаетъ калику и разсказываетъ ему о требованіяхъ Батыя. На это калика открывается ему:
«Не зови меня нищей каликой перехожею,
Назови меня старымъ козакомъ Ильей Муромцемъ».
Билъ челомъ Владиміръ до сырой земли:
«Ужь ты здравствуй, старъ козакъ Илья Муромецъ!
Постарайся за вѣру христіанскую,
Не для меня, князя Владиміра,
Не для ради княгини Апраксія,
Не для церквей и монастырей,
А для бѣдныхъ вдовъ и малыхъ дѣтей!»
Говоритъ старъ козакъ Илья Муромецъ:
«Ужъ давно намъ отъ Кіева отказано,
Отказано отъ Кіева двѣнадцать лѣтъ» *).
*) Кирѣевскій, IV, стр. 42 и 43.
Затѣмъ, простивъ князя, Илья уничтожаетъ войско Батыя. Такимъ образомъ, Владиміръ здѣсь прямо сознается, что виноватъ предъ богатыремъ и не заслуживаетъ, чтобы изъ-за него и его жены тотъ выступилъ на непріятеля. Вмѣстѣ съ тѣмъ, мы узнаемъ, что, вслѣдствіе какой-то давней ссоры, Владиміръ запретилъ Муромцу въѣздъ въ Кіевъ. Этотъ отказъ отъ двора напоминаетъ вышеприведенный поступокъ Кейкауса съ Рустемомъ, — отсылку послѣдняго царемъ въ Сейестанъ, откуда національны! богатырь пріѣзжаетъ уже черезъ нѣсколько лѣтъ, чтобъ отчитать царя за его отношенія къ Сіавушу (ставшія причиной его смерти) и убить любимую жену царя, Судабэ. Впрочемъ, это не единственные примѣры того, что Рустемъ въ теченіе извѣстнаго времени не появляется при дворѣ иранскаго царя или во главѣ его войска и проводитъ жизнь на іраямки государства. Изъ словъ Исфендіара мы узнаемъ, что въ теченіе правленія непопулярныхъ и неугодныхъ ему царей Лохраспа и Гуштаспа (этого alter ego Кейкауса, какъ увидимъ ниже), Рустемъ не появлялся при царскомъ дворѣ[54]. Посланный отцомъ Гуштаспомъ къ Рустему, чтобы привести его въ оковахъ, Исфендіаръ велитъ сказать богатырю: «Ты, о пехлеванъ, оскорбилъ сердце царя, ты не представился къ его славному двору, не видѣлъ вельможъ, его окружающихъ; ты выбралъ себѣ въ мірѣ отдаленную окраину, гдѣ ты скрываешься»[55]. На нашъ взглядъ, это напоминаетъ пребываніе Ильи внѣ Кіева на заставѣ и также двѣнадцатилѣтнее отсутствіе Ильи, когда ему, по неизвѣстной намъ причинѣ, было отказано въ пріѣздѣ ко двору Владиміра. Укажемъ тутъ же на нѣкоторыя другія мелкія аналогіи между Рустемомъ и Ильей, не придавая имъ, впрочетъ, большаго значенія.
Въ нѣкоторыхъ былинахъ, какъ извѣстно, Владиміръ, устроивая пиръ, зоветъ богатырей, но не зоветъ Илью Муромца[56], что служитъ поводокъ къ крупной ссорѣ Ильи съ княземъ. Встрѣчается и другая черта, что Илью обижаютъ мѣстомъ за княжескимъ столомъ. Такъ, въ одной былинѣ[57] Владиміръ, не узнавъ Илью, долго не бывшаго въ Кіевѣ и назвавшаго себя Никитой Заолѣшаниномъ, садилъ его не съ боярами, а съ дѣтьми боярскими, что вызвало со стороны богатыря слѣдующія характерныя слова:
«Ужъ ты батюшка, Владиміръ князь,
Князь Владиміръ стольно-кіевскій!
Не по чину мѣсто, не по силѣ честь.
Самъ ты, князь, сидишь со воронами,
А меня садишь съ воронятами!…»
За такія рѣчи князь велитъ тремъ богатырямъ вытолкать гостя, но ни они, ни всѣ прочіе не могли сдвинуть его съ мѣста. Илья такъ отдѣлалъ всѣхъ богатырей, что Владиміръ долженъ опять унизиться передъ нимъ:
«О ты гой еси, старъ козакъ Илья Муромецъ!
Вотъ тебѣ мѣсто подлѣ меня,
Хоть по правую руку аль лѣвую,
А третье мѣсто — куда хошь садись» *).
- ) Там же, стр. 48.
Нѣчто подобное представляетъ, въ разсказѣ Фирдоуси, столкновеніе Рустема съ Исфендіаромъ, который, напомнимъ, дѣйствуетъ по приказанію царя, не питая самъ враждебности къ Рустему.
Исфендіаръ не зоветъ Рустема къ себѣ на пиръ, хотя раньше обѣщалъ его пригласить. Маститый герой долго ждалъ дома напрасно посланнаго Исфендіара. Затѣмъ Рустемъ идетъ въ шатеръ царевича и въ рѣзкихъ словахъ изливаетъ свое негодованіе на его поступокъ. Исфендіаръ извиняется, старается смягчить гнѣвъ старика, однако, приглашаетъ его сѣсть лишь по лѣвую сторону рядомъ съ собою. Снова обиженный пехлеванъ восклицаетъ: «Это не мое мѣсто, я хочу сѣсть на мѣсто, принадлежащее мнѣ по праву». Тогда царевичъ приглашаетъ его сѣсть по правую руку, но Рустемъ недоволенъ и этимъ. Наконецъ, Исфендіаръ велитъ поставить золотое сѣдалище передъ собою для Рустема и послѣдній, все еще негодующій, садится {Mohl. IV, стр. 489—493. Мѣста за княжескимъ столомъ встрѣчаются и въ нашихъ былинахъ. Такъ, на убіеніе Соловья-разбойника Владиміръ жалуетъ Илью тремя мѣстами:
«Первое мѣсто — подлѣ меня ты сядь,
Друго мѣсто — супроти меня,
Третье мѣсто — гдѣ ты хочешь, тутъ и сядь» (Кирѣевскій, I, стр. 39).}.
Такимъ образомъ, хотя личности Владиміра и Исфендіара ничего не имѣютъ общаго, мы находимъ здѣсь любопытное сходство въ ситуаціи Рустема и Ильи. Того и другаго не зовутъ на пиръ, оскорбляютъ въ мѣстѣ за столомъ, причемъ упоминаются три почетныя мѣста, и тотъ, и другой высказываютъ свое негодованіе властелинамъ. Конечно, этимъ мелкимъ аналогіямъ мы не придаемъ значенія: онѣ могутъ пригодиться для полноты только тогда, когда главное наше положеніе — о вліяніи личности Рустена на личность Ильи — будетъ обосновано болѣе прочно.
Въ настоящее же время съ насъ достаточно, если изъ всего вышеизложеннаго читатель вынесъ убѣжденіе, что между личностями, типами иранскаго и русскаго главнаго богатыря существуетъ значительное? сходство и что для дальнѣйшаго сопоставленія того и другаго въ ихъ дѣятельности есть достаточное основаніе. Разсмотрѣнныя до сихъ поръ физическія и нравственныя черты Рустема и Ильи могутъ быть сведены къ. слѣдующимъ:
1) Оба по физической силѣ стоятъ выше всѣхъ современныхъ имъ богатырей и даютъ нерѣдко сходныя доказательства своей силы (вырыванія дерева, маханіе туркомъ (татариномъ), взбрасыванье вверхъ непріятеля и друг.).
2) У обоихъ сила благотворная и божественнаго происхожденія.
3) У обоихъ она была уменьшена божествомъ, такъ какъ обременяла ихъ и землю.
4) Оба отличаются продолжительностью жизни (700—350 л.) и совершаютъ (главные) подвиги уже въ преклонномъ возрастѣ.
5) Оба любятъ бражничать и могутъ выпить вина больше другихъ богатырей.
6) Оба въ нравственныхъ качествахъ стоятъ ^выше другихъ богатырей, отличаясь благочестіемъ, нестяжательностью, спокойствіемъ въ сознанія своей силы, благодушіемъ и проч.
7) Оба являются во главѣ всѣхъ прочихъ современныхъ богатырей, совершаютъ подвиги, отъ которыхъ всѣ другіе отказываются, являются главными оберегателями отечества и блюстителями престола и находятся въ эпическихъ сказаніяхъ въ тѣснѣйшей связи съ борьбой своего отечества противъ національныхъ враговъ (туранцевъ, татаръ).
8) Оба добродушно и безъ зависти относятся къ молодымъ богатырямъ, помогаютъ имъ совѣтомъ и дѣломъ, обучаютъ ихъ воинскимъ пріемамъ, ходатайствуютъ за нихъ передъ властителями.
9) Оба высоко уважаемы прочими богатырями, которые повинуются имъ и стоятъ на ихъ сторонѣ при столкновеніи ихъ съ предержащею властью.
10) Наконецъ, къ обоимъ современные имъ властители не всегда относятся по достоинству, причемъ въ личностяхъ властителей (Кейкауса — Владиміра) и въ другихъ отношеніяхъ замѣчается сходство (Экскурсъ 1). Обоихъ властители при вспышкѣ гнѣва хотятъ погубить (повѣсить, зарыть песками рудожелтыми), въ чемъ потомъ раскаиваются. Обояхъ не приглашаютъ на пиръ или оскорбляютъ въ мѣстѣ на пиру и предъ обояи властители унижаются, когда наступаетъ бѣда, причемъ богатыри великодушно ихъ прощаютъ, такъ какъ отдѣляютъ интересы отечества отъ иныхъ, что, однако, не мѣшаетъ національнымъ героямъ высказывать свое пренебреженіе въ лицо представителямъ предержащей власти.
Установивъ такое сходство въ типахъ Рустема и Ильи, мы можемъ перейти теперь къ сравненію ихъ дѣятельности, съ нѣкоторою надеждой, что путь, по которому мы до сихъ поръ шли, можетъ привести къ чему-нибудь заслуживающему вниманія.
Приступая къ сопоставленію подвиговъ Ильи и Рустема, я считаю нужнымъ, для оправданія пріемовъ, употребляемыхъ мною при сравненія деталей, напомнить нѣкоторыя черты самого матеріала, подлежащаго изслѣдованію, т.-е. нашихъ былинъ и эпическихъ сказаній Ирана въ изложеніи Фирдоуси.
Покойный Гильфердингъ сдѣлалъ совершенно вѣрное наблюденіе надъ самымъ процессомъ сказыванія былинъ онежскими сказителями. «Можно сказать, что въ каждой былинѣ есть двѣ составныя части: мѣста типическія, по большой части описательнаго содержанія, либо заключающія въ себѣ рѣчи, влагаемыя въ уста героевъ, и мѣста переходныя, которыя соединяютъ между собою типическія мѣста и въ которыхъ разсказывается ходъ дѣйствія. Первыя изъ нихъ сказитель знаетъ наизусть и поетъ совершенно одинаково, сколько бы разъ онъ ни повторялъ былину; переходныя мѣста, должно быть, не заучиваются наизусть, а въ памяти хранится только общій остовъ, такъ что всякій разъ, какъ сказитель поетъ былину, онъ ее тутъ же сочиняетъ, то прибавляя, то сокращая, то мѣняя порядокъ стиховъ и самыя выраженія. Въ устахъ лучшихъ сказителей, которые поютъ часто и выработали себѣ, такъ сказать, постоянный текстъ, эти отступленія составляютъ, конечно, весьма незначительные варіанты; но возьмите сказителя съ менѣе сильною памятью или давно отвыкшаго отъ своихъ былинъ и заставьте его пропѣть два раза кряду одну и ту же былину, вы удивитесь, какую услышите большую разницу въ ея текстѣ, кромѣ типическихъ мѣстъ.
„Эти типическія мѣста у каждаго сказителя имѣютъ свои особенности, и каждый сказитель употребляетъ одно и то же типическое мѣсто всякій разъ, когда представляется къ тому подходящій смыслъ, а иногда даже некстати, прицѣпляясь къ тому или другому слову. Оттого всѣ былины, какія поетъ одинъ и тотъ же сказитель, представляютъ много сходныхъ и тождественныхъ мѣстъ, хотя бы не имѣли ничего общаго между собою по содержанію. Такимъ образомъ, типическія мѣста, о которыхъ я говорю, всего болѣе отражаютъ на себѣ личность сказителя. Каждый изъ нихъ выбираетъ себѣ изъ массы готовыхъ эпическихъ картинъ запасъ, болѣе или менѣе значительный, смотря по силѣ своей памяти, и, затвердивъ ихъ, этимъ запасомъ одинаково пользуется во всѣхъ своихъ былинахъ. У двухъ, сказителей, Ивана Фепонова и Потапа Антонова, богатыри отличаются особенною набожностью, — они то и дѣло молятся Богу; а изъ этихъ сказителей, Фепоновъ — калика, т.-е. пѣвецъ духовныхъ стиховъ по профессіи; Антоновъ же, хотя простой крестьянинъ-земледѣлецъ, но выучился былинамъ тоже отъ калики по профессіи, нынѣ умершаго. Такимъ образомъ, набожный складъ духовныхъ стиховъ отразился у нихъ и въ былинахъ“[58].
Эти наблюденія Гильфердинга въ достаточной степени разъясняютъ для насъ состояніе, въ которомъ дошли до насъ былины, и указываютъ въ общемъ, какимъ путемъ получались столь многочисленные варіанты одного и того же сюжета. Какъ ни обширна сравнительно съ нашей память сказителей, не ослабленная грамотностью, однако, удержать въ памяти нѣсколько большихъ былинъ, иногда въ сотни стиховъ, сказитель могъ лишь, подъ тѣмъ условіемъ, что твердо помнилъ только типическія мѣста, а мѣста переходныя, т.-е. фабулу, изображающую самыя дѣйствія и событія, зналъ только въ видѣ остова, и, притомъ, болѣе или менѣе полнаго, по деталямъ. Передавая, наприм., какую-нибудь былину о первой поѣздкѣ Или въ Кіевъ, сказитель зналъ наизусть или, по крайней мѣрѣ, хорошо помнилъ рѣчи, которыя произносили Илья, Владиміръ, Соловей и дѣти Соловья, отчетливо излагалъ loci communes, вродѣ процесса сѣдланія коня, кладенія поклоновъ, испиванія чары зелена вина и т. п.; но передавалъ самое содержаніе „своими словами“, конечно, подходящими подъ заурядный эпическій складъ, и могъ при этомъ то опускать нѣкоторыя детали дѣйствія, то прибавлять другія изъ запаса своей памяти, внося ихъ въ передаваемый сюжетъ изъ другихъ былинъ, на основаніи нерѣдко какой-нибудь псіхологической ассоціаціи. Насколько слаба и случайна можетъ быть подобная ассоціація, вносящая въ какую-нибудь былину отдѣльныя черты изъ другихъ, видно изъ детальныхъ разысканій академика А. Н. Веселовскаго, нерѣдко при разборѣ былинъ отсылающаго на надлежащее мѣсто такія детали, которыя наросли случайно по какой-нибудь ассоціаціи, пришедшей въ голову сказителю. Въ виду того, что процессъ контаминація былинныхъ сюжетовъ и лицъ, вслѣдствіе устной передачи, продолжался нѣсколько столѣтій и продолжается въ Заонежьѣ еще доселѣ, многіе сюжеты представляютъ такое множество варіантовъ, что нѣтъ возможности добраться до одного основнаго извода, а приходится установить ихъ нѣсколько, иногда два или три (ср., наприм., былины о боѣ Ильи съ сыномъ). Сравненіе между собою дошедшихъ до насъ варіантовъ иногда не позволяетъ идти далѣе установленія такихъ двойственныхъ или тройственныхъ типовъ. Однако, не трудно убѣдиться, что и эти послѣдніе, до которыхъ мы можемъ дойти, типы нѣкогда возникли тѣмъ же путемъ контаминаціи, какъ и варіанты одного и того же сюжета, но за отсутствіемъ матеріала мы не можемъ уяснить процесса контаминаціи, такъ какъ былины, которыя ее вызвали, до насъ не дошли. Нельзя же думать, что дошедшія до насъ и изданныя былины представляютъ весь древнерусскій былинный репертуаръ. Напротивъ, въ нихъ слѣдуетъ видѣть лишь послѣдніе бренные остатки древняго богатства былевой поэзіи.
Немалую службу, при возстановленіи въ древнемъ видѣ нѣкоторыхъ значительно попортившихся отъ устной передачи эпическихъ сюжетовъ, можетъ сослужить сравнительный методъ, такъ блестяще прилагаемый акад. А. Н. Веселовскимъ въ его мастерскихъ работахъ. Нерѣдко ему удавалось, привлекая иностранный эпическій матеріалъ (византійскій, нѣмецкій, французскій и др.), весьма наглядно уяснить первоначальный видъ того или другаго былиннаго сюжета, дошедшаго до насъ либо въ обрывкахъ, ибо значительно искаженнаго всякаго рода примѣсью. Нерѣдко исходомъ для такой реставраціи служитъ какая-нибудь типическая черта, какой-нибудь характерный мотивъ, который завѣдомо принадлежитъ извѣстной группѣ однородныхъ эпическихъ сюжетовъ и даетъ возможность отнести къ послѣдней и былину, въ которой онъ встрѣчается. Поэтому весьма важно для изслѣдователя обращать вниманіе на типическія детали, указывать на ихъ raison d'être и уяснять ихъ первоначальное мѣсто и происхожденіе, особенно въ виду того, что какая-нибудь понравившаяся народу деталь переносится при случаѣ изъ той былины, которой она первоначально принадлежитъ, въ другія, въ силу той или другой ассоціація идей. Пояснимъ это однимъ примѣромъ.
Мы знаемъ, что Илья Муромецъ проявляетъ свою силу, между прочимъ, тѣмъ, что, схвативъ татарина, машетъ имъ и прокладываетъ себѣ дорогу въ татарскомъ войскѣ. Это онъ дѣлаетъ въ столкновеніи съ Калиномъ-царемъ[59], съ Батыемъ[60], съ Идолищемъ[61] и даже съ разбойниками[62]. Однако, то же самое въ другихъ былинахъ дѣлаютъ другіе богатыри: Добрыня[63], Иванъ или Иванушка Даниловичъ[64], Василій Ивановичъ, сынъ князя Карамышевскаго[65], богатырь Суровецъ[66], такъ что, принимая въ разсчетъ наличность этой черты во многихъ былинахъ, можно думать, что такой способъ избіенія враговъ былъ популяренъ въ русскомъ эпосѣ. Спрашивается, однако, такъ ли это на самомъ дѣлѣ и не принадлежалъ ли этотъ мотивъ первоначально какому-нибудь одному сюжету и затѣмъ былъ сказителями пріуроченъ къ разнымъ богатырямъ и внесенъ въ разные сюжеты? Дѣйствительно, если мы внимательнѣе разсмотримъ всѣ былины, въ которыхъ встрѣчается маханіе татариномъ, то убѣдимся, во-первыхъ, въ томъ, что первоначально этотъ пріемъ избіенія татаръ принадлежалъ лишь одному Ильѣ Муромцу, и, во-вторыхъ, въ томъ, что онъ былъ первоначально примѣненъ послѣднимъ только въ столкновеніи въ Калиномъ-царемъ[67]. Водворивъ теперь мотивъ „маханія татариномъ“ на надлежащее мѣсто на основаніи разбора русскаго былиннаго матеріала мы можемъ спросить себя: въ виду соотвѣтствія въ другихъ чертахъ Ильи Муромца Рустему, нельзя ли видѣть и въ разсматриваемомъ мотивѣ отголосокъ Рустеміады, и немедленно припоминаемъ, что и иранскій національный пехлеванъ въ одномъ изъ своихъ боевъ съ турками схватываетъ турка и избиваетъ имъ другихъ. Взглянемъ на обстоятельства, сопровождающія этотъ мотивъ въ Рустеміадѣ, съ цѣлью поискать другихъ аналогій между иранскимъ и русскимъ эпосомъ.
Изъ Фирдоуси мы узнаемъ, что положеніе Ирана по смерти царя Зева было критическое. Велась война съ туранскимъ царемъ Афрасіабомъ, а въ Иранѣ престолъ былъ не занятъ. Пехлеваны избираютъ царемъ Кейкобада, живущаго при горѣ Алборзѣ, и привести новоизбраннаго царя долженъ Рустемъ. Между тѣмъ, турки въ огромномъ числѣ залегли путь къ царю и Рустемъ пробивается чрезъ нихъ. Афрасіабъ, услыхавъ объ этомъ, даетъ войско туранскому богатырю Калуну и велитъ ему преградить пути иранцамъ[68]. Между тѣмъ, Рустемъ прибываетъ во дворецъ Кейкобада, объявляетъ ему объ его избраніи на престолъ, и оба со свитой ѣдутъ въ Иранъ. Встрѣтившись съ туранскимъ войскомъ Калуна, Рустемъ не дозволяетъ Кейкобаду принять участіе въ битвѣ[69] и беретъ на себя прогнать непріятеля. Тутъ-то онъ въ пылу боя схватываетъ турка и избиваетъ имъ другихъ, такъ что изумленный Калунъ думаетъ, что видитъ предъ собой дива[70]. Затѣмъ Рустемъ бьется съ Калуномъ, поднимаетъ его на копьѣ вверхъ и сбрасываетъ на землю. Наконецъ, обращаетъ въ безпорядочное бѣгства все тюркское войско и вмѣстѣ съ царемъ благополучно продолжаетъ путь, по окончаніи котораго идетъ семидневный пиръ.
Конечно, если мы сравнимъ этотъ разсказъ съ нашими былинами а Калинѣ-царѣ (иначе Батыѣ, Мамаѣ, Улавищѣ, Ку и балѣ, Курбанѣ и др.), въ ихъ современномъ видѣ, то мы найдемъ между ними мало сходства. Замѣтимъ только, что эти былины о Калинѣ и др. сложены изъ разныхъ мотивовъ (Василій-пьяница, заключеніе Ильи въ яму, посольство Ильи съ княземъ и др.), изъ кбТорыхъ одинъ (три подкопа, въ которые падаетъ богатырь съ конемъ) хорошо извѣстенъ въ Рустеміадѣ и каждый имѣетъ свою исторію. Для насъ достаточно пока отмѣтить слѣдующія аналогіи между изложеннымъ персидскимъ разсказомъ и былиной.
1) Критическое положеніе государства и царя.
2) Пріѣздъ къ царю (князю) избавителя (Рустема, Ильи)[71].
3) Богатырь-избавитель ѣдетъ вмѣстѣ съ царемъ (княземъ).
4) Царь (князь) не принимаетъ лично участія въ битвѣ съ непріятелемъ, старающимся преградить путь.
5) Богатырь (Рустемъ, Илья) бьется съ цѣлымъ войскомъ непріятеля (турокъ, татаръ).
6) Машетъ схваченнымъ туркомъ (татариномъ), пролагая себѣ путь.
7) Убиваетъ затѣмъ, подбросивъ вверхъ, предводителя непріятелей (Калуна, Калина).
Если приведенныя аналогіи — не чистая случайность, то мы имѣли бы для нашихъ былинъ объ Ильѣ любопытный фактъ, что отголоски Рустеміады звучатъ въ нихъ не только въ отдѣльныхъ мотивахъ, но сохранились въ одномъ случаѣ даже въ собственномъ имени (Калунъ, Калинъ). Впрочемъ, быть можетъ, мы увлеклись „случайно случившимся случаемъ“ и зашли опять слишкомъ далеко впередъ. Напомнимъ, что пока мы разсмотрѣли детальный мотивъ (маханіе татариномъ) только съ тою цѣлью, чтобы указать на то, какой работѣ подлежатъ отдѣльные мотивы, и оправдать сопоставленіе одиночныхъ мотивовъ иранскихъ и русскихъ, хотя повидимому, другія обстоятельства, ихъ окружающія, имѣли между собою мало общаго. Если мы прибѣгаемъ къ этому сопоставленію отдѣльныхъ лоскутьевъ, представляющемуся, повидимому, не вполнѣ научнымъ, то именно въ виду того, что при устной передачѣ въ теченіе вѣковъ отдѣльные мотивы, нѣкогда принадлежавшіе одной масти, перетасовываются между собою такъ же случайно, какъ карты въ колодѣ. А такую колоду картъ нерѣдко напоминаетъ собою какая-нибудь сводная обширная русская былина.
Отмѣтивъ нѣкоторыя свойства русскаго матеріала, которыя нужно имѣть всегда въ виду при изслѣдованіи эпоса, скажемъ нѣсколько словъ о томъ состояніи, въ которомъ дошли до насъ сказанія иранскаго эпоса въ поэмѣ Фирдоуси.
Нѣтъ сомнѣнія въ тонъ, что хотя русскій поэтъ пользовался народными. сказаніями, частью записанными до него, частью слушанными имъ самимъ, однако, при самомъ добросовѣстномъ къ нимъ отношеніи, онъ не могъ не наложить на нихъ своей печати, тѣмъ болѣе что перелагалъ ихъ въ стихи и былъ иногда стѣсненъ самою метрическою формой. Поэтъ, человѣкъ образованный, жившій при роскошномъ дворѣ султана, покровителя литературы, не могъ усвоить себѣ грубой простоты народныхъ сказаній, старался облагородить эпическихъ героевъ, приписавъ имъ тѣ черты утонченности, изящества и благородства, которыя высоко цѣнитъ человѣкъ культуры. Сохраняя остовъ разсказовъ и выбирая, притомъ, тѣ варіанты, которые больше удовлетворяли его эстетическому и нравственному чувству, Фирдоуси влагаетъ свободно, по своему усмотрѣнію, въ уста древнихъ пехлевановъ и царей пространныя цвѣтистыя рѣчи, заставляетъ ихъ писать краснорѣчивыя и напыщенныя письма, какъ бы предполагая, что быть древнихъ кранцевъ по культурности не отличался отъ придворныхъ сферъ султана Махмуда. Все это мы должны имѣть въ виду, черпая эпическій матеріалъ у русскаго поэта, но особенно должны оттѣнитъ то обстоительсто, что даже въ переработкѣ Фирдоуси чувствуется въ персидскомъ эпосѣ присутствіе варіантовъ одного и того же сюжета[72]. Для нашей цѣли пока достаточно указать на несомнѣнный варіантъ Рустеміады, который слѣдуетъ видѣть въ похожденіяхъ богатыря Исфендіара, этого alter ego Рустема[73]. На доказательствѣ этой мысли мы остановимся въ виду того, что пользуемся ниже сказаніями объ Исфендіарѣ наравнѣ со сказаніями о Рустемѣ.
Въ нѣкоторыхъ областяхъ Ирана личности царевича Исфендіара были приписываемы въ народныхъ сказаніяхъ почти всѣ черты и подвиги, которые въ другихъ областяхъ усвоивались Рустему. Намъ неизвѣстно, вслѣдствіе какихъ причинъ подвиги Рустема были перенесены на другого богатыря, но подобное явленіе, принадлежитъ къ числу заурядныхъ въ исторіи эпическихъ сказаній. Припомнимъ, наприм., что въ нашемъ эпосѣ Ермакъ иногда совершаетъ тѣ же подвиги, что Илья, какъ и послѣдній иногда смѣшивается со Святогоромъ. Характернымъ для иранскаго эпоса, по крайней мѣрѣ, въ обработкѣ Фирдоуси, является то, что второй Рустемъ (Исфендіаръ), богатырь младшаго поколѣнія, сдѣланъ современникомъ перваго Рустема, что сказанія изображаютъ ихъ враждебное столкновеніе и убіеніе Рустемомъ № 1 Рустема № 2, слѣдствіемъ чего является, впрочемъ, смерть Рустема № 1. Объяснить эту черту мы постараемся ниже, теперь же сравнимъ между собою подвиги обоихъ Рустемовъ, чтобы убѣдиться въ ихъ тождествѣ.
Исфендіаръ является сыномъ царя Гуштаспа, запоминающаго по своему характеру и дѣйствіямъ царя Кейкауса, и играетъ при отцѣ такую же роль, какъ Рустемъ при Кейкаусѣ, то-есть становится главнымъ хранителемъ и защитникомъ царства, причемъ, однако, въ своихъ дѣяніяхъ Исфендіаръ проникнутъ новымъ духомъ, пропагандой усвоеннаго Гуштасномъ ученія Зердушта (Зороастра).
При Гуштаспѣ и Исфендіарѣ война съ Тураномъ ведется такъ же энергично, какъ при Кейкаусѣ, хотя Рустемъ уже сошелъ со сцены и живетъ въ своемъ родномъ удѣлѣ, не пріѣзжая ко двору новаго царя. Во главѣ туранцевъ стоитъ Арджаспъ, второе изданіе царя Афрасіаба. Онъ начинаетъ войну, узнавъ, что въ Иранѣ принята новая религія, и является ея ожесточеннымъ противникомъ. Вообще въ борьбѣ эпигоновъ, кромѣ національной, замѣчается еще религіозная подкладка. Пехлеванъ государства Исфендіаръ одерживаетъ побѣды въ отдѣльныхъ бояхъ съ туранскими богатырями, изъ которыхъ нѣкоторые убиваютъ родственниковъ Гуштаспа.
Подобно Рустему, онъ устремляется обыкновенно въ центръ непріятеля и ищетъ убить Арджаспа, который обращается въ бѣгство. Послѣ наступившаго перерыва въ войнѣ, нѣкто Гурезмъ, завидовавшій его успѣхамъ, старается оклеветать его передъ отцомъ. Онъ возбуждаетъ въ Гуштаспѣ подозрѣніе противъ сына, убѣдивъ его, что послѣдній угрохаетъ его свободѣ и намѣревается заключить его и овладѣть престоломъ. Подозрительный царь велитъ наложить на сына оковы и заключить его въ занокъ Гумбеданъ, приковавъ узника къ четыремъ желѣзнымъ столбамъ. Узнавъ, что главный защитникъ Ирана сидитъ въ заточеніи, туранскій царь Арджаспъ съ войскомъ вторгается въ Иранъ, овладѣваетъ столицей Балломъ, во время отсутствія царя, убиваетъ его престарѣлаго отца Лохраспа и, оставивъ столицу, продолжаетъ опустошать области Ирана. Жена Гуштаспа скачетъ въ Сейестанъ, гдѣ онъ находится, и извѣщаетъ его о дѣйствіяхъ турокъ. Гуштаспъ выступаетъ противъ непріятелей, но терпитъ пораженіе и ищетъ спасенія въ бѣгствѣ. Совѣтникъ Джанаспъ говоритъ ему, что единственная надежда на опасеніе лежитъ въ Исфендіарѣ, заключенномъ въ замкѣ, и царь, раскаявшись въ своемъ необдуманномъ поступкѣ, посылаетъ Джамаспа освободить сына. Разсказавъ о бѣдственномъ положеніи царя, Джанаспъ склоняетъ Исфендіара къ примиренію съ нимъ, и богатырь, освобожденный отъ оковъ, устремляется на подвиги[74].
До сихъ поръ нѣтъ сходства между похожденіями Исфендіара и Рустема и можно отмѣтить только для дальнѣйшаго нѣкоторое сходство въ ихъ отношеніяхъ къ царю. Оба являются главными защитниками государства и престола и къ обоимъ неблагодарные и подозрительные цари (Кейкаусъ, Гуштаспъ) относятся враждебно. Кейкаусъ угрожаетъ повѣсить Рустема, Гуштаспъ сажаетъ Исфендіара въ темницу, но затѣмъ, когда наступаетъ бѣда неминучая, оба царя сознаютъ свою вину передъ богатырями и стараются ее загладить. Богатыри же великодушно имъ прощаютъ и спасаютъ государство. Помирившись съ отцомъ, который проситъ у него прошеніе[75], Исфендіаръ сильно тѣснитъ туранскаго царя, избивая сотнями его богатырей. Арджаспъ въ смятеніи. Одинъ изъ его пехлевановъ, Кергсаръ, успокоиваетъ его и хвастается, что вступитъ въ бой съ Исфендіаромъ и убьетъ его. Онъ пускаетъ въ Исфендіара стрѣлу. Тотъ сдѣлалъ видъ, что раненъ, во когда Кергсаръ подскочилъ, чтобы снести ему голову, Исфендіаръ накинулъ ему арканъ на шею, стащилъ его съ коня, связалъ ему руки на спинѣ и повлекъ его съ собою въ ряды иранцевъ[76]. Услыхавъ о плѣненіи своего главнаго пехлевана, Арджаспъ обращается съ остаткомъ войска въ бѣгство. Гуштаспъ посылаетъ Исфендіара, чтобы покончить съ Арджаспомъ, и обѣщаетъ ему передать престолъ, если онъ проникнетъ въ страну турокъ и освободитъ своихъ сестеръ, уведенныхъ Арджаспомъ изъ Ирана[77]. Далѣе у Фирдоуси слѣдуетъ исторія семи заставъ, т.-е. семи препятствій, которыя преодолѣлъ Исфендіаръ по пути въ мѣдный замокъ, недоступную твердыню туранскаго царя. Эти семь подвиговъ Исфендіара являются вторымъ болѣе распространеннымъ изданіемъ семи подвиговъ, совершенныхъ Рустемомъ по дорогѣ къ царю мазандеранскому, который держалъ въ плѣну Кейкауса со всѣмъ его войскомъ.
Въ разсказѣ Фирдоуси о мазандеранскихъ похожденіяхъ Рустема[78] перечисляются поэтомъ семь встрѣчъ богатыря: 1) Ракшъ (конь Рустема) убиваетъ льва. 2) Рустемъ находитъ источникъ. 3) Рустемъ бьется со змѣемъ. 4) Рустемъ убиваетъ колдунью. 5) Рустемъ овладѣваетъ Ауладомъ. 6) Рустемъ бьется съ дивомъ Арзенгомъ. 7) Рустемъ убиваетъ бѣлаго дива. У того же поэта заставы, встрѣченныя Исфендіаромъ, перечисляются слѣдующимъ образомъ: 1) Исфендіаръ убиваетъ двухъ волковъ[79]. 2) Исфендіаръ убиваетъ львовъ[80]. 3) Исфендіаръ убиваетъ змѣя[81] 4) Исфендіаръ убиваетъ колдунью[82]. 5) Исфендіаръ убиваетъ птицу Симурга[83]. 6) Исфендіаръ проходитъ черезъ снѣга[84]. 7) Исфендіаръ проходитъ черезъ воду и убиваетъ Кергсара[85]. Уже одно перечисленіе подвиговъ того и другаго богатыря показываетъ ихъ параллельность. Нѣкоторые вполнѣ совпадаютъ (убіеніе львовъ, драконовъ, колдуньи), другіе представляютъ аналогіи, на которыя, мы укажемъ ниже. Теперь же обратимъ вниманіе на соотвѣтствіе двухъ личностей, хотя враждебныхъ богатырямъ, но отчасти руководящихъ ини, впрочемъ, поневолѣ, при совершеніи подвиговъ. Такія лица: Ауладъ при Рустемѣ и Кергсаръ при Исфендіарѣ.
Рустемъ, пройдя на Ракшѣ страну вѣчнаго мрака, а затѣмъ страну вѣчнаго свѣта, чувствуя усталость, отпустилъ коня и легъ на одной полянѣ. Караульщикъ, увидя коня, топтавшаго траву, и спящаго человѣка, подошелъ къ Рустему и разбудилъ его ударомъ палки по ногамъ. Рустемъ вскочилъ и оторвалъ сторожу поляны уши. Послѣдній побѣжалъ съ жалобой къ властителю этой страны Ауладу, молодому богатырю, который съ своею дружиной въ, это время охотился въ лѣсу. Ауладъ, выслушавъ жалобу сторожа, въ негодованіи направляется къ Рустему и кричитъ ему, какъ онъ смѣлъ пройти по запретнымъ мѣстамъ и пустить коня на лугъ? Рустемъ не обращаетъ вниманія на угрозы Аулада и, вступивъ въ бой съ его дружиной, обращаетъ ее въ бѣгство. Затѣмъ онъ догоняетъ Аулада, закидываетъ ему на шею арканъ (какъ Исфендіаръ — Кергсару), стаскиваетъ его съ коня, связываетъ ему руки на спинѣ и уводитъ съ собою. Впрочемъ, Рустемъ не убиваетъ Аула да, а обѣщаетъ ему даже престолъ Мазандерана, если Ауладъ будетъ служить ему проводникомъ къ мѣстопребыванію бѣлаго дива и другихъ враговъ и укажетъ, гдѣ сидитъ въ заключеніи царь Кейкаусъ. Ауладъ соглашается и разсказываетъ Рустему о всѣхъ заставахъ, которыя онъ встрѣтитъ на пути. Дѣйствительно, Ауладъ служилъ Рустему вѣрно въ теченіе всѣхъ его похожденій въ Мазандеранѣ, постоянно слѣдуя за нимъ на арканѣ въ этой странѣ дивовъ, и Рустемъ также исполняетъ свое обѣщаніе: по его настоянію, освобожденный Кейжаусъ утверждаетъ Аулада на престолѣ Мазандерана[86].
Проводникъ Исфендіара, Кергсаръ, ведомый имъ съ собою на арканѣ по пути къ мѣдному замку Арджаспа, оказался гораздо коварнѣе проводника Рустемова. Вначалѣ онъ вѣрно описывалъ предстоящія заставы, причемъ каждый разъ Исфендіаръ, разспрашивая Кергсара, велитъ угостить его виномъ[87], но затѣмъ, видя, что Исфендіаръ счастливо преодолѣваетъ всѣ затрудненія, онъ обманываетъ его, давъ ему ложное указаніе, и послѣ 7-й заставы, перейдя неожиданно встрѣченную массу воды вбродъ, Исфендіаръ разсѣкаетъ лживаго проводника на полы своимъ мечомъ[88].
Мы не безъ цѣли нѣсколько подробнѣе сопоставили личности Аулада и Кергсара, — онѣ пригодятся намъ впослѣдствіи, при разъясненіи личности нашего Соловья-разбойника. Теперь же обратимъ вниманіе на нѣкоторыя другія совпаденія въ подвигахъ Рустема и Исфендіара. Оставляя въ сторонѣ, какъ болѣе безцвѣтные подвиги, убіеніе волковъ[89], львовъ, драконовъ, отмѣтимъ нѣкоторыя черты въ столкновеніи богатырей съ колдуньями. Оба богатыря въ прекрасной уединенной мѣстности пьютъ вино, играютъ на музыкальномъ инструментѣ (лиръ, гитарѣ) и поютъ; къ обоимъ подходитъ колдунья подъ видомъ обворожительной красавицы и богатыри угощаютъ ее чарой вина. Затѣмъ, при произнесеніи Рустемомъ имени Бога и при наложеніи Исфендіаромъ на красавицу цѣпи съ заклятіемъ, колдунья принимаетъ свой настоящій ужасный и безобразный видъ и богатыри убиваютъ ее[90].
Мы упомянули, что Исфендіаръ встрѣчаетъ сень заставъ на пути къ цѣли своего путешествія — мѣдному недоступному замку, въ которомъ съ своимъ войскомъ сидитъ туранскій царь Арджаспъ. Подобнаго замка не встрѣчаетъ Рустемъ въ Мазандеранѣ, но если мы разсмотримъ детали проникновенія Исфендіара въ мѣдный замокъ, то немедленно припомнимъ нѣчто весьма сходное въ числѣ подвиговъ Рустема. Не имѣя возможности силой прониинуть въ мѣдный зДмокъ, Исфендіаръ прибѣгаетъ къ хитрости. Онъ переодѣвается купцомъ, нагружаетъ нѣсколько верблюдовъ товарами, велитъ затѣмъ принести 160 ящиковъ, въ которые сажаетъ столько же воиновъ, и беретъ съ собою еще 20 самыхъ храбрыхъ въ качествѣ погонщиковъ каравана. Караванъ Исфендіара пропущенъ въ ворота замка. Жители замка рады торговцамъ, и самъ Арджаспъ принимаетъ ихъ любезно и разспрашиваетъ купца, что слышно объ Исфендіарѣ. Исфендіаръ затѣмъ нанимаетъ домъ и производитъ торговлю. Сестры, живущія въ замкѣ въ качествѣ рабынь, приходятъ къ нему, чтобы разспросить его о Гуштаспѣ и Исфендіарѣ. Онъ сначала притворяется, затѣмъ открывается имъ и говоритъ о цѣли своего пріѣзда. Затѣмъ онъ приглашаетъ всѣхъ богатырей царя съ его согласія къ себѣ на пиръ, который онъ устраиваетъ на террасѣ укрѣпленія дворца. Ночью, во время пира, Исфендіаръ зажигаетъ огонь, что было условнымъ знакомъ для его войска, остававшагося внѣ города, избиваетъ богатырей царя, вмѣстѣ съ своею дружиной, ворвавшеюся въ замокъ благодаря всеобщей паникѣ, и, наконецъ, вбѣжавъ во дворецъ, убиваетъ самого Арджаспа[91].
Почти всѣ черты приведеннаго разсказа встрѣчаются въ сказаніи о похожденіяхъ Рустема, въ то время, когда онъ освобождаетъ Бежана, сидящаго въ ямѣ въ городѣ Афрасіаба въ Туранѣ. Отсылая за подробностями къ нашей передачѣ этихъ похожденій Рустема[92], отмѣтимъ только главныя совпадающія черты.
Рустемъ переодѣвается купцомъ и съ караваномъ проникаетъ въ городъ Афрасіаба; сестрамъ Исфендіара, узнающимъ брата, соотвѣтствуетъ Мениже, которой открывается Рустемъ; костру, зажженному Исфевдіаромъ, — костеръ, зажженный Менижэ близъ ямы Бежана; тамъ и здѣсь главное дѣйствіе совершается ночью, причемъ богатыри вторгаются во дворецъ царя; тамъ и здѣсь богатырь нападаетъ на царя, но Рустемъ только обращаетъ его въ бѣгство, Исфендіаръ же убиваетъ.
Приведенныхъ аналогій между Рустемомъ и Исфендіаромъ достаточно, чтобы доказать, что на имя Исфендіара наслоились въ иранскихъ сказаніяхъ многія черты Рустема и что, быть можетъ, въ другихъ варіантахъ похожденій Рустема, не попавшихъ въ редакцію Фирдоуси, но ходившихъ въ устахъ народа въ разныхъ областяхъ Ирана, можно было бы найти еще болѣе сходныхъ мотивовъ въ похожденіяхъ Рустема и Исфендіара. Замѣтимъ, что Исфендіаръ можетъ быть названъ восточнымъ Рустемомъ и что на личности и подвигахъ его отразилась та религіозная реформа, ученіе Зердушта (Зороастра), мѣстомъ зарожденія которой, по иранскимъ сказаніямъ (Фирдоуси), является Балхъ, древняя Бактра. Въ то время, какъ Кейкаусъ и другіе ранніе цари дѣйствуютъ въ Фарсѣ и предпринимаютъ (Кейкаусъ) походы въ Мазандеранъ (къ Каспійскому морю) и южныя страны, Гуштаспъ царствуетъ въ Бадхѣ (Бактріанѣ) и оттуда чрезъ сына (Исфендіара) пропагандируетъ новое вѣроученіе. Древнѣйшій герой Ирана Рустемъ не сочувствуетъ Гуштаспу и новой религіи. Онъ остается за предѣлами историческихъ событій въ своей окраинной области, онъ уже сошелъ со сцены. Гуштаспъ враждебенъ ему и за неисполненіе имъ обязанностей вассала, и за сопротивленіе принять Зердуштову вѣру. Отсюда понятно, что на восточнаго Рустема (Исфендіара), идеальнаго представителя новаго времени и новаго религіознаго ученія, наложены народными сказаніями спеціальныя черты ревностнаго пропагандиста религіи и что въ области, гдѣ онъ является національнымъ героемъ, онъ долженъ быть поставленъ выше Рустема. Но старый Рустемъ, которому смерть на бою не написана, еще живъ и народныя сказанія задаются вопросомъ, въ какія отношенія станетъ новый Рустемъ къ старому. Въ сказаніяхъ, обработанныхъ Фирдоуси, мы находимъ компромиссъ, который долженъ нравственно удовлетворить сторонниковъ Рустема и Исфендіара, и ту же глубоко-трагическую развязку, какую мы видимъ въ сказаніяхъ о боѣ Рустема съ Сохрабомъ. Смерть юнаго богатыря Исфендіара является какъ неизбѣжное рѣшеніе судьбы, въ которой никто не виноватъ. По рѣшенію рока, Рустемъ долженъ убить Исфендіара, хотя всѣми средствами избѣгаетъ боя съ нимъ, и затѣмъ самъ долженъ послѣдовать за нимъ въ могилу. Припомнимъ нѣкоторыя подробности столкновенія обоихъ героевъ, такъ какъ нѣкоторыя изъ нихъ пригодятся намъ для дальнѣйшаго.
Когда Исфендіаръ счастливо окончилъ предпріятіе противъ Арджаспа и убилъ туранскаго царя, Гуштаспъ въ восторгѣ обѣщаетъ уступить сыну престолъ, но вскорѣ раскаивается, и когда Исфендіаръ напоминаетъ ему объ этомъ, приказываетъ сыну привести въ Иранъ скованнаго Рустема. Исфендіаръ угадываетъ, съ какимъ намѣреніемъ посылаетъ его отецъ, и имѣетъ мрачныя предчувствія. Несмотря на это, онъ готовится на новыя подвигъ, отправляется въ Сейестанъ и посылаетъ вѣстникомъ къ Рустему, котораго онъ высоко уважаетъ, своего сына Бахмана. Возвратившись съ охоты, Рустемъ радушно встрѣчаетъ юношу, обнимаетъ его, даетъ ему пиръ и приглашаетъ къ себѣ его отца Исфендіара. „Еще никто не налагалъ на меня оковъ, — говоритъ онъ, — но пусть посѣтитъ меня сынъ Гуштаспа со своею дружиной, два мѣсяца мы будемъ веселиться, охотиться и пить; я стану учитъ ею военному искусству; онъ молодъ, а я старъ. Когда же онъ задумаетъ возвратиться, я отворю ему свои сокровища, провожу его къ отцу пусть онъ забудетъ свою ненависть“. Исфендіаръ на слова Рустема, переданныя ему Бахманомъ, отвѣчаетъ, что онъ долженъ во что бы то ни стало исполнить приказаніе отца: „Богъ свидѣтель, что сердце мое обольется кровью, когда я заключу тебя въ оковы; но царь обѣщалъ мнѣ корону, и едва ею украсится голова моя, я отпущу тебя домой съ дарами“.
При свиданіи оба героя разсказываютъ другъ другу о своихъ подвигахъ. Далѣе слѣдуетъ извѣстное намъ оскорбленіе Рустема на пиру, споръ и назначеніе поединка. Сперва противники сражаются копьями, затѣмъ мечами и булавами, наконецъ, переходятъ къ стрѣламъ. Стрѣлы Исфендіара пронзаютъ тигровую кожу Рустема; Рустемъ и конь его (Рахшъ) покрыты ранами, а тѣло Исфендіара невредимо. Они сражаются на отдаленномъ мѣстѣ, одинъ на одного, но Зеварэ, братъ Рустема, является, чтобы узнать о послѣдствіяхъ боя. Исфендіаръ видитъ въ этомъ нарушеніе слова и ведетъ свою дружину: начинается сраженіе, въ которомъ падаютъ два сына Исфендіара; въ ярости онъ поражаетъ Рустема стрѣлою и наноситъ ему опасную рану. Богатырь спасаете», пользуясь темнотою, на гору. Видя израненнаго сына, старикъ Залъ призываетъ чудесную птицу Сімурга, покровительницу его дома[93]. Симургъ высасываетъ кровь изъ ранъ Рустема, исцѣляетъ его и убѣждаетъ не вступать въ новый бой: неминуемая гибель постигнетъ убійцу Исфендіара. Но Рустемъ отвѣчаетъ: «Только бы мнѣ убить врага и поддержать славу моего мужества: пусть гибнетъ тѣло, лишь бы осталось мое имя!» Тогда Симургъ уноситъ героя къ чиненому морю, гдѣ ростетъ вязъ, съ которымъ связана жизнь Исфендіара. Рустемъ срываетъ съ этого роковаго дерева вѣтвь, изъ которой долженъ сдѣлать себѣ стрѣлу. На другой день поединокъ возобновляется. Напрасно Рустемъ убѣждаетъ Исфендіара отказаться отъ боя, зная, что держитъ его жизнь въ своихъ рукахъ. Исфендіаръ не хочетъ слышать о примиреніи и Рустемъ направляетъ въ его глазъ волшебную стрѣлу. Смертельно ранивъ Исфендіара, онъ въ такомъ же отчаяніи, какое овладѣло имъ, когда онъ убилъ Сохраба. Умирающій богатырь проситъ Рустема позаботиться о его сынѣ Бахманѣ и научить его владѣть оружіемъ. Онъ прощаетъ Рустема въ своей смерти и во всемъ винитъ отца. Рустемъ обѣщаетъ исполнитъ его просьбу и оплакиваетъ свою судьбу[94].
И такъ, мы видимъ, что, съ одной стороны, Исфендіаръ тотъ же Рустемъ новаго поколѣнія, съ другой — напоминаетъ Сохраба въ его роковомъ столкновеніи съ отцомъ. Роль Афрасіаба, всячески старающагося устроить враждебную встрѣчу между отцомъ и сыномъ, исполняетъ на этотъ разъ отецъ Исфендіара, Гуштаспъ, который, напоминая этимъ Афрасіаба, съ другой стороны, напоминаетъ Кейкауса своимъ враждебнымъ отношеніемъ и къ старому Рустему, на котораго хочетъ наложить оковы, и къ молодому Исфендіару, посылая его на вѣрную гибель, ибо не было человѣка, который могъ бы убить въ бою Рустема.
Этими выдержками изъ Шахъ-намэ мы ограничиваемся, считая ихъ достаточными для доказательства мысли, что Исфендіаръ есть alter ego Рустема, и что поэтому его подвигами мы можемъ пользоваться наравнѣ съ подвигами Рустема при сопоставленіи иранскаго національнаго богатыря съ русскимъ.
- ↑ Русская Мысль, кн. III.
- ↑ Этнограф. Обозрѣніе, кн. II, стр. 1—36.
- ↑ См. Халанскій. Р. Филол. Вѣстн. 1886 г., № 1, стр. 116.
- ↑ Эпическія сказанія Ирана Н. Зиновьева. Спб., 1866 г., стр. 100.
- ↑ Такъ, гора, поднимающаяся ива озера Хамуна близъ р. Хилменда, называема горой Рустема (кух-и Рустэмъ) иначе кух-и Хеваджи (Риттеръ: «Иранъ», ч. I, "тр. 818, въ перевода, издан. Имп. русс. юпр. общ.); развалины на горѣ кух-и Ходжа называются крѣпостью Рустема (тамъ же, стр. 842); съ урочищемъ Хансуръ (домъ свадьбы) связано преданіе, что здѣсь богатырь Гивъ сочетался бракомъ съ дочерью Рустема (тамъ же, стр. 816); съ горнымъ озеромъ Деки-Тиръ (горы стрѣлы) — преданіе, что здѣсь Рустемъ досталъ стрѣлу, которой убшъ Исфендіара (тамъ же, стр. 316).
- ↑ См. также Риттеръ: "Иранъ* (русск. изд.), ч. I, стр. 148.
- ↑ Mohl, I, стр. 435.
- ↑ Mohl, I, стр. 446; Ш, р. 311.
- ↑ Наприм., Mohl, III, стр. 188.
- ↑ См. Mohl, I, стр. 277 слѣд.
- ↑ Ibid.
- ↑ Mohl, II, стр. 131.
- ↑ Кирѣевскій, I, стр. 2.
- ↑ Кирѣевскій, I, прилож. № 2.
- ↑ О. Миллеръ, стр. 247.
- ↑ Кирѣевскій, I, стр. 51.
- ↑ Ср. еще Кирѣевск., IV, стр. 46.
- ↑ См. описаніе борьба Рустема съ Пуладвендомъ. Mohl, III, стр. 206.
- ↑ Кирѣевск., І, стр. 6, 51, 76, 84; IV, стр. 12.
- ↑ Mohl, I, стр. 865.
- ↑ См. Кирѣевск., I, стр. 75; Гильфердингъ: „Онеж. был.“, столб. 455, 908, 945» 1271, 1297 и 1299 и друг. Къ этому пріему мы возвратимся ниже.
- ↑ Mohl, IV, стр. 476.
- ↑ Mohl, IV, стр. 506.
- ↑ Mohl, IV, стр. 9.
- ↑ Mohl, I, стр. 488.
- ↑ Mohl, III, стр. 229.
- ↑ Тамъ же, стр. 49.
- ↑ Рыбниковъ, I, стр. 94.
- ↑ Ibid., стр. 65.
- ↑ Mohl, IV, стр. 496.
- ↑ Мы не говоримъ здѣсь о мѣстныхъ преданіяхъ Карачарова, о которыхъ ниже.
- ↑ Наприм., Рыбниковѣ, I, №№ 9, 10, 11.
- ↑ Наприм., Кирѣевскій, I, стр. 18.
- ↑ Кирѣевскій, I, стр. 53.
- ↑ Ефименко, стр. 34.
- ↑ Рыбниковъ, I, стр. 92.
- ↑ Рыбниковъ, I, стр. 95.
- ↑ Рыбниковъ, I, стр. 101.
- ↑ Наприм., Кирѣевск., I, стр. 25. Илья проситъ отца купить себѣ жеребчика и немедленно по отъѣздѣ уже названъ «старымъ козакомъ» (стихъ 26).
- ↑ Кирѣевскій, I, стр. 31 и слѣд.
- ↑ Ефименко, № 8, стр. 34.
- ↑ Во избѣжаніе недоразумѣнія, считаю нелишнимъ замѣтить тутъ же, что въ одномъ изъ дальнѣйшихъ экскурсовъ я разсматриваю, какимъ образомъ сравнительно позднее появленіе козачества нисколько не противорѣчитъ принимаемой мною древности типа Ильи — стараго козака.
- ↑ Mohl, IV, стр. 491.
- ↑ Mohl, IV, стр. 655.
- ↑ См. выше Экск. I.
- ↑ Mohl, IV, стр. 179.
- ↑ Кирѣевскій, IV, стр. 44.
- ↑ Кирѣевскій, I, стр. 11, 14, 16.
- ↑ Рыбн., № 16, стр. 74.
- ↑ Кирѣевскій, I, стр. 61, 65.
- ↑ Mohl, IV, стр. 224.
- ↑ Рыбн., II, № 28, стр. 150.
- ↑ Кирѣевскій, IV, стр. 42 и 43.
- ↑ Mohl, IV, стр. 467.
- ↑ Mohl, IV, стр. 469.
- ↑ Наприм., Рыбниковъ, I, стр. 95.
- ↑ Кирѣевскій, IV, стр. 47.
- ↑ Онежск. былины, стр. XXVII.
- ↑ Кирѣевскій, I, стр. 76; Гильфердингъ, столб. 1271, 1297, 1299,455; Рыбниковъ, II, стр. 212.
- ↑ Кирѣевскій, IV, стр. 46.
- ↑ Гильфердингъ, ст. 241, 908, 945; Рыбниковъ, I, стр. 93; III, стр. 87.
- ↑ Гильфердингъ, ст. 1248, 1256, 1218, 1156.
- ↑ Наприм., Рыбниковъ, I, стр. 160; Гильфердингъ, ст. 493.
- ↑ Кирѣевкій, III, стр. 41; Гильфердингъ, ст. 930.
- ↑ Гильфердингъ, ст. 97.
- ↑ Кирѣевскій, III, стр. 109 и 112.
- ↑ Такъ, не трудно видѣть, что въ былинѣ Рыбникова (I, стр. 160) маханье татариномъ приписано Добрынѣ потому, что положеніе Добрыни въ посольствѣ у корола Бутеяна напомнило сказителю сходное положеніе Ильи въ посольствѣ у цари Калина. Въ былинѣ Гильфердинга № 192 замѣтно вліяніе того же сюжета: Иванушкѣ Даниловичу устраиваютъ подкопы, какъ Ильѣ, и онъ, какъ Илья въ былинѣ о Калинѣ, разрываетъ путы и машетъ татариномъ. Другая былина объ Иванѣ Даниловичѣ (Кирѣевскій, III, стр. 41), записанная въ Симбирской губ., испорчена. Подъ вліяніемъ былинъ объ Ильѣ и Калинѣ маханье татариномъ перенесено и на богатыря Суровца, такъ же попадающаго въ татарскіе подкопы (Кирѣевскій, III, стр. 109 и 112). Такимъ образомъ, всѣ трое богатырей, машущихъ татариномъ (Добрыня, Иванъ Даниловичъ, Суровецъ), заимствовали эту черту отъ Ильи и именно изъ былинъ о Калинѣ. Если Илья машетъ татариномъ въ былинѣ о Батыѣ Багаевичѣ (Кирѣевскій, IV, стр. 38—46), то потому, что и другія детали этой былины совпадаютъ съ деталями былинъ о Калинѣ (подкоп, наложеніе оковъ на Илью). Маханье татариномъ въ былинъ объ Ильѣ и Идолищѣ (Гильфердингъ, № 186, ст. 908) пришито совсѣмъ не кстати, тикъ какъ Ильѣ не зачѣмъ пролегать себѣ улицы. Притомъ, въ большинствѣ былинъ того же сюжета этой детали нѣтъ, какъ нѣтъ ея и въ большинствѣ былинъ о встрѣчѣ Ильи съ разбойниками. Такимъ образомъ, умѣстна эта деталь только въ былинахъ о Калинѣ.
- ↑ Mohl, I, стр. 360.
- ↑ Ibid., стр. 864.
- ↑ Ibid., стр. 865.
- ↑ Томская былина о Калинѣ, записанная Потанинымъ, не знаетъ эпизода съ Василіемъ-пьяницей. При приступѣ Калина богатырей нѣтъ въ Кіевѣ. Затѣмъ какъ разъ пріѣзжаетъ въ князю Илья Муромецъ, успокоиваетъ его и, наконецъ, освобождаетъ отъ Калина. См. О. Миллеръ, стр. 689.
- ↑ См. исторію Сіавуша, составленную Фирдоуси изъ двухъ параллельныхъ версій. Mohl, II, стр. VII.
- ↑ См. Spiegel: „Eraninche Altrethumskunde“, I, стр. 668 и 720; Зиновьевъ: „Эпическій сказанія Ирана“, стр. 97.
- ↑ См. Mohl, IV, стр. 817—875.
- ↑ Mohl, IV, стр. 808.
- ↑ Mohl, IV, стр. 886.
- ↑ Mohl, IV, стр. 890.
- ↑ Mohl, I, стр. 404—480.
- ↑ Mohl, IV, стр. 398.
- ↑ Ibid., стр. 398.
- ↑ Ibid., стр. 400.
- ↑ Ibid., стр. 404.
- ↑ Ibid., стр. 408.
- ↑ Ibid., стр. 411.
- ↑ Ibid., стр. 418.
- ↑ См. Mohl, I, стр. 416—420 и 448.
- ↑ Mohl, IV, стр. 421.
- ↑ См. Mohl, IV, стр. 394, 898, 407.
- ↑ Въ этомъ, какъ и въ другихъ похожденіяхъ, борьбѣ съ дракономъ, освобожденіи сестеръ, убіеніи невѣрнаго царя, Исфендіаръ близко напоминаетъ Георгія.
- ↑ См. Mohl, I, стр. 412—414, и IV, стр. 406—407.
- ↑ См. Mohl., IV, стр. 428—488.
- ↑ См. нашу статью Отголоски иранскихъ сказаній на Кавказѣ и Этмграф. Обозрѣніи, кн. II, стр. 19—21.
- ↑ Отмѣтимъ въ отношеніяхъ въ Симургу различіе между Рустемомъ Исфендіаромъ. Симургъ, божественная птица языческой древней религіи Ирана, покровительствуетъ семьѣ Зала, котораго она спасла ребенкомъ, а Исфендіаръ, представитель новой религія, убываетъ Симурга (см. выше).
- ↑ Мы пользовались наложеніемъ этого разсказа у г. Зиновьева: Эпическія сказанія Ирана, стр. 98 и слѣд.