Экзаменационная задача (Аверченко)/ДО

Экзаменаціонная задача
авторъ Аркадий Аверченко
Изъ сборника «О хорошихъ, въ сущности, людяхъ». Опубл.: 1914. Источникъ: Аверченко А. Т. О хороших, в сущности, людях. — Петроград: Издание «Нового Сатирикона», 1914. — 190 с.; Приводится по: Аверченко А. Т. О хороших, в сущности, людях. — 4-ое изд.. — СПб: Изд. «Нового Сатирикона», 1914. — С. 35—37.

Когда учитель громко продиктовалъ задачу, всѣ за писали ее, и учитель, вынувъ часы, заявилъ, что даетъ на рѣшеніе задами двадцать минуть, — Семенъ Панталыкинъ провелъ испещренной чернильными пятнами ладонью по круглой головенкѣ и сказалъ самъ себѣ:

— Если я не рѣшу эту задачу — я погибъ!… У фантазера и мечтателя Семена Панталыкина была манера — преувеличивать всѣ событія, всѣ жизненныя явленія и, вообще, смотрѣть на вещи чрезвычайно мрачно.

Встрѣчалъ ли онъ мальчика больше себя ростомъ, мизантропическаго суроваго мальчика обычнаго типа, который, выдвинувъ впередъ плечо и правую ногу и оглядѣвшись — нѣтъ ли кого поблизости, — ехидно спрашивалъ: «Ты чего задаешься, говядина несчастная?», — Семенъ Панталыкинъ блѣднѣлъ и, видя уже своими духовными очами призракъ витающей надъ нимъ смерти, тихо шепталъ:

— Я погибъ.

Вызывалъ ли его къ доскѣ учитель, опрокидывалъ ли онъ дома на чистую скатерть стаканъ съ чаемъ — онъ всегда говорилъ самъ себѣ эту похоронную фразу

— Я погибъ.

Вся гибель кончалась парой затрещинъ въ первомъ случаѣ, двойкой — во второмъ и высылкой изъ-за чайнаго стола — въ третьемъ.

Но такъ внушительно, такъ мрачно звучала эта похоронная фраза: «Я погибъ», — что Семенъ Панталыкинъ всюду совалъ ее.

Фраза, впрочемъ, была украдена изъ какого-то романа Майн-Рида, гдѣ герои, влѣзши на дерево по случаю наводненія и ожидая нападенія индѣйцевъ — съ одной стороны и острыхъ когтей притаившагося въ листвѣ дерева ягуара — съ другой, — всѣ въ одинъ голосъ рѣшили:

— Мы погибли.

Для болѣе точной характеристики ихъ положенія необходимо указать, что въ водѣ около дерева плавали кайманы, а одна сторона дерева дымилась, будучи подожженной молніей.

* * *

Приблизительно въ такомъ же положеніи чувствовалъ себя Панталыкинъ Семенъ, когда ему не только подсунули чрезвычайно трудную задачу, но еще дали на рѣшеніе ея всего-на-все двадцать минутъ.

Задача была слѣдующая:

«Два крестьянина вышли одновременно изъ пункта А въ пунктъ Б, при чемъ одинъ изъ нихъ дѣлалъ въ часъ четыре версты, а другой пять. Спрашивается, насколько одинъ крестьянинъ придетъ раньше другого въ пунктъ Б, если второй вышелъ позже перваго на четверть часа, а отъ пункта А до пункта Б такое же разстояніе въ верстахъ, — сколько получится, если два виноторговца продали третьему такое количество бочекъ вина, которое дало первому прибыли, сто двадцать рублей, второму восемьдесятъ, а всего бочка вина приносить прибыли сорокъ рублей».

Прочтя эту задачу, Панталыкинъ Семенъ сказалъ самъ себѣ:

— Такую задачу въ двадцать минуть? Я погибъ!?

Потерявъ минуты три на очинку карандаша и на наиболѣе точный перегибъ листа линованной бумаги, на которой онъ собирался развернуть свои «математическія способности, — Панталыкинъ Семенъ сдѣлалъ надъ собой усиліе и погрузился въ обдумываніе задачи.

Бѣдный Панталыкинъ Семенъ! Ему дали отвлеченную математическую задачу въ то время, какъ онъ самъ, цѣликомъ, весь, съ головой и ногами, жилъ только въ конкретныхъ образахъ, не постигая своимъ майн-ридовскимъ умомъ ничего абстрактнаго.

Первымъ долгомъ ему пришла въ голову мысль:

— Что это за крестьяне такіе: «первый» и «второй»? Эта сухая номенклатура ничего не говоритъ ни его уму, ни его сердцу. Неужели нельзя было назвать крестьянъ простыми человѣческими именами?

Конечно, Иваномъ или Василіемъ ихъ можно и не называть (инстинктивно онъ чувствовалъ прозаичность, будничность этихъ именъ), но почему бы ихъ не окрестить — одного Вильямомъ, другого Рудольфомъ.

И сразу же, какъ только Панталыкинъ перекрестить «перваго» и «второго» въ Рудольфа и Вильяма, оба сдѣлались ему понятными и близкими. Онъ уже видѣлъ умственнымъ взоромъ бѣлую полоску отъ шляпы, выдѣлявшуюся на лбу Вильяма, лицо котораго загорѣло отъ жгучихъ лучей солнца… А Рудольфъ представлялся ему широкоплечимъ мужественнымъ человѣкомъ, одѣтымъ въ синіе парусиновые штаны и кожаную куртку изъ мѣха рѣчного бобра.

И вотъ — шагаютъ они оба, одинъ на четверть часа впереди другого…

Панталыкину пришелъ на умъ такой вопросъ:

— Знакомы ли они другъ съ другомъ, эти два мужественныхъ пѣшехода? Вѣроятно, знакомы, если попали въ одну и ту же задачу… Но если знакомы — почему они не сговорились идти вмѣстѣ? Вмѣстѣ, конечно, веселѣе, а что одинъ дѣлаетъ въ часъ на версту больше другого, то это вздоръ — болѣе быстрый могъ бы деликатно понемногу сдерживать свои широкіе шаги, а медлительный могъ бы и прибавить немного шагу. Кромѣ того, и безопаснѣе вдвоемъ идти — разбойники ли нападутъ или дикій звѣрь…

Возникъ еще одинъ интересный вопросъ:

— Были у нихъ ружья или нѣтъ?

Пускаясь въ дорогу, лучше всего захватить ружья, которыя даже въ пунктъ Б могли бы пригодиться, въ случаѣ нападенія городскихъ бандитовъ — отрепья глухихъ кварталовъ.

Впрочемъ, можетъ быть, пунктъ Б — маленькій городокъ, гдѣ нѣтъ бандитовъ?…

Вотъ опять тоже — написали: пунктъ А, пунктъ Б… Что это за названія? Панталыкинъ Семенъ никакъ не можетъ представить себѣ городовъ или селъ, въ которыхъ живутъ, борются и страдаютъ люди, — подъ сухими бездушными литерами. Почему не назвать одинъ городъ Санта-Фе, а другой — Мельбурномъ?

И едва только пунктъ А получилъ названіе Санта-Фе, а пунктъ Б быль преобразованъ въ столицу Австраліи, — какъ оба города сдѣлались понятными и ясными… Улицы сразу застроились домами причудливой экзотической архитектуры, изъ трубъ пошелъ дымъ, по тротуарамъ за двигались люди, а по мостовымъ забѣгали лошади, неся на своихъ спинахъ всадниковъ — дикихъ, пріѣхавшихъ въ городъ за боевыми припасами, вакеро и испанцевъ, владѣльцевъ далекихъ гаціендъ…

Вотъ въ какой городъ стремились оба пѣшехода — Рудольфъ и Вильямъ…

Очень жаль, что въ задачѣ не упомянута цѣль ихъ путешествія? Что случилось такое, что заставило ихъ бросить свои дома и спѣшить, сломя голову, въ этотъ страшный, наполненный пьяницами, карточными игроками и убійцами, Санта-Фе?

И еще — интересный вопросъ: почему Рудольфъ и Вильямъ не воспользовались лошадьми, а пошли пѣшкомъ? Хотѣли ли они идти по слѣдамъ, оставленнымъ кавалькадой гверильясовъ, или просто прошлой ночью у ихъ лошадей таинственнымъ незнакомцемъ были перерѣзаны поджилки, дабы они не могли его преслѣдовать, — его, знавшаго тайну брилліантовъ Краснаго Носорога?…

Все это очень странно… То, что Рудольфъ вышелъ на четверть часа позже Вильяма, доказываетъ, что этотъ честный скваттеръ не особенно довѣрялъ Вильяму и въ данномъ случаѣ рѣшилъ просто прослѣдить этого сорви голову, къ которому вотъ уже три дня подъ рядъ пробирается ночью на взмыленной лошади креолъ въ плащѣ.

… Подперевъ ручонкой, измазанной въ мѣлу и чернилахъ, свою буйную, мечтательную, отуманенную образами, голову — сидитъ Панталыкинъ Семенъ.

И постепенно вся задача, весь ея тайный смыслъ вырисовывается въ его мозгу.

* * *

Задача:

… Солнце еще не успѣло позолотить верхушекъ тамариндовыхъ деревьевъ, еще яркія тропическія птицы дремали въ своихъ гнѣздахъ, еще черные лебеди не выплывали изъ зарослей австралійской кувшинки и желто цвѣта, — когда Вильямъ Блокеръ, головорѣзъ, наводившій панику на все побережье Симпсон-Крика, крадучись шелъ по еле замѣтной лѣсной тропинкѣ… Дѣлалъ онъ только четыре версты въ часъ — болѣе быстрой ходьбѣ мешала больная нога, подстрѣленная вчера его таинственнымъ недругомъ, спрятавшимся за стволомъ широколиственной магноліи.

— Каррамба! — бормоталъ Вильямъ. — Если бы у стараго Биля была сейчасъ его лошаденка…

Но… пусть меня разорветъ, если я не найду негодяя, подрѣзавшаго ей поджилки. Не пройдетъ и трехъ лунъ!

А сзади него въ это время крался, припадая къ землѣ, скваттеръ Рудольфъ Каутерсъ, и его мужественныя брови мрачно хмурились, когда онъ разсматривалъ, припавъ къ землѣ, слѣдъ сапога Вильяма, отчетливо отпечатанный на влажной травѣ австралійскаго лѣса.

— Я бы могъ дѣлать и пять верстъ въ часъ (кстати, почему не «миль» или «ярдовъ?»), — шепталъ скваттеръ, — но я хочу выслѣдить эту старую лисицу.

А Блокеръ уже услышалъ сзади себя шорохъ и, прыгнувъ за дерево, оказавшееся эйкалиптомъ, притаился…

Увидѣвъ ползшаго по травъ Рудольфа, онъ приложился и выстрѣлилъ.

И, схватившись рукой за грудь, перевернулся честный скваттеръ.

— Хо-хо! — захохоталъ Вильямъ. — Мѣткій выстрѣлъ. День не пропалъ даромъ, и старый Биль доволенъ собой…………

* * *

— Ну, двадцать минуть прошло, — раздался, какъ громъ въ ясный погожій день, голосъ учителя ариѳметики. — Ну что, всѣ рѣшили? Ну, ты, Панталыкинъ Семенъ, покажи: какой изъ крестьянъ первый пришелъ въ пунктъ Б.

И чуть не сказалъ бѣдный Панталыкинъ, что, конечно, въ Санта-Фе первымъ пришелъ негодяй

Блокеръ, потому что скваттеръ Каутерсъ лежитъ съ прострѣленной грудью и предсмертной мукой на лицѣ, лежитъ, одинокій въ пустынѣ, въ тѣни ядовитаго австралійскаго «змѣинаго дерева»!…

Но ничего этого не сказалъ онъ. Прохрипѣлъ только: «не рѣшилъ… не успѣлъ…».

И тутъ же увидѣлъ, какъ жирная двойка ехидной гадюкой зазмѣилась въ журнальной клѣточкѣ противъ его фамиліи.

— Я погибъ, — прошепталъ Панталыкинъ Семенъ. — На второй годъ остаюсь въ классѣ. Отецъ выдеретъ, ружья не получу, «Вокругъ Свѣта» мама не выпишетъ…

И представилось Панталыкину, что сидитъ онъ на развалинѣ «змѣинаго дерева»»… Внизу бушуетъ разлившаяся послѣ дождя вода, въ водѣ щелкаютъ зубами кайманы, а въ густой листвѣ прячется ягуаръ, который скоро прыгнетъ на него, потому что огонь, охватившій дерево, уже подбирается къ разъяренному звѣрю…

Я погибъ!