- ) Описанное самимъ Жанъ-Жакомъ Руссо въ одномъ письмѣ, которое нигдѣ еще не было напечатано и которое Сочинитель прилагаемаго здѣсь отрывка читалъ въ манускриптѣ. Ж.
Было время, когда Англичане играли cамыя благородныя роли въ романахъ своихъ сосѣдей: одинъ изъ первыхъ героевъ новой Элоизы есть Анличанинъ, Эдуардъ Беметонъ. И надобно признаться, что Англичане были достойны того уваженія, которое показывала имъ вся Европа. До половины осьмагонадесять столѣтія великодушіе, твердый и неистраченный предразсудками умъ и сильное чувство собственнаго достоинства были отличительными чертами ихъ характера. Теперь, естьли вѣрить знающимъ людямъ, оставались только немногіе и почти изглаженные слѣды сего великаго характера. Ужасный человѣкъ, который, въ пользу неограниченнаго своего самовластія, уничтожилъ свободу Британіи и замыслами ненасытнаго честолюбія приготовилъ ту пропасть, въ которую непремѣнно, рано или поздо, его отечество низринется, развратилъ въ тоже время и нравы соотечественниковъ своихъ, которыхъ чистотою они всегда отличались отъ другихъ народовъ Европы. Потомство отмститъ за Британнію; потомство (естьли только наше обвиненіе окажется справедливымъ) напишетъ имя его на той ужасной страницѣ, на которой стоятъ имена Пизистратовъ и Катилинъ; a Историкъ, изображая въ немъ великаго человѣка? съ прискорбіемъ долженъ будетъ произнести: "его величіе подавило Британнію; его могущество было уничиженіемъ согражданъ: удивляйтесь, но трепещите: " Падающая нація — какое ужасное зрѣлище! Отвращаю съ прискорбіемъ взоры мои.
Эдуардъ Жаксонъ, по характеру своему былъ истинный Британецъ (но Британецъ прежняго времени); онъ имѣлъ высокую душу, ясный, дѣятельный и важный умъ, необыкновенную твердость духа и пламенную любовь къ свободѣ. Отецъ его былъ сельскій Священникъ, и человѣкъ очень бѣдный; воспитывая Эдуарда, онъ почиталъ необходимымъ обогатить разсудокъ его нужными свѣденіями, но еще болѣе старался поселить въ его душѣ ту силу, которая одна составляетъ истинный характеръ мужа, слѣдовательно способность желать рѣшительно того, что сердце и размышленіе наименовали справедливымъ, способность неподчинять себя чужой волѣ, или смѣло ее отвергать, когда она требуетъ неправды, и наконецъ способность не перемѣнять благоразумнаго и одинъ разъ твердо принятаго намѣренія ни для какихъ видовъ честолюбія или низкой корысти. «Эдуардъ, говорилъ онъ ему часто? умѣй или находить самъ или пренебрегать дары Фортуны: тогда не будешь ни ослѣпленъ ея блескомъ, ни пораженъ ея утратою, но будешь прямо свободенъ, что бы ни сотворила съ тобою судьба.»
Эдуардъ употребилъ въ пользу наставленія мудраго отца. Правда, что сердце его расположено было къ мечтательности, что необходимо должно случишься, когда молодая, начинающая только разцвѣтать душа наполняется правилами опытной старости; за то на шестнадцатомъ году возраста имѣлъ онъ такой твердый и совершенно образованный характеръ, какой не многіе имѣютъ и въ сорокъ лѣтъ. Богатый дядя, жившій въ Лондонѣ, принялъ его къ себѣ въ домъ и поручилъ ему управленіе нѣкоторыхъ торговыхъ дѣлъ. Добродушіе, всегдашняя веселость, постоянное трудолюбіе, откровенность и ясный разсудокъ Эдуарда сдѣлали его въ скоромъ времени любимцемъ всего дома. Дядя гордился имъ и восхищалъ себя мыслію, что Эдуардъ составитъ нѣкогда щастіе его дочери. Онъ же мысленно назначалъ его по себѣ наслѣдникомъ; но Эдуардъ, ничего не подозрѣвая и будучи весьма равнодушенъ къ прелестямъ опредѣленной ему невѣсты, продолжалъ очень спокойно трудиться, и занимаясь обыкновеннымъ дѣломъ, не составлялъ въ годовъ своей никакого мечтательнаго плана.
Эдуарду было уже двадцать четыре года, когда онъ, по какому-то дѣлу, посѣтилъ одну бѣдную вдову, жившую весьма уединенно въ сакомъ предмѣстіи Лондона. Она имѣла дочь, молодую, прекрасную, и вмѣстѣ съ нею доставала рукодѣліемъ скудное пропитаніе. Эдуардъ увидѣлъ Милли, и никогда еще въ жизни такое прелестное, восхитительное твореніе не представлялось его взору. Пламенная душа его не могла противиться той милой, дѣвственной непорочности, которая напечатлѣна была на лицѣ и во всѣхъ движеніяхъ Милли. Онъ началъ съ нею говорить: она отвѣчала съ тихостію, робко и стыдливо; но онъ не могъ не удивляться ея правильному разсудку и вѣрности ея чувства. Погруженный въ размышленіе о томъ глубокомъ впечатлѣніи, которое Милли произвѣла въ его сердцѣ, возвратился онъ домой — на другой день увидѣлся опять съ Милли, и въ продолженіи четырехъ мѣсяцевъ видался съ нею каждой день, и сердце его мало по малу наполнялось нѣжнѣйшею страстію: онъ не говорилъ ни слова, но то нетерпѣніе, съ какимъ ожидала его Милли, но та откровенная нѣжность, съ какою она его встрѣчала и съ нимъ обходилась, доказывали ясно, что любовь Эдуарда была ей извѣстна и что она ее раздѣляла. A Эдуардъ чувствовалъ, что онъ съ нею и только съ нею можетъ быть истинно щастливъ. И въ одинъ день является онъ къ своему дядѣ, очень свободно признается ему въ привязанности своей къ Милли и требуетъ, чтобы онъ согласился на ихъ супружество.
Старикъ удивился. "Мой другъ! — сказалъ онъ Эдуарду — вспомни о своей бѣдности. Женившись такъ рано, непремѣнно ты лишишь себя вѣрнѣйшихъ способовъ составить свое щастіе. Ахъ, Эдуардъ! прибавилъ онъ, прижавши его къ сердцу, a я надѣялся, что ты будешь моимъ сыномъ, что все мое имущество со временемъ будетъ принадлежать тебѣ вмѣстѣ съ моею дочерью: это было моею пріятнѣйшею надеждою!'* Слова старика тронули до глубины сердца Эдуарда; онъ обнялъ его съ горячностію, но остался непоколебимымъ. Она меня любитъ — говорилъ онъ — я искалъ ея сердца, и уже не имѣю права располагать собственнымъ. — Послѣ многихъ безполезныхъ увѣщаній старикъ разсердился, и наконецъ сказалъ: оставь меня, неблагодарный! повинуйся безразсудной страсти, но съ этой минуты не знай моего дома. — Эдуардъ удалился. Онъ имѣлъ благодарное сердце; онъ чувствовалъ, сколь многимъ обязанъ былъ своему дядѣ, но также чувствовалъ и то, что нѣтъ благодѣянія, за которое было бы можно пожертвовать щастіемъ цѣлой жизни, справедливостію и честію. И онъ не долго былъ въ нерѣшимости. "Я потерялъ любовь моего дяди — такъ разсуждалъ онъ самъ съ собою — что же? Я молодъ, имѣю силы, имѣю свѣденія, могу трудиться! И дядя мой прежде былъ бѣденъ: всѣ его богатства нажиты трудами. Одинъ только малодушный можетъ, опасаясь бѣдности, отказаться отъ истиннаго щастія; одна только низкая душа можетъ предпочесть деньги привязанности нѣжнаго, непорочнаго сердца.
Эдуардъ побѣжалъ къ Милли. Она была въ страшномъ отчаяніи. Матери ея сдѣлался ударъ. Въ такихъ обстоятельствахъ не говорятъ о любви. Три дни раздѣлялъ онъ ея нѣжныя попеченія о больной, и между тѣмъ не переставалъ заботиться объ исполненіи новаго, составленнаго имъ плана, будучи твердо увѣренъ, что Милли не откажется дать ему сваю руку. На четвертый день приходитъ онъ къ ней опять — матери ея уже не было на свѣтѣ. «Что бы сдѣлалось теперь со мною, когда бы я не имѣла Эдуарда!» — воскликнула Милли, бросясь къ нему со слезами на шею. Эдуардъ прижалъ ее къ сердцу, «Милли, сказалъ онъ ей, ты почитала меня до сего времени богатымъ, но ты ошибалась: я жилъ въ домъ одного родственника. Теперь мы поссорились, и черезъ нѣсколько дней я оставляю Англію. Согласишься ли ты за мною послѣдовать?! — На край свѣта послѣдую за Эдуардомъ, отвѣчала Милли, краснѣя. Эдуардъ прижалъ ея руку къ сердцу. Черезъ три дни послѣ погребенія: матери она соединилась передъ олтаремъ Божіимъ, a черезъ три дни послѣ брака сѣли на корабль, ибо Эдуардъ записался въ службу Остъ-Индской компаніи.
Рука съ рукою стояли Эдуардъ и Милли на палубѣ и смотрѣли на удаляющіеся берега Англіи, которые скоро изчезли, какъ дымное облако, сливающееся вдали съ горизонтомъ. Безпредѣльное море ихъ окружило — они взглянули съ прискорбіемъ другъ на друга, обнялись нѣжнѣе обыкновеннаго, и молчали; но клятва, любить другъ друга вѣчно, была въ ихъ сердцѣ. Попутный вѣтеръ надувалъ паруса и быстро мчался корабль къ берегамъ Остъ-Индіи. Долго ли продолжалось ихъ странствіе, сопряжено ли оно было съ опасностями — не знаю! Наконецъ они въ Калекуттъ.
Эдуардъ получилъ мѣсто въ военной канцеляріи: онъ жилъ очень уединенно съ своею Милли; никто ихъ не замѣчалъ; и бѣдность и склонности сердца удаляли ихъ отъ того роскошнаго, сибаритскаго образа жизни, который ведутъ въ восточной Индіи Европейцы. Эдуардъ старался пріумножить свои доходы, a бережливая Милли и малое обращала въ большое; она даже находила способъ откладывать по нѣскольку денегъ въ запасъ. Она не вела никакого знакомства съ роскошными женами другихъ Калекутскихъ чиновниковъ, вѣчно была дома; наслаждалась одною прелестною Природою Индіи, которая нравилась ей своею новостію; и изрѣдка посѣщала нѣкоторыхъ своихъ сосѣдокъ, жившихъ, такъ же какъ и она, за городомъ, и, такъ же какъ и она, очень бѣдныхъ. Эдуардъ выполнялъ съ строжайшею точностію обязанности своего званія. Кончивъ дѣла въ канцеляріи, спѣшилъ онъ въ свою убогую хижину, гдѣ ожидала его Милди, гдѣ заключено было все милое и священное для его сердца. Онъ не хотѣлъ заводить связи ни съ однимъ изъ своихъ товарищей, которые, замѣтивъ его дикость, наконецъ прозвали его чудакомъ, и совершенно его оставили. Объ Эдуардѣ вспоминали только тогда, когда надлежало для какого-нибудь важнаго дѣла употребить человѣка дѣятельнаго и вѣрнаго. Щастливецъ не замѣчалъ сего пренебреженія : — имѣя въ объятіяхъ своихъ Милли, могъ ли онъ цѣнить и почести и богатства?
Извѣстно, что мужество, которымъ одарены бываютъ такъ называемые Герои, происходитъ не рѣдко отъ нѣкотораго жестокосердія, отъ нѣкоторой нечувствительности, которыя, поддерживаемы будучи страстію, скрываютъ отъ насъ и препятствія и опасности, когда мы стремимся къ своей цѣли. Извѣстно, что люди, рожденные покорствовать, болѣе другихъ ослѣпляются могуществомъ, и съ дикою необузданностію употребляютъ во зло ту силу которую пріобрѣли мечемъ и кровію. Наконецъ извѣстно, что Британскіе Генералъ-Губернаторы Остъ-Индіи превосходятъ своимъ самовластіемъ и деспотизмомъ всѣхъ тѣхъ Набобовъ, y которыхъ они отымаютъ престолы. Этого довольно, чтобы дать вамъ нѣкоторое понятіе о характерѣ Лорда Кляйва, который изъ писаря сдѣлался Генераломъ и Перомъ, и наконецъ въ третій разъ посланъ былъ въ Калекутту съ полномочіемъ Генералъ-Губернаглора Ост-Индіи и съ правомъ употреблять строжайшія мѣры для приведенія въ порядокъ дѣла компаніи. Прибавимъ: этотъ человѣкъ, по многимъ отношеніямъ необыкновенный, не имѣлъ никакого понятія о той чести, которая пріобрѣтается не оружіемъ, былъ необузданный сластолюбецъ; почиталъ добродѣтель женщины мечтою, и вообще презиралъ людей, сдѣлавшись мрачнымъ меланхоликомъ отъ чрезвычайнаго развращенія.
Въ одинъ день, выѣхавъ за городъ, Кляйвъ увидѣлъ Милли сидящую y дверей своей хижины: ея миловидность, ея прелестный и величественный станъ поразили сластолюбиваго деспота. Онъ остановился и долго ею любовался, подобно тигру, который смотря изъ-за куста на прыгающую лань, готовитъ уже свои убійственныя когти. Милли покраснѣла и ушла въ хижину. Кляйвъ, приказавъ камердинеру своему освѣдомиться о прелестной незнакомкѣ, возвратился въ Калекутту, и въ тотъ же вечеръ сказали ему, что красавица была жена одного молодаго Европейца, который по бѣдности жилъ уединенно и занималъ низшее мѣсто въ военной конторѣ.
Эдуардъ былъ въ городъ y своей должности. Милди сидѣла въ маленькомъ саду своемъ за работою. Въ эту минуту явился передъ нею камердинеръ Кляйва. Что онъ ей говорилъ, о томъ ни слова. На глазахъ Милли навернулись слезы; она поблѣднѣла, хотѣла обнаружить все презрѣніе, которое чувствовала къ обольстителю; однако опомнилась, подумавъ, что Кляйвъ всесиленъ, и отвѣчала съ такимъ взоромъ, въ которомъ замѣтны были и негодованіе и робость: „скажите Его Превосходительству, что я увѣдомлю о его предложеніяхъ своего мужа, который конечно будетъ стараться заслужить его милость.“ Присланный, улыбнувшись съ насмѣшливымъ видомъ, удалился.
Милли хотѣла его испугать — бѣдная голубка искала подъ крыломъ голубя спасенія отъ когтей ястреба, но она только открыла ему новую жертву. Камердинеръ не понялъ значенія словъ ея. Васъ просятъ, сказалъ онъ Лорду, чтобы вы сдѣлали всѣ нужныя условія съ мужемъ. „Эта женщина догадлива, подумалъ Кляйвъ, улыбнувшись злобно, согласенъ! Мы сдѣлаемъ условіе и съ мужемъ. И Эдуарду приказано явиться немедленно къ Губернатору. Онъ приходитъ, изумленный неожиданнымъ требованіемъ и полный веселой надежды. Его ввели въ кабинетъ. Кляйвъ принялъ его съ притворнымъ дружелюбіемъ, и сдѣлалъ ему нѣсколько вопросовъ о его произхожденіи, состояніи, службѣ. Узнавъ изъ отвѣтовъ Эдуарда, что онъ очень бѣденъ и живетъ однимъ только жалованьемъ, онъ сказалъ; не безпокойтесь! вы можете предвидѣть теперь, что состояніе ваше должно перемѣниться. Вы обладаете такимъ сокровищемъ, которымъ не можете и не должны пользоваться одни….“
— Эдуардъ посмотрѣлъ на него съ удивленіемъ.
„Вы имѣете жену — прелестную, восхитительную!“
— Милордъ! воскликнулъ Жаксонъ, поблѣднѣвъ съ досады. Я имѣю честное имя и хочу его сохранить!»
«Успокойся, мои другъ. Жена твоя мнѣ сказала, что я могу обо всемъ условиться съ тобою. Всѣ излишнія околичности для меня несносны. Словомъ сказать я приготовлю для тебя прекрасную горницу въ моемъ домѣ; ручаюсь смѣло, что и я и ты и жена твоя останемся другъ другомъ довольны.» Онъ всталъ и началъ прохаживаться взадъ и впередъ по комнатѣ.
Жаксонъ долго не могъ собраться съ духомъ, долго не могъ найти словъ, наконецъ сказалъ съ притворнымъ спокойствіемъ: Милордъ! вашъ орденъ и ваше званіе спасаютъ васъ отъ того отвѣта, котораго вы достойны. Знайте однако, что передъ вами стоитъ человѣкъ, который любитъ свою честь и умѣетъ отмстить за оскорбленіе жены своей.
Съ этими словами Жаксонъ хотѣлъ выдти изъ кабинета; Лордъ схватилъ его за руку, осмотрѣлъ съ головы до ногъ и, спросилъ: ты не шутишь?
— Прочь, безстыдный! воскликнулъ Жаксонъ оттолкнувъ его руку, оставь меня, или я все забуду!
Онъ выбѣжалъ изъ кабинета; удержите его! закричалъ Кляйвъ. Жаксона окружили и силою ввели опять въ кабинетъ. Камердинеръ остался при немъ, а другіе служители въ ближней комнатѣ. Кляйвъ нѣсколько минутъ ходилъ взадъ и впередъ, Жаксонъ стоялъ y дверей и смотрѣлъ на него съ презрѣньемъ. Наконецъ Милордъ остановился, устремилъ на него звѣрскіе, грозно сверкающіе глаза, нѣсколько минутъ не говорилъ ни слова, потомъ сказалъ съ надмѣнностію неумолимаго деспота: безумецъ! развѣ ты забылъ, что я могу разполагать твоею жизнію, что я властенъ безъ всякихъ околичностей взять твою жену, a тебя бросить въ тюрьму и уморить въ ней съ голоду Выбирай! или завтра ты первый Секретарь Губернатора, или…
— Чудовище! воскликнулъ Жаксонъ, схвативши Кляйва за горло, жизнь моя въ твоей власти — но…
Его окружили и вытащили изъ кабинета.
«Закуйте его въ цѣпи!» кричалъ Кляйвъ: отъ убійца, онъ хотѣлъ умертвить Губернатора; бросьте его въ тюрьму, и ни одинъ человѣкъ не смѣй сказать ему ни слова!"
Между тѣмъ Милли сидѣла въ маленькомъ садикъ своемъ и ждала Эдуарда обѣдать; она еще не говорила ему о предложеніяхъ Губернатора, и сама не знала, говорить ли объ нихъ или нѣтъ. Опасаясь его вспыльчивость, и надѣясь, что сдѣланный ею отвѣтъ камердинеру Лорда все уже кончилъ, рѣшилась она молчать. Уже въ десятый разъ вышла она за ворота — но Эдуарда нѣтъ; выходитъ опять, и глазамъ ея представляется камердинеръ Кляйва. Она трепещетъ; посланный говоритъ: Его Превосходительство непремѣнно желаетъ васъ видѣть. Васъ поведутъ къ нему силою, естьли вы не согласитесь идти добровольно. — «Мой мужъ, восклицаетъ Милли…» — Вашъ мужъ брошенъ въ тюрьму; онъ Государственный преступникъ. — Милли упала въ обморокъ; ее положили въ паланкинъ, и она еще не совсѣмъ пришла въ чувство, когда внесли ее въ кабинетъ Лорда Кляйва.
Опомнившись, увидѣла она себя на софѣ. Милордъ сидѣлъ передъ нею на креслахъ: — «Гдъ Эдуардъ? воскликнула Милли, бросясь къ дверямъ. Лордъ взялъ ее за руку, остановилъ и сказалъ: успокойся, моя милая». Онъ хотѣлъ поцѣловать ее, но Милли, оттолкнувъ его съ ужаснымъ негодованіемъ, закричала: Эдуардъ! Эдуардъ! спаси меня отъ когтей этого чудовища! — Въ грубой душъ сластолюбіе неразлучно съ жестокостію и распаленная чувственность очень быстро превращается въ бѣшенство. Безумная! сказалъ Милордъ, сверкая злобно глазами, твой Эдуардъ въ цѣпяхъ! онъ осмѣлился наложить на меня руку! отъ тебя одной зависитъ теперь его спасеніе! скажу слово, и онъ будетъ разстрѣлянъ передъ глазами твоими. Ахъ, Эдуардъ! о правосудіе небесное! кричала Милли, усиливаясь отворить дверь, но она заперта была на замокъ. Милордъ съ жестокимъ хладнокровіемъ вынулъ изъ кармана часы, поднесъ ихъ къ глазамъ Милли, потомъ положилъ на столъ и сказалъ: я возвращусь къ тебѣ черезъ четверть часа — подумай! слово твое рѣшитъ судьбу Эдуарда. Онъ пошелъ въ двери; Милли хотѣла выбѣжать въ слѣдъ за нимъ, но онъ втолкнулъ ее въ горницу сильною рукою, захлопнулъ за собою двери. Милли бросилась на колѣни и призывала Небо на помощь. Вдругъ мелькнула въ головѣ ея быстрая мысль. Она побѣжала къ окну… О ужасъ! какое зрѣлище! Эдуардъ, стоящій посреди двора въ цѣпяхъ и передъ нимъ четыре солдата съ заряженными, нацѣленными въ голову его, ружьями. Кляйвъ надѣялся побѣдить сердце ея ужасомъ. — «Эдуардъ! Эдуардъ!» — воскликнула Милли и бросилась въ окно. Эдуардъ подымаетъ голову — y ногъ его лежитъ Милли въ крови, съ раздробленною головою; нѣсколько минутъ она трепетала — наконецъ сдѣлалась неподвижною — жизнь ея пресѣклась.
Руссо находился въ ***, онъ сидѣлъ за письменнымъ столикомъ, разсматривалъ свои травники, и радовался новымъ ботаническимъ пріобрѣтеніемъ которое сдѣлалъ въ прошедшее утро. Онъ чувствовалъ себя истинно щастливымъ, занимаясь цвѣтами и травками: нѣкоторыя изъ нихъ возбуждали въ душѣ его воспоминаніе объ удовольствіяхъ молодости; оставивъ настоящее, онъ мысленно переносился къ прошедшимъ днямъ своего щастія, и сердце его трепетало при воспоминаніи о нѣкоторыхъ любезныхъ существахъ, которыхъ гробы давно уже покрыты были дерномъ. Въ эту минуту отворяется дверь, входитъ незнакомый человѣкъ съ шляпкою на головѣ, приближается къ философу? спрашиваетъ съ нѣкоторою дикостію: вы ли Жанъ-Жакъ Руссо?
Руссо испугался. Подозрительность, которая такъ часто его мучила, привела въ смятеніе сердце его; онъ устремилъ проницательные, острые взоры свои на незнакомца: одежда его была въ крайнемъ безпорядкѣ, волосы, темно-каштановаго цвѣта, всклокочены, a глаза, полные глубокой задумчивости, впалы и мертвы; въ движеніяхъ его замѣтна была необыкновенна живость, словомъ, наружность его говорила всякому: вотъ существо уничтоженное судьбою!
«Вы не ошиблись, государь мой, я Ж. Ж. Руссо! отвѣчалъ съ нѣкоторою робостію Женевскій Философъ.»
— Сочинитель Эмиля! Сочинитель Элоизы! воскликнулъ незнакомецъ, сверкая глазами!
"Да, государь мой, отвѣчалъ Руссо, почти въ отчаяніи, приготовясь къ чему-то ужасному… "
— Ахъ! сжальтесь же надо мною — закричалъ неизвѣстный, бросясь на колѣна и сжавъ руки — напрасно искалъ я правосудія передъ судилищами и престоломъ; отъ тебя, служитель добродѣтели, требую того, въ чемъ отказали мнѣ порочные люди! Правосудія, Жанъ-Жакъ Руссо! мщенія тому злодѣю, который умертвилъ мою жену и меня сдѣладъ жалкимъ безумцемъ!
Онъ обнялъ колѣна Жанъ-Жака. Философъ трепеталъ, и слезы стремились по лицу его ручьями.
"Моя супруга, моя обожаемая Милли, окровавленная, трепещущая и наконецъ бездыханная y ногъ моихъ — продолжалъ Эдуардъ — была послѣднею моею мыслію. Что случилось со мною послѣ, не знаю — пришедши въ чувство, увидѣлъ себя лежащаго на рогожѣ, въ бѣдной хижинъ; y ногъ моихъ сидѣли два добрые Индѣйца. Они изумились, когда я спросилъ: что со мною сдѣлалось и гдѣ я? Хочу подняться — чувствую слабость, и вижу, что руки мои крѣпко связаны. Опять начинаю разспрашивать; мнѣ отвѣчаютъ; не могу ничего понять и снова впадаю въ безчувствіе. Черезъ нѣсколько минутъ чувствую, что кто-то беретъ меня за руку; отворяю глаза: Лѣкарь, человѣкъ благороднѣйшій и бывшій въ Англіи моимъ истиннымъ другомъ, стоитъ передо мною и щупаетъ мой пульсъ. Я не узналъ его. Скажите, спрашиваю, за что связаны y меня руки? Онъ просилъ меня остаться въ покоѣ и велѣлъ мнѣ дать свободу. Мало по малу началъ я входить въ память; другъ мой не покидалъ меня ни на минуту. Онъ разсудилъ, что, будучи слабымъ, я лучше могу снести воспоминаніе о страшномъ концѣ моей Милли, нежели послѣ, когда возвратятся нѣсколько мои силы; и я узналъ, что болѣе полугода прошло съ того ужаснаго дня, въ который погибло все мое щастіе, что я во все это время ни на минуту не былъ въ чувствѣ, или лежалъ безъ памяти, или приходилъ въ бѣшенство; что сердце Лорда возмущено было смертію Милли; что онъ и меня и ее велѣлъ отнести въ загородный домъ нашъ; что ее похоронили на другой же день; что въ городъ нѣсколько дней носилась молва о страшной опасности, которой подвергался Лордъ Кляйвъ, о убійцѣ, который пришелъ къ нему въ домъ, чтобы его застрѣлить, и котораго жена бросилась изъ окна отъ отчаянія, что не могла выпросить ему прощенія; что все это очень скоро было забыто; что мѣсто мое отдано другому, и что наконецъ ни одинъ человѣкъ не заботился обо мнѣ, кромѣ человѣколюбиваго Медика, который, узнавши отъ Лордова человѣка всю истину, поспѣшилъ ко мнѣ на помощь, и, къ величайшему своему удивленію, нашелъ во мнѣ стариннаго Лондонскаго знакомца.
"Все это слушалъ я съ мертвымъ равнодушіемъ — чувствительность казалась угасшею въ моемъ сердцѣ, a собственныя мои несчастія представлялись мнѣ баснею, занимательною для одного только любопытства. Образъ погибшей Милли носился передъ воображеніемъ моимъ какъ будто въ туманъ; я жилъ посреди моихъ бѣдныхъ Индѣйцевъ, и былъ спокоенъ, и даже не могъ вообразить, чтобы мои обстоятельства когда нибудь были лучше. Изрѣдка, въ минуты возраждающейся душевной силы, представлялась мнѣ какая-нибудь минувшая радость, или образъ моей умерщвленной Милли возобновлялся во мнѣ живѣе, или воспоминанія о какой-нибудь ея ласкѣ, о какомъ-нибудь милость ея качествѣ неожиданно меня поражали — тогда сердце мое обливалось кровію; содрогался, кричалъ, плакалъ, но все это было однѣ минуты, одно быстротечное сіяніе молніи, пролетающей въ полночь надъ пропастію: благодѣтельная нечувствительность моя возвращалась ко мнѣ снова.
«Но мало по маду померкшая душа моя озарилась ужаснымъ свѣшомъ; утѣшительный сонъ мой началъ изчезать; молнія за молніей свѣтила надъ моею пропастію; я начиналъ видѣть судьбу свою безъ покрова. Въ одно утро встаю съ постели, выхожу изъ хижины, иду въ поле безъ всякой цѣли, вдругъ останавливаюсь передъ домомъ, который показался мнѣ знакомымъ; смотрю, стараюсь вспомнить, наконецъ узнаю; это былъ прежній мой загородный домъ; все бремя потери моей обрушилось въ эту минуту на мое сердце: я закричалъ дикимъ голосомъ, бросился на землю, началъ рыть дернъ, увы! я хотѣлъ дорыться до гроба моей Милли. Въ этомъ положеніи нашли меня мой благодѣтельный лѣкарь и мои приставники; они отнесли меня въ хижину; я опять пришелъ въ бѣшенство; но этотъ припадокъ продолжался не болѣе одного дня; я погрузился въ отчаянную задумчивость, былъ тихъ, молчалъ, но думалъ объ одномъ убійствѣ.
,,Въ одно утро, мой благодѣтельный другъ навѣстилъ меня по обыкновенному; просидѣвъ со мною нѣсколько часовъ, онъ всталъ, чтобъ выдти изъ хижины; я бросился передъ нимъ на колѣни и воскликнулъ: послѣдней милости отъ тебя требую! дай мнѣ кинжалъ, чтобы я могъ заколоть убійцу моей Милли!» — Болѣе двухъ мѣсяцевъ какъ онъ возвратился въ Англію. — Это извѣстіе вдругъ успокоило мою душу. Мысль, что я могу преслѣдовать, что я могу возвести на эшафотъ этого злодѣя, была для меня цѣлительною отрадою. Я началъ думать о томъ, какъ бы привести въ порядокъ мои разстроенныя дѣла; съ помощію благодѣтельнаго Медика собралъ нѣсколько денегъ и сѣлъ на первый корабль, который отправлялся въ мое отечество.
Кончимъ въ нѣсколькихъ словахъ повѣствованіе Жаксона: по пріѣздѣ своемъ въ Лондонъ, началъ онъ совѣтоваться съ знающими Юристами; но всѣ говорили ему, что его обвиненіе не могло быть принято, ибо онъ не имѣлъ ни доказательствъ, ни свидѣтелей. Въ чемъ состояло преступленіе Лорда Кляйва? Какимъ закономъ запрещалось предлагать мужу условія? Жаксонъ приговоренъ былъ къ смерти за то, что осмѣлился наложить руки на Губернатора; a Милли сама себя умертвила. — Жаксонъ бросился къ ногамъ Короля… но Король и Министры не имѣли власти наказывать безъ приговора законовъ; a естьли бы и могли, то какое наказаніе опредѣлить завоевателю трехъ областей, который за нѣсколько времени возвратился изъ Азіи съ побѣдою и имѣлъ право на самыя блестящія награды? Чемъ наказать человѣка, котораго самъ Парламентъ недавно избавилъ отъ наказанія за многія притѣсненія въ Индіи, объявивъ передъ цѣлымъ народомъ, что онъ оказалъ великія услуги отечеству? И Жаксонъ вездѣ принимаемъ былъ какъ сумасшедшій; ни одинъ человѣкъ не слушалъ съ участіемъ его жалобъ. — Онъ могъ бы опять потерять разсудокъ, когда бы дядя не тронулся его жребіемъ и не послалъ его для разсѣянія во Францію. Случай привелъ его въ то мѣсто, гдѣ находился Руссо: имя Философа пробудило надежду отмщенія въ его сердцѣ. Кончивъ свою горестную повѣсть, онъ бросился на колѣна, и сжавши руки воскликнулъ: правосудія! мщенія!
Руссо, разтроганный до глубины сердца, долго смотрѣлъ въ глаза нещастному Эдуарду. Наконецъ онъ отвѣчалъ тихимъ и трепещущимъ голосомъ: я бѣдной, больной, нещастливый человѣкъ! не имѣю ни связей, ни знакомства. Мои современники ненавидятъ меня и преслѣдуютъ. Могули что нибудь я для тебя сдѣлать? — Въ эту минуту глаза его запылали. — Я могу, сказалъ онъ грознымъ голосомъ, напечатлѣть знаки отверженія на челъ твоего убійцы! могу предать его проклятію современниковъ и потомства! — Эдуардъ удалился, оставивъ Жанъ-Жаку свой адресъ. Черезъ двѣ недѣли Руссо послалъ къ нему письмо, въ которомъ требовалъ объясненія на нѣкоторыя обстоятельства его повѣсти; но онъ получилъ отъ своего корреспондента слѣдующій отвѣтъ: мы ничего не знаемъ объ Эдуардъ Жаксонѣ. Очень недавно нашли въ рѣкѣ Ааръ трупъ молодаго человѣка, y котораго на шеѣ висѣлъ женскій портретъ, почти смытый водою; могли разобрать одну только надпись: Эмилли Жаксонъ. — страданія нещастнаго прекратились.
Руссо написалъ Эдуардову исторію съ тѣмъ краснорѣчіемъ, которое одному ему свойственно, и онъ хотѣлъ уже выдать ее въ свѣтъ, какъ вдругъ остановила его одна мысль. Въ истиннѣ произшествія онъ не сомнѣвался; ужаснымъ и неотвергаемымъ доказательствомъ ея было сумасшествіе Эдуарда; это для того чтобы Героя, всѣми прославляемаго, представить передъ глазами свѣта въ видѣ убійцы и злодѣя, требовались доказательства неотвергаемыя; a свидѣтельство сумасшедшаго самоубійцы не могло быть въ такомъ случаѣ принято за доказательство неотвергаемое; И Руссо отложилъ повѣсть свою къ тѣмъ бумагамъ, которымъ надлежало выдти въ свѣтъ не прежде, какъ по его смерти.
Черезъ два или три года Лордъ Кляйвъ пріѣхалъ въ Монпелье. Лади Говардъ, другъ Жанъ-Жака, находилась въ этомъ же городъ. Руссо, узнавши о прибытіи Кляйва, посылаетъ къ своей пріятельницѣ экземпляръ исторіи Жаксона. Чудовище, унижающее имя человѣка, пишетъ онъ къ ней, заражаетъ дыханіемъ своимъ тотъ воздухъ, которымъ дышетъ Милади Говардъ! доставьте Лорду Кдяйву приложенную при этомъ письмѣ рукопись; скажите ему, что я немедленно предамъ его посрамленію цѣлаго свѣта, естьли онъ безъ всякаго отлагательства не оставитъ Монпелье и не выѣдетъ изъ Франціи.
Это письмо произвело свое дѣйствіе, и свидѣтельство Эдуарда Жаксона было оправдано, ибо Кляйвъ немедленно возвратился въ Англію. Нѣсколько времени продолжалъ онъ заглушать фурію совѣсти необузданнѣйшимъ развратомъ; наконецъ онъ самъ исполнилъ то, что надлежало бы сдѣлать одному палачу: безъ сомнѣнія тѣни Милли и Жаксона представились глазамъ его въ ту минуту, когда онъ наводилъ на себя пистолетъ, раздробившій ему черепъ[1].
- ↑ Извѣстно, что Кляйвъ застрѣлился.