2. Сделанный обзор показывает, что во всех районах сосредоточения главной массы населения основной, определяющей отраслью экономики в Московском государстве середины XVII ст. было сельское хозяйство и связанные с деревней промыслы. В соответствии с этим и класс, владевший землею и распоряжавшийся крестьянским трудом, — дворянство, — был господствующим классом в государстве. И если иностранцам казалось, что в Московии все торгуют, что в XVII в. «все постановления этой страны направлены на коммерцию и торги» (де-Родес), то такие впечатления получались именно у иноземцев, внимание которых было прежде всего направлено на торговлю и сферой наблюдений которых служили почти исключительно города и главным образом более крупные торговые города. А как только тот же иностранец, который увидел в торговле руководящий принцип всей политики страны, стал характеризовать русский вывоз в Европу, сейчас же выступила определяющая роль деревни: кожи, хлеб, сало, щетина и т. д. — все это поставлялось на рынок деревней. Но, конечно, торговля и промышленность — сферы действия городского класса, посадских людей по тогдашней терминологии, буржуазии разных категорий с точки зрения современной, — торговля и промышленность в разных отношениях были естественным и необходимым дополнением дворянского хозяйства. В преобладающей массе своей дворяне были мелкими и средними земле- и душевладельцами. Им было не под силу в своих ограниченных и в области средств и в отношении рабочих рук хозяйствах создать полные самоудовлетворяющиеся единицы. И рынок помогал им обеспечить собственное потребление и добыть для того средства продажей излишков собственных продуктов, а еще больше — получением денежных оброков с крестьян, находящих через рынок сбыта продуктов и предложения своего труда деньги для выплаты господину. Взаимно дополняющие друг друга, эти классы — дворянство и буржуазия — имели общих, хотя и в особой сфере для каждого, врагов — господствующие силы поры расцвета феодализма, т.-е. боярство, уже ликвидированное как класс к XVII в., и (феодальную) церковь, различные привилегии которой как раз теперь сокращались. Хорошо распределялись между дворянством и буржуазией и функции эксплоатации русского крестьянства, низов посада и покоренных племен, — через «свободные» отношения вольного рынка для одних и путем принуждения хозяйственного (своих крестьян в сфере своего хозяйства) и административного (всего населения в сфере государственной организации, как таковой) — для других, и «посредством государственных налогов» и повинностей всего тяглого населения — для обоих классов. Не сталкивались они пока и в открытом бою между собою: буржуазия, даже высшая, имевшая право владеть населенными землями, почти совсем не использовала этого права, явным образом предпочитая завязанию капиталов в земле более быстрое обращение их в области торговли; дворянство, кроме высших групп, по недостатку средств и по отсутствию времени не могло выступать активно в торговле, являясь на рынке только продавцом излишков из своего хозяйства и покупателем разных изделий и продуктов для собственного потребления. Этим и крепок был союз руководящих классов при гегемонии дворянства, хотя во второй половине века и начала намечаться в нем трещина. А потому, поскольку мероприятия по части развития торга и промысла не мешали дворянству в его основных хозяйственных устремлениях и даже помогали осуществлению его задач, постольку эти мероприятия и могли проводиться в жизнь.
Уложенье — кульминационный пункт совместно достигнутой победы — очень многое дало дворянству и посадским людям (см. выше и XLII, 280/83). Но для первого оно в сущности решило все основные проблемы и оставило «не исполненными» действительно только «прихоти», как правильно характеризовал положение один из дворянских же депутатов Земского собора, давшего стране Уложенье. Некоторые неясности и недоговоренности были неопасны. На практике дворянство при благосклонном попустительстве власти (дворянской же прежде всего) сумело поместья фактически обратить в вотчины в пределах еще XVII в., а крепостных крестьян — в холопов, так как всего через какой-нибудь десяток-полтора лет после Уложенья уже продавало этих крестьян. Менее удовлетворенным должно было остаться посадское население, и потому естественно было после Уложенья больше внимания уделить «торговле», надо бы шире сказать — вообще нуждам буржуазии.
Несколько лет шел в осуществление постановлений Уложенья сыск и возврат бежавших с посадов и укрывшихся закладничеством от тягла посадских людей. Конечно, эта мера и ликвидация, по Уложенью же, «белых слободок» очень оздоровляли и усиливали посад вообще. Большое значение для жизни торгово-промышленного городского населения имела отмена откупов. Широко развернувшаяся, особенно с лет безденежья после «Смуты», откупная система оказалась путами на повседневной самой обычной промысловой и торговой деятельности посада, либо, когда тот или иной посад сам вносил откупные деньги, превращалась в дополнительный, но неопределенный по величине налог. Какие виды мелкого промысла и торга стали уделом применения откупной системы, можно видеть из перечня уничтожаемых в 1654 г. «богоненавистных откупов»: «ядомых харчей всяких и иных всяких мелких промыслов: квасу, сусла, масла конопляного и коровьего, ветчинного сала, солодоращения, овсяной трухи, хмелевой трухи, хлебного и соляного и воженного и бережного извозу, сенной трухи, щелку, пищей площадки (т.-е. права писания разных «явок» и прошений для других на площади), на реках прорубного, золы всякой, мыльного резанья (очевидно для мелкой продажи), ворванья сала, свеч сальных, смолы брусковые нарезь, дегтю, уголья и рогожного товару, лаптей, шлей, хомутов на откуп не давати, кроме воскобоя и ледяного и банных откупов». Действительно, это было «нечто неполезно, паче же грешно и миру досадительно», особенно посадским низам, жившим от грошевых прибытков с какого-нибудь приготовления сусла или продажи дегтю и подобных товаров. Для более мощных слоев посада, наоборот, откупа являлись одним из средств дальнейшей наживы и закабаления беспомощных мелких промышленников и торговцев. Однако, хотя уставная грамота об отмене откупов требовала и от детей и от внуков царя Алексея «неприступно соблюдать» это установление, нарушение его началось вскоре. В годы войн за Балтийское море и Украину быстро обнаружилась пустота в государевой казне. Остроумное изобретение чье-то выпустить вместо серебряных денег медные с той же нарицательной стоимостью (с 1656 г.) при излишних выпусках этого суррогата и злоупотреблениях лиц, стоявших близко к монетному двору, превращавших в доходную монету котлы, казаны и др. посуду, привели к быстрому падению стоимости новых денег (в 1660 г. уже за рубль серебра платили 3 р. медью, а в 1663 г. до 15 рублей), росту и резким колебаниям цен на рынке и в результате вызвали в июле 1662 г. в Москве «медный бунт» (см. II, 206). Правительство жестоко расправилось с «гилевщиками» (мятежниками) из мелких торговых и служилых людей: около 7.000 участников движения было казнено и около 15.000 сослано в Казань и дальние города юго-востока и Сибири. А через год медные деньги были отменены, и правительство вынуждено было признать казну банкротом: медные деньги было указано принимать в казну по восстановлении серебряного обращения с выплатой за рубль медью одной копейки серебром, т.-е. даже ниже рыночной цены меди. И как в период действия медных денег на колебаниях цен выигрывали крупные торговцы, так и по отмене их мелкие людишки, у которых оставалось на руках некоторое количество отмененных медяков, не могли найти им практического применения и с убытком меняли их на серебряную монету, а богачи переливали старую монету в изделия, стоившие вдвое против того, что давало правительство за монету. Вот это банкротство казны и привело к постепенному возрождению откупов, теперь — для ослабленных экспериментом с медной монетой мелких торговых людишек — еще более губительных, чем ранее. Наоборот, меры в отношении торгового оборота, интересные для более крупных торговцев, имевших «отъезжие» в другие города или даже с заморскими гостями торги, оказались более устойчивыми. Торговый устав 1654 г. отменял разнообразные и докучливые сборы с торгового оборота при передвижении товаров в стране — все эти проезжие, весчие, привальные и пр. — и оставлял единую «рублевую пошлину» в размере 5% с продажной цены товара (10 денег с рубля), при этом торговец, сам купивший товар на рынке и вновь продававший его, оплачивал его только однажды, предъявляя в других случаях платежные выписи. Очень явственно проявилось в Торговом уставе покровительство русскому купечеству против иноземцев: последние были обложены во внутренней торговле 6%-м сбором с продажной цены да еще должны были при ввозе или вывозе платить 2% «отъявочных». Еще решительнее защищал русских купцов «от приезжих иноземцев во многих обидных торгах» Новоторговый устав 1667 г., создание одного из крупнейших государственных деятелей эпохи, Алексея Ордына-Нащокина (см. XXX, 641/42), провинциального дворянина по происхождению и определенного покровителя буржуазии в своей политике. Иноземцы при торговле в пограничных пунктах теперь обложены таким же сбором, как и русские, т.-е. платят 5% с «весчих» товаров и 4% с остальных, но, во-первых, со всего привозного товара, независимо от того, продадут ли они его весь или частью, а русские только с фактически проданного товара, а во-вторых, русские платят русской монетой, иноземцы же обязательно иноземной золотой или доброкачественной серебряной монетой, принимаемой по принудительному курсу. Какая получалась от этого разница, можно видеть из того, что обычный тогда на русском рынке ефимок (иоахимсталер) принимался казной по весу за 40—42 коп., а на монетном дворе перечеканивался в 62 коп.; когда же для упрощения ефимки стали прямо выпускать в обращение с русским клеймом, цену их определили в 64 коп., потом даже в рубль. Но эти условия имели силу только в пограничных городах. При проезде внутрь страны, который разрешался особыми жалованными грамотами, иностранные купцы должны были платить еще «проезжую» пошлину в размере 10% цены объявленных ими привезенных товаров; точно так же и при вывозе закупленных ими русских товаров. И это вдобавок к продажной 6% пошлине, сохраненной для иностранцев и Новоторговым уставом. Сами торговые связи иностранцев с русскими поставлены были в очень тесные рамки: свои товары иноземец может продавать только оптом и только купцам того города, где совершается сделка; также и закупать может он лишь у местных купцов, ездить по ярмаркам не имеет права. В пограничных пунктах, где условия оборота для иноземцев легче, им противопоставлены зато одни лишь крупные русские купцы, могущие выжидать более выгодных цен; а мелкоте, которой приходится торопиться с продажей по ограниченности средств, Новоторговый устав настоятельно рекомендует торговать «складом», связываться с «пожитками добрыми» мощных людей, торгующих по «высокой цене». При этих условиях господином на русском рынке должна была стать русская крупная буржуазия (с сохранением, однако, всех преимуществ приоритета продаж и покупок за казною, за «государем» — первым капиталистом страны).
Внимание к интересам торгового капитала сказалось и во внешней политике: в стремленьи наладить непосредственный обмен с Персией, в новой попытке пробиться к берегам Балтийского моря (см. Алексей Михайлович, II, 209). И даже вмешательство в дела Украины (см. II, 208/12) было продиктовано не только расчетом дворянства попользоваться еще новой черноземной территорией, но и интересом купечества теснее связаться с более развитой тогда в промышленном отношении Украиной (из нее получались сукна, стекло и пр.). И если дворянству — по условиям объединения Украины с Московией, условиям, отражавшим интересы казачьей верхушки — пришлось свои аппетиты к земле позадержать до времен Петра, то купечество российское сразу начало извлекать выгоды от присоединения Украины, отнюдь не страдавшей избытком торгового капитала (см. Украина, XLII, 158).
В результате процесс накопления капиталов шел во второй половине XVII в. быстрее, чем раньше. И все заметнее становятся попытки капитала брать на себя и руководство производством. Если раньше мы видели уже некоторое количество мануфактур, то во второй половине века число их заметно возрастает, при чем в создании их видную роль играет торговый капитал в лице русских торговых людей или иностранцев, давно обосновавшихся в Московии и здесь составивших свое состояние. Но, конечно, и другие экономически-мощные силы принимали участие в этом строительстве нового типа промышленных предприятий. Значительно выросла группа металлургических заводов. На юге появились: доменный завод на Вепрейке, притоке Оки между Тарусой и Алексином (1663), железоделательный с 1656 г., а с 1673 г. и доменный завод на Угодке, притоке Протвы, Истинский железоделательн. завод (на Истии, притоке Нары), принадлежавшие компании Марселиса и Акемы. В центре, вместо доставшегося в 1662 г. казне (за выморочностью) Павловского завода Морозова, в хозяйстве Тайного приказа выросли в том же районе Степановский, Обушковский и Бородниковский заводы, с 1681 г. оказавшиеся в эксплоатации крупного капиталиста того времени — Воронина. У Онежского озера в Толвуйской вол. гостем Сем. Гавриловым в конце 1660-х — нач. 1670-х гг. была налажена выплавка меди, продолженная затем на короткий срок Марселисом. Позже, в конце 70-х годов на смену медному душеприказчик Марселиса Розенбуш фон Бутенант поставил три железных завода. В 1652—1665 гг. действовал медеплавильный завод где-то около Казани (вероятно, казенный), и с 1660-х гг. «выше Красного Поля над Нейвою-рекой», за Уралом, работал железный завод Дм. Тумашева. Знаем, кроме того, стеклянные заводы голландца Коэта и в царском хозяйстве Алексея Михайловича — все в ближайших окрестностях Москвы. Известны опыты постановки суконного производства (иноземца Сведена), сафьяна и кожи на восточный манер (в хозяйстве Тайного приказа), позднее — выработки бархата. Действовали старые и новые бумажные мельницы, шире ставились типография, пушечный двор и его «зелейные мельницы», будные станы и т. д. В этих новых производствах русские выступали учениками иностранцев, а потом и заместителями их. Но совершался переход к более крупному производству с намечавшимся разделением труда и в таких отраслях, которые в формах ремесла или производства для себя существовали и ранее. Во второй половине XVII в. констатированы в разных местах кожевенные заводы (в руках купцов) с сторонней рабочей силой, канатные заводы, «торговые» винокурни и кое-где более крупные, чем обычно, мельницы с наемным (или иногда холопским) трудом. Здесь уже явно, особенно в кожевнях и на «прядильных дворах», работали в качестве наемников свободные и самостоятельные ранее мелкие производители, разоряемые и закабаляемые крупным капиталом. Отдельные отрывочные указания говорят и о развивающейся роли скупщика, впрочем больше, кажется, в области количественной: раздатчиком он еще, повидимому, не выступает.
Так рядом с дворянством вырастает значение представителей торгового капитала. И по мере того как он внедряется в деревню и начинает эксплоатировать и помещичьих крестьян, и в связи с тем, что в сфере производства он выступит конкурентом сложного хозяйства крупной вотчины и заявит требования на вольный труд, в зависимости от этого будут зарождаться семена враждебных столкновений господствующих в государстве сил. Впрочем, открытый их конфликт разыграется позже. Вторая половина XVII века знала только распад их очень длительного политического союза. Отражением этого служат судьбы земских соборов.
Земские соборы (см. XXI, 211/21) и им подобные собрания «чинов» Московского государства появились в практике его именно тогда, когда организовавшееся дворянство и верхушка посадских людей осознали свои силы и заявили права на прямое участие в решении важнейших вопросов в жизни страны. Эпоха крестьянской революции и первых десятилетий после нее была временем расцвета земских соборов, на которых главенствующие силы — дворяне и посадские люди — обычно выступали или с согласующимися заявлениями, или с прямой взаимной поддержкой требований друг друга. Но после Уложенья дворянство, в основном удовлетворенное им и имевшее в виде неоформленной, но крепкой общеуездной организации сильное средство давления на правительство (в форме челобитий) прямо в духе чисто дворянских нужд, — не считало нужным поддерживать такую форму представительства, где оно должно было действовать не одно, а вынуждено было считаться в той или иной форме с чужими требованиями. Точно так же и сравнительно немногочисленные и связанные своими финансовыми службами с правительством верхи посада — гости, гостиная и суконная сотни, — получавшие господство на русском рынке, не чувствовали необходимости поддерживать старую форму выявления общественного мнения. Еще менее были заинтересованы в охране прав земских соборов «князья церкви», прямо озлобленные на плод собора 1648—49 гг., «проклятую книгу» — Уложенье. А административным верхам, часто выслушивавшим на соборах жестокую критику своих действий, представительные собрания и вовсе были ни к чему. И после собрания по поводу вопроса об Украине в 1653 г. земские соборы более не собираются. В нужных случаях правительство ищет совета и опоры в комиссиях специалистов: по военным и земельным делам — из дворянства, по финансовым и торговым делам — из гостей и др. тяглых людей.
С прекращением созывов земских соборов бюрократический порядок управления стал единственной формой государственной жизни. Приказы (см.) в центре, воеводы с приказными избами, подчинившие себе выборных губных старост, земских старост и пр., на местах — были органами этой бюрократии. Но она была плоть от плоти главенствовавших и на земских соборах классов. Не только судьи в приказах и воеводы по городам были сплошь из дворян, но и в составе дьяков (см.) — руководителей технического аппарата — мы все больше и больше встречаем дворян, столетие назад с пренебрежением относившихся к приказной службе, и знаем ряд выходцев из купцов (Смывалов, Наз. Чистой, К. Борин и др.). С другой стороны, и пробивавшиеся до дьячества представители иных общественных групп, получая поместья, роднились с дворянством, а детей своих очень часто проводили уже прямо в столичные чины. Поэтому и понятно, что московская бюрократия, даже и по личному составу тесно связанная с дворянством и буржуазией, была верной слугой этих классов и прежде всего первого. И вот здесь, особенно в действиях воевод, мощная верхушка посада получала поводы для недовольства своим бывшим союзником.
Сам по себе приказный аппарат, слагавшийся постепенно по мере роста государственных потребностей, стал во второй половине XVII в. очень громоздкой и плохо слаженной внутри машиной. Большая численность, разные принципы строения, параллелизм ведомственностей, причудливое распределение территории — все создавало неудобства этой системы центральных органов (см. XXXIII, 456/62). Уже чувствовалась необходимость ее радикальной перестройки. Но деятели времен царя Алексея ограничивались робкими поправками. Были проведены опыты объединения однородных или близких по задачам приказов под руководством одного лица, выраставшего вместе с тем в фигуру министра. Так еще при Алексее намечалась задача, которую будет решать Петр. Это — с одной стороны. С другой, сам царь Алексей, «избранный», хотя и без ограничительной «записи», мечтал о самодержавстве типа Грозного и стремился найти выход для личного режима из рутины приказного аппарата, сковывавшей проявление власти традиционными формами медленного производства, но нашел его также в старых формах своеобразной «опричнины», оформленной в виде нового приказа Тайных дел. Составив его только из дьяков и подьячих (без боярских судей) и сам непосредственно руководя им, царь старался создать более быстро действующий орган контроля над всем тем в жизни государства, что его специально интересовало; по тому же принципу личной заинтересованности отбирал в ведение нового органа самые разнообразные (отнюдь не узко «политического» характера) дела; ему же поручил руководство громадным, созданным по его вкусу и планам хозяйством, одной из задач которого было лучше обеспечить снабжение по крайней мере московских стрелецких полков и выборных солдат, долженствовавших быть главной опорой власти и порядка в мятежные годы, но, наоборот, проявлявших «шатость», а то и прямую «измену» царю в самые опасные моменты именно в силу плохого устройства материальной стороны. И здесь, таким образом, проявилось предвосхищение и личного режима Петра и некоторых его учреждений, призванных действовать в отрыве от обычного трафарета по личным заданиям государя.
Ощущение необходимости перехода на новые рельсы чувствовалось не только в области управления. Сильнее всего это проявлялось в области военной. Дворянское государство оказалось не в силах ни вести активную внешнюю политику, ни справляться с внутренними движениями при помощи старой дворянской армии, необученной, плохо и разнохарактерно вооруженной, самоснабжающейся и потому больше думающей о пополнении запасов, чем о ратных подвигах, тем паче, что сами дворяне, все больше уходя в хозяйство, особенно «рады были государю служить, а сабли из ножен не вынимать». И вот еще в первые десятилетия XVII в. начато было формирование солдатских, рейтарских и драгунских, полков, проходивших настоящую военную выучку под руководством иностранных специалистов. При Алексее рост этих новых войск идет более быстрыми темпами, чем общий рост московской армии. По «смете военных сил» 1632 г. «иноземные» формирования при стотысячной (в круглых цифрах) армии составляли около 6%, через 30 лет — уже более четверти, а к 1680-м годам свыше половины численности всех войск, общее же количество бойцов определялось тогда примерно в 250 тыс. человек. Если в начале в эти полки привлекали людей «по прибору» (добровольцев), то уже в середине века стали прямо верстать в солдаты, или рейтары целые села. Инструкторским и командным составом в новых частях и к концу царствования Алексея преимущественно были иноземцы, но все чаще и чаще в числе прапорщиков, «маэоров» и полковников мелькают и русские фамилии. Помимо иноземцев-командиров московские армейцы постоянно сталкивались с «немцами дохтурами» и аптекарями. Дело в том, что в тогдашних условиях живая сила армий больше гибла от эпидемий во время войн и выбывала от ранений, которые плохо и несвоевременно лечились, чем выбивалась на смерть неприятельскими ядрами и пулями. И в заботах о поддержании здоровья и сил войска правительство царя Алексея начало придавать к более или менее крупным военным формированиям обязательные кадры лекарей, операторов и аптечных работников. Характерно для данного времени, что и в этом, казалось бы, специфически иноземческом составе появляются русские люди: в Москве вокруг крупных специалистов врачебного и аптекарского дела слагались практические школы, для которых учеников поставляла разночинная среда подьячих.
Армия была одною сферою, где широкие массы приходили в соприкосновение с иноземцами. Новые мануфактуры с мастерами-«немцами» и учениками из русских были второю. Далее, во всех крупных торговых городах обычной фигурой был заморский купец, во многих были небольшие колонии постоянно живущих иноземцев, торговцев и ремесленников и даже духовенства. Наконец, русские, попадавшие в плен, из которого возвращались в отечество после более или менее продолжительного пребывания на чужбине, и взятые в плен иноземцы — при царе Алексее ливонцы, поляки, литовцы — превращавшиеся часто в служилых людей Московского государства, становившиеся помещиками и вливавшиеся в ряды русского дворянства или с самого начала попадавшие в холопство и обслуживавшие в составе дворни русских бояр и простых служилых людей, — являлись распространителями знакомства Руси с Европой, не говоря уже о менее доступных участиях в посольствах к европейским дворам. Таким образом, когда заходит речь об европеизации в Московском государстве, неправильно сосредоточивать внимание прежде всего или почти исключительно на Москве. Правда, в столице было больше всего иноземцев из разных стран. В рвении об охране «православных людей» от «осквернения» через общение с иноверцами и усвоение от них «портов» и пр., в самой середине XVII в. создали для иностранцев особую Немецкую слободу, которая, вопреки намерениям националистов, стала специальным пунктом для знакомства с жизнью европейцев и соблазна их лучшей обстановкой, так как слобода была сколком, хотя и плохим, с городков разных европейских наций. Неверно будет, если в оценке европейских воздействий останемся в пределах дворца и боярских палат, где мебель и утварь, роспись стен и потолков и платье говорили об увлекающей моде на все «немецкое», где новые книги в оригиналах и переводах и придворные спектакли, доступные только высшему кругу, где школа для царевичей под руководством Симеона Полоцкого (у него училась и Софья Алексеевна) свидетельствуют и о более серьезном и глубоком воздействии Европы. Но здесь мы имеем дело с очень узким кругом подвергающихся ее влиянию людей. Интереснее в этом смысле свидетельство о широком увлеченьи европейской внешностью в среде столичного дворянства. Сам много сделавший в области европеизации Р., царь Алексей, как бы напуганный размерами новшеств, под конец своей жизни разразился указом (6 авг. 1675 г.), чтобы стольники, стряпчие, дворяне московские и жильцы «иноземских немецких и иных извычаев не перенимали, волос у себя на голове не подстригали, також и платья, кафтанов и шапок с иноземских обрасцов не носили и людем своим потому ж носить не велели», с угрозой для тех, на ком впредь что-либо запретное окажется, государевой опалы и написания в нижние чины. Важнее отметить, что европейская обстановка становится нередким явлением и в купеческих домах, при том не одной столицы, но и провинциальных, по крайней мере более богатых городов. Еще значительнее, что новые мысли светского характера, новые реальные знания и новые идеи общего порядка становились доступными всем читателям через книги занимательного чтения, в роде «Римских деяний», «Бовы», «Франциля-Венециана» и т. п., и через серьезные переводы «Бестиариев», «Космографий», «Азбуковников» (тогдашних энциклопедий), разных исторических и специальных трудов. Показательно и более широкое, чем раньше, знакомство с литературным тогда латинским языком, и даже наличие в Москве «школьной науки мастера-иноземца», обучающего этому языку. Не менее существенно указать, что все шире распространялись новые технические приемы, новые ремесла: пилка леса на доски (при старом способе раскола топором и вытески — «тес»), столярное дело, «немецкая» мельница с наливным колесом, успешно конкурировавшая со старой мутовкой, и т. д. Правда, в массы проникают больше именно эти навыки в производстве, не влекущие пока за собой измены старому обличью, прадедовскому строю мыслей и лишь терминологией своей напоминающие иноземное происхождение. В верхах же, понимаемых шире, чем дворцовые и придворные сферы, наблюдаем уже и смену внешности, и усвоение новых мыслей. Так классовые противоречия находили выражение и в розни культурно-бытовой. Боярин (в бытовом смысле — барин) и гость-купец, разрушающие старые социальные устои, заменяющие крепостной неволей и долговой кабалой старую «вольность» низов, начинали отличаться от последних и нерусским обличием, и новым складом жизни, и запретным еще не так давно строем мыслей (или хотя бы зародышами опасных настроений). Так легко и соблазнительно было прибавить ко всему этому и измену вере отцов. Это было сделано тогда же, при Алексее Михайловиче.
На фоне возросшей после «Смуты» религиозной ревности и обостренного чувства национального самолюбия реформа Никоном церковных обрядов и исправление богослужебных книг привели к расколу в русской церкви. И масса, пошедшая за страстными проповедниками святости «древлего православия» и обличителями еретических отступлений никонианства, скоро внесла социальное содержание в споры на церковно-религиозные темы (см. раскол, XXXV, 635/38, 640/42, 643; старообрядчество, XLI, ч. 4, 348/55). Старообрядчество с взором, обращенным к «святой» стародавней Руси, с желанием удержать переданное отцами церковное учение и всю исчезающую под напором новых условий старину, становилось символом веры угнетаемых и закабаляемых в новой обстановке социальных низов. «Никонианство», официальная церковность, принималось господами положения в новой обстановке. Еще резче отрицательное отношение к господствующей церкви — поддержке командующих классов — и заодно и к неудовлетворяющей обрядности вообще — подчеркнуто в тогда же родившейся в недрах крестьянства усилиями «неуков-мужиков» секте «людей божиих» (см. раскол, XXXV, 639, 642/44; хлысты, XLV, ч. 2, 609/10). Выдвигание значения «боговдохновенной» личности, независимо от ее социальной значимости, пренебрежение государством, как и церковью, при моралистической почти исключительно проповеди основоположников, отражали своебразно и их протест против безотрадного положения низов, искавших утешения от всех бед и несчастий в состояниях экстаза, в видениях «горнего света», в общении с живым «Спасителем».
Но не всех и не во всем удовлетворяли формы религиозного или морального протеста против растущих закабаленья и эксплоатации. Неоднократно и в разных местах прорывавшиеся бури народного гнева, в которых объединялись или порознь выступали разные угнетенные группы, были предвестиями более крупного и более сплоченного выступления в восстании под руководством Степана Разина (см. Разин и разиновщина, XXXV, 486/508). Социально-экономический обзор районов Московского государства показал нам степень подготовленности к такому движению в разных местах и в разных группах населения. И начавшееся на Дону среди голытьбы восстание охватило социальным пожаром громадный, ближайший к Дону район с сильным нажимом барщины на крепостных крестьян, с вытеснением с родных мест исконного населения, с тяжелым положением низов служилого люда. Содействие Разину и месть угнетателям развернулись в районе более широком, чем тот, где действовал сам Разин и подчиненные ему атаманы. Сочувствие ему было приготовлено и в еще более широких территориальных пределах, где беднота только ждала приближения его отрядов, чтобы вступить в бой. Не случайно же, конечно, «прелестные листы» донского атамана находились и в Москве; не просто спасаясь от преследования, скрылись в далекий В. Устюг атаман Миронко Мумирин с есаулом Федькой Дураком. Дворянскому государству пришлось напрячь все силы, чтобы удержать свое господство. Ни одна мобилизация для внешних войн, для охраны границ не вызывала такого живого и действенного отклика со стороны дворянства, как теперь для борьбы с Разиным за свою власть, за свои поместья. Дворянство победило, впрочем, и тут главным образом благодаря лучше подготовленным к военным действиям полкам иноземного строя. И потоками крови, бесконечными виселицами расплатились восставшие за попытку добиться свободы. И еще крепче после этой победы дворянство и буржуазия принялись за свое дело эксплоатации покоренных. Но разинское восстание, его временные успехи, его длительность выявили слабые стороны в организации Московского государства, с одной стороны, нанесли тяжелые раны народному хозяйству, с другой. И необходимость перестройки государства должна была осознаваться руководителями господствующих классов острее и яснее.
Что и как предприняли они в этом направлении?