Шарманщик (Потапенко)/ДО
| ← Парадоксъ | Шарманщикъ : Музыкальная проза | Живая машина → |
| Источникъ: Потапенко И. Н. Въ деревнѣ. — Одесса: Типографія «Одесскаго Листка», 1887. — С. 187. |
Я очень бѣденъ былъ. Въ борьбѣ съ нуждой, съ невзгодами, которыхъ мнѣ судьба обильно посылала, истощилъ всѣ силы я, весь жаръ души моей растратилъ, отдалъ на борьбу всѣ соки мозга моего.
Напрасно!
Меня судьба карала безпощадно. За что? Я ближнему не сдѣлалъ зла; у бѣдняка такого-же, какъ я, не отнялъ корку хлѣба. За что-же? Я Бога признавалъ, не богохульствовалъ, надъ правдою святой не издѣвался…
Я молча перенесъ-бы жалкій жребій свой, когда-бъ не мать моя — старуха, которую я долженъ былъ лелѣять и кормить.
И вотъ — собралъ я все, что было у меня, всѣ крохи, жалкія отребья, остатки прежняго довольства, и выручилъ за нихъ я каплю золота. Потомъ пошелъ на рынокъ, который много лѣтъ ужь я не посѣщалъ… Онъ показался мнѣ собраньемъ дикарей, тѣмъ торжищемъ, гдѣ люди, съ горящими отъ жадности глазами, продаютъ и души, и тѣла, и совѣсть, и все, чѣмъ отличилъ творецъ ихъ отъ скотовъ. Здѣсь я купилъ старинную разбитую шарманку.
Я думалъ: «когда-то обладалъ я голосомъ прекраснымъ. То было въ юности. Тѣмъ голосомъ я пѣлъ подъ окнами возлюбленной моей. О, сколько страсти нѣжной и кипучей вливалъ я въ эти пѣсни! А милая моя была прекрасна, какъ майскій день. Но не любила пѣсенъ; блескъ золота былъ по сердцу ей больше, чѣмъ нѣжный напѣвъ серенадъ. И милая моя досталась не пѣвцу, а толстому владѣльцу милліона. Толстякъ былъ добръ и глупъ, и въ пѣсняхъ онъ не смыслилъ ничего, а голосъ у него былъ хриплъ, какъ у собаки, которая весь день, всю ночь пролаяла безъ отдыха на вѣтеръ».
И думалъ я: «возьму съ собой шарманку и стану я ходить по улицамъ богатымъ и просторнымъ. На площадяхъ широкихъ, многолюдныхъ, подолгу буду я стоять и пѣть подъ звуки хриплые моей шарманки. О чемъ я буду пѣть? Сердца людскія черствы, поэзіей не тронешь ихъ, о нѣтъ! про нѣжное влеченье соловья къ прекрасной розѣ — напрасно будешь пѣть! Такъ много розъ у нихъ роскошныхъ и пахучихъ, а въ клѣткахъ дорогихъ, золоченныхъ, такъ много соловьевъ, — они пріѣлись имъ»…
Иль, можетъ быть, запѣть имъ о людскихъ страданьяхъ? Избави Богъ меня! Я этимъ лишь разстрою ихъ нервы тонкіе, тогда меня велятъ изгнать съ позоромъ.
Я буду льстить безсовѣстно и грубо. Вѣдь люди любятъ лесть. Какъ пѣсня колыбельная, она ихъ совѣсть усыпляетъ; и думаютъ они, что въ самомъ дѣлѣ сердца ихъ такъ добры, возвышенны, какъ утверждаетъ льстецъ.
О, молча перенесъ-бы я свой жалкій жребій, когда-бъ не мать моя — старуха, которую я долженъ былъ лелѣять и кормить! И вотъ я взялъ шарманку и сталъ ходить по улицамъ просторнымъ родного города.
Вотъ садъ общественный. Рядъ тополей высокихъ съ осанкой гордою, какъ будто сводъ небесный подпираютъ. Кусты сирени нѣжной разсыпаютъ вокругъ себя чудесный ароматъ. А розы — чудныя красавицы садовъ кокетливо головками киваютъ и манятъ къ себѣ усталаго прохожаго. Безпечная толпа смѣется и шумитъ и наполняетъ воздухъ кликами восторговъ. Богатые и бѣдные, какъ равные, смѣшались, безъ разбора и съ одинаковымъ блаженствомъ впиваютъ дивный воздухъ — прохладный, ясный и душистый, какъ первое дыханіе весны. И я подумалъ: «Вотъ сама судьба мнѣ случай посылаетъ. Конечно, лесть моя въ нихъ вызоветъ и щедрость и привѣтъ». И началъ я имъ пѣть, а звуки хриплые шарманки сопровождали голосъ мой дрожащій.
Я пѣлъ: «Привѣтствую васъ, дивныя созданья! Вы — избранники Творца, боговъ могучихъ — достойные любимцы! Въ тотъ день, когда природа создала васъ, люди, она сама предъ вами преклонилась! И назвала васъ перломъ всѣхъ созданій. Вы — цвѣтъ ума! Изъ персей матери вы вмѣстѣ съ молокомъ всосали добродѣтель, и если-бъ на землѣ васъ не было, о люди! Исчезла-бъ добродѣтель съ лица земли, съ рыданьями она ушла-бы въ вѣчность, изъ которой къ намъ никогда никто не возвращался. Вы!..»
Тутъ голосъ мой внезапно оборвался и я почувствовалъ, какъ будто кто невидимой стрѣлой пронзилъ мнѣ сердце. Это — совѣсть…
О, я не пѣлъ-бы такъ! Я молча перенесъ-бы жалкій жребій, когда-бъ не мать ноя — старуха, которую я долженъ былъ лелѣять и кормить!
Къ толпѣ я устремилъ свой взоръ и вижу: отъ пѣсни всѣ въ восторгѣ. Довольная улыбка озаряетъ уста и юношей, и стариковъ, и бѣдныхъ, и богатыхъ, и женщинъ, и дѣтей. И кто-то мнѣ сказалъ такъ ласково, и въ голосѣ его я слышалъ сердечнаго сочувствія такъ много, что въ самомъ дѣлѣ готовъ былъ полюбить я всѣхъ на свѣтѣ: «несчастный! Какъ онъ жалокъ! Должно быть, голодомъ и жаждой онъ замученъ!.. А рѣчь его полна возвышеннаго чувства! Возьми вотъ это и утоли свой голодъ, а потомъ — еще намъ пропоешь!.. Должно быть, много пѣсенъ очаровательныхъ, правдивыхъ имѣешь ты въ запасѣ!» И бросилъ онъ мнѣ мѣдную монету.
Какъ!! Хотите вы, чтобъ совѣсть продалъ я за мѣдную монету?! Совѣсть? Я бѣденъ, жалокъ, старъ; я потерялъ ужь все, одна лишь совѣсть досталась мнѣ въ наслѣдіе отъ предковъ. И я хранилъ ее на днѣ моей души, хранилъ заботливо, какъ талисманъ, который принесетъ мнѣ счастье… И вотъ, доведенный до крайности послѣдней, рѣшился я продать сокровище свое, и думаете вы купить его за мѣдные гроши? Клянусь-же совѣстью — она дороже стоитъ. Нѣтъ, лесть для васъ мягка, не удивишь васъ ею! Безумецъ, я хотѣлъ растрогать васъ словами, которыя на рынкѣ вы можете купить дешевле обуви.
Другую пѣсню запою я вамъ! И потрясетъ она высокій сводъ небесъ; деревья задрожатъ отъ звуковъ этой пѣсни и, можетъ быть, дойдетъ она до глубины сердецъ, что разучились содрогаться.
Я вновь завелъ свою шарманку. Другой напѣвъ, исполненный и гнѣва, и презрѣнья, и смѣха злобнаго, и горечи, и плача, и проклятья — наполнилъ воздухъ.
Я запѣлъ: «Вы, гордые умомъ и благородствомъ, которые на рынкѣ вы купили! Вы, чьи сердца безчувственны, тверды и холодны какъ мраморъ стѣнъ тѣхъ храмовъ, въ которыхъ вы возносите бездушныя молитвы къ Творцу, и лживыми обѣтами и клятвами вы Бога оскорбляете! Все зиждется у васъ на преступленьи! Сегодня здѣсь подъ яснымъ сводомъ неба вы улыбаетесь друзьямъ, какъ будто жизнь за нихъ готовы положить, а завтра вы стремитесь отнять у нихъ послѣдній ломоть хлѣба. Я презираю васъ! И слушайте! Сейчасъ повѣдаю я міру про темныя дѣла, что каждый день творятся въ тихомолку, и стыдно будетъ вамъ смотрѣть въ глаза другъ другу, и отъ стыда и тяжкаго позора убѣжите вы домой и спрячетесь въ укромныхъ уголкахъ жилищъ своихъ. Не стану я щадить ни бѣдныхъ ни богатыхъ»…
Я кончить не успѣлъ, какъ на меня посыпался вдругъ цѣлый дождь изъ золотыхъ монетъ. «Молчи! О, замолчи, жестокій человѣкъ! — испуганно просили голоса со всѣхъ концовъ общественнаго сада. — Вотъ золото тебѣ! Бери и уходи скорѣй! И если ты захочешь еще, то приходи, ты вновь его получишь, но приходи безъ пѣсенъ и шарманки!..»
Я золото собралъ и съ хохотомъ въ душѣ, съ злораднымъ хохотомъ, исполненнымъ презрѣнья, — побрелъ домой, таща свою шарманку на спинѣ.
Я презиралъ ихъ. Но и себя… я также презиралъ. А золото жгло руки мнѣ, какъ уголь раскаленный…
О, не пошелъ-бы я на золото мѣнять сокровище мое, наслѣдье честныхъ предковъ — совѣсть, когда-бъ не мать моя — старуха, которую любилъ я больше жизни, и долженъ былъ лелѣять и кормить.