Чиновник (Накрохин)/ДО
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. |
| ← Маленькій человѣкъ | Чиновникъ | Греза → |
| Источникъ: Накрохинъ П. Е. Идилліи въ прозѣ. — СПб: Типографія М. Меркушева, 1899. — С. 188. |
I
правитьЭто было въ то время, когда я только-что начиналъ свою учительскую службу. Судьбѣ и моему непосредственному начальству угодно было надѣлить меня, между прочимъ, уроками въ женской гимназіи. Въ этомъ учебномъ заведеніи я въ то время больше всего, кажется, заботился о своемъ авторитетѣ. Мнѣ все думалось, что ученицы мои, взрослыя дѣвушки — 17-ти, 18-ти лѣтъ, ни въ грошъ меня не ставятъ, и это служило безконечнымъ источникомъ моихъ огорченій. Милыя особы позволяли себѣ, напримѣръ, въ какой-нибудь свободный для нихъ часъ, когда у меня шолъ урокъ въ другомъ классѣ, заглядывать ко мнѣ сквозь стекла дверей и, встрѣтивъ мой строгій взглядъ, убѣгать съ неумѣстною рѣзвостью; случалось также, что у меня исчезали перчатки и даже шляпа, и я оказывался въ невозможности уйти домой, до тѣхъ поръ, пока обязательное содѣйствіе классной дамы не выручало меня изъ этого затруднительнаго положенія; попадались мнѣ, наконецъ, въ карманахъ пальто записки, цѣль и смыслъ которыхъ были необъяснимы, потому-что какую-же въ самомъ дѣлѣ цѣль и какой смыслъ могутъ имѣть анонимныя признанія въ любви? И я мучился и терзался, сознавая, что никакъ не могу пріобрѣсти необходимаго въ учительскомъ дѣлѣ авторитета.
Да и скучно мнѣ было на первыхъ порахъ въ провинціи, пока я не успѣлъ со всѣми перезнакомиться. Что-то деревянное, неинтеллигентное находилъ я въ лицахъ встрѣчавшихся мнѣ на улицѣ обывателей, и притомъ — кого ни встрѣтишь, на всѣхъ непремѣнно фуражка съ кокардой. Вспоминались петербургскія нервныя физіономіи, вольныя шляпы, толкотня, пестрота, разнообразіе типовъ…
Городъ N. невеликъ, хотя, впрочемъ, не лишонъ нѣкотораго оживленія. Въ центрѣ его находится рынокъ, людная базарная площадь, гостинницы всякаго рода — такія, въ которыхъ есть электрическіе звонки и клопы, и такія, въ которыхъ есть клопы, но нѣтъ электрическихъ звонковъ. Много въ городѣ садовъ, и лѣтомъ густая зелень ихъ придаетъ ему видъ уютнаго, поэтическаго уголка. Есть и древности. Ветхій деревянный мостъ, перекинутый черезъ оврагъ, украшенъ надписью: «Ѣхать шагомъ». Говорю: «украшенъ», потому-что заботливость городского управленія о цѣлости головъ обывателей есть истинное украшеніе города.
Пріѣхалъ я тогда на службу уже въ концѣ зимы и пока, до каникулъ, поселился въ «номерахъ Зяблиной». Такъ назывались меблированныя комнаты, настолько скромныя, что одна изъ двухъ служанокъ — Фелицата, была простая деревенская женщина, еще не совсѣмъ освоившаяся съ городскою жизнью. Тутъ-же жилъ, занимая съ семьей нѣсколько комнатъ, учитель-французъ, находившій, повидимому, что имѣть свою квартиру для него было-бы слишкомъ не по-цыгански. Онъ-то и рекомендовалъ мнѣ это патріархальное учрежденіе, которымъ я былъ, впрочемъ, совершенно доволенъ.
Какъ-то однажды, уже передъ самыми каникулами, я вернулся домой вечеромъ съ прогулки.
— Былъ безъ васъ одинъ генералъ, — доложила мнѣ Фелицата.
— Какой генералъ?
— Сказывалъ фамилію, да трудная такая: и не выговоришь.
— Однако, попробуйте, можетъ быть, и выговорите.
— Какъ его?.. Штендрикъ!
— Штендрикъ? Не слыхалъ.
— Да, да, Штендрикъ. «Доложи, — говоритъ, — барину, что былъ Штендрикъ. И опять, — говоритъ, — зайду черезъ полчаса». Важный такой: пуговицы такъ и блестятъ. И на шеѣ медаль.
— Гм… Медаль… Можетъ быть, сторожъ изъ гимназіи, а не генералъ?
— Завѣрять не стану, а только мнѣ показалось, что генералъ.
Я пожалъ плечами и прошолъ къ себѣ. Вскорѣ раздался звонокъ, и вслѣдъ затѣмъ Фелицата явилась ко мнѣ съ извѣстіемъ, что Штендрикъ пришолъ опять.
Я увидѣлъ прежде всего орденъ на шеѣ Штендрика. Самъ онъ былъ человѣкъ небольшого роста, плотный, съ гладко-выбритымъ, широкимъ лицомъ и съ сильною просѣдью въ густыхъ, коротко-остриженныхъ волосахъ. Странное впечатлѣніе производили его глаза: нето онъ былъ косъ, нето мнѣ въ нихъ показалось что-то неподвижное, безжизненное.
— Антонъ Петровичъ? — спросилъ онъ.
— Къ вашимъ услугамъ.
— Г. Вакарицкій?
— Да.
Мы пожали другъ другу руки.
— Недостаточно знать одно имя или одну фамилію, — замѣтилъ онъ, — можно быть Антономъ Петровичемъ, но не Вакарицкимъ, и наоборотъ — Вакарицкимъ, но не Антономъ Петровичемъ. Не такъ-ли?
Я согласился, и мы сѣли другъ противъ друга.
— О себѣ распространяться не буду, — сказалъ онъ, — думаю, что фамилія моя вамъ уже извѣстна.
— Не знаю, вѣрно-ли мнѣ сказали: г. Штендрикъ?
Онъ широко раскрылъ глаза, причемъ правый глазъ его выразилъ удивленіе, но лѣвый смотрѣлъ попрежнему безучастно.
— Андрусъ, Евлампій Родіоновичъ, совѣтникъ губернскаго правленія, — отрекомендовался онъ и, церемонно привставъ, снова протянулъ мнѣ руку. — Давно желалъ съ вами познакомиться, — продолжалъ онъ, садясь, — тѣмъ болѣе, что имѣю удовольствіе быть знакомымъ со всѣми гг. преподавателями, выключая васъ. А между тѣмъ у васъ въ женской гимназіи нынѣ оканчиваетъ курсъ дѣвица-сиротка, которой я ранѣе былъ опекуномъ, а теперь состою попечителемъ. Дѣвица вступаетъ въ жизнь и должна избрать родъ занятій или найти себѣ избранника сердца, а потому въ настоящую минуту болѣе чѣмъ когда-либо для нея важно благотворное вліяніе просвѣщеннаго наставника. Дѣвица по имени — Варвара Шахова. Какого вы о ней мнѣнія?
— У нея большія способности, но, мнѣ кажется, она немножко взбалмошная дѣвушка.
— Ну, это пройдетъ, она слишкомъ молода еще. Это пройдетъ. А въ общемъ вы аттестуете ее удовлетворительно?
— Она учится прекрасно.
— Очень радъ, очень радъ…
Произошло опять рукопожатіе, послѣ чего Андрусъ усѣлся, вздохнулъ и заговорилъ:
— Ну, какъ учительствуете, Антонъ Петровичъ? Привыкаете понемногу? Предметъ-то у васъ… — заикнулся онъ, смотря на меня съ соболѣзнованіемъ или даже состраданіемъ.
— А что такое?
— Не изъ этакихъ… первостепенныхъ.
— Какъ! Русская словесность!
— Гм… Можетъ быть, я ошибаюсь…
Я поспѣшилъ увѣрить его, что онъ жестоко ошибается, и горячо заговорилъ о значеніи русской словесности въ ряду другихъ учебныхъ предметовъ. Я вошолъ въ разсмотрѣніе этого вопроса съ величайшею обстоятельностью, ссылался на Стоюнина, Водовозова, Острогорскаго и т. д. Онъ слушалъ, вздыхалъ и смотрѣлъ на меня, причемъ правый глазъ его постепенно принялъ такое-же тусклое выраженіе, какъ и лѣвый. Когда я кончилъ, онъ видимо уже сознавалъ себя побѣжденнымъ. Онъ досталъ платокъ, вытеръ лобъ и со вздохомъ проговорилъ:
— Конечно, всякія есть науки… Но жизнь — вотъ наука трудная… Учатъ у насъ всему, а жизни не учатъ.
— То-есть, какъ?
— Да такъ, что нѣтъ этого предмета въ нашей школѣ въ числѣ другихъ учебныхъ предметовъ. Должно-бы сдѣлать, отъ кого слѣдуетъ, зависящее распоряженіе, чтобы въ учебныхъ заведеніяхъ, совмѣстно съ математикой, географіей, исторіей и прочими науками, въ росписаніи стояло-бы «жизневѣдѣніе» — столько-то уроковъ въ недѣлю въ каждомъ классѣ.
— И какая-же была-бы программа этихъ уроковъ?
— Вообще… Какъ вамъ сказать? Въ низшихъ классахъ ученики научались-бы, какъ должно относиться къ родителямъ и начальникамъ, какъ соблюдать чистоту и опрятность въ одеждѣ, какъ упражняться въ бережливости и т. п. Въ старшихъ классахъ они проходили-бы о различныхъ родахъ дѣятельности человѣка и разнообразныхъ путяхъ его жизни. Наконецъ, въ высшихъ учебныхъ заведеніяхъ слѣдовало-бы изучать вопросы семейной жизни, и главнымъ образомъ, теорію или философію брака.
— Что это за философія?
— Конечно, цѣльной, научно-разработанной теоріи брачной жизни еще нѣтъ, но она необходима какъ составная и, можетъ быть, важнѣйшая часть жизневѣдѣнія. Какія условія необходимы для брачной жизни? Какъ вступить въ бракъ такимъ образомъ, чтобы впередъ съ математическою точностью разсчитать, что тебя ожидаетъ прочное семейное счастье?.. Смѣю спросить: вы не женаты?
— Нѣтъ.
— И я также. Но продолжаю. Что требуется для прочнаго семейнаго счастья? Обращали-ли вы вниманіе на слѣдующее обстоятельство: мужчины высокаго роста любятъ маленькихъ женщинъ; я, напротивъ, ростомъ не высокъ — и мнѣ нравятся женщины рослыя, этакія мужественныя. Какъ вы взглянете на это обстоятельство? Нѣтъ-ли тутъ таинственнаго указанія природы? Я, съ своей стороны, принимаю его къ руководству и, въ случаѣ выбора подруги жизни, къ надлежащему въ чемъ слѣдуетъ исполненію. Вотъ одинъ изъ принциповъ философіи брака. Далѣе: какой возрастъ долженъ быть признанъ наиболѣе подходящимъ для брака? Я собираю статистическія свѣдѣнія, дѣлаю выкладки; оказывается, что выключая лицъ податныхъ состояній, мужчины вступаютъ въ бракъ наичаще въ возрастѣ отъ 25 до 55 лѣтъ. Мнѣ въ настоящее время 54 года. Слѣдовательно, если я промедлю еще только одинъ годъ — я упущу возрастъ, наиболѣе благопріятный для вступленія въ бракъ. Вотъ вамъ второй принципъ.
Я слушалъ его и не могъ понять этого страннаго человѣка. Глядя на него съ одной стороны, встрѣчая его безжизненный лѣвый глазъ, я называлъ его просто сумасбродомъ. Но съ другой стороны, въ его правомъ глазу свѣтилось что-то дѣтски-искреннее, добродушное, и я думалъ о немъ: «забавный, но всетаки милый чудакъ!»
Должно быть, я слишкомъ неделикатно разсматривалъ его, потому-что онъ вдругъ съ живостью спросилъ меня:
— Вы не замѣчаете въ моей физіономіи чего-нибудь этакого особеннаго?
Я смутился и отвѣчалъ:
— Нѣтъ.
— Между нами говоря, — продолжалъ онъ, — одинъ глазъ у меня искусственный. Въ дѣтствѣ я былъ очень рѣзвый мальчикъ и выкололъ себѣ лѣвый глазъ. Но наука дѣлаетъ чудеса!
Онъ самодовольно улыбнулся и посмотрѣлъ на меня, какъ-бы приглашая обратить вниманіе на его наружность.
— Вотъ, Антонъ Петровичъ, — заговорилъ онъ, мѣняя тонъ и оглядывая комнату, — если вы будете искать квартиру, я могу вамъ рекомендовать мою нынѣшнюю. Скоро думаю устроиться иначе. Пора разстаться съ холостою жизнью.
Но спохватившись, что сказалъ больше, чѣмъ хотѣлъ, онъ задвигался на стулѣ, замурлыкалъ что-то, поднялся съ мѣста и, подойдя къ этажеркѣ, сталъ просматривать корешки книгъ.
— Да-съ, люблю и я почитать, — сказалъ онъ, отходя отъ этажерки, — но знаете, что-нибудь этакое серьезное. Стишки, романчики, повѣстушки — ничего не стоютъ. Что такое Пушкинъ или Тургеневъ, напримѣръ? Развѣ трудно сочинять подобныя побасенки? Но серьезное сочиненіе читаешь все равно какъ важную дѣловую бумагу. «А посему»… Или: «Принимая во вниманіе то-то и то-то»… Или: «Въ силу вышеизложеннаго»… Нѣтъ, тутъ надо голову имѣть. Тутъ — логика!
Я сталъ возражать ему, и такъ-какъ было очевидно, что нашъ предыдущій споръ о литературѣ вовсе не убѣдилъ его, то я постарался какъ можно подробнѣе и обстоятельнѣе изложить передъ нимъ общепринятые взгляды на художественное творчество. Предметъ былъ, можно сказать, неистощимый, и чѣмъ глубже я анализировалъ его, тѣмъ больше оказывалось въ немъ сторонъ, требовавшихъ освѣщенія, такъ-что я говорилъ очень много и очень долго. Мой собесѣдникъ, крайне слабо вооруженный въ этомъ вопросѣ, видимо началъ сдаваться. По мѣрѣ того, какъ я говорилъ, правый глазъ его опять началъ принимать тусклое, безжизненное выраженіе. Наконецъ, онъ вздохнулъ и взялся за фуражку.
— Мнѣ нравится, какъ вы говорите, — сказалъ онъ, — очень логично и убѣдительно! Желалъ-бы я имѣть такую-же способность, но не всякому дано…
— Вы уже уходите?
— Да-съ, позвольте вамъ пожелать спокойной ночи и пріятнаго сна.
II
правитьАндрусъ просилъ меня навѣстить его «за-просто», и я зашолъ къ нему тоже какъ-то вечеркомъ. Онъ былъ въ самомъ благодушнымъ настроеніи и снова говорилъ о томъ, какъ необходимо изучать жизнь.
— Ее надо знать какъ математику, — пояснялъ онъ, — и безъ хвастовства скажу, что въ этомъ отношеніи я могу быть примѣромъ. Каждый шагъ мой въ жизни былъ заранѣе обдуманъ и взвѣшенъ. Я всегда шолъ отъ извѣстнаго къ неизвѣстному, подготовляя почву для всѣхъ послѣдующихъ дѣйствій, и впередъ все подстраивалъ такимъ образомъ, что выходило такъ, какъ мнѣ надо. И вотъ, благодаря этому, начавъ служить писцомъ въ казначействѣ, я въ настоящее время совѣтникъ губернскаго правленія въ чинѣ шестого класса… Его превосходительство, г. начальникъ губерніи, подаетъ мнѣ руку и проситъ садиться. Остается только водрузить на твердыхъ основахъ зданіе моего семейнаго счастья.
На столѣ стояли вина и закуска. Вѣроятно, подъ вліяніемъ выпитыхъ рюмокъ, Евлампій Родіоновичъ становился все словоохотливѣе и откровеннѣе. Наконецъ, онъ не выдержалъ.
— Нечего таиться, — сказалъ онъ, — теперь наступаетъ время, когда моя жизненная карьера должна быть дополнена этимъ необходимымъ и существеннымъ элементомъ… Я женюсь.
— Поздравляю васъ.
— А знаете, какъ у меня подведено это дѣло? Буду съ вами откровененъ. Вы мнѣ нравитесь, Антонъ Петровичъ, теперь мнѣ отъ васъ нечего таиться. А было время, когда именно вамъ-то я ничего-бы и не сказалъ. Дѣло началось восемь лѣтъ тому назадъ. Уже тогда у меня было все предрѣшено и разсчитано. Я взялъ на свое попеченіе дѣвочку-сиротку десяти лѣтъ — и именно въ тѣхъ видахъ, чтобы приготовить себѣ впослѣдствіи достойную подругу жизни.
— Вотъ какъ!
— Да, Антонъ Петровичъ! Я позаботился о воспитаніи этой дѣвицы, помѣстилъ ее въ гимназію, вносилъ за нее плату, снабжалъ ее учебными пособіями и всѣми необходимыми средствами къ успѣшному прохожденію курса… Чѣмъ порождается любовь? Прежде всего чувствомъ благодарности. Отъ продолжительнаго упражненія въ этомъ чувствѣ является привязанность, болѣе прочная, чѣмъ мимолетное увлеченіе, которое влюбленные люди ошибочно считаютъ любовью…
— Можетъ быть… И вы теперь женитесь на этой дѣвушкѣ?
— Полагаю, что будетъ такъ. Черезъ недѣлю она оканчиваетъ курсъ, получаетъ аттестатъ, и мы идемъ подъ вѣнецъ… Я не хотѣлъ объ этомъ говорить никому, но такъ и быть, отъ васъ не скрою…
— Кто-же она? — спросилъ я, хотя уже догадывался.
— Дѣвица Варвара Шахова.
— Ага!..
Мы молча смотрѣли другъ на друга. Въ груди моей подымалось почему-то недоброе чувство.
— И вы уже получили ея согласіе? — спросилъ я.
— Пока еще формальнаго предложенія ей собственно я не дѣлалъ, — отвѣчалъ онъ. — Но имѣю, можно сказать, клятвенное обѣщаніе тетки, при которой она живетъ.
— Вы увѣрены, что она охотно пойдетъ за васъ?
— Почему-же нѣтъ? Положеніе у меня обезпеченное, должность — шестого класса. По шитью…
— Позвольте, да куда ей съ шитьемъ?
— Ну, нѣтъ, всетаки… Шитье на мундирѣ — это… это… всетаки… Нѣтъ, не скажите! Дѣвица это принимаетъ въ соображеніе…
Мнѣ становилось досадно и грустно, и я скоро распрощался съ гостепріимнымъ хозяиномъ.
III
правитьЯ захотѣлъ непремѣнно поговорить съ Шаховой. Эта дѣвушка съ нѣкоторыхъ поръ начинала интересовать меня.
Какъ-то я опоздалъ на урокъ и, къ большой моей досадѣ, еще въ корридорѣ услышалъ шумъ въ моемъ классѣ, безъ сомнѣнія мѣшавшій занятіямъ другихъ учителей и учительницъ. Благодаря этому шуму я засталъ совершенно врасплохъ весь классъ. Ничего особеннаго тамъ не происходило, но мои барышни, конечно, не сидѣли чинно по мѣстамъ: однѣ разговаривали, собравшись въ группы, — а онѣ всегда очень громко и звонко разговаривали; другія «зубрили», уединившись въ сторонкѣ, — а онѣ всегда «зубрили» вслухъ. Худенькая дѣвушка, съ стриженными волосами, взобралась на скамейку и кричала: «Господа! Господа! Послушайте, что я скажу! Господа!» Досадно было, что все равно никто изъ этихъ «господъ» ее не слушалъ, и она только напрасно усиливала шумъ. Шахова сидѣла на моемъ мѣстѣ. Зачитавшись какимъ-то романомъ, она позже всѣхъ замѣтила мое появленіе въ классѣ и подняла на меня глаза только тогда, когда я уже подошолъ къ ней. Она схватила книгу и бросилась съ каѳедры, но такъ поспѣшно и неосторожно, что упала-бы, если-бы я не успѣлъ поддержать ее. Она прошептала: «Merci»[1] и упорхнула на свое мѣсто, почему-то очень довольная, вѣроятно моей вѣжливостью, и раскраснѣвшаяся. И вотъ съ этой минуты съ ней произошла необъяснимая перемѣна. До тѣхъ поръ это была самая дерзкая дѣвушка въ цѣлой гимназіи. Она не хотѣла знать никакой дисциплины. Иногда во время урока, откинувшись на спинку скамьи, почти развалившись, она вдругъ обращалась ко мнѣ съ какимъ-нибудь совершенно постороннимъ вопросомъ, безъ всякаго повода и перебивая меня или кого-нибудь изъ ученицъ:
— Monsieur[2] Вакарицкій, какъ вамъ нравится романъ «Новь»?
— Мнѣ не нравится ваша манера держать себя въ классѣ, — отвѣчалъ я.
Она краснѣла и возражала заносчиво:
— Позвольте мнѣ самой знать, какъ я должна держать себя.
— Сдѣлайте милость, только не у меня. Во время уроковъ я здѣсь хозяинъ.
Она понижала тонъ и говорила вполголоса, ни къ кому не обращаясь:
— Хозяинъ долженъ быть любезенъ: отъ него это требуется больше, чѣмъ отъ кого другого.
Иногда дѣло доходило до того, что я рѣшительно ставилъ ей вопросъ, кому оставаться въ классѣ и кому уходить: «Или вы, или я?» Въ такихъ случаяхъ она кончала слезами. Но неугомонная натура ея никогда не могла помириться съ тѣмъ, что я имѣю право говорить на урокѣ сколько угодно и о чемъ угодно, — сидя, стоя и расхаживая по классу, а она этого права не имѣетъ.
И вотъ эта своенравная, задорная дѣвушка вдругъ сдѣлалась кротка, неузнаваема. Мы повременамъ встрѣчались взглядами, и она каждый разъ опускала глаза. Я невольно чувствовалъ, что между нами вдругъ установился миръ, даже какая-то неуловимая близость… И съ каждымъ днемъ я все болѣе убѣждался, что Шаховой вовсе не чужда свойственная ея полу кротость и нѣжность.
Уроки кончились, приходили къ концу и экзамены, и я уже не могъ видѣть ее каждый день. Но можетъ быть отъ этого я думалъ о ней все чаще и чаще. Какъ на зло, послѣ разговора съ Андрусомъ мнѣ не предстояло больше встрѣчаться съ нею въ гимназіи, и я искалъ встрѣчи на улицѣ.
И вотъ однажды шолъ я по бульвару. Я любилъ эти чудные іюньскіе вечера. Сирень доцвѣтала, погасающіе лучи солнца играли на свѣжей и густой зелени акацій. Чего-то ждалось отъ жизни, чего-то вѣчно рисующагося въ далекой перспективѣ и вѣчно недостижимаго…
Въ концѣ аллеи показалась Шахова, въ кофточкѣ-пиджакѣ, въ шляпкѣ — я-бы сказалъ à la[3] чортъ побери, такъ-какъ вовсе незнакомъ съ терминологіей дамскихъ уборовъ: изысканно-небрежная посадка, круто-изогнутый вверхъ одинъ бокъ полей, пышное перо… платье… Милостивыя государыни, придите на помощь, какія въ этихъ случаяхъ употребляются краски?..
Мы встрѣтились, я приподнялъ шляпу… Ни отвѣта, ни взгляда, ни малѣйшаго вниманія!.. Барышня величественно прошла мимо, не удостоивъ меня кивкомъ головы… Я не могъ понять, что это значитъ, особенно послѣ тѣхъ всегда добрыхъ словъ, которыми въ послѣднее время мы обмѣнивались при каждой встрѣчѣ. Я былъ возмущенъ, и въ первый разъ мнѣ пришло въ голову, что щеголять такъ, какъ изволитъ щеголять Шахова, позволительно только не на средства благотворительныя.
Я рѣшилъ, конечно, не искать объясненія, почему я имѣлъ несчастіе потерять благосклонность будущей госпожи Андрусъ, и просто постарался забыть объ ея существованіи. Что тутъ сдѣлалъ какую-нибудь чиновничью каверзу почтенный Евлампій Родіоновичъ — мнѣ и на мысль не приходило.
Между тѣмъ у него явился новый соперникъ. Разъ я нашолъ у себя карточку съ дворянской короной: «Студентъ императорскаго с.-петербургскаго университета Евгеній Николаевичъ Стряпкинъ». На карточкѣ было приписано: «Пріѣхалъ на каникулы въ родныя палестины и, узнавъ о пребываніи здѣсь Антона Петровича, желалъ-бы повидаться съ нимъ». Нельзя сказать, чтобы я очень обрадовался Стряпкину. Нѣсколько лѣтъ передъ тѣмъ онъ учился въ одной изъ петербургскихъ гимназій, и я былъ одно время его репетиторомъ. Онъ мнѣ не нравился. Вѣчно у него были несуществовавшія знакомства и связи въ высшемъ свѣтѣ, а въ полусвѣтѣ въ него постоянно влюблялись какія-то пѣвички и «балетныя» еще въ то время, когда онъ сидѣлъ на гимназической скамьѣ, и былъ немного постарше гоголевскаго Ѳемистоклюса. На его велосипедѣ былъ взятъ первый призъ первымъ велосипедистомъ въ Америкѣ и т. п.
Какъ-бы то ни было, мы всетаки встрѣтились какъ добрые старые знакомые. Въ качествѣ уже не гимназиста, а студента, въ кителѣ безукоризненной бѣлизны, онъ отнесся ко мнѣ дружески-покровительственно, но держалъ себя столь-же корректно, какъ корректенъ былъ его костюмъ. Разумѣется, онъ совершенно возмужалъ. Въ остальномъ онъ мало измѣнился. Онъ проводилъ въ N. лѣто, исполняя обязанности присяжнаго кавалера мѣстныхъ дамъ, причемъ я встрѣчалъ его нѣсколько разъ въ обществѣ Шаховой. Онъ устраивалъ катанья на лодкѣ, дирижировалъ танцами на вечеринкахъ и усердно посѣщалъ увеселительный «Семейный садъ». Меньше всего его, конечно, можно было заподозрить въ политической неблагонадежности. Правда, слушая, однажды, его разсказы о прошедшей зимѣ въ Петербургѣ, я былъ введенъ въ заблужденіе, заключивъ изъ одной его фразы, что онъ былъ замѣшанъ въ какихъ-то безпорядкахъ. Но оказалось, что безпорядки происходили не въ университетѣ, а на вербахъ у гостинаго двора.
— Толпа, давка, масса молодежи, — разсказывалъ онъ. — Схватишь какую-нибудь барыньку — и дѣлай съ ней что хочешь: со всѣхъ сторонъ тискаютъ. Барыни кричатъ, визжатъ… Вмѣшалась полиція. Оцѣпили. Я едва улизнулъ.
Поэтому я былъ крайне изумленъ, когда вдругъ по городу распространился слухъ, что Стряпкина приглашали для какихъ-то объясненій къ жандармскому полковнику, что у него былъ обыскъ, что въ нашемъ городѣ чуть-ли не открытъ цѣлый политическій заговоръ, что Стряпкина отправили съ жандармами въ Петербургъ. Всѣ эти слухи, какъ и слѣдовало ожидать, оказались крайне преувеличенными. Дѣйствительно, у Стряпкина былъ обыскъ, но ничего предосудительнаго у него не нашли, кромѣ какихъ-то «запрещенныхъ» картинокъ.
На другой день онъ разгуливалъ по городу съ важной осанкой, очень довольный общимъ вниманіемъ, и, отвѣчая на распросы, не отвергалъ прямо своего политическаго агитаторства, но говорилъ уклончиво.
Въ то-же время прошолъ слухъ, и какъ оказалось, достовѣрный, — что губернаторъ предложилъ Андрусу подать въ отставку. Чѣмъ была вызвана столь суровая кара, постигшая ревностнаго, опытнаго и исполнительнаго чиновника послѣ его двадцати-пятилѣтней безпорочной службы, — никто сначала не зналъ; но потомъ открылось, что событіе это находилось въ связи съ обыскомъ у Стряпкина: до губернатора дошло, что его ревностный чиновникъ написалъ ложный доносъ…
Всѣ отвернулись отъ Андруса, и мнѣ самому личность этого «милаго чудака» представилась уже въ иномъ свѣтѣ.
И вотъ однажды я былъ непріятно удивленъ, когда ко мнѣ явилась Фелицата съ докладомъ, что пришолъ Штендрикъ. Я не успѣлъ сказать ей, что не могу его принять, какъ онъ уже входилъ въ комнату съ заискивающе-жалкой улыбкой. Онъ замѣтно измѣнился: похудѣлъ, лицо было не брито нѣсколько дней, правый глазъ глядѣлъ печально и безпомощно, и только лѣвый попрежнему сохранялъ безжизненное равнодушіе ко всему на свѣтѣ. Мнѣ стало жаль его, но я всетаки холодно встрѣтилъ его вопросомъ:
— Что вамъ угодно?
Онъ улыбнулся еще болѣе заискивающей улыбкой и отвѣчалъ вопросомъ:
— Она у васъ? Добрѣйшій Антонъ Петровичъ, нечего таиться: она у васъ?
— О комъ вы говорите?
— Дѣвица Шахова? Она у васъ?
— Что вы? Со сна, что-ли?
— Такъ гдѣ-же она?
— Почемъ я знаю!
— Добрѣйшій Антонъ Петровичъ! Дѣвица Шахова скрылась, и мы нигдѣ не можемъ найти ее. Вотъ уже вторую ночь она не ночевала у тетки, при которой жила. Оставлена записка такого страннаго содержанія, что она любитъ другого, съ которымъ уѣзжаетъ на край свѣта. Вы, кажется, ѣдете?
— Да, я уѣзжаю на каникулы.
— Такъ это она съ вами… Добрѣйшій Антонъ Петровичъ! Она у васъ!..
— Да нѣтъ-же, я вамъ говорю! Я въ глаза ее не видалъ.
— И вы готовы дать подписку, что она не у васъ?
— Если хотите, могу дать и подписку.
Онъ замолчалъ. У него былъ такой удрученный видъ, что я попросилъ его садиться.
Онъ нѣсколько оживился и робко спросилъ:
— Добрѣйшій Антонъ Петровичъ, могу я у васъ попросить рюмку водки?
— Извините, у меня нѣтъ. И зачѣмъ вамъ, Евлампій Родіоновичъ, прибѣгать къ такому опасному утѣшительному средству? Вы можете съ горя запить.
— Горе! — воскликнулъ онъ, поднявъ руку, и прослезился. — Истинное горе! Восемь лѣтъ, Антонъ Петровичъ, восемь лѣтъ, именно въ тѣхъ видахъ, чтобы приготовить себѣ достойную подругу жизни, я тратился на ея воспитаніе: помѣстилъ ее въ гимназію, вносилъ за нее плату, снабжалъ ее учебными пособіями и всѣми необходимыми средствами къ успѣшному прохожденію курса… Болѣе четырехъ тысячъ восьмисотъ употреблено мною на нее, не считая законныхъ процентовъ…
— Я, однако, не думалъ, что вы жалѣете собственно о деньгахъ…
— Не о деньгахъ я жалѣю, Антонъ Петровичъ! Что деньги! Жалѣю о своемъ одиночествѣ! Я мечталъ закончить свою служебную карьеру по крайней мѣрѣ съ чиномъ статскаго совѣтника и удостоиться пожалованія ордена святаго Владиміра третьей степени… А вмѣсто того его превосходительство господинъ начальникъ губерніи предложилъ мнѣ подать въ отставку…
— Ну, что-же — вы будете получать пенсію.
— Что пенсія! И пенсія горька въ одиночествѣ!
Онъ махнулъ безнадежно рукой и вышелъ.