повесть править
I править
В этом не было ничего чудесного.
Это всё равно, как если бы человек, переходя каждый день, в течение десяти лет, через шумную улицу, твердил бы ежедневно:
— Вот сегодня меня непременно раздавит автомобиль! Сегодня уже наверное.
И если бы автомобиль когда-нибудь действительно задавил его — в этом не было бы ничего удивительного. Не было бы чудесного пророчества, предчувствия.
То же самое можно было сказать и об Акиме Васильевиче Цыркунове — конторщике большого дровяного склада братьев Перетягиных (доски, дрова, уголь, каменный и деревянный; оптовый отпуск).
Если когда-нибудь Аким Цыркунов, переписывая корешки накладных, поднимал от книги сморщившийся нос, открывал рот и, глядя в потолок искажённым от сладкого ожидания взглядом, наконец аппетитно и оглушительно чихал — его товарищ и сподвижник по службе Ванечка Сырых неизменно подсказывал ему:
— Двести тысяч на мелкие расходы!
— Спасибо, — неизменно отвечал Аким Цыркунов и сейчас же неизменно впадал в мечтательное настроение.
— О, действительно, — говорил он, подперев кулаком щёку. — Если бы мне двести тысяч… Уж я бы знал, как распорядиться ими.
— А что бы вы сделали?
— Да уж будьте покойны — знал бы, что сделать. Я бы показал настоящую жизнь-то.
— Ну, если бы и мне такую цифру, — говорил и худосочный Сырых, — я бы тоже…
— Ну а вы бы что сделали?
— Я купил бы пароход и отправился бы по разным странам. Пил бы ром, сражался с индейцами и подал бы на Высочайшее имя прошение о перемене фамилии. Ходатайствовал бы о назначении мне фамилии Джек Смит.
Цыркунов пожимал плечами.
— И это всё?
— Конечно, не всё. Купил бы себе ещё зверинец — я очень зверей люблю диких. И стал бы упражняться гирями. По маскарадам ходил бы…
— Зачем?
— Чтобы всех интриговать. Ну а что бы вы сделали всё-таки, если бы вдруг на ваш билет пал выигрыш двести тысяч?
— Да уж знал бы что — будьте покойны! Слава Богу, тоже понимаем, как жить по-настоящему… хе-хе! Без денег не знаешь, как быть, а с деньгами… ап… ап… чхи!!!
— Вот! Значит — ваша правда.
— Ап… чхи!
— Двести тысяч на мелкие расходы!
— Спасибо вам!
Эти разговоры повторялись почти каждый день — в зависимости от силы хронического насморка Акима Цыркунова.
— Апчхи!!
— Двести тысяч на мелкие расходы!
В один из первых весенних дней Аким Цыркунов выиграл на свой билет двести тысяч.
Выиграл так, как это обыкновенно делается — не прилагая к этому никаких усилий и даже ни разу не чихнув в этот знаменательный день, что, конечно, вызвало бы традиционную беседу о «двухстах тысячах на мелкие расходы» и придало бы факту выигрыша особый привкус чудесного.
II править
Может ли человек за свою долгую жизнь забыть тот день, когда он, не имея накануне ничего, сегодня вышел из банкирской конторы, ощущая в кармане около ста девяноста тысяч новенькими плотными пятисотрублёвками.
Нет! Трудно забыть такой день.
По выходе из банкирской конторы план ближайших мероприятий был уже составлен богачом Цыркуновым.
Именно, он зашёл в гастрономический магазин и, робея с непривычки, попросил:
— Фунт зернистой икры, самой лучшей. И потом ананас.
— Слушаю-с. Из напитков ничего не прикажете?
— Да, конечно… Гм!.. Дайте шампанского. Шампанское есть у вас?
— Помилуйте! Какой марки прикажете?
— Что-о?
— Какой сорт позволите?
— А какие сорта вы имеете? — осторожно осведомился Цыркунов.
— Кордон-с руж, кордон-с вер, вайт-стар, монополь-сек, мум-экстра-дри-с.
— Ага… У вас монополь-сек хороший?
— Будьте покойны — французская фирма.
— Я думаю! Стану я пить русскую дрянь. Вообще, ты, братец, тово… Скажи мальчику вашему, чтобы он вызвал мне автомобиль.
Выйдя из магазина, Цыркунов заметил нищего, который, прислонившись к выступу стены, смотрел в другую сторону, не обращая никакого внимания на Цыркунова.
У бывшего конторщика был уже составлен обширный, хорошо разработанный план «оглушения», и он начал немедленно его осуществление с нищего.
— Эй, нищий, — сказал он, дёргая его за рукав. — Ты милостыню просишь, да?
— Подайте, барин, — очнулся задумавшийся оборванец. — Хучь пятачок… ночевать негде… хлеба… три дня… больница… хучь две копейки…
— Ладно, ладно, — сановито остановил его Цыркунов. — Вот тебе десять рублей. Помни — хе-хе! — Акима Цыркунова!
И он умчался на автомобиле.
Приехав домой на свою холостую квартиру, он сразу же окунулся в роскошную, привольную жизнь: выложил свежую икру на большую тарелку, достал столовую ложку, хлеб и, вытерев чайный стакан, стал открывать шампанское.
Это дело было потруднее: штопор не ввинчивался в пробку, потому что на верхушке её торчала какая-то металлическая нашлёпка; кроме того, горлышко было опутано целой сетью проволоки, совершенно не нужной, по мнению хозяина. Пришлось горлышко отбить кочергой и пить вино осторожно, чтобы не подавиться осколком стекла.
Всё было чрезвычайно вкусно: и икра, и ананас. Завтрак — хоть куда.
«Надо, — решил настроившийся гастрономически Цыркунов, — попробовать ещё омар и выпить рому. А на сладкое куплю уж торт. Эх, хорошо жить на свете!»
После завтрака Цыркунов решил ехать в магазин. Он осмотрел в зеркало свой потёртый засаленный галстук и прошептал, подмигивая самому себе:
— Я знаю, что мне надо делать.
III править
В галстучном магазине перед ним выставили целую гору коробок.
— Да вы, собственно, какие хотели?
— Самые лучшие.
— Вот извольте — эти самые настоящие английские. Один адвокат у нас по полдюжины сразу их берёт.
Цыркунов ухмыльнулся в усы с хитрым видом.
— Полдюжины? Ну а мне, знаете, заверните-ка… полсотенки!
Ожидаемый эффект разразился. Хозяин магазина был оглушён.
Он истерически заметался, запрыгал, как обезьяна, по полкам и выставил перед Цыркуновым другую гору.
— Белых не прикажете ли, фрачных? Чёрных атласных для смокинга…
— Да, да… мне, конечно, нужно, — благосклонно кивнул головой Цыркунов. — Всё нужно. Заверните вот этих и этих… и этих.
Выйдя из магазина, Цыркунов сел в тот же автомобиль (с шофёром у него уже установились хорошие отношения) и стал размышлять так:
— Смокинг… оказывается, что галстуки не под каждый костюм оденешь. Смокинг… гм! Шофёр! Везите меня к портному, какой получше.
У портного Цыркунову открылся новый мир.
— Вот-с это покосматей будет — для жакетов… Бирмингамские сорта. Это трико-с — для смокингов.
— Чёрное?
— Да.
— А… других цветов нет?
— Помилуйте… смокинги только чёрные шьются.
— Ну, что вы мне говорите! Я думаю, коричневый будет гораздо наряднее.
— Извольте, — сказал портной. — Сделаем коричневый. На отвороты поставим коричневый атлас. Брюки внизу сделаем не особо широкие, потому слегка на туфлю падает, не на ботинок.
— Вы полагаете, на туфлю? — задумчиво переспросил Цыркунов. — Значит, придётся к смокингу туфли покупать.
— Да уж… Мода ничего не поделаешь.
И оба склонили головы перед суровыми требованиями капризной богини — моды.
И так оно и пошло.
Галстучник силой вещей толкнул его к портному, портной перекинул его в объятия обувного торговца, а тот ловким ударом перенёс сразу бывшего конторщика в цепкие лапы француза, который снискивал себе солидное пропитание продажей мужского белья «всё лучший сорт, сюпериор»…
Тороватому Цыркунову удалось «оглушить» даже видавшего виды француза; количества носков, купленных им, хватило бы даже самой капризной сороконожке на целый год.
Но главное «оглушение» было впереди.
IV править
Приехав в свою дровяную контору, Цыркунов скромно вошёл в первую комнату, поздоровался и сказал:
— Извините, что так опоздал. У меня дома случай там один вышел.
Бухгалтер обернулся, кивнул ему головой и стал продолжать разговор по телефону.
— Алло! Что? Господин Миркин! Как не можете прислать? Да ведь мы на эти восемь тысяч нынче рассчитывали! У нас срочные платежи!! Вы не имеете права нас подводить… Что? Конечно! Да позвольте!..
Цыркунов приблизился к бухгалтеру и деликатно вынул у него из рук телефонную трубку.
— Оставьте, Николай Иваныч… Стоит ли волноваться вам, портить кровь из-за таких пустяков… Если сейчас так нужны деньги — вот! Нате. Отдадите, когда Миркин пришлёт.
«Оглушение» было страшное, чудовищное, ни с чем не сравнимое. Только тогда нашёл Цыркунов, что бывают минуты, когда сердце может разорваться от восторга.
Бухгалтер остолбенел, конторщик Сырых опрокинул чернильницу, а сторож Мокренко бросился чистить Цыркунову метёлочкой пиджак.
Расслабленный Цыркунов опустился на стул и заговорил томно и ласково:
— О, господа, какие пустяки. Тут нет ничего такого… Господин Сырых! я знаю, вы нуждаетесь в некоторых суммах для того, чтобы ваша жизнь могла быть урегулирована с достаточной полнотой. Будьте добры принять от меня на память эту тысячу рублей. Мокренко! А ты, братец, тоже тово… Как говорится, а? Вот тебе пятьдесят рублей — будь себе здоров.
Оглушение было невероятное, потрясающее, не убившее никого только потому, что от удивления не умирают.
V править
— А что, братец, — обратился, едучи обратно, Цыркунов к своему приятелю шофёру. — Мог бы ты пойти ко мне служить?
— А у вас есть мотор? — спросил шофёр.
— Нет, но я думаю, что можно купить. Ты купишь?
— Отчего же-с! Купим лимузин обыкновенный, или из мерседесов, можно что-нибудь подобрать, или, может, нравится электрический без запаху, только что он подороже.
— Ну и прекрасно! Заезжай ко мне завтра утром и поедем.
По пути Цыркунов заехал в магазин и купил припасов на обед: целого омара, балык, страсбургский паштет, рому и шампанского. Взял, кстати, и два десятка устриц, но, приехав домой, не ел их.
А так как поручить их прислуге выбросить было как-то стыдно и странно, Цыркунов завернул устрицы в старую газету и поздно вечером, выйдя из дому, забросил на двор в дрова.
Утром купили с шофёром автомобиль. Шофёр так понравился Цыркунову своим чутьём, вкусом и здравым смыслом, что в компании с ним была отыскана большая, в девять комнат, квартира, куплена меблировка, ковры, картины и скульптура.
Целый день, проведённый вместе, очень сблизил скромного богача Цыркунова с умным, весёлым шофёром. Поэтому не было ничего удивительного в том, что вечером все покупки были спрыснуты в отдельном кабинете второразрядного ресторана, метрдотеля которого Цыркунов не преминул «ошеломить» заказом громадной стерляди и полдюжины шампанского. Из дичи же было заказано: руанская утка — Цыркунову (12 руб.) и седло барашка — шофёру (6 руб.). Деликатный шофёр этим очень тонко подчеркнул иерархическую разницу между собой и своим патроном.
VI править
Жизнь протекала так: просыпался Цыркунов в своей монументальной спальне довольно поздно — часов в двенадцать; проснувшись, читал около часу какой-нибудь роман из французской или английской жизни; потом вставал, надевал смокинг, атласный галстук, лаковые туфли и долго бродил по комнатам, рассматривая картины и статуи, выбранные им в компании со знатоком великосветского быта шофёром; полюбовавшись на картины, на букеты свежих цветов, в изобилии расставленных по всем комнатам, Цыркунов усаживался в кабинете за письменный стол и, развернув несколько листов чистой бумаги, с карандашом в руках, звонил камердинера, обрусевшего испанца Игнацио, который получал жалованье ровно в три раза больше, чем Цыркунов в своё время в дровяной конторе Перетягиных.
— Игнациус! — солидно говорил Цыркунов, делая на листах бумаги отметки с самым деловым видом. — Позовите шофёра — мне надо с ним переговорить… Да велите подать мне закусить чего-нибудь и бутылку шампанского. Пожалуйста, сделайте всё это!..
Приносили разные закуски, вино, являлся шофёр.
— Здравствуй, Аким, — говорил он, ласково хлопая по плечу хозяина. — Как вообще ползаешь?
— Ничего, спасибо. Садись, закусим.
— Опять это пойло? Ты бы водочки лучше, а?
— Ну, чего там водочки… Пей шампанское. Самое, брат, лучшее вино.
Чокались, пили. Закусывали икрой, балыком и холодной руанской уткой, которая чрезвычайно понравилась Цыркунову со времени ужина в ресторане.
После завтрака оба приятеля садились на мотор и уезжали, катаясь по городу и забавляясь тем, что изредка «оглушали» прохожих или лавочников.
Цыркунов очень любил разные сюрпризы: то он покупал в три слова бакалейную лавку со всем товаром и дарил её нищему, который назойливо его преследовал; то нанимал несколько десятков порожних извозчиков и велел им ехать за собой цугом, что приводило городового в крайнее изумление; однажды оба приятеля сговорились купить все билеты в оперетке и вечером сосредоточенно прослушали всю пьесу, в пустом зале, в присутствии только заинтригованного околоточного, которому Цыркунов подарил на память об этой затее золотой портсигар.
В этот же курьёзный вечер Цыркунов познакомился с опереточной певицей Незабудковой.
Незабудкова сразу оценила и коричневый смокинг, и шофёра, и шикарные замашки бывшего конторщика. Сначала дело ограничилось цветами, потом ужином и цветами; потом ужином, цветами и бриллиантовой штучкой, которую Цыркунов называл очень нерешительно, боясь ошибиться: «кольё», потом ужины, цветы и «кольё» свили прочное гнёздышко в очень уютной квартирке, которую Незабудкова обставила даже без советов опытного шофёра, а потом…
VII править
— Сколько вы даёте процентов, если положить на год восемь тысяч? — спросил Цыркунов (это были те самые восемь тысяч, которые были даны, «чтобы бухгалтер не портил себе кровь»).
Заведующий вкладами в банке отвечал:
— Шесть. Будете получать 480 рублей в год.
— Это значит… 40 рублей в месяц? «Ого, — подумал Цыркунов, на 15 рублей больше, чем получал у Перетягиных. Значит, проживу. Хватит!»
Цыркунов разыскал свою старую квартиру, поселился в ней и зажил тихой спокойной жизнью, без коричневых смокингов, руанской утки, шампанского и «оглушений» — забирая очень аккуратно свои сорок рублей в месяц…
Шофёр, однако, не покинул своего друга в его скромной жизни. Они частенько сидят за бутылкой пива в комнате Цыркунова, и, если хозяин, изредка подняв голову к потолку, откроет рот и звучно чихнёт: «Апчхи!» — шофёр не преминет благожелательно посулить:
— Двести тысяч на мелкие расходы!
— Спасибо, — скажет хозяин, но уже не прибавит, как бывало: «Если бы мне действительно двести тысяч, уж я знал бы, что мне делать!..»
А склонит свою бедную фантазией голову и подумает: «Эх, Сырых, Сырых! А может быть, и действительно прав ты был, и действительно лучше бы купить пароход да отправиться в чужие страны, исходатайствуй себе фамилию Джек Смит, попивая в пути ром и сражаясь с индейцами…»